иди ко мне

Маленькие назойливые капли застревали в волосах Джен. Черные, как смоль, локоны разбивались белыми точками, как ночное небо звездами. На пальцах еще остались красные следы от сжатых в них недавно ножниц. Персиковый свитер щипал голое тело под ним, а черные мягкие кеды не давали замерзшим ногам касаться безжалостного снега. Остановка. Три часа утра. Девять градусов выше нуля. Двадцать шестое июня. Грузная черная фигура прохожего, обращенная лицом к востоку, пускает сигаретный дым. Дым вьтся в воздухе и исчезает в дыхательных путях Дженисс. Латентный курильщик. Час до рассвета. Сиреневые грозовые тучи. Тихие шаги только вперед. Упоение утром. Упоение ночью. Крыльцо, окно. Снова глаза. Серые и мертвые. Снова волосы. Густые и светлые. Снова губы. Тонкие и бесцветные. Она вся прозрачна. Она блеклая, как пятно от молока на ченой ткани темного коридора. Свитер уже не колет тело. Еле наметившаяся грудь. Нет больше мягких кед. Нет ничего, что бы защищало от нее. Пожалуйста, иди ко мне. Сегодня я без боя сдамся. Джен тонет. Ей еле хватает кислорода судорожно выдыхать в ее сутулые плечи, будучи сжатой ее руками. Оказались на кухне. В темноте, на ощупь приготовленный чай. Никакой одежды. Никакой лжи. Я улетаю сегодня. Есть только ты и ночи час. У нас есть час. Она знает. Они обе знают. Тонкая простыня. На, не мерзни. Нет денег, чтобы согреть тебя батареями дома. И снова прихожая. Горячие от чая животы. Холодные от ветра руки. Темные веснушки. Прозрачные глаза. Иди ко мне. Во мне останься. И до утра. И до зимы. Прости, я разве что на час. Белый потолок. Он видит их. Их двое, только двое в целом мире. Воды нет в кране. Они сидят в пустой ванне. Зеленые глаза напротив серых. Никто не изменился, просто трудно сидеть последний час вот так, рядом. Без касаний больше. На расстоянии двадцати лет друг от друга. И снова свитер. Мягкие кеды. Без поцелуев и объятий. В твои пятнадцать лет. Снова чужой дым на остановке. Ливень стеной. Крыльцо, окно. Здесь все свое. Сегодня кто-то в луже найдет чье-то тело.