Проверка

- Госпожа мэр? - Ах, - говорит Регина, поворачиваясь, задевает локтем причудливую композицию из проволоки, птичьих перьев и еще чего-то, во что она предпочла бы не вглядываться. Безделушки с шорохом летят на пол. - Простите, я такая неловкая. Голд смотрит на нее, не мигая, и она дарит ему самую обаятельную из своего арсенала улыбок, прежде чем опуститься на колени и начать собирать рассыпавшийся хлам. - Я не хотел вас напугать. "Напугать"? Ха. Да кем он себя... Ох. Да, действительно. Кем? Она смотрит снизу вверх, быстро облизывает губы, приподнимает одну бровь - шифр, понятный любому мужчине, птичий язык обольщения, всего лишь небольшая проверка. - Оставьте, - говорит он, неловко наклоняется, протягивая ей руку. Тяжелые кольца на пальцах зловеще поблескивают в тусклом свете ламп. - Эти пустяки не стоят вашего внимания. А я потом приберу. Она поднимается на ноги, едва коснувшись его ладони. Темные глаза на худом, будто из дерева выточенном лице отливают золотом. Показалось? Регина встряхивает волосами. Ей нужно знать. - А что - стоит? - Вряд ли в этой скромной лавке найдется что-то столь же прекрасное, как моя нынешняя посетительница, - почтительно отвечает Голд, но в его тоне ей слышится насмешка, поэтому она игнорирует его слова, медленно идет вдоль витрин, рассматривая выставленные там сокровища. Гадая, что именно знает о каждом из этих предметов ростовщик Голд - и что знал колдун Румпельштильцхен. Здесь, среди пыли, тишины и золотого света трепещут и плачут живые вещи, некогда бывшие частью чужих историй. Выменянные, украденные, полученные в залог сердца и судьбы ждут, пока их хозяева тратят день за днем на бессмысленную суету. Регина останавливается около стойки со старинным оружием, касается пальцами инкрустированной костью рукояти маленького арбалета, подходящего для женской руки. - Не стоит, - раздается голос Голда над самым ее ухом. - Эти игрушки могут быть опасны, госпожа мэр. Она медлит, стараясь скрыть замешательство - и как только он со своей тростью успел подобраться так близко? - потом все же разворачивается к нему, спрашивает: - Неужели вы стали бы держать у себя в лавке что-то действительно опасное, мистер Голд? И внимательно вглядывается в его лицо, пытаясь уловить хотя бы намек на понимание. Голд смотрит на кинжал в ее руках - старинный, с кривым обоюдоострым лезвием, покрытым подозрительными ржавыми пятнами. Регина оглаживает круглый набалдашник рукоятки, взвешивает кинжал в руке: баланс отвратительный. Это ритуальный нож, не боевое оружие. - Кажется, здесь что-то написано, - говорит она, поворачивая тусклое лезвие к свету, трет пальцем особенно упрямое пятно. - Ай! Капля крови похожа на крошечный рубин. Голд осторожно берет регинино запястье - бережно, невесомо - подносит ее руку к губам. - Конечно, не стал бы, - говорит он. - Но что я могу поделать, если мой клиент сам захочет пораниться? Регина не успевает отдернуть руку. Ей кажется, что язык у Голда сухой и шершавый, точно у кошки. Он слизывает рубиновую каплю, забирает ее палец в рот, легонько посасывая, и все это - не отрывая темного своего взгляда от ее лица. Липкая, жаркая, жадная пустота скручивается бесформенным комом где-то под ложечкой, ползет ниже, грозит поглотить. Регина чувствует исходящую от Голда опасность, и шальной азарт заставляет ее сделать движение навстречу, прижаться ближе. Он выпускает ее палец изо рта, пошлейшим образом причмокнув, и она тут же впивается в его губы безжалостным поцелуем, словно хочет ощутить вкус своей крови на его языке. Пустота внутри жадно урчит: она требует еще. Больше, ближе, сильнее. До треска пуговиц на шелковой блузке, до хриплых влажных вздохов и стонов, когда Голд с неожиданной легкостью подхватывает ее под бедра, она опирается на низкий резной столик, закидывает руки ему на плечи, запрокидывает голову, подставляя горло. Кто на свете всех милее? Кто из них угодил в ловушку? Что-то дребезжит, жалобно и звонко, дрожащий на внутренней стороне век свет похож на пламя свечи, и почему-то пахнет воском, и пылью, и пряностями, и кожа Голда сухая и слишком горячая, только тронь - обожжешься. Регина стонет ему в губы, обхватывает ногами. Пустоте все еще мало, она не отпустит их, пока не насытится. Регина не знает, как они оказываются на полу, нагие и возбужденные, она знает только, что в руке у нее снова этот дурацкий кинжал, с заляпанным чем-то - кровью невинных младенцев, не иначе, - лезвием. Она бездумно проводит острием по худой груди Голда, ловит его воспаленный взгляд, облизывает внезапно пересохшие губы. "Я могла бы вырезать твое сердце сейчас, Румпельштильцхен", - хочется крикнуть ей, и пустота со всхлипом всасывает ее ненависть, увеличиваясь в размерах. Голд ерзает под ней, его возбужденный член упирается ей в бедро, металл нагревается в ее руках, она снова поглаживает его плоской стороной клинка, и тут он шепчет: - Пожалуйста!.. Ненавижу. Ей нестерпимо нужно взвыть, зашипеть разъяренной кошкой. Ведь он - сейчас, здесь - в ее руках, полностью в ее власти, подчиненный и покорный, так почему же? А он выгибается навстречу и повторяет: - Пожалуйста. Что?.. Воздух дрожит, словно полнясь тысячей невидимых стеклянных осколков, и точно так же дрожит и вибрирует кинжал в ее руке - магия древних слов, темнее Проклятия Злой Королевы, страшнее силы Румпельштильцхена - требует завершения формулы. Регина узнает в ней сродство с пустотой, пожирающей ее изнутри. Она не удерживает нож, острие пропарывает кожу, оставляя на бледной груди тонкую алую черту. Голд со свистом втягивает воздух сквозь стиснутые зубы, смотрит, не мигая - но так и не заканчивает свою фразу. А еще - Регина сглатывает, неверяще качает головой - его член ощутимо дергается, когда кинжал окрашивается свежей кровью. Она наклоняется низко-низко, ее волосы метут по его лицу, ее груди касаются его груди, так, что она чувствует неровный, неглубокий и слишком быстрый стук его сердца. - Так ты этого хочешь? - бархатным голосом спрашивает она. - Этого? Второй раз она режет уже намеренно, проводит линию от ямочки между ключиц вниз, вдоль грудины, и он стонет, болезненно и хрипло, вцепляется худыми пальцами ей в бедра, едва не подаваясь навстречу острию. Она лишь смеется, обманчиво мягко, чертит узоры на его груди - ножом, пальцами, слизывает горчащие соленые капли, отзывающиеся металлом на языке, и ей кажется, что она видит в его глазах насмешку. Это сводит ее с ума, у нее все заходится внутри от желания. Обладать. Стереть это выражение с его лица. - Оближи, - приказывает она резко, поднося рукоять кинжала к его губам, и он покорно берет в рот круглый набалдашник, делает такое движение кадыком, словно хочет заглотить поглубже, и это настолько отвратительно и одновременно эротично, что Регина не может сдержаться. Она ласкает себя свободной рукой, трогает почти до боли набухшие соски, скользит пальцами между ног, невзначай, играючи, поглаживает и его - прежде чем обхватить за основание члена, направляя в себя. Она делает это одновременно - насаживается на него, подавляя сладкий вздох, быстро и резко, именно так, как ей сейчас необходимо - и вводит рукоять кинжала, смоченного слюной, в его анус, чуть проворачивая по ходу, так что он вскрикивает, вскидывает бедра ей навстречу, вбиваясь глубже, заполняя ее тянущую пустоту - своей, такой же безжалостной и жадной. Голда бьет крупная дрожь, Регина чувствует ее каждой клеточкой своего тела, и отзывается довольным мурлыканьем, их дыхание смешивается в одно - краем глаза она замечает, как запотели стекла витрин вокруг. Боль и наслаждение танцуют причудливый танец в расплывчатых отражениях, пока она двигается - руками, телом, на нем, в нем, забирая, поглощая, отдавая без остатка, запах крови и мускуса кружит голову, и ей кажется, что в его взгляде все-таки мелькает узнавание, а он улыбается - безумной, страшной и грустной улыбкой, и в третий раз выдыхает: "Пожалуйста..." Даже голодная пустота замирает в нерешительности, скованная этим словом. И Голд продолжает, спокойно и четко, словно отпуская их обоих: - Пожалуйста, сделай то, чего ты хочешь сейчас. Она сжимается вокруг него, захлебываясь криком, и кончает, кончает, кончает. Это похоже на прыжок в опрокинутое небо, на взрыв, на самую древнюю магию. Регина зажмуривает сухие глаза, чувствуя, как вместе с послеоргазменной дрожью возвращаются звуки и запахи, как ее тело снова обретает вес. И некому поймать ее, когда она упадет. Она наспех приводит себя в порядок, не говоря ни слова. Голд смотрит на нее снизу вверх языческим истуканом, не делая попытки подняться, на его лице не отражается ровным счетом ничего, но это даже не злит. Регина знает, что раздражение вернется - вместе с гложущей сердце пустотой, но пока... Пока она старается не думать. Уже затворяя за собой дверь, она слышит странный, мяукающий звук, от которого мороз дерет по коже, долго не может отпустить тяжелую кованую ручку. Это смех, понимает она. Так смеялся Румпельштильцхен. Регина с сомнением смотрит на дверь, но звук не повторяется, и она все-таки разворачивается лицом к теплой осенней ночи. Показалось. Конечно, показалось.