Бессердечная

В моей темнице нет окон; вокруг лишь бетонные стены, источающие жуткий холод, что пробирает до самых костей. Каждый вдох дается с трудом: легкие саднит от морозного воздуха, в горло словно воткнута тысяча игл, а из сломанного пару часов назад носа еще сочится кровь. Я чувствую ее сладковато-соленый вкус с нотками железа на своих губах, отчего желудок скручивает в тугой узел. На небольшой деревянный настил, где я лежу, небрежно брошена охапка соломы и старая, местами порванная, грязная простыня, но даже им не удается смягчить боль в истерзанном теле, испытавшем на себе бесчисленное количество ударов током, пинков ногами, пощечин и безжалостных замахов руками. Капитолий никогда не скупится, даже когда дело касается пыток. Миротворцы усердно и тщательно выполняют свою работу; в их глазах нет отвращения, наоборот, они полны безразличия с проблесками азарта. Истошные и нечеловеческие крики узников, раздирающие сердце и сводящие с ума, словно музыка для надзирателей, что блаженно прикрыв глаза, наслаждаются привычным рефреном, чередующимся с различными звуковыми вариациями. Будто дирижеры, они легкими взмахами руки управляют миротворцами и создают собственное произведение из многочисленных голосов, полных отчаяния и ужаса, гордо называя такую симфонию своим очередным шедевром. А их единственные слушатели – сами заключенные – медленно теряют рассудок, ведь от этого невозможно сбежать или спрятаться. Но самое страшное – стать зрителем. Неделю назад я был невольным свидетелем такой пытки. Меня привели в камеру пыток еще до рассвета. Словно тряпичную куклу, стражи усадили меня на деревянный стул, после чего бесцеремонно затянули встроенные в него ремешки для шеи, рук и ног, лишая возможности двигаться. Подсознательно я был готов к очередной порции боли, к вопросам на которые совсем не нужно отвечать, к душераздирающим крикам, что непременно сорвутся с моих губ. Измученное тело хотело, чтобы эта экзекуция была сильнее и наконец-то принесла столь желаемое чувство избавления – смерть. Но не все бывает так, как нам хочется. Миротворцы завели в камеру еще двух людей, чьи лица были до боли знакомы. Дарий и Лавиния. - Ну что, рыжие, готовы повеселиться? – с издевкой спросил главный страж, пока остальные приковывали их к точно таким же деревянным стульям. На лицах безгласых не было ни кровинки, а в расширенных от страха глазах стоял неподдельный ужас. Они сидели напротив, и я отчетливо видел, как по их телу проходит крупная дрожь, а руки трясутся. Два экзекутора тихо подошли сзади и одновременно коснулись правого плеча бывших слуг небольшой палкой, по которой тут же пустили ток. В одно мгновение пленных выгнуло дугой, а из горла вырвались жуткие булькающие звуки. Я крепко зажмурил глаза, не в силах наблюдать за мучениями ни в чем не виновных людей, однако мою щеку обожгло сильной пощечиной, а противный голос главного миротворца спросил с насмешкой: - Не нравиться шоу, женишок? Еще одна оплеуха. Голова бессильно повисла вниз, а во рту появился привкус крови. - Это только начало, - пригрозил миротворец. – Самое интересное будет дальше, поэтому не закрывай глаз, если не хочешь оказаться на их месте. Мне ничего не оставалось делать, как продолжать смотреть. Палачи снова и снова били их током, окатывали водой, приводя в чувство, и смеялись, глядя, как измученные тела несчастных сводило судорогой, а глаза вылазили из орбит. Казалось, что рассудок медленно покидал меня. Слезы душили, из горла иногда вырывались всхлипывающие звуки, а губы были искушены до крови. Но моя боль была ничтожной по сравнению с той, что испытывали парень и девушка. Я не знаю, сколько прошло времени, прежде чем миротворцам надоела эта игра. - Ну что, рыжие, готовы перейти на следующий уровень? – поинтересовался страж, отбросив пустое ведро в сторону. – Как насчет того, чтобы увеличить мощность? Они молчали, лишенные возможности говорить; их груди часто вздымались, головы были откинуты на спинку стула, веки полузакрыты, демонстрируя полуобморочное состояние. - Молчание – знак согласия, - пропел мужчина и кивнул экзекуторам. Что-то переключив на приборах, они подошли к несчастным и дали разряд. Словно в замедленной съемке, я видел, как напряглись мышцы пленных, как неестественно выгнулись их тела, удерживаемые лишь парой ремешков, и слышал, как булькающие звуки снова коснулись моих ушей. Помимо боли в глазах Лавинии промелькнуло удивление, после чего они закрылись уже навсегда. Ее голова упала вперед, кисти рук безвольно соскользнули с подлокотников, а тело обмякло. Подошедший к ней страж проверил пульс и сплюнул на пол. - Слабачка, - произнес он и развернулся к оставшимся узникам: - Вам повезло, парни. На сегодня шоу закончено. Миротворцы расстегнули ремни и, взяв меня под руки, подняли со стула, но тело было словно парализовано: я не мог пошевельнуть и пальцем. Мои ноги волочились по каменному полу, пока они несли меня в темницу, а противный скрежет от металлического протеза резал уши. Сознание плавало, грозясь вот-вот ускользнуть в темноту. Я не чувствовал ничего: ни боли, ни страха, ни отчаяния, ни отвращения. Даже когда они бесцеремонно бросили меня на подстилку - было все равно. Той ночью, в моих кошмарах появилась рыжая девушка, корчащаяся от боли. Ее всхлипы четко отпечатались в моей голове, как и зеленые глаза, полные ужаса. Она опять умирала, а я просто наблюдал, не имея возможности помочь или спасти. Следующие три дня, я снова провел в камере пыток. Меня садили на деревянный стул, пристегивали и запрещали закрывать глаза, пока несчастного Дария избивали до полусмерти. Они задавали вопрос и ждали ответа, а он молчал, ведь безгласые не могут говорить. Игра приобрела некий алгоритм: вопрос – молчание – удар, однако в ней не было правил. Побои наносились с разной степенью силы, в любые места. В моих глазах снова стояла пелена слез, голова взрывалась от жутких мычащих криков, а живот скручивало от сильного запаха крови, размазанной по каменному полу и телу Дария. На третий день кое-что изменилось. Окровавленного парня больше не били. Главный задавал вопрос, четверо держали пленнику руки и ноги, пока пятый заносил топор над какой-нибудь конечностью. Выпученные от страха глаза, крупная дрожь, свист, удар, невыносимые булькающие звуки и запах свежей крови, отчего тошнота подкатывала к самому горлу и вырывалась наружу. К счастью, это длилось недолго: после второго удара я потерял сознание. Очнулся уже в своей темнице, лишенный всяких эмоций, а ночью к рыжей девушке из кошмаров присоединился Дарий. И сейчас, лежа на холодном полу, я смиренно жду новой пытки. В камеру приходят двое: мужчина и женщина в белых халатах. Они улыбаются, зовут по имени и бережно стирают с лица кровь. - Скоро все будет хорошо, Пит, - ласково произносит дама, закатывая рукав моей порванной рубашки. – Осталось совсем чуть-чуть. Острая игла проникает под кожу, и лекарство поступает в кровь, принося покой и чувство умиротворения. Перед глазами все плывет, переливаясь яркими цветами. Я будто лечу навстречу свободе и солнцу. Так хорошо. Женщина присаживается рядом, заботливо гладит меня по волосам и рассказывает ужасные вещи. - Бедный, бедный мальчик. Всеми нелюбимый и отвергнутый: семьей… В голове всплывают смутные воспоминания: перекошенное от злости лицо матери, ее крик и свист от удара… - … наставником… … пьяница - ментор, готовый все продать за бутылку… - .. девушкой. Китнисс, чьи волосы собраны в привычную длинную косу. Серые глаза виновато опущены вниз, а губы шепчут: - Все было только ради Игр. Я ухожу, а она отпускает, радуясь, что наконец-то избавилась от общества наивного калеки. - Ты любишь ее с детства, отдаешь ей все, а она не ценит. Я специально подпаливаю пару буханок хлеба и бросаю ей, одиноко сидящей под ветвями старой яблони… Школьный двор. Встречаюсь с любимыми серыми глазами и улыбаюсь, а она отворачивается… - Она говорила, что любит тебя, крепко обнимала и дарила жаркие поцелуи перед камерами, а стоило им исчезнуть, сразу бросалась в объятия другого… Раненный Гейл лежит на столе, пока ее мать обрабатывает поврежденные участки кожи. Горькие слезы бегут по ее щекам, а взгляд прикован к его лицу. Он приходит в себя и ее приходиться увести. Она плачет. Из-за него. - Она врала, скрывала правду от тебя… Дистрикт Одиннадцать. Купол под Домом правосудия. Она сама призналась мне в этом. - Она бросила тебя здесь, обрекла на мучения, а сама объединилась с повстанцами… - Все будет хорошо, - обещает она. – Опустим катушку и сразу вернемся. Но она не вернулась. - Она погубила столько жизней… Ее руки умело натягивают тетиву и выпускают стрелу. Выстрел пушки, оповещающий о смерти Катона. Рута, Марвел, старичок из Одиннадцатого. Список можно продолжать до бесконечности. - Из-за нее сгорел ваш дистрикт… Я видел футаж. Огромные столбы дыма. Языки пламени, ласкающие улицу за улицей и весело потрескивающие, сжигая как дома, так и людей. - Из-за нее погибла твоя семья. Отец. Мать. Двое старших братьев. Теперь их нет. Я один. - Как ты можешь любить такую бессердечную девушку, принесшую столько зла и страданий? Бессердечная. Хорошее слово. Правильное. Как я могу любить ту, что холоднее зимней вьюги? Как я могу доверять той, что многое скрывала? Как я могу любить ту, что ненавидит меня? Как я могу желать ту, у которой нет сердца? - Не знаю, - еле слышимый шепот срывается с моих губ. - Теперь ты знаешь правду. Просто прислушайся к своему сердцу. - Мне больно, - признаюсь я, и одинокая слеза скатывается по щеке. - Я знаю, милый, - ласково шепчет женщина. - Скоро это пройдет. Она приходит каждый день, приносит лекарство и рассказывает леденящую сердце историю о несчастном парне, что отдал свою душу бессердечной девушке. И с каждым разом боль уменьшается, разум проясняется, а раны заживают. Становиться легче, потому что я знаю, что Китнисс еще поплатится за свою бессердечность.