Куриная слепота

Небо полнится предчувствием дождя; тучи ползут так низко, что кажется - только руку протяни и ухватишь серый неприглядный клок. Бартц думает, что небо просто отзывается на его состояние души, а на душе у Бартца хреново. Ветра все нет, и душный, тяжелый воздух давит на плечи, пригибает к земле. Бартц сидит на крылечке таверны, жует стащенный у какого-то матроса табак, сплевывает на землю горькую тягучую слюну и думает, думает, думает – совсем не про небо. Иногда, решает он, стоит просто смириться с тем, что ты неудачник. И что судьба у тебя такая – находить проблемы на свою… голову там, где никаких проблем-то, в сущности, и быть не должно. А ведь все было так просто, думает он дальше, и голодная, злая тоска обжигает сердце из-под остывших и перегоревших углей. – Девушка в беде. Отважный спаситель. Верные друзья, надежные товарищи, братья по оружию. И во что теперь все это превратилось? *** Сначала он замечал только, как Фарис смотрит на Ленну. Ему сразу не понравился этот взгляд, да что там говорить, пиратский капитан ему не понравился тоже, весь, от пряжек на начищенных до блеска сапогах до кончика пера на щегольской широкополой шляпе. Фарис не был груб, о, нет, напротив, он раскланивался с девушкой так галантно и отпускал такие изысканные комплименты, что не прошло и получаса с тех пор, как они сменили статус пленников на почетных гостей, а Ленна уже от каждой второй реплики пирата глупо хихикала и прятала розовеющее лицо в ладонях. Конечно, в этом не было ничего предосудительного, уговаривал себя Бартц, любая девушка бы так отреагировала, тем более, когда приятные и лестные слова говорит не голодранец на чокобо, а красивый и отважный кавалер. Хотя нет, тогда он еще вряд ли подумал бы про Фариса - "красивый". "Надутый индюк" или "мерзкий хлыщ" были бы более близкими к истине определениями. Он точно помнил, как удивился, когда старик Галуф за локоть потянул его в сторону и вполголоса посоветовал не прожигать в пирате дырку взглядом. - С чего бы это? - спросил тогда Бартц, уже практически готовый лезть в драку: как же, ведь это он - он! - спас Ленну, а тут нашелся какой-то засранец и присвоил все лавры себе. Подумаешь, корабль, плывущий по морю без ветра, эка невидаль. Вот на юге, говорят, корабли вообще по небу ходят, так что... - С того, - прервал его возмущенный мысленный монолог Галуф, - что, судя по виду этого парнишки, опасаться за свою честь из нас троих стоит отнюдь не принцессе. Бартц, конечно, не воспринял всерьез эту идиотскую реплику - все его внимание было поглощено тем, как Фарис, улыбаясь краешком рта, едва касается губами костяшек пальцев отчаянно краснеющей Ленны и говорит ей очередную сладенько-пошлую глупость. Тогда только это и казалось важным. Потом был Кракен. Они так и не узнали, что заставило древнее морское чудовище подняться из глубин - остановившийся ли ветер, или какие-то свои, личные чудовищные мотивы, или оно просто решило воздухом подышать, но Кракен всплыл - а они едва не пошли ко дну. Щупальца весом, наверное, в пару тонн колотили по воде, палуба под ногами тряслась как припадочная, обиженно ревела морская драконица, тянувшая за собой их корабль. Одного удара было бы достаточно, чтобы смять стройные мачты, разбить доски обшивки, превратить стремительное судно в груду искореженного плавника, но, на их счастье, Кракен оказался подслеповат. Ну или, как говорили потом матросы, откупоривая второй бочонок рома, не поспел морской гад за их капитаном. Фарис метался по палубе с такой скоростью, как будто его было как минимум три - секунду назад он вырывал из рук оцепеневшего от ужаса рулевого штурвал и закладывал крутой поворот - и тут же оказывался на носу, свешивался с бушприта и орал, умолял и заклинал всеми силами свою драконицу, "Ну же, давай, родная, пошла, пошла!" - а через мгновение уже кричал с полубака: "А ну тащите груз, крабы вяленые! Бочонки на палубу, живо!" - Но капитан, - первый помощник так цеплялся за ванты, что у него побелели пальцы. - Это же вся наша добыча! Это масло стоит... - Нихера оно не будет стоить на морском дне! - Фарис одним движением перемахнул через поручни, спрыгнул на палубу, отобрал у одного из матросов маленький дубовый бочонок и помчался с ним на корму, легко удерживая равновесие. - Делай как я, ребята! Корабль застонал, разворачиваясь - драконица, жалобно трубя, нырнула под воду, тянущиеся за ней канаты заскрипели. Фарис пинком выбил днище бочонка и перегнулся через фальшборт, в океан полилась пахучая черная жидкость. - Еще! - страшным голосом гаркнул капитан, и матросы опомнились, засуетились. Бартц, не веря своим глазам, смотрел, как среди кипящей от ударов щупалец желтой пены расползается черное пятно - благовонные масла Заира, баснословно дорогие, ценимые алхимиками и аптекарями всего мира на вес золота, безжалостно выплескивались за борт. Когда опустел последний бочонок, на поверхности моря за кормой оказалось целое состояние. И что-то непохоже было, чтобы этот факт останавливал Кракена. - Он сошел с ума! - проорал Бартц Галуфу, обнимавшему мачту рядом. - Это только разозлит гада! Мы все погибнем! Ответ Галуфа заглушил чудовищный треск - Кракен, наконец, прицельным ударом щупальца снес верхушку мачты, но в тот же момент возившийся с чем-то Фарис выпрямился, держа в руке пылающий факел - и, размахнувшись, зашвырнул его прямо в маслянистое пятно. Несколько мгновений не происходило ничего - время, достаточное для того, чтобы увериться в их скорой и неизбежной гибели. А потом беззвучной стеной из волн морских взметнулось пламя. Бартцу показалось, что он сейчас оглохнет от рева чудовища. Покрытые маслом щупальца судорожно корчились в огне, отвратительно воняло паленым и почему-то - мокрыми носками, волны, поднятые Кракеном, перехлестывали через палубу, грозя смыть неосторожного пассажира за борт, и все же - их корабль уплывал прочь, постепенно набирая ход, а Фарис все стоял на корме, глядя на горящее море, и отблески пламени золотили его пепельные волосы, придавая им диковинный лиловый оттенок. Конечно, вряд ли Кракен поджарился целиком, как рассказывали потом матросы - скорее, просто ушел на дно зализывать раны и копить злобу, но они ушли от него, и они были живы. Наверное, именно тогда к словосочетанию "заносчивая задница", как Бартц мысленно определял Фариса, и начало примешиваться уважение. Тем вечером в укромной бухте, куда они зашли поправить такелаж, матросы пиратского корабля жгли костры и пили ром, и Бартц, Галуф и Ленна сидели вместе со всеми, и Ленна даже поцеловала Фариса в щеку под дружный гогот всей команды и произнесла какую-то дурацкую напыщенную речь про героические поступки, и Бартц, по-хорошему, должен был озлиться и взревновать, но он был слишком занят содержимым мятой жестяной кружки и мыслями о произошедшем. Там, на палубе, во время схватки с Кракеном, ему некогда было думать - он был слишком озабочен двумя вещами: как не путаться у всех под ногами и не намочить штаны. Но он знал, прекрасно знал, что никогда бы не смог так быстро сориентироваться и принять единственно верное решение, и это знание наполняло его рот привкусом желчи. - Эээ, дружок, пить ты совсем не умеешь, - услышал он голос Галуфа, доносящийся до него словно сквозь толстый слой ваты. Потом он почему-то оказался на дальнем краю бухты, во рту как будто сотня Кракенов порезвилась, по щекам текли едкие слезы, а Галуф придерживал его за плечо и приговаривал, посмеиваясь: - Ну же, морячок, пойдем, пойдем. Покуролесили и хватит. Кажется, он цеплялся за отвороты камзола старика и бормотал что-то вроде: "Но я же знаю, что могу!.. А он пират, разбойник!.. Я же лучше пирата!.." - к счастью, тяжкое похмелье наутро избавило его от постыдных воспоминаний; от приятных, впрочем, тоже. Приглядываться к Фарису его заставляли зависть и ревность, да, но могли ли они вынудить не отводить от него глаз? Бартц начал замечать мелкие детали, которых раньше не видел, и от каждой такой детали ему делалось немного не по себе. Зачем ему, например, было знать, какие у пиратского капитана изящные кисти с длинными пальцами - руки не крестьянина, но аристократа? Или как Фарис недовольно сдувает в сторону падающую на лоб прядь волос, как смешно морщит нос, склонившись над картами. Как любит, не мигая, смотреть на пламя свечи или костра - или как кроет команду трехэтажными матюками, а те стоят, раскрывши рты, и влюбленно пялятся на своего капитана. Кажется, как раз один из матросов как-то ляпнул - "красивый у нас капитан", - и с тех пор Бартца эта мысль не отпускала. Красивый, и правда. И дело, думал он, отчаянно делая вид, что смотрит в другую сторону, вовсе не в расшитых золотым позументом камзолах, невообразимых шляпах с перьями и шелковых шарфах, хотя команда, вполне вероятно, видела только это. Фарис был красив - и опасен - красотой дорогого клинка. Можно сколько угодно украшать его эфес драгоценными камнями и эмалями, но главная ценность в нем - добрая сталь, которую невозможно согнуть или сломать. Иногда, лежа на своей койке в каюте, Бартц задумывался о том, умеет ли Фарис в принципе сутулить плечи. Потом - о чересчур длинных для мужчины ресницах и о наглом, смеющемся взгляде. А потом, кусая собственную ладонь, он сворачивался в клубочек и, сгорая со стыда, водил рукой по болезненно напрягшемуся члену, думая вовсе не о прелестной юной принцессе. Это было неправильно. Неестественно. Но, боги, так сладко. Их путешествие близилось к концу, и Бартц сам не знал, радоваться ему или огорчаться. Перспектива не сталкиваться каждый день с Фарисом на мостике, в трюме или в очереди в гальюн его однозначно радовала - он итак уже чувствовал себя по-идиотски, потому что краснел не хуже Ленны, встречаясь с капитаном взглядом. Ему казалось, что Фарис видит его насквозь, знает наперечет все его ночные фантазии, и от этой мысли тоже бросало в постыдный жар. Но с другой стороны... Они сойдут на берег и, возможно, никогда больше не увидят пиратский корабль, запряженный морским драконом. Не будет больше обедов в капитанской каюте, скабрезных шуток, захватывающих историй о морских приключениях. Не будет вечеров на палубе с кальяном, когда Фарис, выдыхая колечки ароматного дыма, объяснял им принципы навигации по звездам и словно ненароком клал ладонь на колено Ленне, и Бартц окончательно запутывался, кого и к кому он здесь ревнует. Зато он точно знал, что будет - сожаления об упущенном шансе и о собственной нерешительности. Наверное, именно этими соображениями он руководствовался, когда, прихватив бутылку рома из запасов первого помощника (и отпив из нее для храбрости), постучался в последний вечер в капитанскую каюту. Вернее, в каюту все того же помощника, потому что свои апартаменты Фарис галантно уступил принцессе, а остальных гостей отправил в крохотные каморки в трюме, ниже ватерлинии. Несмотря на поздний час, открывший ему капитан все еще не сменил наглухо застегнутый камзол на более удобную одежду, и, судя по мрачному взгляду, которым Бартца смерили с порога, ему тут были не рады. - Чего надо? - сипло спросил Фарис и зевнул прямо в лицо позднему гостю. Бартц начал что-то мямлить в ответ, но капитан уже смилостивился: - Ладно, заходи. В каюте у него царил полный кавардак - стол был завален картами, на подушке гордо красовался сапог, рядом с которым притулилась наполовину обобранная веточка винограда, а из сундучка с астролябиями и прочей навигационной механикой свисал, кажется, дамский шелковый чулок, из-за чего Бартц немедленно преисполнился самых черных подозрений. Правда, вроде бы Ленна не носила ничего такого воздушного и в сеточку, так что, наверное, этот элемент интерьера остался здесь от предыдущей пассажирки... Что полностью опровергало все намеки Галуфа на пристрастия их капитана. Бартц даже зажмурился - он чувствовал себя идиотом. Не надо было сюда приходить. И вообще... Что "вообще" - додумать он не успел. Фарис забрал у него бутылку и, доставая из шкафчика кружки, сказал: - Ну, что встал. Садись. Раз уж принес, давай выпьем, - он снова зевнул, поэтому получилось что-то вроде "уыпьем". Бартц снова огляделся. Садиться, кроме хозяйского стула и койки с сапогом, было некуда. Фарис перегнулся через стол и скинул сапог на пол. - Надо было разобраться, - туманно пояснил он, вручая Бартцу кружку. - Ну что, завтра нас ждет твердая земля, поэтому предлагаю тост за все портовые кабаки... Он, конечно же, специально дождался, пока Бартц отхлебнет ром, прежде чем закончить: - ...и бордели. К чести Бартца стоило отметить, что он не заплевал ценные капитанские карты, но поперхнулся основательно. Фарис с фальшивым участием похлопал его по спине, дождался, пока пройдут последние спазмы, плеснул еще рома в кружку и не слишком дружелюбно спросил: - А чего приперся-то? "Меня и самого очень интересует этот вопрос", - подумал Бартц, вытирая слезящиеся глаза тыльной стороной ладони и снова кашляя. Он покосился на своего собеседника - и все резкие ответы куда-то исчезли у него с языка. Фарис стоял очень близко - слишком близко - и от него пахло солью, и дымом, и, кажется, даже духами, и глядел он насмешливо, но не зло, и, почему-то подумал Бартц, он на самом деле совсем невысокий, чуть ли не ниже самого Бартца, и худой, тонкий, почти мальчишка, с чего я решил, что он сможет научить меня чему-нибудь? С чего я решил, что он вообще посмотрит на меня? Он мог бы сказать все это и намного больше, но вместо этого привстал и неловко ткнулся губами в губы - промазал, конечно, попал только в самый уголок - и тут же плюхнулся обратно на койку, чувствуя, как горят уши. А Фарис, свинья этакая, конечно тут же гнусно заржал. - Я, пожалуй, пойду, - выпалил Бартц, и попытался вскочить, но не тут-то было - капитан поймал его за плечо и толкнул обратно, и это про него ли Бартц только что думал, какой он маленький и хрупкий? - Эээ, нет, - продолжая улыбаться, протянул Фарис. - Так просто теперь не уйдешь. - Да что ты вообще о себе возомнил? - попытался возмутиться Бартц, но тут Фарис наклонился и поцеловал его сам. И уж он-то попал, куда надо. Бартц едва не задохнулся, когда настойчивый язык заставил его приоткрыть рот, проник внутрь, трогая, исследуя, лаская - так, что Бартцу оставалось только со всхлипом стонать Фарису в рот, и подаваться навстречу в ожидании... Он и сам не знал, чего - просто старался не думать, что настоящий первый раз у него будет с парнем, да еще и с этой заносчивой задницей - кстати, о заднице. Бартц нерешительно протянул руки, провел ладонями по спине Фариса, пытаясь притянуть его ближе, но тот уже отстранился, ловко выворачиваясь из объятий. - За этим, значит, пришел? - в глазах у пиратского капитана плясали бесенята, но голос был ровный, даже дыхание не сбилось у мерзавца. Только губы - неестественно-красные, припухшие, зацелованные - намекали на произошедшее, и, подумал Бартц, чувствуя, как жарко и тесно становится в штанах, не знаю я, зачем сюда пришел изначально, но теперь уж точно за этим. - Я... - начал он, но Фарис приложил палец к его губам. - Шшш, - сказал он, опираясь коленом о койку рядом с бедром Бартца, снова наклоняясь вперед, так, что невесомые серые пряди волос мазнули того по лицу. - Сам догадался, или подсказал кто? - Галуф... Ох! - Фарис, не теряя времени даром, распускал пояс его штанов, будто бы случайно прижимая пальцами возбужденную плоть, дразня, подталкивая к краю, и, проклятье, Бартц не очень хорошо представлял себе, что собирается делать (то, что Фарис был парнем, ситуацию ничуть не меняло: с девушкой он бы чувствовал себя точно также, разве что смущался бы еще больше), но он тоже принялся расстегивать фарисов камзол, путаясь неловкими пальцами в пуговицах, и постанывая сквозь зубы, когда Фарис начал поглаживать его член. Это было - как горящее море внутри, остро, тягуче, сладко, Фарис целовал его, пока Бартц стягивал с его плеч камзол, и не переставал ему дрочить, и Бартц имел все шансы кончить, так толком ничего и не начав, но тут пуговицы капитанской рубашки наконец-то сдались, и до его замутненного возбуждением сознания начала доходить некоторая неправильность происходящего. Бартц отстранился и уставился в декольте Фариса. А это было именно декольте, безо всяких сомнений - нежная девичья грудь была безжалостно перебинтована плотной эластичной лентой, но в том, что грудь девичья, Бартц мог бы поклясться. Он медленно поднял глаза. Фарис смотрел (смотрела?!) на него, плотоядно улыбаясь и насмешливо приподняв брови. Бартц сглотнул, скользнул ладонью по бедру капитана, и попытался нащупать хоть что-нибудь у него между ног. Фарис мурлыкнул и потерся о его ладонь промежностью, и вот тут-то, даже несмотря на плотные штаны, стало совсем очевидно, что - мурлыкнула и потерлась. - Ох, - Бартц отдернул руку. Фарис, невозможный Фарис, язык острее шпаги, улыбка - выстрел в упор, Фарис, который с одинаковой легкостью бьет стаканы и морды, победитель Кракена, пиратский капитан Фарис - девчонка?! - Т-ты... - начал он, даже не зная, что именно хочет сказать, понимая только, что ему нужно сейчас же, немедленно оказаться как можно дальше отсюда, от жадных глаз, от жарких рук, от сводящей с ума сладости. И - надо было быть идиотом, чтобы не догадаться, и - боги, что же он творит, и... Смех у Фарис был все такой же - язвительный, обидный. С возбуждающей хрипотцой. - Судя по охреневшей роже, твой старик Галуф сказал тебе что-то не то. Я даже догадываюсь, что именно, - капитан с преувеличенной аккуратностью поправил Бартцу пояс и осклабился. - Ну, выбирай. Уходишь или остаешься? Бартц помотал головой, не доверяя своему голосу, и скатился с койки. - Будешь болтать, герой-любовник, - догнал его насмешливый голос у дверей каюты, - отрежу тебе геройское достоинство и скормлю своему дракону. С Фарис они не обмолвились и словечком до самого порта - признаться, Бартц вообще ни с кем не хотел разговаривать, предпочитая отсиживаться в каком-нибудь углу, пока все вокруг радовались прибытию на берег. И в таверну с друзьями он бы не пошел - его потащила Ленна, по дороге ругая за кислый вид и говоря какие-то правильные и нужные слова. Бартц был глубоко убежден, что в его нынешнем состоянии нет ничего правильного и нужного, поэтому при первой же возможности удрал от принцессы в чокобиные стойла. С птицами ему было проще и понятнее, чем с людьми. Да и подумать не мешало - благо, было о чем. Теперь, конечно, все маленькие огрехи и шероховатости складывались в одну картину. То, как капитан никогда не ходил купаться вместе со всеми, или как даже в самый жаркий полдень предпочитал глухую, закрытую одежду. Слишком тонкие запястья, искусно спрятанные в тонком кружеве манжет, слишком нежная кожа, по-мальчишечьи высокий, звонкий голос. Весь тот миллион деталей, которых вполне должно было хватить внимательному взгляду, чтобы обнаружить истину. Вот только Бартцу некогда было подмечать детали - он был слишком занят, самозабвенно мучаясь тем фактом, что умудрился влюбиться в парня. Так, стоп. Бартц застонал и схватился за голову, напугав птенца чокобо в соседнем стойле. Что значит "влюбиться"?! Он собрался переспать с парнем. Точка. Конец абзаца. Вернее, с издевкой добавил голос Фарис у него в голове, ты решил, что этот парень согласится переспать с тобой и заодно просветит тебя в некоторых вопросах, в которых ты недостаточно компетентен. - Я не девственник, - зачем-то сообщил Бартц ближайшему чокобо. Тот, разумеется, не ответил, зато внутренний голос, перенявший не только интонации, но и словарный запас Фарис не преминул уточнить: "Ага. Ебарь-теоретик". Ну да, согласился Бартц про себя. Когда все время раскатываешь по лесам на верном чокобо и спасаешь мир, личная жизнь закономерно превращается в мираж. Он задумался, каких парней предпочитает Фарис - и парней ли, если принять во внимание ухаживания за Ленной. В любом случае выходило, что трусливые неудачники в эту категорию не входят. А значит... Бартц стиснул зубы. Со вчерашнего вечера улыбка Фарис следовала за ним везде, он будто нес ее образ на внутренней стороне век. "Я не хочу. Его. Ее. Неважно. Не хочу это терять!" Он решительно встал и вышел на улицу, под сырое низкое небо. *** - Это что? - спрашивает Фарис. - Цветы, - бурчит Бартц, мнущийся на пороге гостиничного номера. - Держи. - И не подумаю, - капитан скрещивает руки на груди. - Они ядовитые. - Что?.. - Лютики твои, - Фарис улыбается медленно, так медленно - сначала дергается уголок рта, потом изгибаются в улыбке губы, последними оживают глаза и появляются ямочки на щеках. Бартцу кажется, что за то время, пока он ждет этой улыбки, можно было бы зачитать и привести в исполнение смертный приговор. - Бросай этот компост и заходи, - говорит Фарис и делает шаг в сторону. В комнате пахнет сладким кальянным табаком, духами и чуть-чуть - подгнившими фруктами. Фарис - в легком жилете, рубашке и бриджах, и все равно ее можно принять за стройного юношу - можно было бы, если бы Бартц не видел, не знал, не чувствовал на кончиках пальцев всего, что случилось вчера. Если бы его губы не несли след ее поцелуев. - Ты извиняться пришел или делать вторую попытку? - интересуется тем временем Фарис, наливая вино в высокий хрустальный бокал. - Судя по лютикам - извиняться, но тогда проваливай, я не в настроении. - Я... - слова опять застревают у него в горле, - вчера ты меня не выгонял... Не выгоняла. - Вчера настроение было. А будешь так оговариваться - учти, морские драконы весьма прожорливы, а Сильдра еще и любит поиграть с добычей перед тем, как что-нибудь ей откусить. - Фарис... - Особенно, - не слушая его, продолжает Фарис, - моя драконица любит лопать тех, кто сам не знает, чего он хочет. - Проклятье, Фарис! - Бартц хватается за голову. - Откуда мне знать! Она как-то чересчур быстро оказывается рядом, перехватывает его запястья, говорит обманчиво мягко: - Тише, не три лицо. У твоих лютиков ядовитый сок, если попадет в глаза - можно ослепнуть. - Я бы ослеп сейчас, - отвечает он искренне. Фарис смеется, но почему-то - совсем необидно. - Знаешь, тебе стоит еще поучиться кадрить девок. Ты забыл добавить: "...если последнее, что я увижу, будет твое лицо". А так получается - ты бы ослеп, лишь бы меня не видеть. Бартц чувствует, что у него начинают предательски розоветь уши, поэтому делает единственное, что приходит ему сейчас в голову - целует - долго, нежно. И на этот раз не промахивается. Фарис закидывает ему руки на шею, ерошит короткие волосы на затылке. - Значит, все-таки вторая попытка, - говорит она, пока он возится с ее одеждой, целуя каждый обнажившийся дюйм кожи, слизывая ее запах с губ, пока сдирает дурацкие повязки, освобождая полные груди с уже затвердевшими сосками - и как только можно прятать всю эту роскошь, думает он, лаская ее, приподнимая, прижимая к себе, задыхаясь, когда она трется об него, и низко, сдавленно рычит. Они падают на кровать, и она каким-то образом оказывается сверху, сжимает его бедрами, и смеется этим своим сиплым, бесполым смехом. - Выебать бы тебя, - шепчет Фарис, кусая его за ухо, ее волосы щекочут нос, и нестерпимо хочется чихнуть. - Раз уж ты вчера ко мне приперся анальной девственности лишаться. Но, так уж и быть, - добавляет она, вслушиваясь в его придушенный стон, чувствуя всем телом дрожь, которая прошибает его от ее слов, - оставим это на потом.