Свечей живые огоньки

В просторном загородном доме пахло еловой хвоей. Холодный, чуть горьковатый смолистый аромат разлился по всем комнатам от прихожей до гостиной и проник даже на кухню, где смешался с запахами свежей сдобной выпечки, томящегося в духовке жаркого, гвоздики и муската, душистого перца, ванили и корицы, свежих яблок. Ещё чуть заметно пахло расплавленным свечным воском и совсем слабо, почти неощутимо — прохладной отстранённой грустью, соединённой с тонким жасминовым благоуханием духов Марии. Небо, закутанное в пушистые серые облака, нависло очень низко, словно стремилось обнять землю, укрыть до весны, согреть. К облакам тянулся белёсый дым из каминной трубы, растворяясь в них. Крупными невесомыми хлопьями падал снег — неторопливо, словно в замедленной съёмке. Время давно перевалило за полдень, темнело быстро, и в доме одно за другим загорались окна, путеводными звёздами отсвечивая сквозь синюю мглу. Безветрие. Полная тишина. Спокойствие. Рождество. Сейчас в огромном поместье главы Миллениона хозяин встречал бы членов Семьи, прибывавших на традиционный рождественский приём, а Мария и дворецкий Токиока проверяли бы, всё ли подготовлено к роскошному застолью, из-за которого повара обычно сбивались с ног, правильно ли расставлены карточки на банкетном столе, на всех ли подарках надписаны ярлыки, хватит ли гостевых комнат для тех, кто планировал остаться… Суета, спешка, лёгкая нервозность, цветные спирали серпантина, рассыпанное в коридорах конфетти, запах хвои и шампанского, кружащий голову восторг. Мария отряхнула перепачканные мукой и сахарной пудрой руки, убрала падающие на лоб пряди и вздохнула. Праздничный ужин отнимал много сил, но это были такие приятные хлопоты. Да ей и осталось-то только пудинг цукатами украсить. Яблочный пирог с корицей скоро будет готов. Вспоминая прошлое, она не жалела ни о поместье, ни о приёмах, которые в нём устраивали. Даже тогда Рождество для неё оставалось тихим семейным праздником, потому что обычно поздно вечером, после пышного торжества, в малой столовой Токиока накрывал скромный ужин на двоих — или, если приезжал Брендон, на троих. И сейчас сердце щемило не от тоски по ушедшему, а от сознания того, что Рождество в этом году, как и шесть предыдущих лет, они отмечали бы дружной семьёй — она, муж и Мика. Каждый раз оно напоминало о том, что всё могло быть по-другому. Не обязательно лучше. Просто по-другому. Печалиться в Рождество — почти грешно, но разве прикажешь сердцу? Только и печаль эта была светлой. Она ласково обволакивала душу, не разъедая её, не обжигая. Она заставляла почувствовать, насколько эфемерна и прекрасна жизнь — каждым словом, каждым жестом, каждым мигом, проведённым рядом с близкими. Мария снова вздохнула — вот ведь, сама себя довела до слёз! — и поспешно стёрла мокрые дорожки со щёк: вдруг зайдёт Токиока или прибежит Мика. Седьмой год, как она потеряла дорогого мужа, седьмой год, как они живут здесь, и не прячась, и не смея лишний раз показаться за границами усадьбы, но Мария притерпелась. Ей уже и не больно ни капельки. Сегодня праздник, и как хорошо, что для него всё есть. И рождественская ель, и подарки под ней, и венок из падуба на входной двери, и накрытый в гостиной стол. Невысокую пушистую ель принёс и поставил в углу гостиной Токиока, а они вдвоём с Микой нарядили её, осторожно вынимая из большой коробки хрупкие стеклянные шары. Шестилетняя Мика, обрадованная тем, что ей впервые доверили такое важное дело, беспрестанно вертелась, ныряла под руку матери, от восторга хлопала в ладоши и помогала, всячески мешая. К счастью, обошлось без серьёзных потерь: разбили только один шар — тёмно-синий, расписанный серебристой паутинкой, а Мику удалось быстро утешить тем, что не такой уж он был и ценный. За подарками и продуктами в город тоже съездил Токиока. Мария улыбнулась: может быть, хотя бы в этом году его удастся уговорить сесть за стол вместе с ними — он не хотел сокращать дистанцию между хозяевами и слугами и с удивительной твёрдостью стоял на своём. Она вернулась было к украшению пудинга, но внезапно вспомнила, что не унесла в гостиную столовые приборы, а Токиока занят — приглядывает за Микой. В гостиной особенно сильно пахло хвоей и растопленным воском. Отблески жарко пылавшего огня в камине играли на ёлочных игрушках, серпантине, фольге и лентах коробок под елью. Мария, не включая свет, расставила тарелки, разложила ножи и вилки, расправила салфетки и огляделась. Чего-то не хватало, но чего — она не могла понять, пока не увидела на каминной полке рождественский венок с четырьмя зажжёнными свечами. Свечу на подоконник надо было поставить чуть раньше, едва начало темнеть, но ничего страшного, если она сделает это сейчас. Лепесток пламени чуть подрагивал, вверх от него тянулась ниточка копоти. Мария провела над ним раскрытой ладонью — тепло. Крошечный жёлтый огонёк отражался в оконном стекле, дробился, множился, превращаясь в светящееся золотое облачко. Двери в гостиную распахнулись, пропуская внешне невозмутимого, но явно чем-то возмущённого Токиоку. — Госпожа, за барышней глаз да глаз нужен! — дворецкий подтолкнул к ней упирающуюся Мику. — Она пудинг едва не испортила — все цукаты с него поснимала. — Они вкусные, — глядя в пол, пробубнила Мика. Мария рассмеялась: — Я на тебя совсем не сержусь, но в следующий раз подумай, что мы тоже хотим их попробовать. Она притянула к себе Мику и повернулась к окну, за которым по-прежнему тихо падал в синеву снег. Свеча укажет дорогу запоздалым путникам, словно ещё одна звезда — как та, что ярко горит сегодня, в сочельник, над горизонтом. Мария наконец-то решилась признаться себе в том, о чём так упорно молчала даже в мыслях. Она уже не девчонка, чтобы ждать чуда, наивно и глупо надеяться — и всё равно она надеялась и ждала. Брендон жив, пусть от него нет больше вестей, но он жив. Так почему бы не верить в то, что он найдёт её именно в Рождество? Простое мирное счастье. Карамельно-сладкая радость и смолисто-горькая грусть. Смерть — часть жизни, а краткая жизнь вечна в праздниках и буднях. Ни одно прикосновение рук не заканчивается, ни одни объятия не разрываются, близкие всегда остаются рядом — тенями, отражениями, воспоминаниями. — Он вернётся, я знаю, — сказала она, прижимая к себе дочь. Ель, подарки, праздничный ужин… Мелочи, греющие душу. Главное — семья: она, Мика и Токиока. Пока они ценят друг друга, пока они держатся вместе, они семья, что бы ни случилось. И уж эту-то семью она никому не отдаст. — Мама, кто? «Брендон. Брендон Хит», — одними губами проговорила Мария, обняла её крепче, посмотрела назад и встретилась взглядом с Токиокой, который понимающе наклонил голову.