Чай с медом

ㅤЗа окном ветер спешно штурмовал листья, раскиданные по сизому асфальту, и нападал на ставни, атакуя их ветками черных деревьев. Лиза не могла уснуть и назвать, когда это началось, не представлялось возможным — казалось, что конец и начало идут как у прямой — их нет, и мы просто не замечаем, когда линия карандаша коснется бумаги и когда исчезнет, чтобы, оторвавшись на минуту, прочертить уже другую линию, ее бесконечную часть. Лиза просто знала, что это началось и закончится так же незаметно и трепетно обогреет своим дыханием шею, но уже будет поздно. Она недовольно перевернулась на бок и кровать протяжно скрипнула. Единственное, что ей оставалось, так это обнимать одеяло, которое, если приглядеться, было слишком выцветшим и колючим, чтобы обнимать его, но, тем не менее, эта девушка без раздумий прижимала грубую ткань к себе, пытаясь одновременно согреться от ноябрьской стужи и не задохнуться от отопительной духоты. В жизнь каждого происходят вещи, смысл которых далеко не ясен и даже, казалось бы, отсутствует вовсе. Но это не так. Смысл в каждой вещи и его значимость присутствуют, но чаще значение этой самой важности примерно равно значению того, как притягиваются две анорексички друг к другу. Знаешь, я всегда хотела увидеть синий слой неба над горизонтом и бесконечные воды у ног, держать тебя за руку и обнимать закаты, целовать каждый луч восходящего солнца и просто убиваться при виде безлунной ночи. Но я все еще та самая девочка Лиза, утешающая себя в постели, в тяжелую ноябрьскую ночь и обнимающая одеяло. Я, наверное, представляла, что это не кусок теплого материала, а близкий и родной человек, утирающий слезы и обнимающий в ответ. А, знаешь, я почти забыла твои тонкие прикосновения под дождем и жаркий день в августе, когда мы впервые поцеловались. Я настолько точно все помню, что чувствую каждый шрамик на твоей белоснежной коже, каждую трещинку и вену даже сейчас. Нужно только протянуть руку, но вместо тебя, неуловимой и мечтательной, там стена, покрытая голубыми обоями. Они ничего мне не напоминают, кроме твоих глаз, пронзительно-громких, умоляюще-завораживающих. Твои глаза всегда напоминали мне небо, которое стремительно падало над нами, когда мы впервые целовались на крыше. Когда пепел, осевший на мои губы после хорошей порцией ужина в виде сигарет, вызывал у тебя не негодование, а несдержанную улыбку, шаловливый взгляд и незабываемый язык. Знаешь, сколько вещей я бы хотела сделать с твоим языком прямо сейчас? Девятнадцать. А сколько раз я, проклиная тебя и твои глаза, идя на кухню, и обожая и признаваясь в любви, идя обратно, я вставала за эту ночь, чтобы попить воды из малинового фильтра, которая отдавала тленом и вместо этого смотрела часами на нашу аптечку, пересказывая самой себе список наших таблеток? Я ненавижу тебя. Твои бесспорные локоны и вкусные руки, от которых всегда пахло смесью пряностей, сигарет, и алкоголя. От одного касания которых я выгибалась как последняя портовая, подаваясь навстречу твоим рукам и забиваясь в отчаянном крике горести и ненависти к тебе сейчас, когда я вспоминаю тебя и обнимаю одеяло. Мысли у Лизы в голове стелятся ураганом, расстилая в ее бурых локонах мечты и надежды, расставляя ловушки привязанностей и самовлюбленности. Лиза, черт бы тебя побрал, почему ты — это я? Я не хочу быть тобой. Знаешь, как долго я могла реветь над строчкой Маяковского? И сколько раз я перечитывала книги, к которым ты прикасалась. Или сколько раз перематывала на один и тот же момент. Поцелуй Эм и Наоми во втором сезоне молокососов. Чертова ты, поглотившая мой разум, мои губы, мои руки, сердце, кожу, ключицы. Сколько удовольствия ты принесла мне за одну секунду нашей с тобой встречи, что она покроет все происходящее со мной, мне нужно только забыть. Смогу ли я забывать, пусть даже со временем, твои легкие руки и грубые до нежности поцелуи. Нет. Или не хочу?