Любовь бывает разная

Вечность – это, как ни банально прозвучит, слишком долгий срок. За вечность можно прожить сотни жизней и испытать тысячи смертей. Можно потерять себя и сойти с ума. Много раз. И столько же – вернуть себе разум. Можно поклясться в верности одному и, спустя время, сменить десятка два-три таких «единственных». Можно провозгласить нерушимые принципы, поломать их и создать себе новые. Вечность – это долгий срок. Франкенштейн знал, что, если понадобится Мастеру, то он, человек, проживёт и вечность. Он живёт, пока живёт Мастер. Это так очевидно, так правильно, что и думать об этом нет нужды. А ещё Франкенштейн знал, что шлюха по имени Вечность не заставит его отказаться от единственного, с трудном отнятого у самого себя чувства. Поэтому Франкенштейн будет любить Мастера всегда. Единственное, чего добилась Вечность, - это изменений в его любви. Сначала Франкенштейн любил Мастера как Бога. Как высшее, совершенное существо, которым он сам никогда не станет. Как создание, лучшее даже среди лучших. Его, Франкенштейна, личное Божество. Любовь к Мастеру сделала безумца и убийцу лучше. Дала то, чего так не хватало учёному, чтобы самому стать совершеннее. И при этом не топтала его гордость. Ведь тот, древний Франкенштейн считал любовь земную слабостью и досадной помехой истинному бытию. Но любовь к Богу – это ведь совсем другое. Шли годы. Божество, всё также оставаясь загадкой, постепенно становилось ближе и роднее. Мастер поверял ему свои мысли, интересовался его, Франкенштейна, мнением и взглядами, доверял самое важное. И учёный полюбил его как человека. Любовь к Божеству и своему господину слилась с любовью к родному человеку, став сильнее и мощным импульсом заставила сердце Франкенштейна биться. Вместе с новым чувством пришла гордыня. «Я люблю Совершенство! Самое лучшее создание этого Мира обладает моей любовью». А потом новая мысль – «Совершенство, обладающее моей любовью, должно быть моим. Никто, особенно этот белобрысый извращенец, не заберёт Его у меня». Человеку свойственно собственничество. Человек жаждет обладать. И Франкенштейн, желая обладать Совершенством, неосознанно стремился ещё и накормить своё тщеславие. Ведь никто не был к Божеству так близко, как он. Но осквернить его своими человеческими желаниями? Никогда. Нет, это он, его Мастер, должен был взять всё то, что Франкенштейн готов ему дать. Взять его сердце, душу и тело, которые и так уже принадлежали Мастеру безвозвратно. Франкенштейну было стыдно. Он понимал, что такие мысли сами по себе порочат светлый, чистый облик Мастера. Иногда учёный смотрел на своё Божество и мечтал быть наказанным за свои желания, которые с каждым разом становилось всё тяжелее держать в узде. Жившая внутри Франкенштейна тьма соблазняла и подбрасывала самые немыслимые ситуации. Ему было почти жаль, что Мастер не замечает или делает вид, что не замечает внутренних метаний своего преданного спутника. Но желания становились всё необузданнее. И стыд всё сильнее. В своих мечтах Франкенштейн уже тысячу раз принял наказание за них. Даже боль, полученная от того, кого любишь, приносит экстаз. И боль, причинённая в его фантазиях Мастером, соединилась с удовольствием, доставленным им же. Наедине с собой Франкенштейн погружался в фантазии, уже мало отличимые от реальности, и в них Мастер и хотел его, и наказывал за эти желания одновременно. Франкенштейн чувствовал на своих губах уверенные, жаркие, голодные поцелуи Мастера, смешанные со вкусом собственной крови. Он сам подавался навстречу, просовывая язык глубже и прижимаясь теснее, чтобы раствориться в своём Божестве. Он чувствовал, как Мастер выкручивает его руки, переворачивая на живот, как изящные пальцы погружаются в волосы, гладят, перебирают золотистые пряди, ласкают их, а в следующее мгновение грубо хватают и оттягивают назад его голову, открывая для себя шею, в которую погружаются острые клыки. Он чувствовал, как в его ягодицы упирается твёрдая плоть, в то время как кровь оставляет тело, и сходил с ума, дрожал от острой боли, нескончаемого экстаза и восторга, смешанных в один коктейль. От мысли, что его кровь теперь смешалась с кровью Мастера, что Мастер хочет его. Наказывает за недопустимые мысли о своей персоне, но хочет. И Франкенштейн выгибается, стараясь быть ближе, раздразнить сильнее, хотя и понимает, что напрашивается на ещё большее наказание. Его сильно, с оттягом бьют по ягодицам, разрывают одежду, а он лишь бесстыдно, возбуждённо смеётся, провоцируя всё больше, лаская себя, потому что собственное возбуждение болезненно скручивает пах. Опасность, риск быть уничтоженным за свою вольность, вид Мастера, полного ярости и желания, ощущение одновременно и контроля над истязающим его телом,– ведь это он довёл своего Ноблесс до такого состояния – и полной отдачи своему возлюбленному – всё это толкает Франкенштейна в пропасть безумия. Нет ничего прекраснее, чем отдавать себя своему любимому. Всё, что даёт любимый, нужно принимать с благодарностью. Даже удары по лицу, даже укусы до крови, даже стиснутые до хруста руки, даже резкие, болезненные проникновения желанны и способны подарить самое сильное наслаждение, если это от любимого. Только от него. Франкенштен понял это именно тогда, ночь за ночью погружаясь в свои грёзы. По утрам он не мог смотреть Мастеру в глаза, полностью уверенный, что мудрый, всегда спокойный и такой мягкий с ним Рейзел знает всё. Иногда Франкенштейну казалось, что он ловит понимающий взгляд своего Мастера. Учёному было по-настоящему стыдно. В такие моменты он как никогда остро понимал, насколько его фантазии неосуществимы в реальности. Даже через сотню вечностей. Но он не мог отказаться от своих фантазий. А потом Мастер ушёл. Исчез. И всё как-то поменяло свой смысл. И любовь Франкенштейна сделала очередной крутой вираж. Теперь, спустя века Мастер снова был с ним. Они вновь были под одной крышей. Рейзел как-то мгновенно сделал дом Франкенштейна своим домом. Было само собой разумеющимся и естественным, что они могут жить только рядом, что Рейзел по-прежнему Мастер, а Франкенштейн – его преданная Тень. Только вот любовь теперь другая. Ушла порочная страсть, оставив после себя самое главное, приобретённое ещё в те далёкие тёмные ночи понимание – тому, кого истинно любишь, отдаёшь саму свою суть, сердце и душу. И Франкенштейн отдавал, в заботах о благополучии Мастера совершенно забыв о том, что когда-то, Вечность назад, хотел получить взамен. Разве что иногда слишком хорошая память забавлялась, бросая ему какое-нибудь особенно откровенное воспоминание, а с ним возвращался и стыд. И быстрой вспышкой глубоко в подсознание запрятанная мысль «Как бы я хотел…Но…».