Оттенки белого

      Мазки белой краски, едва заметный след от кисти на белом листе. Белое на белом незаметнее, чем секреты в бесконечных коридорах императорского дворца.       Самая дальняя комната дворца, сокрытая от посторонних взглядов не только страхом перед возможным гневом наследника престола, но ещё и фальшивыми стенами, и даже магией. Таких тайных комнат во дворце полно, почти у каждого члена императорской семьи есть своя «комната скелетов». Но эта особенная. И вход в неё, пусть даже и случайный, всегда будет караться смертью. Кто бы ни имел несчастье обойти преграды физические и магические. Уж первый принц об этом позаботится, благо, что для того есть и желание, и сила, и полномочия. А главное, есть вера в то, что это правильно. Все принятые меры, направленные лишь на то, чтобы сохранить в тайне самое сокровенное желание, самую недоступную мечту и самый большой страх будущего императора вдалеке от чужих взглядов. Мало ли что могут подумать, сказать и сделать люди, узнай они о том, что Рен Коэн в самой дальней комнате держит тело мёртвого брата.       Ведь это его и только его маленький секрет.       Стены завешаны белыми полотнами. Деревянные полки тоже белее снега, который, говорят, есть в самых дальних уголках мира. Белые вазы с травами, белый фарфор, белые статуэтки из далёких стран, белые палочки благовоний, испускающие тонкие белые струйки дыма. Белый цвет везде. Цвет траура, печали и скорби. И действительно, это настоящее царство отчаяния. Именно поэтому наследный принц кажется пламенем, случайно вспыхнувшим в усыпальнице. Точно таким же, каким был и тот огонь, что забрал эту жизнь двенадцать лет назад. Пожар, что изуродовал такие родные тело и лицо. Яркое пламя, навсегда стёршее само существование принца Рена Хакую из истории этого мира.       Длинный белый стол, покрытый столь же светлой тканью. Неподвижно замершее тело, наводящее на мысли о сне, который требуется срочно прервать. Вот уже двенадцать лет… Иссиня-чёрные волосы, кажущиеся до ужаса неестественно яркими на фоне мертвенно-бледной кожи. Таким же мрачным пятном являются и чёрные пушистые ресницы, которые больше пошли бы погрязшей в грехе куртизанке или невинной крошке, готовящейся только-только вступить во взрослую жизнь, но уж никак не принцу целой империи. Тонкие, плотно сомкнутые губы, давно не расцветавшие в белозубой улыбке, вселявшей надежду и веру в каждого, к кому она была обращена. Как сейчас не хватает Коэну жизни во всех эти чертах. Таких близких, родных, но одновременно и до боли далёких, отнятых жестокой и безразличной к любым чувствам смертью.       Рен Хакую. Старший сын Рен Хакутоку, первый принц империи Ко и главный наследник престола. Помимо официальных титулов у этого юноши был и иной. Он был старшим братом Рен Коэна, пусть и двоюродным, пусть и лишь потому, что их отцы сами были братьями, но для юного принца это не играло какой-то существенной роли. Хакую был его старшим братом. Главным ориентиром и первым, пожалуй, после отца человеком, с идеями которого хотелось бы соглашаться, путём которого следовать и методам которого подражать. Именно первый принц занимался обучением младшего двоюродного брата, когда тот достаточно подрос для постижения наук. Сколько себя не помнил Коэн, надёжное плечо Хакую всегда было рядом. Как и улыбка, способная почти мгновенно прогнать любую тоску. Юный принц искренне восхищался старшим братом и любил его. Обожал настолько, что любое, что было связано с первым принцем, приводило юношу в неописуемый восторг, который он, правда, скрывал от других.       Может именно эта любовь и стала причиной бессонных ночей? Глупых мыслей и желаний, забравшихся в голову, а оттуда, словно вредные насекомые, переползших и в душу. Принц никогда не скрывал своих мыслей от самого себя, встречая любые желания открыто, осознавая их, принимая, а затем уже и отсеивая ненужные. Поэтому очень скоро фраза «мой любимый брат» лежала на груди, свернувшись тёплой и ласковой кошкой. Разве было в том что-либо плохое? «Абсолютно нет, в этом точно нет ничего плохого», — отмечал про себя Коэн, но делиться мыслями с отцом, матерью или же самим Хакую не спешил. Уж пусть лучше все думают, что он любит его так, как их учили любить семью, идеалы империи или работу. Правда… к работе нельзя прижаться и ощутить тепло. Идеалы империи не обнимут тебя в трудную минуту и не скажут и пары ободряющих слов. Ну, а семья… юноша любит её. Любит отца, мать, братьев, сестёр. Просто первого принца Рен он любит сильнее всего.       Бесконечные оттенки белого: от пара над чашкой чая до дыма над руинами дворца.       День, когда жуткий пожар унёс жизни двух принцев, стал самым страшным в жизни Рен Коэна. Хоть по закону он и становился первым принцем после смерти Рен Хакую и Рен Хакурен. Амбициозному юноше следовало бы радоваться, но как можно это делать, если горло твоё когтями сжимает боль? Если сердце замирает, на глаза наворачиваются слёзы, а в душе траурно воют во всё горло и скребут когтями кошки? Ему до безумия хотелось закрыть глаза. Плотно-плотно зажмуриться, сосчитать до десяти, а потом открыть глаза. И увидеть светлую комнату, смятую подушку и стол, за которым неизменно будет сидеть уставший, но всё равно приветливо улыбающийся старший брат. Вернуться в прошлое. Туда, где он был ещё маленьким и не понимающим многих вещей. Туда, где был сильный старший брат, всегда готовый помочь, подсказать или приободрить. Туда, где не было жутких обгорелых трупов, скорчившихся в столь отвратительных позах, что нельзя было осудить императорскую семью, да и всех остальных тоже, за отводимые взгляды. Почерневшая смердящая плоть, ранее бывшая живыми людьми. Коэн прилагал все усилия для того, чтобы не отводить глаза от тел братьев. Это удавалось, ведь воли юноше было не занимать, но вот разум упорно отказывался признавать, что эти головешки — братья. Хакурен и столь трепетно обожаемый Хакую. Нежно любимый Хакую.       После похорон ничего не помешало ставшему первым принцем Коэну безбожно взломать гробницу. Подговорить нескольких слуг, вскрыть захоронение, вынести останки брата и переместить их в одну из комнат-тайников, которая лично им, Рен Коэном, была превращена в настоящую усыпальницу, достойную не то, что первого принца, самого императора. Это было лучшей участью для Хакую, нежели возможность быть съеденным крысами. Но чтобы сохранить всё это в тайне, юноше пришлось убить слуг. Они, кажется, до сих пор гнили в одном из запечатанных сосудов в углу комнаты. Но так ли то важно?.. Единственным человеком, знавшим об этом белом доме скорби отныне был Рен Коэн. И делиться с кем-либо своим знанием, как и чувствами, он более не считал нужным. Время проведённое в усыпальнице в обществе сгоревшего тела исчислялось часами. Любую свободную минуту первый принц проводил наедине со столь горячо любимым старшим братом. В этой обители скорби Коэн мог сколько угодно оплакивать его. Вволю жалеть о том, что не сумел сказать или сделать больше, чем было произнесено или совершено. Думать о том, как всё сложилось бы, скажи он Хакую хоть малую часть того, что рвалось с языка сейчас.       Мертвенно-белый цвет стал цветом его сердца и мыслей.       Прошло время. Он уже не был маленьким и слабым мальчиком или импульсивным подростком. Он был мужчиной, который продолжал каждую свободную минуту проводить не в обществе семьи или государственных дел, а рядом с телом умершего брата. Будущий император так и не сумел смириться со смертью своего идеала, который на самом деле был для него гораздо ближе, роднее и нужнее, чем только могут выразить все эти глупые слова, термины или титулы. Коэн действительно любил Хакую. До ужаса, до боли, до безумия. И хотел иметь хотя бы возможность, маленькую, пусть даже призрачную, но возможность исправить детскую ошибку и сказать пару слов, выразить хотя бы часть чувств, сжимающих сердце в груди. Мужчина готов был многое отдать за такой шанс. Наверное, именно с тех самых пор желание вернуть первого принца хотя бы на час и стало руководить всеми действиями Коэна.       Он изучал всё, что могло хоть на самую малость приблизить его к разгадке тайн жизни и смерти. С азартом хищной птицы кидался Коэн на любой свиток, слово, символ, что могли хотя бы немного пролить свет на возможность возврата старшего брата к жизни. Сначала это было глупым желанием, но с каждой минутой, часом, днём и годом это превращалось в манию. Безумное желание, гнавшее принца, словно какого-нибудь нищего ищущего воду, на поиски магии, способной вернуть рух в мёртвое тело, и сжигавшее его душу дотла. Иногда, когда мысли не омрачали дела государства и выдавалась свободная минута для раздумий, Коэн мог улыбнуться этой жестокой иронии жизни. Яркий огонь погубил его старшего брата. И точно такой же, разве что невидимый чужому глазу, огонь сжигал душу самого принца. Смешно, не правда ли?       Травы, амулеты, заговоры и заклинания. Первый принц империи Ко готов был пойти на любую, даже самую неправдоподобную глупость, если та давала хотя бы намёк на то, что может помочь брату. Оживить почти полностью сгоревший труп. Разве может что-то в этом мире сделать столь сложную вещь? Коэн верил, что — да, есть такое средство, метод, магия. Есть то, что способно позволить ему вновь увидеться с братом. Хотя бы на час, большего он и не просил. Прижиматься головой к сгоревшей плоти неприятно. Проводить по ней пальцами тоже. Но ведь это не труп. Это тело дорогого брата Рен Хакую, которое непременно когда-нибудь обретёт настоящий облик. Мужчина может часами сидеть и, соприкоснувшись своей головой с почти полностью сожжённым лицом брата, говорить. О делах империи. О здоровье и делах семьи. О выходках вздорного тёмного маги, с любовью и трепетом взращённого Рен Гёкуэн, матерью Хакую и приёмной матерью самого Коэна. Да даже ни о чём, о любой мелочи, будь то даже утренний дождь или упавший с полки свиток. Будущий император готов рассказывать брату о любой произошедшей мелочи хотя бы потому, что он верит, что юноша ещё бродит в стенах дворца. И, быть может, бывает и в этой белой усыпальнице. Возможно даже, что душа мёртвого принца прямо сейчас находится в комнате. И внимательно слушает каждое слово, одаривая брата той самой доброй улыбкой, которую тот так любил в детстве. Постепенно начинают работать и сборы трав, и старые заклинания, упоминаемые в самых древних свитках. Почти полностью сгоревшие останки принимают вид человеческой фигуры, покрываются подобием кожи и даже сгоревшие волосы вновь отрастают. Вскоре на белых покрывалах лежит самый настоящий принц. Именно такой, каким он был до смерти. Такой, каким его и помнит Рен Коэн.       Белоснежные цветы украшают усыпальницу, хотя к лицу ли они комнате мужчины?.. Белые бутоны и лепестки как символ возрождения — ведь цветы каждую осень умирают, а весной возрождаются вновь.       Почти сразу же после покорения подземелья Феникса, семь лет назад, он первым делом посетил усыпальницу брата. Без лишних слов, приветствий и празднований мужчина шёл в заветную комнату. Как пылала и ликовала душа — неужели долгим поискам конец? Неужели именно сейчас всё наконец-то закончится? И неужели вот так, так просто будет побеждена смерть и Хакую встанет перед Коэном, раскроет глаза, произнесёт его имя?.. И что для этого нужно? Всего лишь вонзить меч в обгоревшее тело, которому магией был уже почти полностью возвращён прежний облик. Разве это можно считать платой за воскрешение? Мужчина смеётся, вспоминая всё то, что пришлось сделать и пережить до этого. В сравнении с прошлым, обращение к силе джина кажется едва ли не самым приятным.       Металл послушно впивается в обгоревшую плоть, таящуюся под белой внешне кожей. Ярким светом озаряется метка джина, говоря о том, что магия Феникса уже течёт по мечу, через сосуд наполняя исцеляющей магией и мёртвое тело. Кости обрастают плотью там, где ненасытный огонь добрался до них. Кожа становится терпимо бледной там, где до этого была пепельно-серой. Лицо, кажется, даже начинает наполняться жизнью, приобретая всё больше человеческих черт, утрачивая постепенно сходство с черепом, просто обтянутого кожей. Жуткая рана на груди затягивается, оставляя после себя лишь неяркий шрам, который, быть может, впоследствии тоже исчезнет. Тело мёртвого принца сияет ярче самых ярких звёзд на бездонном ночном небе. «Ещё немного, ещё совсем чуть-чуть», — сам себе шепчет Коэн, облизывая пересохшие от волнения губы. Подумать только, ещё чуть-чуть времени, сил и магии и он наконец-то сумеет обнять брата. Впервые за долгие годы вновь почувствовать тепло родного человека. Прижаться к нему, прошептать хотя бы пару слов из тех, которые преследуют его длинными, лишёнными и подобия сна ночами.       — Я не могу, мой господин, — тихий и грустный голос прозвучал для принца, словно гром среди ясного неба. Все небеса рухнули в единый миг, и Коэну показалось, что обрушились они именно на его голову. Мечты, надежды и вера, всё в единый миг исчезло, будто пламя свечи, внезапно задутое шальным сквозняком. Возможно ли такое?       — Что?.. — будущий император отказывается верить собственным ушам, жадно ловящим звуки голоса джина, и глазам, столь же ревностно читающим жестокие слова по губам женщины. Он хочет сказать, что это невозможно. Закричать, засмеяться, заплакать. Сделать что угодно, лишь бы не слышать этих слов, режущих сердце будто раскалённым клином.       — Я не могу, мой господин, — ещё тише повторяет Феникс, закрывая глаза и чуть отводя голову. Кому хотелось бы признавать собственное бессилие перед лицом хозяина? — Я могу излечить даже самые жуткие раны, но вернуть к жизни мёртвого мне не под силу…       Новый удар грома, раздающийся лишь в мыслях принца. Мир вокруг рушится, рассыпается тысячью осколков, которые больно ранят лицо и тело мужчины, почти мгновенно покрывая его сеткой кровоточащих царапин, исчезает, оставляя потрясённого Коэна среди руин. Дрожащая рука скользит по щекам и почти сразу же отнимается от лица. Крови нет, нет и ран. Но почему же наследнику империи Ко кажется, будто сами стены вокруг полны крови? Тёплой тягучей жидкости, медленно скользящей по коже, оставляя после себя алые дорожки? Почему нет крови, раз всё так болит? До безумия, до ужаса. Он никогда бы не поверил, что подобные чувства может дарить душа. Истерзанная суть, в единый миг потерявшая все мечты, оставшиеся лишь тихо звенящими осколками.       Фениксу остаётся лишь наблюдать за тем, как её хозяин опускается на колени, хватаясь руками за голову и корчась, словно от невыносимой боли. Как под белым потолком звучит смех столь жуткий, что страх на мгновение поселяется и во взгляде джина. И как в тот же самый миг смех этот разбавляется криками боли и отчаяния. Дикими, жуткими, нечеловеческими. Но идущими из самого сердца, из души, которая, кажется, теперь больше никогда не познает покоя. Джин наблюдает за ударами, которыми принц слепо награждает всё, до чего может дотянуться. Слышит смех, разрывающий горло. Видит, как полулежащая на полу фигура замирает. И чувствует, как на мраморный пол опускаются первые горячие слёзы боли.       Горькие капли слёз как капли дождя, превращающие поверхность пруда в мутное месиво, застилают всё перед глазами белым туманом отчаяния.       С тех пор прошло семь лет. Семь долгих и ужасно нудных лет, полных поисками средства, способного вернуть мёртвого принца к жизни. Где только не побывал Коэн за это время. И сколько книг, свитков и глиняных табличек не прочёл. Брат Комей уже наверное весь язык себе стёр, пытаясь объяснить старшему брату, что спать нужно хотя бы иногда. Хотя бы пару часов в сутки. Чтобы тело получало хоть какой-то отдых. Но принц был непреклонен в своём стремлении к знаниям. И пусть он не мог объяснить причины своего интереса, пусть говорил что-то о постижении сути мира, ни на мгновение мужчина не оставлял мыслей о возможности пробуждения столь желанного человека от вечного сна. А разве этого стремления не достаточно для оправдания ночных чтений? Вскоре Мей пошёл на уступки, но лишь после того, как вконец утомлённый вечными нотациями и бурчанием принц согласился выделять на сон хотя бы два часа в сутки. И… если он отвлечётся на два часа ради отдыха измождённого тела, ничего страшного не случится, правда ведь?       Щелчок очередной тайной перегородки. Спешный шаг, чудом не переходящий в бег. Но лишь от одного взгляда, брошенного на стену, скрывающую усыпальницу, оказывается достаточно для того, чтобы ноги почти приросли к полу. Дверь в обитель печали открыта. Но кто мог нарушить покой? «Тот, кто поплатится за это головой», — почти рычит мужчина, единым движением оказываясь на пороге комнаты. Пальцы впиваются в стену, едва не кроша деревянные панели, сокрытые под тканью. Дыхание прерывистое и больше напоминает звериное, чем человеческое. Нежданный гость оборачивается и вскрикивает от неожиданности, оказываясь ни кем иным, как принцессой империи Ко, Рен Хакуэй. В глазах девушки ужас от осознания страшной тайны брата. Ведь внезапно так много маленьких, почти незаметных дел, движений и сказанных невпопад слов встают на свои места. И вскрытие могилы, поверят все, тут далеко не самое страшное.       — Коэн, я… — девушка не успевает договорить, как от удара падает на пол, теряя тут же отлетающий в дальний угол веер, единственную вещь, которая могла бы послужить ей защитой. В глазах принца гнев и ярость, на которые способны разве что потревоженные демоны, охраняющие проклятые сокровища. И… Разве не таким был сейчас Коэн? Разве не стремился он защитить то, что было дорого ему больше всего на свете? Мужчина ослеплён собственными чувствами настолько, что совсем не думает о родстве, связывающем его и девушку, лежащую в страхе на полу и молящую о пощаде, пытаясь не отводить взгляда от преисполненного злости, гнева и, может быть, даже немного страха лица.       И только крик, пронзительный крик, вырвавшийся, казалось, из груди смертельно раненой птицы, отрезвляет Коэна. Он смотрит на сжавшуюся от ужаса девушку, и рука опускает меч, который тут же со звоном падает на каменный пол. Словно очнувшись от жуткого сна, принц смотрит на сестру, на щеках которой блестят дорожки слёз. Взгляд скользит в сторону и натыкается на бледное лицо Хакую. И вновь перемещается на лицо принцессы, которая настолько связана ужасом, что даже не делает попыток встать. Внезапная мысль приходит в голову Коэна. Поразительное сходство Хакую и Хакуэй. Иссиня-чёрные волосы, серые глаза, маленькая родинка у уголка губ. Руководствуясь желанием увидеть, насколько далеко простирается это сходство, мужчина извлекает из складок одежды нож. Такой кинжал есть у любого представителя императорской семьи. И теперь он послужит не только для украшения или обозначения статуса… Девушка смотрит на металл затравленными глазами, но всё-таки находит в себе силы поднять руку, стараясь прикрыться от удара. Тонкое запястье тут же выворачивается, грубо прижатое к полу. Сверкающее лезвие опускается на грудь, разрезая шёлковые одежды и обнажая светлую кожу.       Крик давно отзвучал, тишину комнаты нарушает лишь сбившееся дыхание наследников империи. Хакуэй замерла, стараясь ничем более не разозлить и без того пребывающего в бешенстве брата, а тот застыл от красоты тела, открывшейся взгляду. Ровная светлая кожа без малейшего изъяна, подчёркиваемая золотой цепочкой, скользнувшей в ложбинку между грудей. Правда на этом теле совсем нет шрама, проходящего через всю грудь мёртвого принца… Но эта проблема быстро решается всего одним движением кинжала. Тихий всхлип и алеющая полоска проступает точно под упругой грудью принцессы. Коэн переводит взгляд на испуганное лицо сестры, на глубокие серые глаза, полные сейчас страхом. Сердце в груди замирает, пропуская удар. Глаза отказываются верить в столь поразительное сходство. Но тело, кажется, уже само всё решило и его владельцу остаётся лишь подчиниться, слепо следуя зову. Пальцы нежно проводят по девичьей щеке, опускаясь ниже и приподнимая голову за подбородок.       — Ты ужасно похожа на Хакую… — слышит Хакуэй перед тем, как её губы запечатывают жадным поцелуем, а тело оказывается полностью прижатым к прохладному полу. А потом и мир меркнет, сливаясь воедино с хриплым дыханием принца, его горячим, сильным телом и тонкими стонами самой девушки. Если нет возможности быть рядом с самим Рен Хакую, то чем хуже его младшая сестра? В конце концов, Коэн не собирается убивать или калечить её. Он всего лишь попробует, каким нежным и приятным может быть это трепещущее тело, сквозь стоны умоляющее о пощаде и клянущееся сохранить тайну даже ценою жизни. И близость человека с лицом Хакую поистине сводит с ума. Раз за разом мужчина впивается в губы принцессы, поцелуем заглушая мольбы и стоны. Опускается ниже, вдыхая безумно приятный аромат Хакуэй, который отдалённо напоминает тот запах, что он любил вдыхать в детстве, обнимая за шею утешающего малыша брата, и покрывая её шею, плечи и грудь поцелуями. Руки скользят дальше, изучая каждый изгиб. Одежда больше не нужна, сдерживать давно рвущееся на свободу чувство нет ни сил, ни желания.       Белый — цвет невинности.       Девушка лежит на тряпках, которые раньше были дорогим одеянием, абсолютно без сил. А если бы они и были, то хватило бы духу ей поднять глаза брата, открывшегося после стольких лет едва ли не с демонической стороны? Ещё один жалкий всхлип вырывается из груди, но принц уже не обращает на сестру никакого внимания. Он стоит у стола, на котором покоится тело их старшего брата. Просто стоит и смотрит, что-то тихо шепча почти себе под нос. Хакуэй старается незаметно, но очень быстро собрать то, что осталось от одежды и хоть как-то прикрыть наготу. Если ей удастся выйти отсюда живой, то, видит небо, больше принцесса и шага не сделает в сторону каких-либо тайн семьи. Коэну прекрасно известно, что Хакуэй сумеет пробраться в свои покои так, что ни единая живая душа не заметит её. Поэтому нет нужды утруждать себя придумыванием какого-либо плана по «оправданию» или «сохранению статуса в глазах окружающих». Девушка спокойно справится с этим сама, можно не отвлекаться от диалога с мёртвым принцем. Но вот что делать с тем, что она нарушила границы комнаты? Не убивать же сестру, право слово? Тем более, что она так похожа на Хакую…       — Вечером, — срывается слово с губ ещё до того, как голова успеет до конца всё обдумать. Принцесса послушно кивает, так и не поднимая глаз на брата. А тот в свою очередь не стремится её проводить. Оба знают, что он будет ждать, а она непременно придёт. Иначе быть не может, да и не будет.       Идёт время, ни на минуту не замедляя своего бега. Первый принц империи Ко всё так же дни, вечера и ночи проводит в библиотеке или в личных покоях, решая проблемы государства или же посвящая всего себя поискам способа вернуть к жизни любимого брата. Рен Хакуэй ни разу, пусть даже и случайно, и даже в забытьи, не обмолвилась и словом о том, что у старшего из братьев есть свой маленький секрет. И о том, что вся его жизнь уже очень давно подчинена лишь одной цели, кажущейся безумной любому, кроме самого принца. Девушка верно хранит тайну, в душе жалея Коэна, рассудок которого, кажется, навсегда омрачён случившимся в прошлом кошмаром. Даже несмотря на то, как грубо и жестоко поступил с ней мужчина, Хакуэй находит в себе силы испытывать к нему сострадание, любить и по возможности оберегать от дурных вестей, хоть получается это далеко не всегда. Но она будет стараться, честно. И, быть может, когда-нибудь душа брата будет в состоянии принять произошедшее и перестать терзать себя пустыми мечтами.       Хакуэй приходит каждый вечер. Уже по собственной воле, а не по принуждению или гонимая страхом, как было раньше. В её глазах принц нередко читает жалость. Заслужил ли он это чувство? Или быть может, он пал в её глазах настолько низко, что лишь жалость и можно испытывать, глядя на эти почти безумные поиски? Может быть и да, хотя разум предпочитает списывать всё на природную всеобъемлющую доброту сестры, готовой сострадать всему живому. Сострадание или жалость испытывает к нему Хакуэй, каждый раз приходя в библиотеку или личные покои, не волнует принца. Гораздо важнее то, что девушка похожа на своего брата. Те же иссиня-чёрные волосы. Те же серые упрямые глаза, которые, пожалуй, разве что в больше наполнены мягкостью, добротой и милосердием, чем были полны глаза Хакую. И теперь даже шрам рассекающий грудь у них общий. Тёплое девичье тело гораздо приятнее холодной плоти мёртвого принца. И пока не будет возможности наделить душой и теплом тело Хакую, Коэн будет делить свою жизнь и постель с принцессой Хакуэй, нежность которой способна хотя бы на время успокоить зверя, рвущегося из тесной клетки в груди на свободу.       Девушка прекрасно знает эту роль, отведённую ей с тех самых пор, как она пересекла порог белой усыпальницы. И без лишних слов исполняет её, будто понимая, что так она дарует истерзанной душе старшего брата хотя бы видимость покоя. Хакуэй абсолютно добровольно приходит каждый вечер в покои принца. Приносит чай, фрукты или вино, что только пожелает будущий император. Тихо ставит поднос на край стола и столь же безмолвно подходит к мужчине, обнимая его за плечи. Даже если Коэн и никак не ответит на её действия, принцесса знает, что всё это уже нашло отклик к его израненной душе. Лёгкое касание руки, пара слов, поцелуй или даже близость. Хакуэй уже готова пойти на что угодно, лишь бы исчезла эта тоска из глаз красноволосого принца. Даже если она и является в его спутанных мыслях всего лишь слабой заменой своего умершего брата. Пусть всё будет так, девушка будет продолжать делать для Коэна всё, лишь бы вернуть тому рассудок.       Когда-нибудь нужное заклинание будет найдено. Коэн не сомневается в этом. Оно просто не может не найтись. И если потребуется, принц готов перевернуть весь мир с ног на голову. Да что там мир, мужчина перевернёт все миры лишь ради того, чтобы однажды увидеть, как дрогнут веки, раскрывая миру чудесные серые глаза. Как всколыхнётся грудь, делая первый вдох. И как разомкнутся губы, произнося столь желанные слова. Даже если это будет ненастоящая жизнь. Даже если вся магия рассеется через какой-нибудь час, оставив будущего императора у холодного безмолвного тела. Даже если всё будет так, Коэн не оставит надежды и продолжит поиски, почти свято веря в то, что однажды принц Хакую вернётся к своему брату. И израненная душа обретёт долгожданный покой. А белая усыпальница будет забыта, словно далёкий и страшный сон. Да, всё будет именно так. Разве может быть так, чтобы прекрасный принц спал мёртвым сном вечно? Коэн непременно найдёт способ вернуть мужчину к жизни.       А до тех пор это будет его маленький секрет, состоящий из тысячи оттенков белого.