In the middle of the night

*** В комнате было душно, а воздух казался густым и вязким, как патока. Пряди волос, выбившиеся из хвоста, неприятно липли к щекам. Легкое покрывало давило на грудь. Казалось, что оно приклеено к телу, и оторвать его можно только с кожей. Киёхару открыл глаза, уставился взглядом в белый потолок и, не понимая, зачем он проснулся, с трудом подавил раздраженный вздох. Совершенно внезапно внутри него сейчас скопилось какое-то недовольство, колючее и злое. И недовольство это царапает и раздражает, пытается вырваться наружу. Прикрыв глаза, мужчина сделал несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться и попытаться снова заснуть, но отбросил это занятие – покрывало было горячее, ноги неприятно ныли, и сна не было ни в одном глазу. Свернувшись клубочком, на животе Киёхару спала Мари, тихонько поскуливая во сне. Мужчина поморщился – казалось, шерсть собачки превратилась в сотню маленьких иголок, и теперь они покалывали кожу сквозь покрывало. То, что его собака так сладко спит, выводило из себя еще сильнее. Хотелось потормошить спящее животное, потеребить за ухо, но Киёхару вовремя понял, что это будет уже слишком – Мари ведь ни в чем не виновата. Поэтому он осторожно переложил Мари на подушку рядом с собой, прихватил с прикроватной тумбочки сигареты и вышел на балкон. Ночь встретила его прохладными объятиями, и мужчина глубоко вздохнул, жадно вдыхая свежий после недавнего дождя воздух. Закурив, Киёхару, подержав пару секунд сигарету во рту, и тут же затушил ее – некогда приятная горечь сейчас жгла горло и язык, хотелось прокашляться и выплюнуть то, что так царапало легкие. На небольшом столике стоял полупустой графин с водой и стакан, который Киёхару наполнил и поднес к губам. Вода показалась слишком теплой и какой-то сладкой, и от этого захотелось швырнуть стакан на холодный пол, выкрикнуть что-нибудь злое, ударить кулаком по столу – хоть как-то выплеснуть взявшееся из ниоткуда раздражение и злость на весь мир. Но Киёхару молча, чуть морщась, допил воду и аккуратно поставил стакан на место. Цокая коготками, в дверях появилась Мари, но ближе подходить не стала, усевшись на пороге, внимательно глядя на хозяина. Киёхару усмехнулся – все-таки, несмотря на свою породу, его собака была умным животным. Вдруг завиляв хвостом, Мари убежала обратно в комнату, а Киёхару прислушался – ему показалось, что в глубине комнаты, жужжа словно большой шмель, разрывался от входящего звонка телефон. Так и оказалось. Взглянув на номер, Киёхару удивленно вскинул бровь и нажал кнопку «Принять вызов». - Да? - Не спишь? Услышав родной и любимый женский голос, Киёхару улыбнулся. Снова выйдя на балкон, он облокотился на подоконник, выглядывая на улицу. - Нет, не хочется. А ты почему бодрствуешь? - Да вот кое-кто пришел ко мне среди ночи, сказал, что папа сейчас не спит, что ему плохо и грустно, и слезно умолял ему позвонить. Уловив сквозь голос жены детский смех, Киёхару понял, что этот «кто-то» сейчас сидит рядом на стуле, болтая ногами, и пьет молоко, заедая его печеньем. - Хочешь поговорить с папой? – вопрос в сторону. Видимо, ответ был положительным, потому что мгновение спустя в трубке зазвучал слегка сонный детский голос: - Пааап? - Да, принцесса. Ты почему не спишь? - Тебе ведь грустно, да? Мне тоже грустно, поэтому я не сплю. - А почему тебе грустно? Дочь на секунду замолчала, а потом продолжила: - Не знаю. Может, потому что ты тоже грустишь? Замкнутый круг. Киёхару тихо засмеялся, чувствуя, как постепенно успокаивается. Спать по-прежнему не хотелось, но то мерзкое и колючее недовольство в груди перестало царапать его, возвращая потерявшееся душевное равновесие. - Сестренка тоже не спит? Вы вдвоем тоскуете? - Нет, она спит. Она не любит тебя так сильно, как я, поэтому и не беспокоится о тебе. Киёхару знал, что глаза дочери в этот момент сияют от самодовольства. Борьба за папину любовь между ней и сестрой шла жестокая. А папа любил обоих, но как им это объяснишь. Голос жены что-то произнес, на что дочь тотчас воскликнула: - Нет, мам, я не хочу спать! Пока папа не ляжет, я тоже не лягу! - Мама права, милая. Иди спать. - Но… - Никаких «но», - нужно добавить строгости в голос, иначе перепалка затянется на всю ночь. – Я тоже сейчас пойду спать. - Правда? - Правда. - Точно-точно? - Точно, - Киёхару изо всех сил старался не выдать свою улыбку, с трудом сохраняя строгий голос. - Хорошо. Позвонишь завтра? - Обязательно. Спокойной ночи, принцесса. Люблю тебя. - И я тебя. Спокойной ночи! Дочь звонко поцеловала динамик телефона, а Киёхару не выдержал и засмеялся в голос. Сидящая у его ног Мари прижала ушки к голове, такая быстрая перемена настроения у хозяина ей непонятна – то злится, то смеется, определился бы уже. Детский голос в трубке сменился на взрослый женский, и Киёхару постарался быстрее унять свой смех. - У тебя все в порядке? – беспокойство в голосе жены заставило Киёхару поморщиться – жалость ему сейчас нужна меньше всего. - Все нормально. Просто жарко. Не спится. - Выпей чаю, должно полегчать. И не кури много – сказала она в тот момент, когда Киёхару задумчиво посмотрел на пачку сигарет. - Хорошо, но спать все равно не хочется. - Не спи. Только не засни завтра за микрофонной стойкой. - Ты всегда умела подбодрить, - усмехнулся Киёхару. - Стараюсь. – В трубке слышен глубокий вздох, в котором угадывается зевок. – Раз у тебя все в порядке, значит, я могу спать спокойно. - Можешь. Иди, ложись, а то сама скоро заснешь. Только не за микрофонной стойкой, а за столом. Иди спать. - Обязательно. И ты все-таки постарайся к нам присоединиться. Может, хотя бы во сне встретимся. Спокойной ночи. Люблю. - Спокойной. И я тебя. Пару секунд выслушав короткие гудки, Киёхару убрал телефон в карман и, посмотрев вниз, взял на руки Мари, которая тут же зевнула и моргнула влажными глазками. Киёхару подавил очередной смешок и в последний раз, перед тем как закрыть балконное окно, вдохнул свежий ночной воздух. Он думал о том, что где-то у него завалялись наброски новой песни и можно немного с ними поработать. А потом можно пораньше приехать в студию, позвонить Хитоки, вслушиваться в его сонное бормотание и тихо посмеиваться. Еще стоит купить подарки семье и все-таки съездить ненадолго домой. Он уже успел по всем сильно соскучиться. И за этими мыслями колючее раздражение испарилось без следа, а ночь перестала казаться такой удушающе-противной.