Сразу и никогда

Вульгарно, затасканно, затёрто до дыр — строчками в книгах, бесчисленными сопливыми сценами, презрительно изогнутыми в улыбочках губами. «С первого взгляда». - ...Учившийся ранее за границей в Италии Гокудера Хаято, - преподаватель ещё бубнил, скучно и невыразительно, а Киоко уже знала всё. Как Хаято улыбается — широко, по-европейски, так, что видна белая полоска верхних зубов и острый кончик языка под ними. Как смотрит исподтишка: смущённо и нахально одновременно, потому что вдруг ты обернёшься и увидишь. Как берёт за руку: осторожно, словно боясь сломать. Как целуется: неловко, почти испуганно, слишком сильно прижимаясь к твоим губам своими — так, что нижняя потом немного опухает и побаливает. Его браслеты, его сигареты, длинные пальцы, безотчётно поглаживающие динамитную шашку, походка чуть вразвалочку, выбеленные жёсткие лохмы и хриплое ледяное: «Он-на». В самое сердце. Киоко всегда нравились сильные. Нравился братик, с которым иногда было стыдно, но никогда — страшно. Нравился Кейске — наглый, туповатый, одним лишь взглядом заставляющий других парней бледнеть и подчиняться. Нравился Тсуна-кун — не всегда, редко, в те моменты, когда проступало в нём сквозь «никчёмного Тсуну» что-то такое... От Гокудеры Киоко просто млела. Он мог бы получить всё, что захочет — к чёрту принципы, к чёрту «хорошую девочку Киоко»; проблема в том, что он даже не смотрел в её сторону. Маленькая техническая трудность. - Гокудера-кун? - она ловила этот «случайный» момент почти три недели, но оно того стоило: никакого пожирающего её влюблённым взглядом Тсуны-куна, никакого милого весельчака Ямамото, никакой бдительной Ханы. Славный переулочек, такой тихий. - Сасагава? - сигарету за спину, словно это могло её как-то смутить. - Занят в субботу вечером? - да, лучше вот так, сразу. Он же не девчонка, в конце концов. - Да вроде нет, - солнечно, сегодня очень солнечно, его глаза такие зелёные. - Можем сходить в кино. Тех, кто хотел бы услышать от Киоко такое, можно пересчитать по звёздам на небе в ясную, безоблачную ночь. - В кино? - сигарета на пыльном асфальте выкурена лишь наполовину; похоже, он впечатлён. - Да. Сердце прыгает теннисным мячиком: вверх-вниз, вверх-вниз. Он согласится. Ромашки не могут врать. - Ты нравишься Десятому, - сердце-мячик падает, пропуская пару отскоков. - Это недопустимо. Холодно, здесь так холодно. - Недопустимо, что я ему нравлюсь? - лицо растянуто по болящей пустоте, губы движутся сами по себе. - Недопустимо ходить куда-то без него, - не пытается свести всё к шутке или ободрить её улыбкой; спасибо Небу и за малые радости. - Мне жаль, Сасагава. Хрипло выдыхает, кусает губы, быстро проводит по нижней острым кончиком языка. Ему действительно жаль, и это самое страшное. Солнечные блики прямо в глаза, его лицо почему-то расплывается. Серый, тускло-зелёный, бледно-розовый. Сломанные ромашки в пыли. - До завтра, Сасагава, - резкий разворот, дёрганые тени, почти бежит, переулок слишком длинный. Заставляет себя сбежать. Не видеть её слёз. Дать сохранить лицо. Жаль-жаль-жаль. Кап-кап-кап.