Раскаяние

Сегодня небо плотно затянуто седыми тучами, изредка на землю падают обильные порции небесных слез. Окно моей клетки слишком высоко, и я не могу до него дотянуться, но тихий шелест от падения мелких капелек дает мне знать, что дождь все же идет. Возможно, небо плачет надо мной. Хотя нет, к чему небожителям рыдать о потерянной душе холодного и расчетливого убийцы? Мне даже кажется, что на моих руках все еще алеют пятна крови моих жертв. И плевать, что армия есть армия, а приказ есть приказ. Мне следовало давно догадаться, что у нашего командира все внутри давно истлело, превратилось в труху, но труха эта, черт её побери, была так искусно запрятана за напускной мудростью и приправлена щедрой горой золота, что я смотрел на все, что я делаю, сквозь пальцы. И я, и мои сотоварищи, и все вокруг. Были, конечно, и те, которые находили в прерывании чужой жизни что-то неподдельно прекрасное. Для кого-то самым сладким было ощущение собственного превосходства и силы, кому-то приглянулись нешуточные барыши за "зачистку", да вот только я как-то выбивался из всей этой толпы. Я ненавидел всех их, я люто ненавидел эту страну, я хотел бы перегрызть им всем глотки собственными зубами, заставляя их захлебываться в их же крови... Не исключено, что в итоге я бы стер с лица земли и своих сослуживцев. Они отвратительны. Их поганая философия "бери, что можешь взять, любыми способами" всегда разжигала в области сердца нешуточный пожар. Чужое счастье и спокойствие не дает им просто пройти мимо, не обратив внимания. Эта их сучья натура не позволила им обойти стороной наш маленький спокойный домик, нашу уютную деревеньку. Если бы тогда, десять лет назад, я не уговорил родителей и старшую сестру подольше задержаться там, все было бы совсем по-другому. Из памяти бы стерлось столько боли и ненависти, моя душа, возможно, не была бы насквозь пропитана трупным ядом, убивающим меня изнутри. По горькой иронии судьбы именно теперь воспоминания свежеют, наливаются красками перед моим внутренним взором, заставляя сильнее стиснуть зубы и сжать до боли собственные волосы в кулаках. Дьявол! Эти ублюдки! Горите в Аду, суки! Я ору в голос, посылая самые страшные проклятия на тех, кто их услышит. Пусть я сдохну, не дожив до следующего дня, но хотя бы отравлю кому-нибудь из них карму... И хоть я прекрасно понимаю, что ничего не смог бы тогда сделать, душу все равно точит червь вины. Что мог сделать маленький десятилетний мальчик трем десяткам вооруженных до зубов военных, безгранично уверенных в своей власти над беззащитными и жалкими деревенщинами? Молодые девушки, женщины, черт возьми, даже девочки - все под страхом смерти покорно пошли в лапы этих озабоченных похотливых чудовищ. По ночам от ужаса все замирало, поэтому всхлипы и истеричные мольбы о помощи несчастных жертв были слышны особенно хорошо. А потом их просто... выбрасывали. Треск выстрела - и тишина становилась гнетущей. Попользовались и выбросили. На следующий день после очередного пользования женской частью деревни они не гнушались объявлять прилюдно, сколько еще дней они могут развлекаться. Отец поседел раньше времени, сестра и мать тоже были в руках этих подонков... Их всех перебили в ту же ночь, когда пристрелили свою последнюю "игрушку". Я тогда прятался в погребе дома. Хорошо, что они не стали осматривать дома в поисках выживших. Я знал, что их уже нет здесь, но продолжал сидеть в одной позе, подтянув колени к груди и медленно дышать. Внутри, у самого сердца что-то тихо хрустело, будто медленно, в пыль рассыпалась моя душа. Я еле-еле выполз из дома только через два дня, собирая остатки сил, чтобы отыскать и похоронить свою семью. Только тогда, когда я остервенело впивался пальцами в твердую землю, я понял, что не плачу. Я не проронил ни единой слезинки за все это время. И только сейчас я понимаю, почему. Как может кровоточить то, что обескровлено? Откуда может появиться слеза, если внутри меня дикая, бескрайняя пустыня без капли влаги, но густо поросшая колючими кустарниками презрения и ненависти? Слышу их шаги по коридору. Началось. Нет, скоро закончится. Им не нужно даже ничего говорить - я сам свожу свои руки за спиной, безразлично оглядываясь на щелчок наручников. Каждый шаг навстречу смерти крадет из моего тела каплю тепла. Я уже знаю, что умру за секунду до града выстрелов, чтобы было не так больно. Кроткая исморось превратилась в настоящий ливень. Холодная каменная кладка не дает упасть, великолепно исполняя роль моей подпорки. Дышать становится все труднее, еле различаю в шуме падающей воды вопрос о последнем желании. Губы почти не шевелятся, но голос поразительно ясен: - Верните мне десять лет, впустую потраченных на месть... Последнее слово медленно выдыхаю, и оно почти повисает в воздухе. Легкие болезненно сжимаются, запрокидываю голову, открывая изможденное и измученное лицо холодным хлестким струям дождя. По щеке течет что-то теплое. Я плачу? Глаза сами собой закрываются. Вспышка боли в груди наступает ровно за секунду до залпа. * * * - Мама, папа! - испуганно кричит мальчик, спотыкаясь и спеша к родителям. Молодая женщина удивленно оглядывается и протягивает руки к сыну. - Что такое, малыш? - Тот дядя сказал, чтобы мы срочно уезжали! Он сказал, что сюда идут плохие люди! - мальчик запинался, проглатывал окончания слов, тыча пальцем куда-то на обочину дороги. Отец проследил направление взгляда сына и застыл на месте. Высокая худая фигура с измученным лицом и ужасными пятнами крови на рубашке смотрела на них из-за деревьев. - Марта, хватай детей и собирайся. Жена не посмела ослушаться. Уже гораздо позже она все же решилась спросить, почему супруг принял такое поспешное решение, которое все же спасло им всем жизни. - Этот парень... У него было лицо нашего сына, Марта. Наш сын спас нас.