Когда

Когда Тхурингветиль, окинув изрядно потрепанного егеря беглым тоскливым взглядом, ставит Саурона в известность о том, что его напарник – чудовище похуже Кайдзю, тот даже и не думает ей возражать. Чудовище стоит в паре метров от них, принимает поздравления и рукопожатия и самодовольно ухмыляется, запуская ладонь в примятые нейрошлемом волосы. Саурон был бы рад врезать ему в челюсть, но у чудовища покорежены пластины драйв-сьюта, рассечена бровь и вот-вот появится новая засечка на поясе – он только что завалил очередную тварь, ему можно что угодно. Собравшуюся в ангаре добрую половину шаттердома совершенно не заботит то, что напоминанием об этой победе для Саурона будут служить сорванный до хрипоты голос, дико ноющие ребра и выговор от техников и командования – за небрежное отношение к машине. Собравшаяся в ангаре добрая половина шаттердома благодарна пилотам за еще один прожитый день, а Аулендил слишком сильно хочет упасть лицом в подушку и проспать целые сутки, чтобы на них злиться. Чем дольше он смотрит на довольного Бауглира, тем сильнее ему хочется набить своему второму пилоту рожу за то, что его нелюбовь к исполнению приказов и любовь к сумасшедшей импровизации каждый раз так или иначе, но выходит боком; чем дольше он смотрит на довольного Бауглира, тем четче осознает, что выспаться сегодня не удастся. Со временем напарника начинаешь понимать и без дрифта – а чтобы не понять с намеком изломленной брови и многозначительной усмешки, нужно быть вовсе законченным идиотом. Когда Эонвэ, проводив взглядом крепкую спину Мелькора, с досадой замечает, как сильно его раздражает этот надменный эгоистичный задира, Саурон почти готов забыть о собственной неприязни ко второму пилоту Сулимо и с пониманием кивнуть в ответ. Синяки на бедрах ноют, и Аулендил уже порядком заебался носить свитера с высокими воротниками – несмотря на то, что, кажется, почти весь коллектив северной базы Тихоокеанского оборонительного корпуса если и не знает наверняка, то догадывается, следы от чьих зубов красуются на плечах Бауглира, Саурона совершенно не радует мысль о том, чтобы выставлять напоказ раскрашенную яркими засосами шею. Секс у них больше похож на какой-то дикий спарринг, нежели на способ скинуть с тела напряжение и урвать себе некий кусок скомканного удовольствия: они больше кусаются, нежели целуются, и чаще оставляют друг другу синяки, чем ласкают – словно боевых отметин им мало. Мелькор стискивает пальцы на жилистых ягодицах, словно каким-то извращенным способом расписывая их болезненными алыми подтеками, а Аулендил наматывает на руку длинные черные волосы, заставляя напарника шипеть от боли; Мелькор повторяет языком изгиб позвоночника с несвойственной ему чувственностью, а Саурон сжимается вокруг его члена, с тихим сдавленным стоном прогибаясь и подставляя спину. Кончают они, однако, всегда почти одновременно, и Аулендила это отчего-то забавляет – как будто дрифт не оставляет их и здесь. Когда Тулкас, харкнув на пол кровью из рассеченной десны, злобно выплевывает тяжело дышащему Бауглиру, что он – эгоистичный мудак, которому в жизни только и надо, что кого-нибудь трахнуть и лишний раз покрасоваться перед толпой, и что самовольными выходками во время боя он однажды не только избавит шаттердом от своей персоны, но и утянет в могилу нормальных пилотов, Саурон срывается быстрее, чем подоспевшие на звуки драки техники успевают его схватить. Астальдо – на две головы выше, в три раза шире в плечах и в полтора раза тяжелее, но Аулендилу хочется вломить ему так сильно, что он не сразу понимает, что так и застывает на месте, остановленный крепкой хваткой Мелькора. Рука у него разбита в кровь – она впитывается в светлые волосы, пачкает и без того не слишком чистую майку, но держит Бауглир сильно, не позволяя двинуться. Тулкаса уводит Оромэ, бросая Саурону короткий извиняющийся взгляд через плечо, а тот не скупится на крепкую ругань, уже в комнате перевязывая рассаженные костяшки чужих кулаков и в красках сообщая Мелькору, какой он феерический долбоеб. Мелькор, пьяно посмеиваясь, тянет второго пилота к себе на колени и целует по-хозяйски крепко и настойчиво; губы у него горчат дешевым контрабандным пойлом и неуловимым оттенком до тошноты обычного человеческого тепла. Бауглир не дергается и не вырывается, когда Аулендил осторожно обнимает его за шею; Саурон думает о том, что они сегодня едва не погибли, закрывая собой «Нахара», у которого заклинило систему зарядки плазменной пушки, и о том, какой Тулкас на деле кретин. Натягивать утром свитер ему откровенно лень.