Не так, как раньше

Мне нужно поговорить с тобой, детка. О, это прозвучало так глупо на фоне молчания притихших джунглей. Даже не то слово – глупо… по-идиотски и неуместно, и не нужно, не нужно было джунглям этого слышать. Что ж, по крайней мере, этого не услышал Багира. «Багира» выходит шумным густым выдохом, от которого зашевелились травинки под носом у Балу. Не нужно, это точно. Но и нужно одновременно. До сих пор в джунглях не было ничего более неоднозначного. Кроме, может быть, Маугли, как можно было забыть о нем? О безволосом сынишке, так ведь? Маугли звучит противоречиво, болезненно и обидно, криком раненой кошки и коротким нежным окликом матери-волчицы. Он смотрит хмуро и хохлится, наклоняясь вперед худыми торчащими плечами и подтягивая к груди длинные нескладные ноги. Теперь он исчез куда-то, но Балу не пошел его искать. Каждому иногда надо побыть в одиночестве, и даже безволосые медвежата человечьих кровей не могут все время играть и дурачиться. Особенно когда чувствуют себя виноватыми. Поговорить. Слова, слова… Почему нельзя без слов? Так было бы лучше. Обходились же они без слов, когда… ну. Когда за Маугли пришли эти двуногие. А как звучало имя Маугли, когда они выкрикивали его своими резкими, высокими, как у мартышек, голосами, - Балу бы, пожалуй, и принял их за мартышечьи, если бы не Багира. Глаза Багиры – они же молчали. А все равно Балу одного взгляда хватило, чтобы понять: нет, не мартышки. Багира звучит длинно и массивно, как длинное, массивное тело черной пантеры. И рычаще – низким раскатистым рокотом, рык ли это или мурлыканье кошки, разнежившейся на солнце. И еще очень, очень… Очень. Прямо так, как Балу нравится. Еще Балу нравится - Баги. Баги, я хочу кое-что тебе сказать. Получается немногим лучше. Баги, Баги, Баги. Так, должно быть, билось сердце у первого из медведей, узнавшего… В общем, узнавшего то, что окончательно понял сегодня Балу. И не исключено, что он и стал этим самым первым медведем. Сомнительная честь, но ведь джунгли никогда не дадут ничего лишнего, верно же? Кроме, может быть, двуногих родичей Маугли, но они ведь и не относятся к джунглям. Так ведь? Самое странное, что они считают, будто Маугли тоже хотел бы… ну, не относиться. Глупость-то, право слово. Сейчас это даже представить смешно, - смешнее, честно говоря, чем тогда, перед закатом. У них были палки, на концах которых цвели и разбрасывали искры алые цветы. Ни одна бестолковая пчела не сунулась бы по доброй воле в средоточие колышущихся лепестков, а вот они с Багирой сунулись. Балу, впрочем, никогда не отрицал, что он и есть бестолковый. Бестолочь, и какая еще. Ему даже не пришло в голову испугаться огненных цветов. По-своему они показались ему даже красивыми, хотя за свою жизнь ему-то довелось узнать, что умеют такие цветы. Пока лепестки не коснулись его усов, обдав жаром мочку носа, и Маугли на закричал ему прямо в ухо, изо всех сил дергая за длинную шерсть на шее. Тогда Балу впервые услышал, как рычит Багира, то есть, по-настоящему рычит, не взрыкивает игриво, не урчит раздраженно, не взвизгивает, пытаясь вытащить хвост из-под его тяжелой лапы. Только тогда ему и стало страшно. Наверное, Балу просто-напросто ткнули бы копьем в брюхо, когда он, обалдевший от взметнувшегося перед самой мордой пламени, выпрямился на задних лапах, раздирая передними собственную морду. И на этом кончилась бы история мальчика-медведя и его безалаберного папаши, и кто бы знал, что сталось бы с Маугли, попади он в руки своих соплеменников. Но Маугли намертво вцепился в его шерсть и никуда не попал. Наверное, потому, что черное пятно, выросшее в свете чадящих цветов перед полуослепшими глазами Балу, оказалось Багирой. А Багира не боялся ничего, что в джунглях, что… не в джунглях. Баги, Баги, Баги. Правда, будто тот самый стук в заледеневшей от страха груди. Баги-ра. Или удар тяжелой когтистой лапы. Глупо вспоминать сейчас, что именно Багира настаивал на том, что просто необходимо Маугли вернуться в свою бесшерстную семью. Тем более, что уж он-то и сам об этом наверняка вспомнил. Или даже сейчас еще вспоминает. Балу смешно делается от мысли, будто, может быть, Багира требовал этого оттого, что… ну, он все равно же не услышит? ревновал? Ты любишь слова. Так скажи мне, детка?.. Балу фыркает, веселясь сам над собой, и обиженно дует носом на обожженную ладонь. Ну да, как же. Ему хотелось бы увидеть сейчас Багиру, но где его искать? Каждому иногда требуется побыть в одиночестве, особенно самодостаточной, гордой кошке. А про Багиру никогда не скажешь по-другому, даже если знаешь, что большую часть своей юности он провел на привязи в доме лысой двуногой мартышки. Впрочем, про Багиру лучше не знать такого. Жаль, от Балу не было никакого толку, да что уж там может сделать глупый старый медведь, который всего-то и хочет спокойно жить себе в джунглях со своим нежданно приобретенным медвежонком, слушать ворчание слишком правильного кота, и чтоб не трогал его никто? Остальное – приложится. Прикладывалось. Приложилось бы. Трава едва слышно шелестит под мягкими лапами Багиры. - Теперь уже не будет, как раньше, - говорит Багира так, будто продолжает прерванный разговор. У него ровный голос и ровное дыхание, только походка неровная, хромающая. Балу слушает шаги – и слышит, как Багира прихрамывает, и чувство вины колет его куда точнее давешнего копья. - Если люди приходят раз, потом они приходят снова. Балу мычит что-то, сам не зная, соглашается он, или имеет свое мнение на этот счет. Наверное, все же соглашается. Хотя люди его, если честно, не особенно волнуют. Должно быть, он и в самом деле самый бестолковый медведь на свете, но какое ему дело до мартышек, которые, может быть, когда-нибудь еще придут? Если так, то мартышки тоже не блещут умом; Балу, например, хватило бы сегодняшней их встречи, чтобы никогда не соваться больше в джунгли. По сути, эти люди ничем не лучше Шер Хана. Только еще трусливее. Впрочем, с тем, что, как раньше, уже не будет, Балу вполне согласен. Багира садится рядом. Кося глазом, Балу видит, как вертится по траве кончик его хвоста. Баги, Баги, Баги. Быстро и тяжело, и так хорошо, по-настоящему, почти как от полного желудка, только немного по-другому. И даже почти спокойно. С тех пор, как Багира опалил его своими желтыми глазами, Балу еще не было так спокойно, - с того момента, когда ветер донес до них крики мартышек с цветущими палками. Что характерно, сам он это понял далеко не сразу, а… видимо, только сейчас. Хвост мечется по траве. Багира нервничает. - Где Маугли, Балу? Балу сопит больным носом, кладет тяжелую голову на вытянутые лапы. Похоже, сегодня день удивления самого себя; может быть, ему только кажется, но впервые за все дни с начала его самозваного отцовства Балу не хочется говорить о Маугли. Ему вообще не хочется говорить, если честно. Но нужно. Удивительно, насколько нужно – именно сегодня. И именно сейчас, пока Багира опять куда-нибудь не ушел. Иначе Балу, наверное, просто лопнет, как надутая медом пчела, если на нее наступишь. Баги, я должен сказать тебе. Что? Багира ждет, когда он ответит; не тормошит, не торопит, ждет терпеливо и устало. Такое с ним редкость, и за эту редкость нынче ответственен никто иной, как Балу лично. Было бы проще, если бы Багира начал ругаться, но он ждет молча. Наверное, он смирился с тем, что ругать Балу бесполезно. А может быть, ему тоже просто не хочется говорить. Балу садится в траве, отряхивается, сбрасывая запутавшиеся в шерсти стебельки и запах смятых листьев. - Да здесь где-то. Не то, что нужно, совсем не то. Маугли может подождать – теперь-то. Балу кажется, что сам он ждать уже не сможет ни за что. - Ты оставил его одного? После всего, что сегодня случилось? – спрашивает Багира с легким недоверием, от которого шаг только до разочарования. Багира, может быть, и не ревновал, думает Балу. Ревнует, похоже, здесь как раз он. - Ему тоже нужно побыть одному, - замечает он ворчливо. – Он тоже не медитировал на дереве сегодня, Баги. Оставь парня в покое, дай ему отдохнуть. Багира привстает на месте, кособочась слегка на раненую лапу. Хлещет хвостом, задевая бок Балу. - Нужно его найти. Уже темно, он может попасть в беду. Балу шумно вздыхает. Беде не так-то просто схватить Маугли, который щерится, как волк, и рычит, как годовалый медвежонок, и знает, как вести себя в ночных джунглях. Знает и умеет. Балу тоже кое-что знает. Например, то, что сейчас действительно нужно. Это похоже на самоубийство, но ему не хочется об этом думать. Балу сгребает Багиру в охапку своими огромными косматыми лапами, - тот даже не дергается от неожиданности, а потом ерзать и вырываться становится просто поздно. - Можно узнать, что такое ты делаешь? – интересуется раздраженно Багира и пинает Балу пятками под ребра. Пинать его – что обросший мхом ствол дерева, когтями только путаться в длинной грубой шерсти. Балу сопит и утыкается мордой в бархатистый мех на горле Багиры. - Не уходи, Баги, а? – просит он, раздувая носом черные шерстинки. В одном месте, под самой челюстью, полотно черного бархата рассекает тонкий белый шрам; Балу касается его нижней губой, и Багира неожиданно прячет когти. Он чувствует, как под мягкой шкурой движутся налитые чудовищной силой мышцы, и удивляется про себя, как Багира может быть одновременно таким – бесстрашным, грозным, опасным, - и… таким? Багира вдруг широко зевает, заворачивая кончик длинного красного языка у самой морды Балу. Балу не знал, что он умеет дуреть от страха, но острия копий, устремленные Багире в грудь, рассказали ему об этом. Что ужас может быть таким же желтым, как желтые багирины глаза. И о том, что стук в его груди означает имя большого черного кота, он тоже не знал – до сегодняшнего дня, пока крикливые голые мартышки не принесли ему эту удивительную новость. Балу нет до них дела. Теперь-то все будет хорошо, так ведь? Он не знал, что ему хватит мужества – или сумасбродства, это как посмотреть, - разгладить языком обуглившиеся на кончиках усы Багиры. И вместо того, чтобы вскрыть ему брюхо, Багира лишь шире открывает глаза и смотрит совсем не злобно, и не удивленно, просто смотрит. И снова жмурится. Балу пытается открыть пасть, чтобы сказать все-таки. Не то чтобы он точно знал, что именно, но он должен уже наконец сделать это. Только горло замирает в спазме, и ничего у него не выходит. А впрочем, не опоздал ли он со своими разговорами? Багира, между прочим, всегда был понятливее него. Багира мурлычет, устроив усталую голову на его плече. Балу ухмыляется своим мыслям, - надо же, как просто. И молчит.