destructio.

long ago wisemen truly found that indeed our planet is round and there's no way to run away (с)

Это случается снова двадцать пятого июля. Ровно через тридцать минут после полудня по Земному времени. Солнце на поверхности орбитальной станции ползёт маслянисто-бензиновыми бликами. И, если бы это хоть кто-нибудь видел, то, возможно, смог оценить по достоинству. - Кьюриосити три на позицию Е2 - D86, - губы Хосока касаются микрофона, стараясь донести каждое слово, приправленное довольным: «Кажется, я в очередной раз надрал тебе задницу, чувак». - Чёрт. Ты – покойник. Хосок только улыбается. Они всё это уже проходили – десятки, сотни раз. Его грозились уничтожить столькими способами, что оставалось только поражаться чужой фантазии. Быть сожжённым, утопленным, разорванным на бурые ошметки ещё дрожащих внутренностей. Тэхён любил выдумывать и играть. Играть особенно. «Марсианские шахматы» - так это называлось. Хосок же никогда не любил игры, в которых приходилось опираться только на логику. Его выручало банальное везение, и, видимо, какая-то часть оного тут всё же присутствовала. Иначе он бы не смотрел сейчас, как где-то далеко красными вспышками догорает Тэхёнов гнев. Это всё походило на абсурдные и древние легенды об обиженных на весь мир духах. Хосок чувствовал себя хоббитом в пещере Смеагола. Только вот загадки всё не заканчивались. Он до сих пор помнит тот день, час и ту минуту, когда шаттл коснулся поверхности Марса, и Хосок впервые услышал его. Голос не в своей голове (что было обычным делом для астронавтов, долгое время пробывших в одиночестве), а из всех динамиков разом. Густой, текучий, будто песок под ногами, и такой же раскаленный. «Убирайся. Из. Моего дома», - твердил он раз за разом, и Хосок едва не захлёбывался собственной кровью из-за давления. Глотать её было почти невозможно, но из горла тогда все же вырвалось спасительное: «Нет, стой, давай сыграем?». Чёрт знает, о чем он думал, но это сработало. И работает до сих пор. Хосок отправляет сообщения на Землю для коллег и своей матери, что всё хорошо, что работы ведутся. Он улыбается, ест, почти не спит. И играет с «неведомой инопланетной дрянью» в космические крестики-нолики. Огненные всполохи утихают, сменяясь заревом, перекрытым сепией. Пальцы Хосока касаются поверхности иллюминатора, поглаживая его, будто кошку. - У тебя есть имя? – говорил он бесконечное количество дней назад. - Имя? Что это? Хосок мог бы испытывать жалость, но многочисленные угрозы кровавой расплаты слегка притупляли чувства. - Аналог «гребаного пришельца». Значит, ты будешь Тэхёном, как мо…, - договорить так и не удалось, потому что кровь из глотки полилась прямо на приборную панель. - Это ты тут пришелец. Тэхён был прирождённым парламентером. Хосок никогда не видел его, но столько раз представлял, что начал всерьез подозревать у себя психическое расстройство. Может, этого всего и не было на самом деле – голоса, столбов огня, когда Тэхён злился, штиля, стоило ему уйти на какое-то время. И проливного кислотного дождя вместо слез. Хосок уверен в том, что Тэхён тогда плакал, на все сто и ещё один процент. А вот своего: «Ладно, послушай. Я останусь. Тут. Я останусь» не удаётся понять до сих пор. Хосок мечтал стать отличным астронавтом, таким, чтоб его мать повесила фотографию в золоченой рамке и могла хвастаться сыном перед соседями со всей округи. Таким, чьё имя было бы вписано если не в учебники истории, то хоть в какие-то патенты. Таким, чтоб не было стыдно. И одиноко, глубоко внутри – там, где достать не получалось ни у кого. На Земле его ждал вишневый пирог, от которого губы становятся яркими и липкими – знакомый и любимый ещё с детства. Зеленые стены комнаты и оранжевый, совершенно обычный закат за вычищенным до блеска стеклом. Такие простые детали, как трещина на кружке или пыль на книжной полке. Еда не из тюбиков, сон не по девяносто минут в сутки. Двадцать четыре часа обычного земного дня. - Ты слышал про маленьких зеленых человечков? – Хосок закрывает глаза, пытаясь представить, как бы это могло быть. И не может. Потому что Тэхён рассказывает ему – впервые без угроз. Рассказывает о величественных, словно золоченые языческие статуи, существах. О том, что они могли чувствовать – не касаясь, говорить – не раскрывая рта, и видеть затянутыми пленкой глазами. Существах, огромных, как сама планета, живущих в гармонии только с собственным миром. - Мы были эгоистами, и поэтому вымерли. Мы не хотели делить наш дом ни с кем, даже друг с другом. Хосоку казалось, что где-то там Тэхён устало прикрывал веки, испещренные сетью синих, как протоки рек, вен. - Я до сих помню тот день, когда тела сливались в цвете с песком. Тот ничтожно короткий промежуток времени, за который мы истребили сами себя. Я улыбался, так, что болели скулы. Смеялся, пока не понял, что же случилось на самом деле. Я целовал планету, рвал зубами губы, но язык у неё во рту был гнилым и распухшим, как у мертвеца. Твой народ, надеюсь, не повторяет наших ошибок. Хосок видел, как в покрытое грязными разводами стекло иллюминатора начинают ударяться первые капли. - Тэхён, - слова вырываются будто сами собой, но их уже не остановить, - я выхожу. «Из игры», - хочет добавить Хосок, но почему-то молчит. Защитный костюм жутко громоздкий и весит едва ли не больше его самого, а каждый шаг дается с трудом. Ноги вязнут всё глубже, пока Хосок пытается проморгаться от соленого пота на ресницах. Шлем облепляет красноватой пылью как раз, когда индикатор кислорода падает почти до нуля. Наверное, Тэхён сейчас радуется. И от этого небо над головой расцветает настолько невероятно красивым куполом, что можно умереть. Хосок считает до трёх и снимает шлем. *** - Просыпайся, - знакомый голос эхом отдаётся в голове, но глаза удаётся разлепить только с десятой попытки. Стены вокруг яркие, как солнце, и такие высокие, что не видно потолка. Хосок снова жмурится. Но потом чувствует прикосновение холодных пальцев к векам. У Тэхёна оказываются волосы цвета тех самых всполохов и огромный, смешной нос, до которого хочется дотронуться. - Хватит спать. Мне нужно столько тебе показать. *** Когда спасательная группа, не получавшая сообщений целый месяц, вскрывает почти занесенный песком шаттл, тела Хосока там так и не находят.