Часть 1
26 июня 2014 г. в 21:34
Лёгкий сквозняк в окутанной тьмой комнате веселился игрой с отросшими прядями на затылке, трепал их и мягко спускался по шее, исчезая под тяжёлыми занавесками, не скрывающими распахнутые настежь окна. Расслабленно полулежащий на полу Никки, прислонившийся к мягкому боку кровати, медленно цедил жгучий тёмно-янтарный напиток из снифтера, комкая пальцами свободной руки скользящие атласные простыни насыщенно-чёрного цвета. Оттенённые мысли крутились несчастными, запертыми в клетке сознания птицами, не желая оставлять столь приятной и близкой взгляду фигуры развалившегося рядом музыканта, растирающего сухой ладонью уставшую за день шею. Пьянящая горечь коньяка жалила язык, скатываясь по горлу раскалённой лавой ласкающих прикосновений, обнимала изнутри и растекалась по венам, делая кожу настолько чувствительной, что прохлада стала казаться дыханием, а дурман в голове — опустившимся на город вечерним туманом.
На расстоянии протянутой сквозь пахнущий свежестью и алкоголем воздух руки вытянулся Джон, грациозно, точно дикий леопард на охоте, подогнувший одну ногу и изящно обхвативший длинными пальцами гранёный стакан. К нему он раз в несколько томительно-расслабленных секунд прикладывался для одного лишь глотка, целовал легко и многообещающе и с чуть заметной извиняющейся улыбкой вновь отстранял. Откидывал голову назад, почти касаясь затылком спины и боковым зрением рассматривал без интереса любовника, вновь возвращался к напитку, как могло показаться, не решаясь нарушить мнимую святость порочной тишины, но на деле лишь выжидая подходящего момента для начала игры, чтобы, чуть отклонившись в сторону, скользнуть ладонью по чужой ноге, касаясь и тут же отдёргиваясь.
— Иди сюда, — севший на полтона голос прозвучал низко и угрожающе, медлительность, даже степенность раздражала, растравливала, готовя к броску, после которого жертва уже не сможет сбежать, надёжно сдавленная лапами хищника, хитро щурящегося, приглашающе сводящего бёдра.
Плеснул жидкий янтарь в качнувшемся стакане, плеснула секундная заинтересованность в блестящих в бархатистом мраке небесных глазах. Стекло с тихим стуком встретилось с деревом тумбочки, оставленное за ненадобностью — сказалось насыщение и готовность перейти к другому коктейлю, не менее пьянящему и туманящему разум; а мужчина всё с той же грацией не то перекатился, не то попросту перетёк расплавленной, готовой для лепки, но ещё нетронутой мастером массой, лениво перекидывая через Сикса ногу и, посмаковав незавершённость пируэта, всё же сел, оглядывая того с нового ракурса и чуть выше приподнимая уголки губ.
Последней крупицей потерявшего силу сдерживающего кристалла остриём режущий цепи алмаз, оставляя красную полосу прилившей к ранам крови, освободил от воли дня и позволил погрузиться в нашёптывающую свою историю тайну ночи, чёрным блеском в светлом взгляде разжигая не менее тёмное пламя. Отставленный снифтер отсчитал секунды к началу, запечатлел застывшую выточенную из двоих статую, тронул отражённым бликом шею, словно поставил метку цели, к которой мгновение спустя прижались влажные губы. Отпустивший звериную натуру Никки жадно приблизился, обхватывая выплавленное из мягкого металла тело, с ненавистью сжимая на выгнувшейся спине мешающую полному контакту ткань футболки. Кожа под языком опьяняла не хуже коньяка, дурманя, заставляя вновь и вновь прикусывать, покрывая бархат алым, вдыхать полной грудью запах, выкраивая из него собственный образ готового безропотно отдаться человека.
Несколько мгновений Бон Джови не двигался, застыв тёплой ледяной фигурой, позволяя делать всё, что пожелается и на что хватит времени, и давая собственному азарту стать из крошечной искры заметным огненным шариком, покатившимся по жилам, подогревая кровь и убыстряя её ток. Плавно и даже ласково он запустил пальцы в чужие волосы, мягко массируя затылок, пока блуждающие вспышки жара оставляли невидимые, гаснущие одна в другой метки, и вдруг резко сжал, оттягивая назад и уже сам накатывая волной горячих касаний — ко лбу, виску, скуле, подбородку, не приближаясь к губам, напоследок лишь задевая кончик носа и ныряя к шее. Взращивая там собственные красные цветы, не кусая, но и не лаская языком, только прижигая, прижигая с тихим смешком, прежде чем переместиться на новое место, прижигая, царапаясь о щетину, прижигая и за взъерошенные пряди вздёргивая, чтобы зафиксировать на расстоянии мгновенья.
Напряжёнными пальцами правой руки, подрагивающими от нетерпения, Никки медленно пробрался под футболку, не сводя взгляда с улыбчивого лица, стискивая мягкую кожу, оглаживая бок и надавливая шершавыми подушечками на чувствительное место рядом с соском. Хищная ухмылка застыла холодным кинжалом, резанула по скуле, стекая капельками крови к показавшемуся из-за преграды жару, приглашающему разделить сладость ликёра и горечь коньяка, дразнящему, но покорному под напором. Продавливающий, настойчиво отклоняющий назад поцелуй больше походящий на неистовое желание поглотить, впаять надёжно в себя, отвлечь от уже второй ладони, нырнувшей от пояса выше, исследующей выемку позвоночника неспешно, жестоко хватающей за плечо и резко отстраняющей, оставляющей задыхаться выброшенным на берег безгрешным дельфином. Шевельнувшиеся беззвучно губы указали следующий шаг, пришло время избавить от мешающей наслаждению ткани, сдёрнуть и выбросить куда-то за оставшееся сегодня без посетителей кресло.
Изящное тело в руках изогнулось волнообразно, словно бы радуясь освобождению из плена материи, с готовностью открываясь навстречу контрасту прохлады и жара касаний. Пальцы вновь зарылись в гущу прядей, но на этот раз — удерживая, насильно окуривая алкогольным дурманом, не позволяя отстраниться, убеждая Сикса подождать и позволить поверхностным, скользящим поглаживаниям исследовать заново знакомую уже до мелочей, до последнего выступа позвонка спину, взлетая до шеи и в глубоком нырке устремляясь к поясу брюк, обводя его по краю. Наконец-то вовлечённый в шуточное состязание язык дразнил горячей влагой и вновь исчезал, продолжая играть на партнёре собственную мелодию, оставляя его бездумным исполнителем желаний разгорячённого существа, жаждущего подчиниться, но не готового делать это бесплатно.
— Допрыгаешься, Бон Джови, — утробное рычание в аккуратное, скрытое светлыми волосами ухо остановило плавные движения покачивающихся, пытающихся незаметно ускорить процесс растления бёдер, прижимающихся ближе в слепой надежде устранить мешающие наслаждению преграды джинсов.
Несдержанно перехватив чужие запястья, Никки опустил тёплые ладони на свои плечи, делая их барьером, чертой, за которую нельзя переступать без позволения, разделяющей два очага кирпичной кладкой, камнем, благодатно сдобренным цементом из пота и появившихся от сквозняка мурашек. Представшая взгляду узкая грудь с почти не выделяющимися на ней, но затвердевшими сосками показалась неожиданно чашей для новой порции горечи так несправедливо забытой на дне снифтера. Прохладная, приобрётшая на коже прозрачность жидкость заструилась по плечам, проделывая влажные, щекочущие дорожки меж мышцами пресса и ныряя за пояс брюк, обещая, что туда за ними спустятся и напавшие на добычу губы, и мягким лезвием повторяющий коньячные следы язык.
— Это мы ещё посмотрим, — играя растянуто-карамельными интонациями, мурлыкнул Джон, скрывая резкий возбуждённый вздох и вновь изгибаясь дугой, позируя невидимому художнику, в бессильной ярости марающему распятый на мольберте лист грязными аляповатыми мазками в неспособности передать всех линий и мельчайших черт, без которых полотно не имело даже права быть написанным.
Без проступивших на тыльных сторонах напряжённых кистей чуть заметных бугорков вен, без пляски запутавшихся в светлой гриве лучей ночного светила, без тускло, призывно блестящих следов, взбудораживших нервные окончания и сделавших прохладу немилосердно пощипывающим морозом. Без трепещущих мотыльковыми крыльями ресниц и прикрытых век, под которыми то и дело мелькали шарообразные всполохи света, когда под умело истязающую ласку попадали особенно чувствительные участки. И стоило последней густо пахнущей капле исчезнуть с живого холста, как налившиеся тяжестью мышцы пробудились, заиграли под ним, приковывая взгляд. Руки, до этого покорно возлежавшие без движения, обхватили стальным ободом, с силой повалили на спину и прижали к прохладной глади. Бон Джови хитро улыбнулся, даже не ловя, а не менее чётко, чем любой тактильный контакт, ощущая застланный похотью взгляд, едва не брызнувший её гранатовыми каплями, когда он склонился ниже, седлая любовника и растянуто, прочувствовав каждый миллиметр, отираясь.
Сдавленное шумное дыхание изменило сам тон близости, развеяло волшебное беззвучие, обратив его столь же волшебной какофонией жизни: шелестом, запахом, движением, возбуждением. Возбуждением, готовым вырваться и смести всю нежность, всё желание исследовать и дарить ласки идеальному телу, жажду скошенной ухмылки и туманного экстаза в глазах, потребность в приятных слуху стонах. Упирающийся затылком в ножку кровати Никки прогнулся, вздёргивая подбородок и посылая потолку умоляющий, полный отчаяния, перетянутый верёвкой силков рык-просьбу удержаться, не проигрывать порочному ангелу, нагло восседающему на троне победителя. Не растерявшие жара руки дрогнули, под пристальным наблюдением опустившись на затянутые в светлую материю бёдра, сжали, огладили, поднялись к животу, оставляя отпечаток касания на нижних рёбрах, и сомкнулись в замок за спиной. Интерес и азарт, разбуженные умелым любовником, подначивали отступить и увидеть, какие пытки приготовил хитро кривящий губы наглец с завораживающей, непередаваемо искристой, способной приковать к себе все взгляды улыбкой.
Однако тот лишь прильнул ближе, так предательски близко, что непонятно было — как он ещё не растянулся полностью, не растёкся по раскинувшемуся под ним телу жидким сплавом золота и карамели? Уносящий рассудок всё дальше обоюдно приятный и одновременно с этим невыносимо недостаточный для утоления голода танец продолжался, качаясь на волнах темпа — то быстрее, ритмичнее, то так до невозможного медленно, что сердце замирало и ёкало сладко. Прекратился он лишь тогда, когда в захваченном игрой разуме оформилось ясное понимание, что ещё несколько секунд промедления окончательно выжгут терпение Сикса раньше, чем будут использованы все ключи и раскрыты все карты. Джон чуть подался вперёд, насколько позволяла крепкая хватка, нависая над выделяющимся в ореоле разметавшихся чёрных волос лицом и просовывая руку меж животами, задумчиво поглаживая натянувшуюся ткань брюк и почти без нажима водя кончиками пальцев вдоль «молнии».
— Джон, — имя пророкотало в приоткрытые губы, осторожно прикушенные затем и втянутые в совершенно отличающееся от первого слияние на равных, поверхностное, кроткое, просящее сделать то, ради чего нервные клетки отмирали, поддерживая разум в состоянии контролировать напряжённое до предела тело.
Грубые ладони стекли со спины, сжали ягодицы, надавливая и подталкивая вперёд, ещё развязнее, ещё смелее показать свою сущность, выложить на стол все свои тузы пока ещё можно защититься от развалившегося на горячем песке зверя, что бил хвостом и разевал полную острых клыков пасть, лениво следя за добычей. Подобно чёрной пантере Никки отстранился перед броском и снова атаковал, впиваясь в шею, потом ниже, до плеча, где зубы сменились языком, соскользнувшим по ключице к выцветшей татуировке, обвёдшим её и скрывшимся в ожидании следующего хода.
Шумное, частое дыхание над ухом выдавало в тягучести ответных действий то же замаскированное нетерпение, смиряемое пока возможностью продолжать подъём по винтовой лестнице, по крошащимся под собственной тяжестью ступеням, по заворачивающейся с каждым разом всё круче спирали. И, ускоряя шаг, срываясь уже практически на бег, Бон Джови оттолкнулся от пола, распрямился, как тугая пружина, избавившаяся наконец от давления, перепорхнул ладонями на отозвавшуюся вспышкой импульсов грудь. Провёл текуче сверху вниз, задевая запястьями соски, вычерчивая прямые и дуги на прессе, выпуская из удушливой петли тугую пуговицу и, помедлив, с тихим вздохом отираясь, ёрзая и снова отираясь.
Последние крупицы сдержанности растворились в сбежавшей по холёному торсу капельке пота, утонули в ней, захлебнувшись пресыщенным похотью зрелищем томно извивающейся, зазывающей ближе фигуры, непередаваемо развратной, забывшей о партнёре и погрузившейся в собственный ритм, словно на сцене перед залом зрителей, которым не позволено было коснуться, прервать, одёрнуть, привлечь. Но Сикс не был безмолвно боготворящим своего кумира фанатом, он был тем, кто безжалостно набросится, тесно привлекая к себе, кто обхватит за бёдра и поднимет на ноги, чтобы затем не уложить, а скинуть на давно ждущие, охлаждённые ветром атласные простыни, выгодно подчеркнувшие красоту развалившегося на них стройного тела. Пропитавшаяся влагой рубашка липла к спине, пуговицы выскальзывали из пальцев и раздражали, одежда не позволяла расслабиться, соединиться кожей, сплавиться в одно, поэтому трещала под резкими рывками, оставшись непонятным ворохом ткани у тумбочки. Расстегнув приносящую уже значительные неудобства ширинку, Никки заполз на ложе, хищно ухмыляясь, устраиваясь удобнее меж длинными ногами и приникая в укусе-поцелуе.
Протяжное мычание, схожее с довольным мурлыканьем растянувшегося на островке солнечного света и тепла сытого кота, прошлось по горлу вибрацией, послав в обратном направлении приятную дрожь, усиленную новой волной, выгнувшей навстречу чужой срасти, притиснувшей к мощному телу, как цепляется нежная лоза за врытую в землю палку, давая испить из тяжёлого кубка превосходство, власть и вседозволенность. Однако эта показательная, картинная готовность покорно следовать чужому сюжету, под чужую мелодию, не мешала ловким пальцам продолжить так понравившуюся забаву, уцепиться за край брюк Сикса. Потянуть, отгибая, и сунуться под слой грубой, стесняющей материи, перебирая подушечками и улыбаясь сквозь распустившийся новым, отличным от предыдущего бутоном поцелуй — мягче, но при этом парадоксально напористей, уже не наступая одним скачком, а планомерно надавливая.
Стискивая зубы на нежной коже тем сильнее, чем наглее вели себя хозяйничающие на теле ладони, Никки несдержанно рыкнул, отрываясь от манящих, припухших губ и спускаясь ниже, к ключицам, к аккуратной ярёмной впадинке между ними и затвердевшим соскам. Проследил их контур самым кончиком языка, прежде чем прижечь один укусом, а второй сжать фалангами пальцев, вслушиваясь, погружаясь с головой в реакцию того, кого как врага хотелось растерзать и тут же собрать по частям, обнять и согреть как любовника. Струящийся по венам экстаз обострял зрение, позволяющее увидеть самые мимолётные изменения на лице: подрагивающие веки, вздёргивающиеся в улыбке уголки рта, налипшие на высокий лоб светлые пряди и то, как трепал их сквозняк. Улучшал слух: можно было различить самый короткий вздох, шелест скольжения по гладким простыням, возбуждённое трепыхание сердца. Секундная пауза, чтобы впитать в себя всё до капли, насладиться, растянуть удовольствие — и Сикс отступил к мышцам пресса, упругим, напряжённым под его пальцами, разминающими небольшой, открывшийся под расстёгнутыми джинсами участок.
Ещё один глухой, вибрирующий звук пустил незримую рябь по воздуху, всколыхнул темноту и вылился в стон столь пошлый и одновременно просящий, что сама луна стыдливо укуталась в дырявую шаль из облаков, не в силах вынести вида извивающегося на кровати тела, сдавшегося на милость сорвавшегося с цепи и теперь энергично навёрстывающего упущенное желание и лишь подначивающих его жалить сильнее ласк. Сжимать смоляные пряди, настойчиво толкая ниже, к разведённым шире бёдрам, прочь от вздрогнувшего живота, на котором для большего контраста не хватало только кубика выловленного из виски льда, холодящего бы несколько секунд в противовес бегущей по венам лаве, а затем обратившегося бы стекающими во все стороны прохладными каплями.
Отстранившись от распространяющего на всю комнату сумасшествие Бон Джови, горячего, несдержанно-прекрасного, одуряющего одним своим видом и не сходящей с лица раскованной улыбкой, Никки резко дёрнул мешающую ткань, оставляя на коже бёдер несколько широких белых полос. Представшее затянутому поволокой возбуждения взгляду зрелище вынудило прерваться, не завершая снятия джинсов, стягивающих колени и препятствующих потугам открыться больше, потакая инстинкту подставить все жаждущие прикосновений места. Широкие шершавые ладони привычно огладили смуглую кожу, обжигаясь и ныряя под нижнее белье сзади, многообещающе сжимая ягодицы, исследуя точёное тело, придвигая его ближе. Издевательски-аккуратные губы коснулись резинки боксов, потянули дорожку поцелуев ниже по скрытой материей плоти, то и дело останавливаясь, надавливая сильнее, чувствуя пульсирующий рельеф напряжения и волну мелкой дрожи. Сикс не спешил, лаская с наслаждением и насыщаясь производимым эффектом, осторожно прикусывал основание члена, мешал подаваться навстречу, пресекал попытки избавиться от последней помехи, только ощутив, как сильно давят на живот чужие брюки (Джон пытался поднять ноги), он лениво накрыл волной, перехватывая запястья и успокаивающе приникая к губам.
Поцелуй отдавал терпким миксом алкоголя и хмельного предвкушения на грани с невозможностью более тянуть эту клейкую, вязкую массу, налипшую на секунды и сделавшую их такими долгими и не желающими дробиться даже на вдохи. Бон Джови уже не играл на несуществующую камеру, не поддразнивал, не ускользал гладкой, лоснящейся кошкой, а льнул целенаправленно, ища облегчения и, отчаявшись, начиная требовать настойчивее — мазнув языком по преграде зубов, прося впустить, надавив с силой на поясницу, подталкивая двинуться сначала вперёд, давая доступ к незащищёной шее, а затем, откатом, назад, к выжидающе приподнятым бёдрам, упираясь в плечи и откидывая голову, подставляя горящее лицо под холодный остужающий свет.
Пресыщенное прелюдией сознание согласно вспыхнуло пламенем понимания, готовности облегчить ожидание и подарить ни с чем не сравнимое ощущение того, как некто, не скрывая желания, хочет отдать наслаждение, принести удовольствие просто за то, что ты рядом, изнываешь от напряжения и растекающейся по паху пульсации. Плотно облегающее нижнее бельё неохотно заскользило вниз, собираясь складками на джинсах, а сам Никки нырнул в образовавшееся «окно», принимая на свою спину тяжесть чужих ног и обивая пальцами подрагивающую плоть. Несколько плавных движений помогли поймать нужный ритм, выверенный до мелочей, соответствующий и нетерпению жертвы, и любопытству мучителя, который обвёл языком яркую головку, обильно увлажняя слюной уздечку, проследил оставленный природой шрам, свободной рукой начиная массировать промежность, и пропуская в жаркую полость. Поддавшиеся нажиму губы плотно обхватывали, постепенно входя в темп ладони и безмолвно обещая не причинять боли.
Идеальную точность, правильность действий подтвердили несдержанным, чуть более высоким и отрывистым, чем того требовала натура томного искусителя, стоном и моментально возникшим умеренным давлением на затылок, одновременно направляющим и всё же оставляющим простор для игр. Чистые до ошалелого желания утонуть, захлебнуться и потеряться, заставлявшие сотни девичьих сердец замирать и обращаться осколками небесные глаза распахнулись. Расширенные двумя бездонными колодцами зрачки пульсировали в окаймлении потемневшей радужки вместе с биением крови — в висках, в заметной жилке на шее, в плену жаркой, тесной полости, даже, казалось, в голове вместо мыслей колотится один сплошной комок эмоций в постепенно густеющей, переходящей в экстаз эйфории. В такт сжимались и зарывшиеся в мягкую копну пальцы, и неконтролируемо подавались навстречу взъерошенной голове бёдра, и лёгкие толчками выпускали клубки воздуха, каждый из которых в страстном порыве сливался с тем или иным звуком — тихим, восхищённым вздохом, довольным стоном, благодарным хрипом…
Планомерно учащающимся поощрениям увеличивалась скорость движений, Никки опускался не низко, но старательно ласкал руками то, до чего не мог дотянуться губами, оттягивал крайнюю плоть, забираясь под неё языком, обводил полукруг и сжимал пальцы крепче, когда чувствовал, что пульсация нарастает. Давление на спину начинало приносить заметный дискомфорт, Джон даже не замечал, как оставляет красные пятна по обе стороны от позвоночника, возбуждая этим контрастом ощущений ещё сильнее, но при этом не давая и шанса отстраниться, прерваться, получить ответную порцию наслаждения, желанного, маячившего уже совсем близко. А течение этой ускоренной, пропитанной жаром, словно кристалл магией, жизни диктовало свои повороты, переместило пальцы выше к поджавшейся мошонке, ударило в нос концентрированным запахом тела, смыло с рецепторов горечь, оставив только привычный мускус, и назойливо, неустанно бурлило в голове единственной мыслью: «Не останавливайся».
— Не останавливайся, — выводили в перерывах между судорожными глотками воздуха губы, едва ли не ежесекундно облизываемые, но всё равно остающиеся суше сыпучего песка раскалённых пустынь, словно влагу моментально собирала истосковавшаяся по ней прохлада. — Не останавливайся…
Мягкие волосы щекотали кожу, приправляя перебивающее всё остальное удовольствие густой, острой и при этом казавшейся слаще прозрачного, даже не золотистого, а почти шоколадного цвета мёда, игриво отвлекающей сахарной пудрой. Вспотевшие ладони сминали, комкали непростительно жёсткий по сравнению с бархатом языка атлас, Бон Джови приподнимался на локтях, всё чаще и отрывистее двигая бёдрами, следя невидящим взглядом за происходящим, то и дело запрокидывая голову в стоне.
Окончательно потерявшийся от этих сбивчивых, ненормально-искренних просьб разум сдался на милость эмоциям, горящим, необузданным, повелевающим снять ограничитель наслаждения — раскрыть влажную от слюны и смазки ладонь, обняв освободившейся рукой горячую, прижимающуюся к уху ногу. И, прежде чем провал в ощущениях принесёт любовнику разочарование, позволить проникнуть глубже в жаркую полость, минуя преграду языка, последний раз скользнувшего вокруг головки, пропустившего к судорожно сжимающемуся в неконтролируемой попытке сглотнуть горлу. Никки плотно смежил веки, желая обратиться в слух, услышать все оттенки этого сильного, многогранного голоса, который в такие особые для них моменты приобретал хрипотцу, насыщенность не азартом песни, а настоящей страстью, похотью и доверием.
И звук не заставил себя долго ждать, одновременно неуловимо похожий на каждый из предыдущих и разительно от них отличающийся, распустился пышным, налитым цветом ароматным бутоном средь скромных полевых трав, знаменуя венец удовольствия. И вместе с ним Джон задёргался, повалившись обратно на спину, особенно остро и ярко ощущая, как член выскальзывает из тугого, сдавливающего со всех сторон плена, как головка проходится меж твёрдым рельефом нёба и юркой мягкостью, обжигаясь и чувствуя очередной прошивающий от паха и выше разряд, потянувший за собой ещё и ещё, с каждым разом сильнее, оглушительнее перекрывающие отдающееся во всём теле сердцебиение. Замер на секунду достойным называться гениальнейшим творением природы живым изваянием, тесно слитым с другим, подвижным, пытающимся сделать как можно больше. Прогнулся в последний раз особенно сильно и мелко, словно от легко тронувшего открытую шею мороза, задрожал, вытягивая ту же ноту, взлетающую на мгновение на октаву и срывающуюся в рваные благодарные всхлипы.
Горячее, густое семя ударило в корень языка, обжигая рецепторы, остро воспринимающие вкус, так одновременно приятный и горчащий, сохраняющийся ещё некоторое время после того, как тепло спустится в горло вместе со слюной. Безоговорочно следуя вбитым на уровне инстинктов предпочтениям Бон Джови, Сикс сразу же отстранился, не касаясь больше плоти, чувствительность которой обострялась в такие моменты настолько, что любой контакт становился болезненным и приносил с собой разочарованные вздохи вместо снова растянувшей губы улыбки, кривой, но задорной, разделившей искры неприкрытого довольства с небесными глазами. Не унятое, оставшееся без выхода желание сгустилось в паху и затянулось на шее, мешая выдыхать ставший вдруг таким холодным воздух, освобождённые руки медленными, вопрошающими движениями оглаживали расслабленные бёдра, поднимаясь до выступающих косточек таза и спускаясь к коленям. Временно усмирённый хищник ходил кругами, не зная, броситься ли на добычу или же подождать пока жертва сама, зачарованная грацией и силой, не подойдёт ближе.
Та же не спешила приближаться, купаясь в гуляющем по венам вместе с умеряющей ток кровью томлении, дыша ещё сбито и неспокойно, но с такой всепоглощающей расслабленностью. С таким оглушительным удовлетворением, неразрывно спаянным с потребностью играть дальше, сквозившим в каждом действии: в том, как ещё подрагивающие пальцы вопросительно касаются покрытой тонкой плёнкой испарины груди, словно пытаясь нащупать очаг, где особенно сильно пылали нервные окончания, как голова перекатывается по простыням в обрамлении золотистой гривы и как натруженные стонами связки рождают глухое, едва не искрящееся в тишине подобно костру на морозе:
— Иди ко мне.
Те несколько секунд, потраченные Никки на высвобождение из тисков опустившихся на плечи кандалами ног, показались непростительно долгими, нахально пощекотавшими утолённый лишь на короткое время голод, страстную жажду чужого тела, с какой вампир столетиями день за днём рыщет в поисках хоть капли крови. И, едва дождавшись приближения, Джон неожиданно стремительно, броском ядовитой кобры перехватил ещё влажную тёплую кисть, поднося к губам и, прикрыв глаза, благоговейно целуя ладонь, смещаясь затем выше с тихим клокочущим в горле мягким сгустком смешком покусывая каждую фалангу безымянного пальца, захватывая подушечку в жаркий плен и развязно, с наслаждением втягивая, потакая новому порыву.
— Бон Джови, — Сикс придушенно застонал, практически ложась на бесстыже-прекрасного на чёрном, блестящем атласе любовника, утыкаясь носом в его шею и начиная медленные, в такт неконтролируемым движениям бёдер, проникновения в приоткрытый, приглашающий рот, царапаясь костяшкой о верхних ряд ровных зубов, но продолжая поглаживать горячий юркий язык.
Вторая рука собственнически пробралась под липкую от пота спину, обхватила и прижала, не давая отстраниться, склеивая надёжно цветное и бронзовое, обнажённое и мучительно стянутое плотной тканью. Затапливающая сознание нега больше не рвалась и не искрилась оголёнными проводами, только накручивала, изводила до боли, до тихих хрипов в подставленное плечо, за ухо, в уголок губ, когда на место пальцев пришёл отчаянно-просящий поцелуй, хранящий вкус чужого удовольствия.
Одной рукой успокаивающе и даже сочувственно поглаживая напряжённые, как у подобравшегося, сконцентрировавшегося хищника перед броском, лопатки, второй Джон потянулся к возвышающейся темноте неровным холмом подушке, ныряя под неё по ощущающимся тонкими рёбрами складкам и улыбнувшись сквозь слияние, многообещающе переводя на свою сторону инициативу, нащупав привычно гладкий тюбик смазки.
— Поможешь мне со штанами? — шепнул он, демонстрируя находку и тут же, не дожидаясь реакции, отвинчивая криво прикрученную крышку.
Утробный смех поднялся из груди запоздалой реакцией на столь наглое поведение хозяйничающего в кровати чужого дома любовника, растрёпанного, развязного, воплощающего собой то, что могло так разозлить в толпе и то, что до рези в глазах, до мучительно-сладкого напряжения в паху завести наедине. Когда бархат кожи подвластен прикосновениям, когда можно ладонью провести по подтянутому торсу, вызвав задорный прищур небесных глаз и белозубую улыбку, когда руками массируешь крепкие бёдра, склоняясь и прокладывая цепочку поцелуев до коленей. Когда тянешь прочь застрявшую на икрах одежду, бережно обхватывая пальцами щиколотку, языком проводишь мокрую дорожку по верхней стороне стопы, освобождая от штанины и переходя к следующему участку, когда вдыхаешь пряный запах, накрывая собой распятое обнажённое тело, шепча не то проклятие, не то признание понятными лишь двоим словами.
И снова незримый художник взялся за кисть, в погоне за шедевром кидаясь писать то, что неподвластно даже самой умелой руке, что недостаточно просто увидеть в деталях — это надо пропустить через себя, влиться, стать непосредственным участником и единственным зрителем завораживающего шоу из самых смелых фантазий. Бон Джови обмяк, раскинулся вальяжно, окончательно избавленный теперь от лишней обёртки и лениво размазывающий по длинным пальцам густой, тускло блестящий гель с лёгким, едва пощекотавшим обоняние и потонувшим в смеси других ароматом непонятного оттенка — не то цитрус, не то мята, не то и то и другое.
Прохладная субстанция легла жирным слоем, оставила след-мазок на бедре, отведённом далеко в сторону вслед за тем, как рука, проскользнув в сантиметре от чужого бока, нырнула к промежности, обильно нанося смазку на ложбинку меж ягодиц и сначала кружа возле входа в тело, а затем осторожно втискивая первую фалангу. Блаженное предвкушение тронуло черты лица, крылья носа затрепетали в участившемся дыхании нового, зарождающегося у сердца протуберанцем возбуждения, ещё не тронувшего физически, но уже подпалившего азарт, заставляя выгнуться, настойчиво требуя слезть и наблюдать за представлением со стороны.
— Чёрт бы тебя побрал, Джон, — восхищённый стон сорвался с губ, в следующее мгновение прикушенных в слепой безнадёжной попытке сдержать накручивающееся, уже давно терзающее томление, отошедшее на второй план, уступившее зрелищу, щедро дарованному непонятно за какие заслуги.
В некоем подобии прощального жеста проведя пальцами по начисто выбритой скуле, Сикс откатился на свободное место, подперев голову рукой и прижавшись жарко пульсирующим пахом к проминающемуся под весом тела матрасу. Нетерпение диктовало немедленно избавить от одежды и себя самого, но разум понимал, что стоит освободиться от плена — и сдержаться будет невозможно, зверь прервёт прекрасное представление, набросится неистово, причиняя ненужную боль. Невыносимое желание занять чем-то руки, тянущиеся против воли к напряженным соскам, к небольшому пятнышку выделившейся смазки на нижнем белье, побудило подняться и, подогнув одну ногу под бедро, потянуть любовника ближе, удобно устраивая на получившейся лежанке и начать перебирать светлые пряди, спускаясь до шеи, массируя виски.
Бон Джови довольно замычал, голодно поймав случайно оброненный звук, а вместе с ним и уже, казалось, почти материальное — настолько концентрированным оно было — облако чужого напряжения, заразившее моментально, затуманившее и без того далеко не трезвый от алкоголя и страсти разум. Увлечённо он погружал в и без того хорошо, но всё же недостаточно растянутые мышцы палец, поглаживая стенки и тасуя лёгкий дискомфорт со смакуемыми с аппетитом картинами предстоящего действа, с всё той же грацией, с которой вскидывался навстречу собственным движениям, сначала медленным скольжениям туда-обратно, а потом сосредоточенным на одной точке. Когда же ещё не острое, будто бритва перед заточкой, удовольствие побежало по дорожкам нервов, Джон остановился, но лишь для того, чтобы добавить ещё смазки и, приподнявшись ещё выше, начиная аккуратно проталкивать второй палец, сначала плотно прижимая его к первому, а затем разводя в стороны, резко выдыхая от укола неприятных ощущений и тут же привычно смиряясь с ним.
— Как же ты меня бесишь, — дурманящий запах светлых волос не оставлял надежды отстраниться, а прижавшиеся куда-то к рёбрам острые лопатки елозили по чувствительной коже, как будто подначивали сдаться натиску изнутри и сделать тон близости на градус теплее, теснее, хотя, казалось бы, теснее уже некуда. — Любимый...
Прошептавший последнее слово в самое ухо Никки подхватил Бон Джови подмышки, обнимая, привлекая к себе и целуя нежное место под подбородком, размял горячими ладонями грудь, оглаживая живот и, минуя вновь возбуждённую плоть, нырнул пальцами одной руки к плотному движению, а второй притиснул ближе, не желая отпускать и на миллиметр. Обильно смазанные, остающиеся приятно тугими мышцы приняли неохотно, сдавливая и сжимаясь, обещая незабываемое, стоящее всех ожиданий и болезненно выкручивающего изнутри желания удовольствие, которое было тем ценнее, чем больше его получал улыбающийся наглец, ставший близким сердцу.
Тот же не терял времени, отдавшись манипуляциям, неритмичным, но уже достаточно глубоким, начавшим приносить вкупе с идущим на спад дискомфортом ещё и особый, полностью противоположный первой порции экстаз. Если тот шёл снаружи, вливаясь подобно ликёру извне, то этот изначально прорастал юным побегом изнутри, накапливаясь постепенно, чтобы выплеснуться затем, оставляя удовлетворение и усталость. Однако сейчас он, незрелый ещё и мягкий, позволял на время отвлечься от себя и переключиться на игру с чужим телом, наличие одежды на котором уже начинало беспокоить, заставляя поражаться выдержке и всё же толкая решать эту проблему. Чистая ладонь погладила затянутое ненавистной материей бедро, сунулась под обнажённые ягодицы к разведённым настолько, насколько позволяла ширинка, краям, ощупала, продавливая тонкую натянувшуюся ткань, несколько раз, словно в недоумении — откуда эта дрожь и взметнувшийся к потолку играющий обертонами рыка и воя стон? Сожаление царапнуло, вынуждая ускориться, толкнуться в собственный жар ещё несколько раз и выскользнуть, мазнув губами по шее и неловко дёргая за пояс.
— Давай же, снимай всё…
— Джон, — болтающееся где-то в забытье, наполненное густым туманом сознание полыхнуло, воспламеняясь, мелкие капельки воды на деле оказались испаряющимся алкоголем и покрыли все чувства чёрной гарью, словно затопившие радужку, пульсирующие зрачки. Не желающее подчиняться, застывшее в полном напряжении тело лишь безвольно повалилось на простыни, смешивая тьму атласа со смоляными прядями.
То, как Никки сдаётся уже без боя, не в силах сопротивляться самому себе, оставаясь молчаливо ждать своей участи, щёлкнуло искрой в мутном рассудке, дёрнуло, срывая с места. Бон Джови повернулся, выкрутившись спиралью и нависая над ним, раскинувшимся на кровати, в просьбе о помощи сводящим бёдра, вцепился в злосчастные брюки, стаскивая их вместе с бельём и в попытке перебить дискомфорт осыпая дождём разрозненных поцелуев сначала живот, а потом и открывшуюся взгляду распаренную кожу. Потянулся слепо туда, где, вроде бы, должен был лежать открытый тюбик, находя и давя на него с силой, растирая щедрую порцию геля по горячему члену, не упуская возможности торопливо размять от основания к уздечке, извиняясь за промедление, и, наконец, встать, широко расставив колени по обе стороны от вздрогнувшего тела, продолжая придерживать скользкий ствол и медленно, словно в пенную ванну, опускаясь.
Первые миллиметры отдались дрожью и тянущим нетерпением, стоило почувствовать, почувствовать каждой клеткой шквал чужих эмоций, дальше — постепенно наполняющим распирающим давлением, от которого, вопреки физиологии, не хотелось избавляться. У страсти своя, неподвластная привычным законом независимая природа, внушавшая не вскочить, едва допустив до восприятия неизбежную боль, а расслабиться и продолжить двигаться навстречу слиянию.
Погружение в жар будоражило, оставаясь на коже капельками пота, смешивая с дыханием хрипы и стоны, разрозненные, аритмичные, придушенные натирающей шею верёвкой, которая сплелась сама, вобрав в себя всю развернувшуюся пред взглядом картину. Запрокинутую светловолосую голову, прикрытые, трепещущие веки, скрывающие потемневшие до цвета морской волны небесные глаза, блестящие яркие губы, выпускающие пробирающий до корней нервных окончаний звук, ямку на подбородке, на которой оставил свой след юркий язык. Дёргающийся от нервных сглатываний кадык, тонкие блестящие дорожки на выгнутой бронзовой шее, огибающие ключицы и ныряющие в ярёмную впадинку. Широкие, вполоборота плечи, продолжающиеся сильными, умеющими вытворять чудеса, грациозно двигающимися руками: одной, упирающейся надёжно в живот любовника, и другой, хватающейся за дрожащее бёдро. Раскрытую, подставленную безжалостно целующему холодом сквозняку грудь с тёмными овалами сосков, рельеф окаменевших, литых мышц до талии, постепенно переходящей в пах, выделяющиеся, цепляющие внимание косточки таза. Наваждение было столь прекрасным, что Никки очнулся лишь услышав свой собственный глухой рык, обнаружив свои ладони на крепких ягодицах, а Джона — опустившимся до конца и теперь посылающим вниз дьявольскую на лице ангела улыбку.
Ответный взгляд скользнул от высокого светлого лба, покрытого капельками солоноватой испарины, до живота, к заметно проступившему под тонкой оболочкой рельефу пресса и перепорхнул обратно, остановившись на уровне глаз. Всё это произошло быстро, в одно мгновение, как росчерк-зигзаг перьевой ручки, Бон Джови довольно застонал, приятно удивлённый столь яркой реакцией, чувствуя, как натягивается кожа там, где в неё вдавливались властно сильные пальцы, слыша этот гортанный, рокочущий клич, призыв к рывку, подчиняясь ему и, вопреки порыву взять сразу быстрый, окончательно лишающий воли темп, начиная просто раскачиваться, неспешно, с малой амплитудой. Вспыхнувшая тусклым уличным фонарём боль дёрнулась было ближе к сознанию, но тут же трусливо отпрыгнула, скуля и съёживаясь, когда до этого помогавшая сохранить равновесие рука, грозя потерей баланса, нашарила на счастье не отброшенную слишком далеко смазку, уже привычно выдавила гель и растёрла по откликнувшейся на прикосновение целым пучком импульсов плоти. Стон повторился, глубокий, мелодичный, схожий с каким-то древним, экзотическим пением, Джон отклонился назад, двигая бёдрами чуть быстрее, стараясь теперь приподняться, поймать не едва задевающие простату толчки, а целенаправленно ощутить опять, уже почти безболезненно, сам момент слияния с чужим телом, ещё и ещё, многократно повторяя до самого конца.
Выгибающаяся спина скользила по атласу, влажные пряди липли к скулам, но убрать их не было ни желания, ни времени, протекающего мимо, проходящего стороной образовавшийся купол, не пропускающий суету и будни, сотканный из бархата утаивающей чувства ночи. Неразборчиво хрипящий в потолок Никки, задавая собственный темп, подавался навстречу жаркой тесноте, сжимая и разжимая ладони на ягодицах, а потом резко дёргая, наваливая на себя и обнимая за спину, уткнулся носом в оказавшуюся на расстоянии поцелуя шею. Скользящая по животу, напряжённая плоть твёрдым огнём пульсировала меж телами, а ускорившиеся движения, хоть и утратившие глубину, посылали по нервам яркие всполохи насыщающего удовольствия.
Ответом сухие, выпускающие стоны один за другим губы потянулись к виску, прильнули к этому уязвимому месту, где, не будь сейчас этой страстной, сминающей всё чужеродное пляски живого пламени, можно было различить трепещущий лёгкой бабочкой пульс. Джон продолжал, упёршись изгибами запястий в матрас и не обращая внимания на неудобство, двигался навстречу скошенным скольжениям, видя, какой отклик они вызывают, наблюдая его в себе самом. Как наслаждение разрастается, словно сорвавшийся с пологого склона снежный ком, поднимается, упираясь в какую-то планку и настойчиво требуя большего. Больше свободы, больше жара, больше Сикса, желанного сильнее всего остального и при этом неотделимого от него, ведь благодаря ему сейчас это пьяное сумасшествие играло столькими оттенками чувств: от животной похоти, от которой хотелось душить собой, до умопомрачительной нежности, от потребности подчинить, околдовать чарами и сделать послушным рабом до стремления преподнести себя без остатка. Прильнуть ещё теснее, вцепляясь в плечи и рывком увлекая вперёд и набок, переворачивая и наваливая на себя приятной тяжестью.
— Ты... — короткий выдох в припухшие губы, пальцы последний раз смяли мягкую кожу спины и поднялись к лицу, обвели подушечками скулы, удерживая и предоставляя шанс урвать поцелуй вместе с первым, сильным толчком глубоко в обхватывающий жар.
Тесно зажатый меж сильных, длинных ног Никки двигался медленно, растягивая удовольствие, выходил почти полностью, наблюдая за изменениями на прекрасном лице, за тем, как брови сходятся над переносицей, образуя морщину, как тонкие веки прикрываются, а язык судорожно слизывает остатки вкуса. И входил обратно с продолжительным хрипом, прикованный взглядом к плескающейся на небе морской волне в затянутых нефтяным пятном зрачка радужках с никогда не покидающими их искрами смеха.
Бон Джови под ним покорно, словно согласно сознаваясь в чём-то и выпрашивая этим поблажки в наказании, выгибался, вдавливаясь в простыни лопатками и затылком, бездумно водя кончиками пальцев по чужой спине, как по холсту, не решаясь нанести первый штрих и лишь чертя невидимый набросок. Каждый толчок отдавался разрядом, влекущим за собой густое, тянущее удовольствие, пробирающее ещё глубже уже подсознательным пониманием, насколько прочно и почти неразрывно сплавляются тела, насколько важна эта распирающая наполненность, насколько ценно каждое движение. И эта короткая, поддразнивающая подача бёдрами вперёд, недостаточная для мощной вспышки, и покрывшая ключицу россыпь ласковых укусов, и то, как он сам касается горячей ладонью бледной груди Сикса, растирая испарину и соскальзывая к собственному члену, как, сладостно жмурясь, с долгим стоном обхватывает указательным пальцем под головкой, массируя уздечку, и подушечкой большого размазывает каплю выступившей влаги. Как почти вскрикивает, когда после секундной паузы разряд натягивает леску нервов, ударяя в голову и окрашивая туман в ней в фантастичные неоновые цвета.
Желая рассмотреть новую картину в мельчайших подробностях и охватить взглядом всё полотно, привлекающее не только улыбкой, но и тем что, находясь ниже, ускользало из поля зрения, Никки насильно отстранился, почти выпрямился, нависая теперь тенью, подхватывая крепкие бёдра, разводя их в стороны и наблюдая. Наблюдая, как нестройной чередой поднимаются к потолку звуки, порождённые их общей жизнью, как выгнутая шея утопает карамелью в чёрном шоколаде атласа, как под бархатом кожи напрягаются и перекатываются мышцы. Как широкая, награждённая даром творить чудо ладонь ласкает увитую взбухшими венами плоть, дразнит, стекает к основанию и ныряет к промежности, к месту, где соединяются два отражённых от разных сторон медали человека. Новая волна накрывающего с головой экстаза прокатилась по позвоночнику, ударившись в затылок и побудив продолжить игру с идеальным телом, осторожно оглаживая до коленей длинные ноги, надавливая, поднимая выше и осторожно опуская на плечи, чтобы поцеловать напряжённые икры. Сикс, забывшись, ускорился, погружённый в исследование нового участка, повторил языком то, что не смог произнести словами, перетёк пальцами на внутреннюю, чувствительную к поглаживаниям сторону, а второй рукой размял ранее оставленный укус.
Любовник дёрнулся, с силой увеличивая арку поясницы над беспокойной, идущей складками то в одну, то в другую сторону гладкой, пропитавшейся потом тканью, но не от боли, что, как показалось, могла впиться в кожу там, где сделали это крепкие зубы. Нет, от той щекочущей, необычной нотки, подмешавшейся в коктейль, вынудившей тоже сделать нечто любопытно высовывающееся за рамки обыденности — сдавить слегка взмокшую шею, одновременно перехватывая двумя пальцами основание погружающегося до предела в только этого и жаждущее тело члена, разминая зачем-то, больше для того, чтобы сбить и запутать, толкая ещё дальше от черты разума, чем чтобы помочь. Помочь же лучше получалось самому себе — вновь заключить в тесный, подвижный плен чувствительную плоть, сжать крепко несколько раз по всей длине, взрывая перед глазами фейерверк искр и только потом, сдавшись, подстроиться под общий, спаявший из двух одно, ритм.
Последнее мягкое касание губ осталось крылом ночного мотылька на левом колене, контроль был потерян и, уже не видя ничего, кроме расплывающегося лица в обрамлении золотистых прядей, Никки задышал прерывисто, вслушиваясь в собственные ощущения. В жар пульсации, сдавленный тисками мышц, в болезненно рвущееся изнутри напряжение, в дрожь уставших удерживать вес сумасшествия ног, в расплывающееся по животу онемение, куснувшее соски холодным электричеством, в нагретый лёд сквозняка на спине. Чрезвычайно много для измотанного, взведённого курком магнума сознания, так недостаточно для жаждущего расслабления тела, так ничтожно мало в масштабе мира, но так всеобъемлюще в комнате их личной вселенной. Не имея и шанса удержаться на гребне подступающей волны, Сикс отдёрнулся от Бон Джови, прохрипел что-то и, освободив плечи от груза, повалился вперёд. Одна рука поймала в захват ткань простыни, вторая немедля опустилась вниз, обвивая основание члена и сжимая, болью помогая остаться на линии предела.
— Давай, — кончик носа ткнулся в аккуратное ухо, потребовалось невозможное усилие для вдоха, подарившего запах каждого пролетевшего мгновения, — вместе...
Шёпот долетел распылённым облаком сквозь вату, не анализируемый, распознанный уже на уровне инстинктов, родной голос, всколыхнул восторженной дрожью и столь мощной тугой лавиной, что изображение перед глазами треснуло и поплыло весенним льдом по бурной реке. Остался лишь неровный, готовый потонуть сам в себе шелест отчаянных глотков кислорода, помноженный на два и всё ещё равный одному, только глушащее сердцебиение, отдающееся во всех уголках тела и толкающее эту горючую, готовую воспламениться истому, только готовый обрушиться сверху кипящим солёным океаном Никки. Только эта немая, вакуумная пустота в голове, когда выгибаешься, разрываясь на грани чувствительности от сладости и напряжения, уже не ощущая, как живот и грудь окропляют горячие брызги семени или, быть может, пены бушующего моря, зная лишь так почему-то ясно и чётко, что и он сейчас хрипит, будто задыхаясь, обуреваемый теми же самыми эмоциям. Что он точно так же вздрагивает, а после уже завершает сольно, продолжая рефлекторно двигать рукой в попытке то ли продлить оргазм, то ли успокоиться и не дать себе окончательно сойти с ума, а после всё же валится, обессиленный, в тесные объятия, слыша, как Джон, ещё до конца не оправившись, но уже приподнимая уголки чуть приоткрытых губ, бормочет запальчиво и благодарно:
— Ты восхитителен, — а после, отдышавшись, добавляет совсем тихо и интимно: — Мой.