Прочти в моих глазах

      Растерянно открыв глаза, осознаю, что стою у входа в известную пещеру. Кажется, меня щадят, ведь столкновения я совсем не помню — только солнце, слепящее глаза, заполнившее все вокруг, и резкий толчок вверх. Как… заботливо со стороны кое-кого.       Ступаю под молочные своды, удивляясь странному спокойствию, окутавшему мое сознание — не чета прошлому страху, непониманию и злому возбуждению. Я и сейчас не знаю толком, чего ждать от этого места, но… Видимо, я все-таки вырос.       Журчание фонтана, ни на гран не изменившегося, все так же манит, и на этот раз не отказываю себе в капризе подойти поближе. Ниспадающая субстанция по-прежнему меняет цвет по радужному спектру, и некоторое время бездумно наблюдаю за волшебными переливами. Вряд ли я могу куда-то опоздать.       Шорох откуда-то сбоку заставляет перевести взгляд — с легким недоумением наблюдаю, как прямо из воздуха буквально выплевываются три матерчатых свертка, приземляясь на каменный пол с характерным звуком. Свертки на поверку оказываются широкими и чрезвычайно мягкими разноцветными подушками: слишком маленькими, чтобы подкладывать под голову, но вполне подходящими, чтобы сидеть.       Их появление я расшифровываю как немое пожелание подумать о смысле бытия, ожидая пришествия неназываемого. Это прозвище кажется мне очень удачным, я же до сих пор не знаю точного имени владельца пещеры и не имею никакого желания узнавать. Ведь о личности и без того догадываюсь, а потому любое имя будет ложным. Оттаскиваю подушки к фонтану и со всем возможным удобством устраиваюсь, опираясь о каменную чашу спиной. Мерное журчание воды успокаивает, даже убаюкивает.       Осознание, что на этот раз я в самом деле никуда не тороплюсь — сомневаюсь, что время в этом месте течет так же, как и в реальном мире, — дает возможность наконец расставить по местам произошедшее.       Я изменился, этот факт очевиден и не требует доказательств. Насколько изменился, и к каким последствиям это приведет — вопросы спорные.       Смею надеяться, что, несмотря на множество по-настоящему неприятных вещей, хорошего по совокупности в прожитых мною жизнях было больше. И уроки, даже жестокие, я усвоил и едва ли когда-нибудь смогу позабыть. Кроме того, от каждой жизни мне достался определенный дар: иногда вполне материальный вроде умения Альмы или знаний Хауэра, порой — и эти дары подчас намного важнее — эфемерный. Все оттиски чужих сущностей оставили след в моей собственной душе, что-то привнеся, что-то заменив, а кое-что уничтожив.       Оглядываясь сейчас на свою первую жизнь, не могу не заметить, насколько ущербна и иллюзорна она была. Насколько сильно я лелеял ворох чужих условностей и выдуманных самим собой правил.       И моя «любовь» к Яну была такой же: по-детски пылкой и — совсем чуть-чуть — искусственной. Я так торопился жить, что, в силу юного возраста, не разбираясь в полутонах чувств, впихнул все ощущения в одно глобальное слово, приклеил его к демону и успокоился. Возможно, будь у первого меня чуть больше времени, то шелуха бы спала, и появился бы истинный повод сказать, что я его люблю.       К сожалению (хотя правильнее будет сказать — к счастью, ведь, в конечном итоге, я ни о чем не жалею), понимание любви, как и ее воплощение, я приобрел, пройдя через кровь и смерть. Пожалуй, даже иронично получилось.       Что до Яна… Хоть больше не чувствую раздражающего першения в горле при неуклюжих попытках произнести его имя, но все же… все же полное имя кажется теперь почти сакральным, не пригодным для бесцельного повторения.       Демон всегда занимал меня. Нет, не в том понимании, что я чувствую к нему — здесь наконец все предельно ясно — а в том, как на всю эту ситуацию смотрит он сам. В последних воплощениях у меня не было времени всерьез задуматься над этим: куда там, в своих бы потемках свечу зажечь! А подумать есть о чем. Ведь его буквально *нечеловеческое* упрямство в поисках моей души выглядит, по меньшей мере, странно.       Признаю, Селино, Селестен и Альма смогли набросить на мою душу шаль символизма и романтики, но в отношении демона я предпочитаю реализм и прагматичность. По крайней мере, до тех пор, пока он лично не убедит меня в ненужности такого подхода. Поэтому не ленюсь потратить время, чтобы собрать малейшие упоминания обо мне: их оказывается не так много, на самом деле.       Итак, если отбросить весь негатив того вечера в Астеасу, то можно вычленить крайне важную и вполне однозначную фразу, сказанную демоном чуть позже: *«Если бы душа оказалась той самой, я не посмел бы навредить ей…»*.       И следующее, после моих слов о замках, ключевое: *«Не хочу дать даже малейшей возможности уйти от меня снова»*.       Как ни складывай эти паззлы, картины поедания долгожданной души не выходит. Что угодно выходит, вплоть до реального заточения и невольного контракта, но никак не мое убийство.       А оброненные им фразы на самолете лишь вбивают в зловещую теорию о мести последний гвоздь: *«Я незримо приглядываю за ним, ожидая момента, когда он вспомнит»*.       Нужно быть полным мазохистом, чтобы специально ждать, пока душа вспомнит прошлую жизнь. То есть, *если*, чисто теоретически, сможет вспомнить. Что, разумеется, для ребенка, с которым он сейчас носится, невозможно. Если бы так сильно хотел съесть и непременно с осознанием действа самой душой, то сделал бы то же, что с Чичи: будучи Хауэром, я узнал, что значило их соприкосновение лбами. Однако ж нет, терпеливо ждет, и что-то подсказывает мне, еще очень долго ждать будет.       В целом же, основываясь на его собственных словах третьему лицу, я могу достоверно предположить, что личная встреча, которая, надеюсь, еще произойдет, не приведет к кровавым последствиям. Будет очень обидно, я ведь и месяца с осознанием любви прожить не успел.       А вот фраза о невозможности скрыть мою душу удивила. Как настойчив он был, произнося ее, как уверен в своей правоте! А я сидел рядом, послушно внимал и отгонял назойливые тени мыслей о том, почему демон даже предположить такого не мог. Почему столько раз, как мотылек на пламя, воодушевленно тащил свои крылышки к очередной лампочке, упорно не обращая внимания на вполне реальный, буквально в двух шагах стоящий, разожженный камин. Даже если света не видел, мое поведение едва ли можно расценить как «совершенно неподозрительное».       Пожалуй, об этом стоит спросить у хозяина фонтана. В конце концов, может, я каких-то демонических правил не знаю?       Определившись с темами разговора, выдыхаю, и почти сразу тишину ворошит спокойный и, будто теплый даже, знакомый голос.       — Что ж, с возвращением, Сиэль Фантомхайв.       Не иначе, как специально момент подгадывал.       — Здравствуйте, неназываемый.       — Вижу, ты проделал долгий путь, чтобы попасть сюда. Как считаешь, ты выполнил условия нашего договора?       Перед глазами на мгновение встает лицо Яна, и я безмятежно улыбаюсь:       — Думаю, вы и так знаете ответ на этот вопрос.       Секундное молчание, а-ля «конечно, знаю, но хоть вид почтенный прими».       — Твоя душа повзрослела, — наконец отзывается голос. И я настолько четко слышу в нем нотки гордости, что невольно улыбаюсь еще шире. Такое щемящее чувство, словно вернулся в самое первое детство, и отец ласково погладил по волосам за отлично выполненное домашнее задание.       — Я очень сильно изменился, — признаю и добавляю с опаской: — Думаете, Ян меня не узнает?       Вдруг шрамы моей души зарубцевались и сгладились до такой степени, что теперь я рискую быть неузнанным даже без покрова?       — Не беспокойся об этом. Самая сердцевина души — твоя суть — не изменилась, просто теперь ее полотно стало цельным.       — Да, я тоже… ощутил это. А что насчет демона? Расскажете?       Он молчит несколько секунд, и я уже начинаю подумывать, что формулировку вопроса все же стоит распространить.       — Ты любишь яблоки? — неожиданный вопрос голоса вырывает меня из паутины раздумий.       — Ч-что?       — Ведь любишь? Сколько ты съел их на протяжении всех этих лет? — настойчиво спрашивает он.       В принципе, учитывая мою память, я мог бы назвать точное число за вычетом чужих жизней, личных воспоминаний о которых у меня почти не осталось, но сам вопрос…       — Полагаю, что много, — по правде говоря, я действительно очень люблю яблоки: и багряные с кипельно-белоснежной мякотью, и кисловато-сладкие зеленые, огромные настолько, что едва помещаются в ладони, и желтые медовые с золотистыми веснушками на боках.       В какой-то момент перебирания моих хрустящих воспоминаний ощущаю, как ладонь опускается под весом изумительного алого яблока, лаковая кожица которого просто призывает впиться в нее зубами.       — Как это? Это вы сделали? — озадаченно рассматриваю идеальный образчик фрукта.       — Нет. Это собирательное воплощение твоей памяти. Оно столь же реально, как и все съеденные тобой яблоки. Попробуй.       Теперь, после разрешения, откусить кусочек хочется намного меньше — здесь не может обойтись без второго смысла, — но я подчиняюсь, чувствуя освежающую прохладу мякоти и слизывая с губ сладкие капли сока.       — Вкусно. Но к чему все это?       — А теперь преврати это яблоко в грушу.       Давлюсь вторым кусочком.       — В смысле? Это ведь яблоко…       — Конечно. Преврати его в грушу. Сможешь? — в голосе не проскальзывает издевательских ноток, но я все равно чувствую себя не в своей тарелке.       — Даже если вспомнить о моей силе, позволяющей пользоваться рунами, я все равно только человек, — медленно произношу я. — Поэтому, если это реальный фрукт, несмотря на явно паранормальную природу этого места, я не могу превратить его во что-то другое силой мысли. Это невозможно.       — Вот именно, — веско отзывается голос. — Ты смертный, родился и вырос с убеждением, что такое превращение невозможно, не так ли?       — И?       — И когда я предположил обратное, как ты отреагировал?..       — Я… — начинаю и осекаюсь, пораженно распахивая глаза. — Я был настолько уверен в невозможности превращения, что не допустил и мысли о нем.       Опускаю взгляд на свою руку, немного липкую от сока, и шепчу:       — У каждого свое яблоко, да?       — Верно, — мягко отвечает голос, и я почти не удивляюсь, когда фрукт в моей руке медленно меняет форму, вытягиваясь и шелестя высохшими листочками. — Пробуй.       Груша, на вид перезрелая и чуть подгнившая, брызжет в рот уже знакомым яблочным соком.       — В этом мире вы единственный, у кого яблок нет, — констатирую я, отстраненно разглядывая грушу.       Тихий смех разносится по пещере, но на этот раз он не оскорбительный, а, скорее, поощряющий.       — Только тс-с-с, это секрет, — все еще смеясь, отвечают мне.       И в этот момент развеиваются те остатки злости на существо, так беспардонно отмерившее мне вековое испытание. У всех свои причуды, и масштаб их соизмерим с личной силой. Так стоило ли удивляться?..       — Но зачем все эти похожие на мою души?       — Но ведь должен же был демон как-то сталкиваться с твоим воплощением в очередной жизни? Не беспокойся, такое копирование встречается и без моего вмешательства, я добавил только Зов. Когда погибает сильная душа, то возрождается постепенно, становясь похожей на себя-первую с каждой прожитой жизнью. Это как если бы ты приготовил из одного теста десяток пирожных и торт, но потчевать гостей начал по одному пирожному. В какой-то степени это мера защиты для души: редко у какого демона хватит выдержки, чтобы дождаться торта. Признаться, я приятно удивлен настойчивостью твоего.       — Я… тоже. И все же. Раз я попал сюда, раз душа моя исцелилась, я могу теперь вернуться?       — А ты хочешь именно «вернуться»?       Понимаю, что какой-то нюанс в разговоре ускользнул от меня.       — Хочешь вернуться в мгновение твоей первой смерти, на остров демонов? — снисходительно поясняет голос, считывая мое замешательство.       — А это возможно?!       — У меня ведь нет яблок, помнишь?       Хмурюсь и отпускаю грушу, следя, как фрукт, не долетая до пола, рассыпается жемчужными искрами.       Вернуться домой, к привычной, хоть и далекой уже жизни, увидеть всех тех, кого успел оплакать, восстановить контракт с Яном… который не будет помнить ни о чем, ведь вряд ли «возвращение» может быть двойным. Да даже если и так — какой в этом смысл? Какая мне разница, в каком времени прийти к нему?       И, говоря откровенно, смогу ли я вернуться к той жизни? Слишком долго я прожил *здесь*, увидел и узнал слишком многое из того, что в девятнадцатом веке еще просто не существует. Слишком сильно привык к новому миру.       — Я понял, значит, продолжим приключение, — прерывает мои размышления голос. — Помни, ты почти выиграл, осталось совсем чуть-чуть, а потому я сделаю тебе подарок. Даже несколько.       — Один из них — тот младенец, за которым уже три года так пристально следит Ян? — мрачно бросаю я, вспоминая наш последний разговор. — Даже странно, что линии жизни пересеклись, я совершенно точно знаю, что трехлетних детей в окружении Фуада не было.       — О, нет-нет, это моя новая задумка. Ты узнаешь обо всем позже. Пока просто помни о том, что я убрал Зов, и, хоть твоя душа будет сиять подобно маяку в ночи, демон не почует ее издалека, только при личном знакомстве. Взамен ты будешь защищен от нападения остальных темных: они не смогут насильно съесть твою душу. Приятный бонус, не правда ли?       Спокойно выслушиваю, делая пометку в уме никогда больше не связываться с махинаторами, которые никак не могут наиграться с чужими судьбами. Особенно, когда одна из них — моя собственная.       — Значит, последний раунд?       — В котором, однако, ты все еще можешь проиграть. Но разве тебе не любопытно узнать, зачем твой демон так отчаянно искал тебя весь этот век? — расплывчато отвечает голос, и я чувствую, что его обладатель улыбается. — Иди, маленький почти неглупый смертный. Когда придет время, мы побеседуем снова.       Взвившаяся волна воды из родника на этот раз кажется совсем теплой и наполненной сотней маленьких пузырьков, нежно щекочущих кожу.

***

Великобритания, Лондон, особняк семьи Бомонт, 2014 год.       Прислонившись к дальней стене, со скучающим лицом наблюдаю за гостями. Небрежно согретое пальцами содержимое бокала с момента его вручения довольным хозяином вечера остается нетронутым. Не люблю шампанское: даже самое дорогое и знаменитое кажется слишком кислым.       Сегодня в доме моего друга (как ни удивительно, но я все же научился заводить себе друзей, пусть для этого и потребовалось несколько больше времени, чем нормальным людям) собирается весь лондонский полусвет. Обычно я избегаю подобных мероприятий, однако отказать Джейсону, использовавшему свой самый грязный прием, — а умильно состроенные глазки и фразу «Последние четыре года тебя не дозовешься на мой день рождения, имей совесть» иначе не назовешь, — мне не удается.       В конце концов, могу же я порадовать своего друга на его тридцатилетие? К тому же, у Джейсона великолепная библиотека, так что, как только маячащие повсюду физиономии гостей доведут меня до состояния тихого бешенства, я всегда могу спастись в ее стенах.       Казалось бы, на какой почве могут сойтись столь разные по возрасту, характеру и положению люди? На первый взгляд между нами действительно нет ничего общего, что признают и чему неизменно удивляются его знакомые. Ведь я в этом обществе известен как Скай — просто Скай, без благородной фамилии, без древнего рода и без значительных денежных средств. Такое прозвище — аналог настоящего имени (а то, что оно совпало с первым, определенно стоит считать одним из «даров» неназываемого) — я выбираю сознательно, с претензией на иронию и намеком на иносказание.       Стоит ли говорить, что, несмотря на мое мнимое «низкое» происхождение, почти половина собравшихся здесь, так или иначе, является моими клиентами?       Наследие Хауэра, к моему удивлению, закрепляется в сознании настолько прочно, что, в восемь лет проморозив насквозь паркет в своей комнате, я прикладываю все усилия, чтобы обуздать вскрывшиеся силы, и теперь, спустя десять лет, могу похвастаться негласным званием лучшего мастера Рун в околонаучных кругах.       Меня бесконечно радует, что после войны знания о высших материях не растворяются в газовых камерах и не умирают от смертельных инъекций — в новом веке они собираются по крупицам, тщательно выпестовываются и, самое приятное, используются. Не всегда на благо, конечно, такова уж человеческая природа: люди стремятся к добру, но получается перманентно.       Дары неназываемого сыпятся на меня как из рога изобилия, хотя возможно, я несколько преувеличиваю.       Однако тот факт, что до пяти лет мое тело, до последней родинки идентичное самому первому, находится в состоянии полусна, я использую максимально: ценой изрядно потрепанных нервов уговариваю родителей отправить меня учиться во Францию вплоть до шестнадцатилетия, скрыв настоящее имя. Последующие годы я пересекаюсь с ними разве что на крупные праздники: Фейрфаксы слишком счастливы появлению моей сестры, а я слишком самостоятельный для родительской опеки.       Они умные и даже мудрые люди, поэтому иногда мне кажется, что они чувствуют во мне какой-то изъян. Я не спешу просвещать их по поводу настоящего положения дел, они не торопятся вмешиваться в мою жизнь. Идеальный тандем, ведь, несмотря на мою добровольную отчужденность, я знаю, что меня любят.       Жизнь за границей инкогнито прекрасно дополняет родительскую легенду о потерянном ребенке и позволяет мне искусно манипулировать общественным мнением — никто из нынешнего высшего света не помнит, что восемнадцать лет назад у графской четы Фейрфаксов родился сын.       В шестнадцать прохожу процедуру эмансипации и, наконец, легально оформляю разрабатываемую с детства скромную социальную сеть: я и рад бы не вливаться в деловую среду современного мира, но вынужден делать это, если хочу оставаться максимально независимым и располагать достаточными ресурсами. Но здесь меня тоже не знают в лицо — под амплуа эксцентричного гения еще и не то подать можно.       В итоге я имею приличное для своего возраста состояние, желанную свободу действий и небольшое хобби, приносящее подчас весьма аппетитный доход, не говоря уж о том, что иной раз попадаются воистину любопытные экземпляры артефактов.       Зная все это, никогда не упускаю случая вежливо улыбнуться высокомерно взирающим на меня уб… не слишком достопочтимым джентльменам. Как забавно наливаются кровью от злости их глаза, когда они понимают, что в ключевой момент от разбушевавшихся духов их может спасти только «безродный» юнец.       Да, я стал находить странное удовлетворение, наблюдая за слабостями не лучших представителей человеческого рода. Мне отчего-то кажется, что это бонус к принятию демонической природы Яна.       Хоть я и вернулся (для посторонних — впервые посетил) в Лондон только полгода назад, едва справив первое совершеннолетие, а значит, получив легитимную возможность расширить сферу влияния, подготовить квартиру за это время я успел: второго столь же защищенного от потустороннего места в Англии просто нет. Разумеется, сомневаться в обещании неназываемого о темных не приходится, но кое-какие проблемы все же имеются.       Я раздумываю над возможной модернизацией пары плетений для прихожей, когда главные двери в зал распахиваются, впуская новых гостей.       Знакомые смоляные пряди заставляют сердце пропустить удар. С моего места виден лишь до боли родной профиль, и сам не замечаю, как бессознательно шагаю вперед. Я почти готов окликнуть его, когда взгляд зацепляет очередное движение демона: он изящно наклоняется и со сладко-ядовитой улыбкой на губах говорит что-то своему спутнику. Тот — невысокий мальчишка азиатской наружности — резко отвечает, и Ян, незаметно улыбнувшись, отвешивает классический поклон. Слуги — господину.       Чувствую, как против воли пораженно распахиваются глаза, когда понимаю, что он *все-таки заключил контракт*.       Наверное, лицо отливает синим, потому что подошедший официант вежливо интересуется моим самочувствием. В следующий миг я совершенно искренне благодарю Бога за то, что заметил их первым: в ином случае позор был бы куда очевиднее.       Отстраненно киваю, отсылая служащего, и как можно быстрее отхожу к стене, скрываясь за колонной и припадая к ней спиной. Сердце грохочет как сумасшедшее — отличный «подарок», ничего не скажешь!       Я старательно, по-настоящему истово пытаюсь не дать укорениться мысли, что это — своеобразное предательство. Через несколько томительных минут разум приглушает разбушевавшиеся чувства, подкидывая замечание о том, что Ян обещал лишь постараться не заключать контракт. И что он вообще ничем больше не был обязан странному чудику-ученому, прицепившемуся к нему на несколько жизней.       Вдох-выдох, осторожно убираю иней на бокале, растапливаю шампанское — от пузырьков наверняка осталось одно воспоминание — и выхожу из своего убежища.       Из всех вариантов встречи с ним такого я не предвидел. Но это не меняет сути — передо мной три пути: притвориться, что вспомнил себя первого, признаться, что помню и прошлое столетие, и, наконец, убедить, что не помню ничего.       Когда Джейсон с добродушной и капельку заискивающей улыбкой подходит ко мне вместе с новоприбывшими, я честно собираюсь воплотить первый.       — Господин граф, позвольте представить вам Ская, лучшего мастера Рун в континентальной Европе. Скай, это Киёхару Гимпо, граф Фантомхайв, владелец компании «Фантом».       Нацепляю учтивую улыбку, стараясь не замечать прикипевшего к моему лицу багряного взгляда. Жмем друг другу руки, я вежливо возвращаю приветствие. Мальчишка, на вид не старше меня, стоит с такой высокомерной физиономией, так напоминающей мне себя самого в прошлом, что я не удерживаюсь: хмыкаю и перевожу взгляд на демона.       Вот у него сейчас маска невозмутимости явно дала трещину: неприкрытое изумление прослеживается так четко, что его замечает даже граф и хмурится, бросая на Яна косой взгляд. Небрежный, быстрый, но от того не менее ревнивый — он моментально меняет мои планы.       Кстати, мне же так и не представили демона.       — А вы?..       Он быстро, почти неуловимо кланяется и вместо того, чтобы пожать мою руку, касается ее мимолетным поцелуем. Невольно вздрагиваю, отнимая ладонь.       — Себастьян Михаэлис, господин. Я дворецкий милорда.       — Что ж, мое имя вы уже слышали. Приятно познакомиться.       — У вас на редкость короткое имя, Скай, — Гимпо почти перебивает меня, сверкая недовольными нотками в голосе. Неужели поцелуй не понравился?       — Потому что это скорее прозвище, — предельно вежливо поясняю я и в свою очередь интересуюсь: — Вы давно знакомы с Джейсоном?       Сам параллельно копаюсь в памяти на предмет знакомой фамилии. Наконец ответ находится: как только я освоился в этом мире и его технологиях, то любопытства ради проследил историю своей семьи. Моя ветвь по понятным причинам угасла, Элизабет вышла замуж и уехала во Францию, и титул графа несколько раз переходил из рук в руки, кочуя по дальним родственникам, пока не осел где-то в Азии — ветви настолько далекой, что о фамильном сходстве речи уже не шло. Насколько я помню, этот мальчишка был наследником их семейства. Очевидно, уже не наследником. Последний раз я видел его фото в семь лет и уж точно не думал, что из приятного на вид ребенка вырастет это ледяное недоразумение. И как только Ян допустил подобное? Хотя… может, он этого и добивался?       Кажется, это и есть сюрприз неназываемого.       — Несколько месяцев, — недовольство все еще ощущается, словно, будь его воля, и граф приковал бы Яна к себе, чтобы не украли. И глаза бы завязал, чтобы по сторонам не смотрел.       Ну не могу же я в самом деле допустить, чтобы это дитё отняло у меня *моего* демона?       — Вот как? Раньше он не рассказывал о вас, — иначе я не выглядел бы полным идиотом десять минут назад. — У вас совместный бизнес?       — Верно.       — Очень любезно с вашей стороны посетить его юбилей, — особенно, если учесть, что Джейсон занимается угольными шахтами на севере страны, а у Гимпо фабрика игрушек. О да, у этих двоих просто кладезь причин для столь тесного сотрудничества.       Может, я чего-то не знаю об этом вечере? Судя по заалевшему взгляду демона — не знаю.       — У меня возникло к лорду Бомонту небольшое дело, — уклончиво поясняет Гимпо, и я задаюсь вопросом, которым стоило задаться много раньше: сохранила ли его семья традицию отвечать послушным тявканьем на каждый приказ Королевы?       Я в теневую экономику старался не лезть даже во Франции — моем втором доме, а о том, чтобы пытаться влиться в местные силы, и речи не шло. Риск для жизни, не защищенной демоном, и выгода несоизмеримы и никогда не были. Не говоря уже о том, что рано или поздно встал бы вопрос о подчинении. Неприемлемо.       — В таком случае, вам лучше поискать его. Судя по тем не так давно принесенным ящикам, стиль вечеринки скоро изменится.       Мальчишка недоуменно оглядывается на мой взмах рукой.       — Да, вы правы. Останетесь на закрытую часть вечера?       — Нет, не питаю особой любви к подобному времяпрепровождению, — и без того не слишком официальный прием спустя четверть часа превратится в банальнейшую пьянку.       — В таком случае, до новой встречи, Скай.       — Непременно, — позволяю себе лукавую усмешку и, прежде чем граф реагирует на мой ответ, добавляю, обращаясь к демону: — Не будете ли так любезны передать Джейсону, что я возьму его «Ветер»*. И, если что случится, отдам «Вейрона»*. Он поймет.       Не знаю, что именно Ян слышит в моем голосе, однако следующее его действие заставляет застыть соляным столбом.       Демон долю секунды всматривается в мои глаза, опускается на одно колено, склоняясь в поклоне, а затем, подняв голову, выразительно смотрит на меня из-под челки и твердо произносит:       — Да, мой лорд.       Немая сцена. Буквально заставив себя оторваться от лица Яна, обращаю внимание на графа: тот стоит, совершенно неаристократично раскрыв рот, и, кажется, готов хоть сейчас грохнуться в обморок.       Мне бы выбрать второй вариант: для его благополучного разрешения есть все предвестники, но крохотный червячок сомнений подгрызает мою уверенность. Я слишком хорошо помню нежный взгляд Яна на этого графа у дверей. Когда-то он смотрел на меня точно так же.       Поэтому я смаргиваю мелькнувшую в зрачках беззащитность и широко улыбаюсь.       — Потрясающе! Я почти поверил! — восклицаю, знаком подзывая официанта и отдавая осточертевший бокал. — Пожалуй, я лучше сам передам, — легкомысленно добавляю и, коротко поклонившись, ретируюсь.       Краем глаза успеваю заметить нечитаемое лицо демона и нервно клацающего зубами графа. Даже немного понимаю его — кто бы не нервничал, когда персональный и отчаянно желаемый демон лобызает руку и склоняет голову перед незнакомцем? Но мне нужно подумать. И пара кругов по автостраде на скорости сто двадцать миль в час* — один из лучших способов медитации.       Я пребываю в состоянии легкого диссонанса: Ян сдался, почти проиграл в не начатой нами игре, назвав меня лордом на глазах у контрагента. Он как минимум рассчитывал на то, что эта выходка должна что-то всколыхнуть в моей памяти. Может, и всколыхнула бы, уже не узнать.       Вопрос в том, что, имея в руках закатное Небо, выберет ли он измененное рассветом?       Ведь Гимпо похож, действительно похож. Я знаю это, вижу. Пусть характер этого графа не идентичен моему, пусть жизнь его сложилась иначе, но души наши как розы, одна из которых просто белее. И единственное, что заставляет меня жать на тормоза при поворотах — он похож на меня столетней давности. На того мальчишку, кем я был слишком давно.       Это дает надежду, что я все же смогу заинтересовать демона в большей степени.       …Спустя пару часов возвращаюсь домой. Выстукивая по бедру кончиками пальцев навязчивый мотив, выхожу из лифта и замираю.       Аккуратно обвив лапы пушистым хвостом, прямо под моей дверью сидит иссиня-черный кот. А в его глазах вспыхивают и гаснут алые искры.       Ну здравствуй, Себастьян.