Свет его любви...

Жду, когда выйдет Луна над вершиной горы - И облака отступили...

Сайгё (Сато Норикиё) С каждой новой секундой сердце всё медленнее отстукивало свой ритм, воодушевление и запал, с которым Ренджи начинал каждый день службы, каждый же вечер сменялись унынием, сопровождаемым тупой болью в груди и желанием просто повыть на луну. Да. На луну. Абарай перевёл робкий, осторожный взгляд на капитана – тот сидел за столом, прямой, гордый, невозмутимый, собранный, сосредоточенный на деле – ни следа усталости – и уверенной рукой выписывал на листе бумаги чёткие, правильные иероглифы, не допуская ни единой кляксы или небрежного росчерка. Ренджи с какой-то злобной тоской подумал, что его идеальный во всех отношениях капитан, несмотря на довольно утомительный день, ни разу не сбился, не допустил ошибки, не показал признаков утомления. Как и всегда. Тем не менее, вся его поза, движения просто кричали о внутреннем напряжении, таком сильном, что Ренджи не удивился бы, услышав звон лопнувшей струны - образ которой вставал перед глазами всякий раз, когда лейтенант смотрел на своего капитана. И Абарай ломал голову и кусал губы, пытаясь понять причину этого напряжения. И не только её. Встать бы сейчас за креслом Кучики-тайчо, положить тёплые ладони на тонкие плечи, провести по ним мягко, нежно, осторожно разминая мышцы, и почувствовать, как тело под его руками расслабляется, подаётся навстречу, дышит глубоко, свободно, полной грудью. Увидеть благодарную и счастливую улыбку на суровом и хмуром лице… Жизнь лейтенанта шестого отряда не была плохой или неудачной настолько, чтобы сидеть тут и мучиться от тоски. Отнюдь. Его жизни могли позавидовать многие, так что Ренджи не стоило бы жаловаться на судьбу. Да он и не жаловался… Его воспоминания не пестрели событиями, мгновенно переворачивающими всё с ног на голову и меняющими что-то в нём самом. Таких событий было-то всего ничего, и почти каждое из них оборачивалось к лучшему: первая встреча с Рукией в грязном руконгайском переулке, когда маленькая храбрая девочка так неожиданно выскочила из ниоткуда и спасла их с друзьями от разъярённого торговца. Открытие в себе духовной силы, достаточной, чтобы родилась слабая надежда на лучшую жизнь. Решение поступать в Академию Синигами... Или, например, знакомство с Ичиго и приговор Рукии, когда, казалось, рушится всё вокруг и невозможно устоять, а в итоге – банкай, новые друзья, благополучное возвращение подруги детства. Но было одно событие, которое не просто перевернуло жизнь Ренджи – оно изменило его самого, его цели, его мечты, да так быстро и совершенно, что он сам не успел понять, когда стал другим. Когда ему мало стало просто быть синигами и захотелось гораздо большего. Солнечный день в Академии… радость, гордость и восторг, переполняющие молоденького, эмоционального паренька – получилось, смог, добился! По коридору не бежал – летел поделиться с единственным самым близком другом, единственной семьёй, что у него когда-либо была... И словно разбился о стену... Тогда Ренджи показалось, что он видит солнце... И не осталось ничего от прежнего руконгайского паренька – разлетелся, исчез, сгорел под его лучами… Ренджи не понял сразу, что за чувства такие обожгли душу – просто знал, что не может не смотреть в холодные, ничего не выражающие серые глаза, что буквально захлёбывается болью, спрятанной в их глубине (а он и не думал раньше, что серые глаза могут быть такими глубокими, такими насыщенными и такими же манящими, как бездонный колодец), что умрёт прямо здесь и сейчас, если не коснётся губами тонкой руки. Он чуть было не упал на колени, когда солнце плавно, степенно, неотвратимо приблизилось к нему и... прошло мимо, прикрыв глаза длинными ресницами и глядя строго перед собой, даже не коснувшись его взглядом, физически ощутил, как пола белоснежного хаори, легко взметнувшись в опасной близости от него, так и не задела даже края его одежды… Оцепенение прошло спустя пару минут, когда Ренджи вспомнил, что надо дышать. Много позже, гораздо позже он узнал, что всё не так. То, что он принял за горячий солнечный свет, оказалось холодным бледным светом луны. Его лучи не грели – замораживали, от них леденела душа. Знание пришло поздно – серые глаза с затаённой болью уже выжгли на нём, в нём своё клеймо, вызывая острое желание стереть, изничтожить эту боль. Глупая, безумная необходимость дотянуться, превзойти, посмотреть сверху вниз и заставить признать сменилась мудрым пониманием того, что вот так и должно быть. Нельзя стать тем, кем не являешься по своей сути. Нельзя принуждением добиться ответа. Но он может доказать, что полезен там, где сейчас. И он мечтал… даже не дотянуться до луны, Кучики-тайчо был не прав тогда… И не сорвать её с неба – ведь если сорвать луну с ночных небес, если лишить мир его ночного светила, кто же будет разгонять тьму, завораживая таких же мечтателей, как он, пробуждая грусть, непреодолимую тоску и… надежду. Надежду, у которой нет причин, нет самого права на существование, но она всё равно живёт, становясь сильнее с каждым днём, просто потому что луна так прекрасна, так притягательна, так манит, причинят боль своей недосягаемостью. Нет, Ренджи не хотел срывать луну с небес. Он стремился вверх, к ней. Одинокой. Окружённой сияющим холодным светом. Застывшей в своём абсолютном, бесконечном одиночестве. Ренджи желал больше всего на свете, больше чинов и банкаев он жаждал… нет, не разделить с ней эту ношу, он недостоин… быть рядом, в тени, чуть позади всего на пару шагов, но рядом, чтобы согреть, когда холод станет невыносимым настолько, что цепенеет само сердце, чтобы подставить плечо, когда луна устанет, чтобы подхватить на руки, не дать упасть, поделиться своей силой. Пусть его луна знает, что она не одинока, что есть кто-то, кто готов светить лишь для неё. Но Кучики-тайчо не нужно его сердце и его любовь. В какой-то момент Ренджи с горьким фатализмом понял, что Бьякуя видит его чувства, знает о них едва ли не лучше своего глупого лейтенанта, но с холодной жестокостью делает вид, что этого нет, тем самым напоминая Абараю его место. И Ренджи пришлось нацепить на лицо почтительную маску исполнительного подчинённого, скрываясь за субординацией, и делать вид, что он гордится уже одним фактом службы под командованием Кучики-тайчо. А он и гордился. И с облегчением думал, как ему повезло, после всего, остаться на этой должности – перевод в другой отряд, даже назначение капитаном он воспринял бы как жестокое наказание, как ссылку. Новая маска в который раз уже изменившего себя Ренджи ему шла. Кучики-тайчо поморщился, из-под полуопущенных ресниц разглядывая своего лейтенанта. Вздохнул и опустил глаза на документы, даже не видя сейчас чётких, красиво выведенных иероглифов. Абарай просто не понимает. Не может понять, что для него немыслимо, невозможно ответить на чьи-то чувства. И пусть лучше считает его замороженным высокомерным ублюдком и не питает излишних иллюзий. Все носят маски, не так ли? Кучики Бьякуе тоже удивительно шла его маска. Она помогла ему не разбиться на тысячи кусочков, не разлететься на миллионы лепестков. Она и только она удерживала его от последней ступени отчаяния, за которой была его гибель. Бьякуя был весь как натянутая тетива юми, а стрелой было отчаяние и боль. Отпусти тетиву – и всё, что так долго сдерживалось внутри, вырвется на свободу и разорвет его. Просто однажды Кучики Бьякуя раскрылся так, как никогда и не для кого, и показал настоящего себя – доброго, нежного, любящего, ласкового, заботливого… Он открыл своё сердце и отдал свою душу самой прекрасной женщине во всех реальностях. Он словно ощущал внутри себя невероятно чистый, слепящий и удивительно тёплый свет и верил, что лучи его способны осветить её путь, показать ей, насколько прекрасна его любовь, и зажечь её собственное сердце ответным чувством… Надо только подождать. Он помнил ту боль, которая разорвала его душу, когда, отдав всего себя, растворившись в любимой, вдруг понял, что потерял её, что смерть оказалась сильнее него, Кучики Бьякуи. Боль, разбавленную горечью и отчаянием от осознания того, что она ушла, так и не успев полюбить его. Что стоила его сила перед силой смерти? И разве смог бы его банкай победить её? С такой болью невозможно существовать. Как может жить и цвести сакура, когда земля, в которую проросли её корни, высохла и погибла? И как может кто-то, кто никогда не испытывал подобной боли, понять всю её глубину и невозможность избавления? От этого нельзя исцелиться. После смерти не воскресают. Засохшему дереву уже не поможет даже чистейшая ключевая вода и яркие лучи солнца. Бьякуя поднял глаза и натолкнулся на внимательный, тревожный взгляд своего лейтенанта. - Рабочий день закончен, Абараи-фукутайчо, - холодно, невозмутимо, как предостережение. – Вы можете быть свободны. Ренджи встал и молча поклонился капитану, понимая, что два раза Кучики-тайчо предупреждений делать не будет. Но, уже поворачиваясь к двери, он снова на миг кинул взгляд на любимое лицо... осунувшееся, хмурое, со складкой между бровями, на побелевшие от напряжения губы… Склониться бы сейчас к этому упрямому лицу, прижаться своими мягкими, горячими губами к сжатым, замёрзшим устам, отогреть своим дыханием, вернуть к жизни своим поцелуем. Ренджи хотелось этого до безумия, до покалывания в губах, до дрожи и крика. «Не такая уж страшная смерть», - мелькнула мысль за секунду до того, как Ренджи сделал шаг к столу капитана. И ещё один. Ничего. Ренджи просто опустился на пол рядом с креслом Бьякуи, прижимаясь щекой к его колену, замер... и вздрогнул, когда лёгкая, почти невесомая рука тайчо легла на его плечо. Тёплая. Она и вправду тёплая. Он закрыл глаза, медленно выдохнув, и только сейчас понял, как сильно его трясло и как неистово билось сердце. Не важно. Всё это не имеет значения. Он чувствовал, как в глубине сердца разрастается настоящий чистый, слепящий и такой тёплый свет. И Ренджи верил, что этот яркий свет сможет вырвать Бьякую из той холодной серой бездонной темноты, в которую гордый Кучики себя заточил. Да, свет его сердца, его любви сможет зажечь ответное чувство в сердце Бьякуи. Надо только подождать.