Должен - значит, жив

1981 Северус Снейп ни за что бы не поверил, если бы лет десять назад ему сказали, что возвращение в Спиннерз-Энд однажды принесет ему покой и облегчение. Но вот он дожил и до этого. Позади зловонная отравленная речка, впереди кирпичные стены террасной застройки, пропитанные вековой копотью, над головой кирпично-бурые ночные облака, озаренные огнями магловского города. Холодный ноябрьский вечер, безлюдный, безнадежно магловский, безнадежно унылый район. Никто не вопит: «Ты-Знаешь-Кто сгинул!», никто не хлопает по спине и не тащит за рукав присоединиться к ликованию. Кладбищенская тишина. Лучшее, что ему теперь осталось. У своего дома он замедлил шаг. В гостиной горел яркий свет — мама зачем-то зажгла вторую лампу, старые шторы были задернуты. Еще не спит, слушает радио, про нашу великую победу? Ничего, Снейп, ты выдержишь и это. Мама ни в чем не виновата, она не должна ни о чем узнать. Чашка чаю, потом скажу, что очень устал. Смертельно устал, мама... Все надежды подняться наверх, упасть и заснуть разлетелись в прах. Мама была в гостиной не одна, в кресле у камина сидел какой-то тип. Он уставился на Северуса в упор и сказал: «Привет». Американский акцент. Лет тридцать. Расселся как у себя дома, в их лучшем кресле. — Мама? — Северус, нам надо поговорить. «О Мерлин, дадут мне умереть спокойно или нет?» Зелье действовало, мысль удариться головой о ближайшую стену уже не соблазняла, и можно было говорить. Только слова произносились медленнее, чем обычно. — При всем уважении, мам, но я не представляю себе сейчас такого разговора, который не мог бы подождать хотя бы до завтра и требовал бы присутствия в нашем доме этого субъекта. Я рад, что у тебя наконец-то появилась личная жизнь, но ты выбрала не лучший момент для того, чтобы познакомить меня со своим... новым другом. Знаменитая поднятая бровь Снейпа. Некоторых она бесила, других смущала. Но никто, ни один человек не смотрел на него с таким дебильно-просветленным видом. Как будто видел не злого длинноносого юнца, а рассвет над озером и целую корзину котят в придачу. Но это были еще цветочки. Первая же его реплика взяла бы приз на любом конкурсе неуместных высказываний: — Ты вырос таким красивым. — Ма-ам, что он несет? Он хочет получить по морде? Зачем он здесь? — Это твой отец, — тихо произнесла мама. — Это мой отец, — без выражения повторил Северус. — Юный американец с прической под битла — мой отец. Я ошибаюсь, или Тобиас Снейп выглядел иначе и был существенно старше? — Мне сто шестьдесят два года по вашему счету, если тебя это устроит, — вмешался тип. — И мое имя, с твоего позволения, не Тобиас. Местраль, Джо Местраль, — он сделал неуверенное движение, будто хотел протянуть руку Северусу и не решился. Правильно не решился. — Сто шестьдесят два? Многовато для магла! — Он не магл, — подала голос мама. Северус повернулся к матери. Заорать бы, разозлиться… но не давали усталость и успокоительное зелье. — Ты хочешь сказать, что я всю жизнь выслушивал оскорбления чистокровных волшебников, висел в воздухе вверх ногами, перетравил половину гриффиндорцев, спутался... — Снейп осекся: нельзя было рассказывать матери о связи с Пожирателями, даже в честь появления предполагаемого отца. — И все это только потому, что ты вдруг решила выдать меня за полукровку? Но какой смысл ты вкладывала в этот поступок, если мой настоящий отец из наших, а я чистокровный? Незнакомый тип, он же предполагаемый отец, поднял бровь и наклонил голову — каким-то очень знакомым манером. — Начет чистоты твоей крови я не уверен. Могли быть проблемы с хелатированными ионами меди. Возможно, ваши лекари... — он устремил умоляющий взор на мать. — Он не волшебник, — перевела Эйлин. — Не магл и не волшебник. Скажи мне, что он гоблин, и покончим с этим! — Он... он родился не на Земле. Тип молча кивнул, подтверждая абсурдное заявление. — Не на земле, а где? Под водой, у морского народа?.. Мама, почему я должен слушать весь этот бред?! (И как раз этой ночью, когда и так нет сил...) — Твои уши, — сказал он. Северус машинально схватился за волосы над ушами. Нет, ерунда, ничего не видно. — Тебе какое дело до моих ушей? Тогда стриженый под битла тип повернул голову влево. И Северус увидел. — Ты знаешь много людей с такими ушными раковинами? — Людей — нет. («Снейп, твой папочка — он что, домовый эльф?» — еще одна популярная тема в слизеринской гостиной.) Хорошо, я согласен. Давай поговорим. — Я пока приготовлю нам чай, — сказала мама и тихонько покинула комнату. ...Ну хорошо. Будем считать, что Северус в это поверил. Другой мир — не Авалон, не подземное королевство фей и даже не та жуткая преисподняя центральноамериканских индейцев — последнее увлечение Лорда, не к ночи будь помянут. Другие миры — небесные тела, которые вращаются вокруг других звезд, которые, в свою очередь, вращаются вокруг галактик... или в галактиках? Проклятая магловская астрономия, проклятые магловские книжечки в бумажных обложках! Новоявленный папаша развернулся к нему вместе с креслом, но смотрел не на него, а на соединенные кончики своих пальцев. Как сам Северус, когда рассказывает что-то сложное и старается ничего не забыть. Папашина родная планета называлась Вулкан, и Местраль — это было его настоящее имя, то, которое он носил на родине. По крайней мере, так он сказал. — Наш корабль совершил вынужденную посадку. Не здесь, на другом континенте Земли — США, штат Пенсильвания. Капитан погиб, и мы остались втроем, без связи, с ограниченными ресурсами. Пришлось приспосабливаться, изучать обычаи людей. Я начал с игры на бильярде. (Он смущенно улыбнулся, как будто рассказывал о детской шалости, забавной, но глупой.) Потом работал в угольных шахтах — городок назывался Карбон-Крик, он был, в общем, похож на Манчестер, только просторнее, свободнее, если ты меня понимаешь. Америка — огромная страна. Здесь мы подходим к трудному. (И точно, иногда у него выскакивали американские обороты, значит, хотя бы в этом не врет — жил там.) Нас нашли через несколько месяцев, но я забыл о своем долге и решил не возвращаться на Вулкан. Я сделал своими сообщниками Т’Мир и Строна — заставил их солгать, что я умер. Мне была интересна человеческая культура. — Человеческие женщины, ты хотел сказать? — Северус ухмыльнулся. Местраль наконец-то посмотрел на него, и Северус понял, что играть с папашей в «кто кого переглядит» он, пожалуй, еще не готов. — И это тоже. Но, не знаю, поймешь ли ты, — мы были исследователями. Обретение новых знаний считается на Вулкане одной из главных ценностей. Мне выпал уникальный шанс — люди Земли принимали меня за своего, и я не простил бы себе, если бы променял этот шанс на подчинение директиве. Женщина была, ты угадал, но все закончилось скорее неудачно. К тому же Карбон-Крик был той еще дырой — только угледобыча, никакого производства. Дома, перед полетом, я получил научные степени по двум дисциплинам и не испытывал склонности к добыче варварского топлива варварскими методами, однако меня крайне заинтересовала химия каменноугольной смолы. На Вулкане немного иная... назовем это геологией, за неимением лучшего слова. Вулканские естественные науки во многом превосходят земные, но до антрахиноновых синтезов у нас не додумались. Когда я читал ваши учебники, я был счастлив, как ребенок, получивший в подарок новый конструктор. Ты знаешь, что такое антрахиноны? — В общих чертах. Это магловские дела. — О да, магловские, — с непонятной интонацией сказал Местраль. — Ну так вот, мне представилась возможность переехать в Соединенное Королевство, в промышленный центр, и как раз туда, где варят красители для тканей. Это соответствовало моим интересам, и потом я уже знал, что Европа — колыбель человеческой цивилизации, и сказал себе, что нелогично так долго задерживаться в одном полушарии планеты. Говоря начистоту, я хотел наказать свою женщину, не просто разорвать отношения, а уехать как можно дальше. Хотя теперь сомневаюсь, что она была сильно огорчена, ведь я должен был ей казаться очень странным человеком. К тому времени я уже понимал, как такие дела делаются на Земле, и сумел раздобыть диплом инженера-химика. Имя Местраль в Европе встречается, для англичан я был «чудаком иностранцем», но не более чудным, чем другие американцы и французы. — Рад это слышать. Так у тебя вышло с моей матерью? — Насколько я понял, в вашей европейской культуре это называют «романтической влюбленностью». — Серьезный, педантичный тон, с легчайшим оттенком издевательства — «я-точно-ответил-на-твой-вопрос» — тоже был Северусу откуда-то знаком. — Я увидел ее в кафе. Она сильно отличалась от человеческих женщин и была очень красива. Темные волосы, светлая кожа, серьезное лицо. Тогда женщины и в Америке, и в Англии отбеливали волосы, завивали их в кудри, делали макияж, имитирующий возбуждение — ты знаешь, о чем я, эти яркие щеки, преувеличенные глаза, все время оскаленные зубы. По нашим представлениям, в высшей степени непристойно, хотя, не буду отрицать, и привлекательно. Но когда я увидел Эйлин, я понял, чего лишился и как тоскую по культуре, в которой вырос. Каждый ее жест, каждый поворот головы были такими... такими вулканскими! И на ней было длинное платье. Никаких этих землянских ритуальных поясов над голыми ногами. — Хм. Будем считать это комплиментами. Когда-то Северус страдал еще и оттого, что его мать некрасива. Слизерин быстро просветил его на этот счет, не говоря о Большой Гриффиндорской Четверке. «Уродина, Нюниус, как и ты!..» Став старше, он устыдился своего малодушия и начал подбирать аргументы в пользу матери... проклятье, да почти такие же, только без этого словечка «вулканский». — Я заговорил с ней первым, — продолжал Местраль. — В Америке я научился знакомиться с женщинами. Знал, что мужчина должен шутить и проявлять настойчивость, а женщина — притворно сердиться и гнать его, а потом соглашаться. Я улыбнулся и попросил разрешения поставить свою чашку на ее столик, хотя кафе было почти пустым. А она спросила: «Какой в этом смысл?» Ох, какой стыд я пережил... Так могла бы сказать женщина с моей родины. Мне показалось, что я пристаю с нелепым дикарским ритуалом к вулканке. И я влюбился. У вас говорят — «потерял голову», но я скорее ее нашел. Другие человеческие женщины рядом с Эйлин казались в лучшем случае забавными обезьянками. Имя матери он произносил очень странно, вроде «Тэлиен». И пальцы разъединил, и говорил как будто бы искренне, не так гладко и книжно, как вначале. Если возможно судить об искренности не-магла и не-волшебника — не-человека, явившегося неизвестно откуда изучать людей. — Это, однако, не помешало тебе исчезнуть на два десятка лет. На Вулкане любовь так скоротечна? Вот теперь, кажется, он был задет. — Нет. Она сама меня прогнала, приказала исчезнуть. Сказала, что ее родные будут разгневаны, если узнают, что она связалась со мной, что я «не такой, как они». Конечно, я подумал, что она подразумевает мою вулканскую кровь, что я кажусь ей неполноценным человеком, может быть, мутантом. Я понял, что она обладает способностями, не свойственными другим людям, вроде наших адептов некоторых духовных практик, но... Что ты делаешь?! Местраль отшатнулся, едва не упав вместе с тяжелым креслом, поднял руки в защитном жесте, лицо его исказилось отвращением. — Это называется легилименцией, — снисходительно пояснил Северус. Если он и смутился самую малость, то ничем этого не показал. — Это называется... — Местраль произнес несколько непонятных слов, потом снова перешел на английский: — Слияние разумов. Это... непристойно! Так нельзя делать! Кто тебя этому научил?! — Сам научился, — буркнул Северус. — Ну, потом были... наставники. Местраль вытер пот со лба и снова посмотрел на него. Остатки испуга в его глазах таяли, сменяясь... о Мерлин... родительской гордостью. Так смотрела мама на его СОВ. — Кровь Вулкана! Мой сын, действительно мой сын... Прости меня, это целиком моя вина. Если бы я знал о твоем существовании... — А ты не знал? — Северус оскалился. — Даже в голову не приходило? Новых попыток он не делал: папаша явно владел окклюменцией. — Я был уверен, что у вулканца и земной женщины не может быть детей. У нас разная биохимия, разные хромосомные наборы, это было бы ненаучно! — Ненаучно... Ты говоришь как магл. — Я и есть магл, в каком-то смысле. Остроухий зеленоватый магл. Возможно, это была шутка, но Местраль не улыбался, когда говорил. — Ладно. Теперь-то что спохватился? — Потому что узнал о тебе. Кто-то из моих товарищей — мне не сказали, кто именно из двух, — допустил неосторожность или раскаялся в том, что помог мне скрыться. Совет принял решение вернуть меня, контакты с земной цивилизацией пока считаются преждевременными. У нас есть способы найти вулканца на Земле, но это нелегко, если вулканец затерян среди миллиардов людей. Когда они убедились, что меня нет на американском континенте, то перенесли поиски в Европу — и обнаружили вместо одного вулканского биосигнала два. (Местраль жестом пояснил, кто был вторым.) У меня был тяжелый разговор с руководством поисковой экспедиции. Мне предъявили ряд обвинений, приказали найти твою мать и поговорить с вами обоими. За эти годы я объехал почти все европейские страны, потом вернулся в Соединенные Штаты. Однажды пытался навести справки о твоей матери, узнал, что она замужем за Тобиасом Снейпом и у них родился сын. Если бы я мог допустить, что это мой ребенок, — но я даже не рассматривал такую возможность. — Значит, не рассматривал. Пока тебе не приказали... — Северус! Первый раз, когда отец назвал его по имени. Северусу показалось, что отец снова попросит у него прощения, но услышал он совсем другое: — Твои обвинения алогичны. У меня не было способа узнать, что ты мой сын. Ты согласен? — Допустим. — Теперь я знаю. Я не претендую на твою привязанность, но я должен исправить вред, который причинил, когда оставил вас. Ты примешь мою помощь? — Думаешь, мне она нужна? Как, интересно, ты планируешь мне помочь? — Я не уверен до конца, — спокойно ответил Местраль, — но думаю, что нужна. Ты — наполовину вулканец, и ты вырос среди людей. Тебя даже некому было предупредить об опасностях, сопряженных со слиянием разумов. Могу предположить, что ты скрывал это от матери и учителей. — Скрывал — что? Если ты о легилеменции, — ухмыльнулся Северус, — они не спрашивали. Да и зачем им это знать? Совершенно необязательно осведомлять каждого о своих преимуществах перед ними, некоторые лучше даже научиться утаивать. Если бы это было, как ты говоришь, опасно, у меня хватило бы ума заметить это самому. — Ты не встречал других... легилементов, так? — Как минимум двоих. Оба были моими начальниками, но ни один не смог меня расколоть, — Северус с удивлением понял, что хвастается. Хочет поразить этого странного хладнокровного типа. — Вот как. — Местраль поражен не был, но, пожалуй, был доволен. — Значит, защищать свой разум ты умеешь. Это хорошо. Но я имел в виду другое. Когда этот навык возникает спонтанно, без должного контроля, он опасен сам по себе. Скажем, если достаточно юный человек, лет до ста... до тридцати, по счету ваших маглов... внезапно узнает во всех подробностях, с деталями и образами, что думают о нем другие люди, — старшие, сверстники, особы противоположного пола, — это само по себе становится тяжелым испытанием. Даже если они не думают ничего плохого, но его образ в чужом сознании не совпадает с его собственным, — на нашей планете бывали случаи самоубийств среди подростков, собственно, почему и возникли запреты... В каком возрасте ты понял, что ты легилемент? Северус нервно дернул щекой. — Какая разница? Люди никогда не были белыми и пушистыми, ни до, ни после! Когда ты перестанешь домогаться о моем прошлом и приступишь, к чему там хотел? — Если я не узнаю некоторых вещей о твоем прошлом, — Местраль оставался невозмутимым, — я не пойму, как тебе помочь. То, что вопрос тебе неприятен, само по себе ответ. Теперь, если ты не возражаешь, я тебя просканирую... возражаешь? Местраль посмотрел на черную коробочку у себя в руке, на деревянный стержень, нацеленный ему в грудь. Полированное дерево не могло представлять никакой опасности, но смешным этот жест почему-то не был. Вероятно, из-за выражения лица того, кто целился. — Это диагностический сканер, — спокойно объяснил он. — Не волшебная вещь. Не пистолет. Возьми, если хочешь, посмотри, только не трогай тачеры — вот эти пластинки. Северус медленно протянул свободную руку, забрал «сканер» и поднес его к глазам. Черная поверхность со всех сторон была матовой и только с одной — блестела. Он осторожно дотронулся до нее большим пальцем, и блестящая сторона налилась небывалым цветом, — как черный, только более ярким, а слева направо по ней побежали незнакомые зеленые символы, не похожие ни на один из известных Северусу алфавитов. Судя по слову, которое Местраль употребил для обозначения этой штуки, она действовала наподобие заклятья считывания, каким-то образом (заклинание-детектор магии не выявило) собирая информацию о некоем объекте. В данном случае, о нем. В конце концов Северус протянул коробочку владельцу. — Если ты надеешься прочесть мои мысли с помощью этой штуковины, то мог бы просто спросить меня. Ответил бы он или нет, Северус не уточнил. — Эта штуковина не читает мысли. Только информация о твоем организме. Тебе самому не интересно, насколько ты отличаешься от людей? Северусу было интересно, но он промолчал. Местраль провел рукой со сканером вдоль его тела. Не ощущалось это никак. Вообще никак. Потом повернул коробочку блестящей стороной к себе и умолк. Минут через пять Северус намекающе кашлянул. — Да, прости, я задумался. Изнутри ты куда больше похож на вулканца. Кора головного мозга, амигдала, лимбическая система, сердце и крупные сосуды — всё это наше. Биохимия скорее земная, не удивлюсь, если и кровь у тебя красная. — Я бы тоже не удивился. А какой ей, по-твоему, следует быть, зеленой или голубой? Местраль полез в карман и вытащил магловский перочинный нож. Северус смотрел, как он раскрывает ладонь и проводит острием у основания большого пальца, как по бледной коже ползет зеленая капля, и наконец, не выдержал: — Можно? В отличие от него самого, Местраль не стал ни о чем спрашивать, просто протянул ему левую ладонь, испачканную зеленью. Северус нацелил палочку, тонкие кудрявые струйки, из-за цвета похожие на нити водорослей, взмыли вверх. Грош цена зельевару, не умеющему читать кровь, но в данном случае результатом было отсутствие результата. Это не могло быть кровью. И это не могло быть ничем другим. И это было непостижимым образом связано со странностью его собственной крови. Медь, металл Венеры, — вероятно, это смешно, если взглянуть со стороны... — Хорошо, хватит. Останови ее себе, я не рискну. — Сама остановится, — Местраль зажал в кулаке платок. — Ты тоже исследователь? Твоя мама говорила об этом. — Ну, можно и так сказать. И вот тебя бы я поисследовал как-нибудь на досуге. Но теперь к делу. К чему ты клонишь? — К делу так к делу. Если мой сканер не ошибается, на физиологическом уровне ты выглядишь как шахтер, который работал в забое три смены подряд, а потом попал под обвал и чудом спасся, один из всех. Гормональный статус, нейромедиаторы, суицидальные маркеры... — Местраль произнес еще с полдюжины таких же понятных слов и аббревиатур, потом оборвал сам себя. — Словом, крайнее утомление и депрессия, то и другое в угрожающей стадии. — Весьма образно, про шахтера. — Не успев договорить, он понял, что это прозвучало как подтверждение. — Можно задать тебе один вопрос? — Задавай, — Северус приготовился лгать. — Тебя в детстве учили контролировать эмоции? Северус подозрительно взглянул на отца. Вопрос был не тот, которого он ждал, и он не понимал, где подвох. — Конечно, учили. Всех детей чуть ли не с рождения учат вести себя прилично: не вертеться и не болтать ногами за столом, не устраивать истерик, быть почтительными к родителям... и прочие организационные моменты. К чему бы такой вопрос? — Если как всех детей на вашей планете, значит, не учили, — подвел итог Местраль. — Этого я и боялся. Я говорю не о правилах поведения. Подавлять внешние проявления эмоций — лишь малая часть того, что нужно уметь и знать. Наша раса — и ты тоже, насколько я могу судить, — характеризуется повышенным эмоциональным фоном по сравнению с другими гуманоидами. Наши чувства опасны и необузданны. — Глядя на тебя, трудно прийти к такому выводу, — не удержался Северус. — Глядя на любого из нас, трудно прийти к такому выводу. В основе всей нашей культуры — жесткий контроль эмоций. Мы дорого заплатили за то, чтобы понять необходимость этой меры. Сегодня представители других цивилизаций считают вулканцев холодными и высокомерными. Лишенными чувств рабами логики, как они говорят. А мы сами считаем эти комплименты не вполне заслуженными. — Комплименты? — Долгая история. Давай отложим дальнейшие разговоры до завтра. Ты был прав, мы выбрали не самое подходящее время. Тебе надо отдохнуть. — Просто переработал в школе, — буркнул Северус, покосившись на мать. Эйлин вошла в гостиную, неся поднос с чашками, настой в одной из трех отличался по цвету. Слышала ли она про шахтера и суицидальные, как их... — Ученики — маленькие мерзавцы. — Я добавила тебе сон-травы, — сказала мама. — Ты можешь забрать чашку наверх. Прости, но мы должны были тебе сказать. Поднимаясь по лестнице, Северус прислушивался к тому, что происходит внизу. Звяканье ложечки о блюдце, тихий голос матери — почти шепот, потом смех или всхлипыванье... Сколько правды было в том, что он сейчас услышал о ней от Местраля? Молодая волшебница, целитель в Мунго, и этот... кем она его считала? 1958 Тяжелый день и не менее тяжелое ночное дежурство в реанимации выпустили Эйлин из дверей больницы только в девять часов утра, уставшую и с тенями под глазами. Теперь можно было пойти домой и отоспаться, благо смена закончилась и настал выходной, только девушке не хотелось сейчас видеть родных. Те из ее большой семьи, кто еще не ушел на работу, окружат ее родственной заботой, предложат сварить кофе и участливо поинтересуются, что же удерживает деточку Эйлин в этой противной больнице, где ее так угнетают и заваливают работой, не оставляя времени на личную жизнь, кстати, дорогуша, когда ты наконец подаришь матери счастье покачать внуков в колыбели? Сотрудница больницы Святого Мунго давно осознала, что отвечать на эти вопросы бесполезно, и решила дождаться полудня, когда большой дом Принсов временно опустеет. А кофе можно попить и в кафе за углом, где Эйлин постоянно спасалась от сонливости после ночных дежурств. Она заняла свой любимый столик у окна, заказала чашку эспрессо и булочку, чтобы не заработать гастрит, и стала смотреть на улицу, провожая взглядом прохожих и думая о больном, которого оставила в реанимации. «Последствия запрещенных заклятий», сказал профессор Тики. Круциатус — заклинание-пытка, причиняющее человеку невыносимые мучения, болевой шок, от которого иногда умирают. Профессор объяснил, что это давно забытая магия, древнее тьмы инквизиции, из темных веков. А потом негромко добавил: «Четвертый случай в последнее время, о котором мне стало известно». Круциатус. А есть еще два — Империо и Авада Кедавра. Эйлин не знала, которое из них отвратительнее. Иногда она задавалась вопросом, не правы ли ее родные и не напрасно ли она решила стать колдомедиком при таких слабых нервах. — Прошу прощения, — прозвучало откуда-то сверху. — Разрешите мне поставить мою чашку на ваш столик и сесть рядом? Эйлин подняла голову и увидела, что над ней стоит темноволосый и темноглазый мужчина лет тридцати. Улыбался он неумело, но обаятельно, а говорил так, как будто учил английский по книгам, и при этом с заметным американским акцентом. Красавец или урод — непонятно, да и не хотелось уставшей девушке оценивать чью-то внешность и тем более знакомиться. Она посмотрела на него из-под черной прямой челки и с печальным безразличием спросила: — А какой в этом смысл? За вашей спиной полно свободных столиков, вы могли бы выбрать любой из них. С лица американца сползла улыбка, и оно приобрело какое-то странное выражение. — Прошу меня простить, мисс, если обидел вас, — сказал он ровным голосом. — Я думаю, что правильно вас понял, но не уверен, что вы правильно поняли меня. Своими действиями я ни в коем случае не склоняю вас к соитию, как принято у ваших соотечественников. Эйлин хмыкнула. У нее совершенно не было настроения играть в загадки. — Еще бы вы склоняли меня к соитию. У моих соотечественников принято выбирать для этого более симпатичных девушек. — Не сочтите за грубость, мисс, но я думаю, что вы ошибочно оцениваете вашу физическую привлекательность, подвергая ее сомнению. Отсутствие в вашем образе деталей, приглашающих мужчину вступить с вами в половой контакт, говорит о том, что вы ставите что-то иное превыше животного инстинкта, требующего оставить потомство. Ваши соотечественницы редко придерживаются подобного мировоззрения, поэтому вы представляете для меня определенный интерес. А теперь посудите сами, до чего было бы глупо с моей стороны склонять вас к соитию, как бы я ни хотел получить ожидаемый результат. Я просто спугнул бы вас. Понимаете? А вот это было интересно и необычно. Правду сказать, необычным был уже тот факт, что к ней захотел подсесть вежливый трезвый мужчина. Но этот незнакомец повторил все то, что она говорила себе, когда обострялся ее комплекс неполноценности, только более сложными словами. И так не флиртуют. Как флиртуют с другими, она видела слишком много раз, и в Хогвартсе, и в больнице, и в книгах читала. Никто не заявляет девушке, что она сексуально не привлекательна, особенно если это правда. Никто не рассуждает при первом знакомстве о «половом контакте». Он не сумасшедший — колдомедик Эйлин это видела. На эксцентричного шутника тоже не похож... «Ладно, ты меня купил. Я соглашусь рассмотреть тебя поближе. Но к соитию ты меня не склонишь, даже не надейся. Вдруг ты просто тонкий психолог? Посмотрел на меня, уродину, и угадал, что мне приятно будет услышать. Но зачем?..» — Понимаю, — кивнула Эйлин, стараясь, чтобы ее голос звучал равнодушно, будто она делает собеседнику одолжение. — Пожалуй, вы можете присесть. И вы до сих пор не представились. 1971 — Чаю, доктор Принс... доктор Снейп, простите, ради Мерлина! Беда всех педагогов — навек запоминаем ту фамилию, что была на листе СОВ. — Ничего страшного, сэр. Да, если можно, покрепче. — Может быть, просто Эйлин? — Конечно, сэр. ... Спасибо, я не ем сладкого. — Одна-другая конфетка не может повредить вашей фигуре! — Но может повредить моим зубам и желудку. Профессор Дамблдор, вы ведь пригласили меня, чтобы поговорить о Северусе? — Да, Эйлин, и я не могу сказать о нем ничего такого, что расстроило бы гордую мать. Мальчик удивительно развит для своих лет. Относительно успехов в учебе, единственная жалоба пока что поступила от профессора зельеварения. Да, да. Вот его точные слова: «Мистер Снейп отпускает умные замечания и ставит под сомнение мой авторитет». — О! Я скажу Севу, чтобы он перестал дерзить. — Голос Эйлин остался холодным, но щеки ее порозовели, и углы рта слегка приподнялись. — Я очень просил бы вас этого не делать, — Дамблдор широко улыбнулся. — Наши преподаватели должны уметь отвечать на вызовы, которые бросают им первокурсники, или мы даром платим им жалованье. Думаю, правильным решением было бы позволить Северусу посещать занятия для старших курсов, или же давать ему дополнительные задания по индивидуальной программе. Разумеется, если вы не против. — Я не против, — подтвердила Эйлин. — Он в самом деле очень этим увлекается. Перечитал все книги по зельеварению и гербологии, какие есть у нас дома. В улыбке ее была заметна не только гордость, но и облегчение. Настолько явное, что Дамблдор тут же перестал улыбаться. — Отлично, мы так и сделаем. И затем, Эйлин, еще один вопрос. Куда более деликатный, и я заранее умоляю вас о прощении. Отец Северуса — мистер Тобиас Снейп? Эйлин выпрямилась в кресле и взглянула на директора в упор. — Да, моего мужа зовут так. И я думала, что вы лишены предрассудков относительно маглов, профессор Дамблдор! — Никаких предрассудков, моя дорогая, в конце концов, и родителями самых первых волшебников были маглы! Но, видите ли, в чем дело... судя по некоторым признакам, мистер Снейп-старший был весьма необычным маглом. — Объяснитесь! — Эйлин, наш школьный колдомедик — специалист высокого класса. Вы могли провести любых врачей, которые лечили вашего сына, но только не ее. Не будем говорить о форме его ушей — это случается и с маглами, и с магами, как и повышенные умственные способности, и отличная память. Но содержание меди в его крови было бы смертельным для большинства людей, при этом ваш мальчик не проявляет никаких признаков недомогания. Если не считать таковыми необычные эмоциональные перепады. Он настолько страстен и в неприязни, и в любви, что этим пугает даже меня. — Мы знаем про медь, профессор Дамблдор. Подобные особенности циркуляции семи металлов встречаются в нашем роду. Моя мать говорит, что тут нет повода для беспокойства. «Ложь. Моя мать никогда не обсуждала со мной здоровье своего внука». — Эйлин... — голос Дамблдора зазвучал мягким укором. — Это сгодится где угодно, но не здесь. В вашем роду нет таких особенностей. И мистер Тобиас Снейп, насколько мне удалось узнать, человек вполне обыкновенный, нормальный, как говорят современные маглы. Если бы я не опасался вас оскорбить, я употребил бы слово «заурядный». — Не опасайтесь, — было непонятно, относится ли презрение в голосе Эйлин к Тобиасу Снейпу или к Дамблдору. — Так я прав? — тихо спросил Дамблдор. — Отец Северуса не он? Ответом ему был яростный взгляд. — Эйлин, я попросил прощения в самом начале нашего разговора. И никогда не затеял бы его, если бы не беспокойство о Северусе. Шляпа отправила его в Слизерин, а вы знаете, как там относятся к полукровкам. Прибавьте к этому характер и способности мальчика, и что мы получим?.. — Я не знаю, кто его отец. Выговорив это, Эйлин заставила себя взглянуть в лицо директору. Редкое зрелище: Альбус Дамблдор растерян и не находит, что сказать. — Вы не так поняли, профессор Дамблдор. Я знаю, кто... (К щекам прилила кровь, пока доктор колдомедицины подбирала синоним, который не оскорбил бы старые уши директора Хогвартса.) Я знаю, кто сделал меня матерью. Но я представления не имею, кто он такой, откуда взялся и где он сейчас. 1959 Эйлин проснулась среди ночи оттого, что ее знобило, хотя накануне вечером Местраль как следует истопил камин, а все окна уже несколько месяцев как заклеены на зиму. Девушка поплотнее закуталась в свой конец одеяла, зажав его складку между коленями, и подалась назад, чтобы упереться спиной в горячую грудь возлюбленного. Стук его сердца — в нем было что-то неправильное, оно как будто билось не там, где положено... — Что-то случилось, Эйлин? — спросил Местраль так, будто бы и не спал вовсе. — Ничего, просто мерзну. Спи дальше. Он обнял Эйлин, перекинув руку через ее плечо. Движение было свободным, но вдруг он напрягся и переместил кисть руки с груди на лоб девушки. — У тебя жар, — сказал он и тут же поднялся с постели и включил лампу. «Ну вот. Простуда. Придется выходить на смену в маске». — Ты спи дальше, я сейчас, только приму аспирин, — Эйлин встала и собралась в другую комнату, чтобы незаметно достать волшебную палочку и наложить на себя противопростудное заклятье, но Местраль уже приблизился к ней и стал водить вдоль ее тела маленькой черной коробочкой. Подарок старых друзей, сувенир на удачу, как он говорил. — Что ты творишь? — Аспирин здесь не повредит, но и не поможет, — сказал он вместо ответа. — Твой гормональный фон смещен в сторону секреции прогестерона. Я не уверен, может, это и нормально, — у меня мало опыта, а может, сканер ошибается. — С чего ты взял? Какой такой сканер? — Неважно. Сейчас я проверю его. А ты лучше и вправду выпей аспирин и ложись спать. Местраль прикоснулся губами ко лбу Эйлин и ушел в соседнюю комнату, где зажег оранжевый электрический свет, и склонился над столом, разбирая свою странную коробочку. Как и многие колдомедики, Эйлин кое-что смыслила в магловской медицине, и слово «прогестерон» заставило ее насторожиться, достать из сумки палочку и скрыться в туалете. Не слишком сложное, но почти забытое движение, произнесенные шепотом латинские слова — и результат. В темноте зарождаются маленькие красные искорки, их становится все больше, они кружатся в воздухе, вытягиваясь и складываясь в большие готические буквы «Congratulations!» В спальню девушка вернулась на нетвердых ногах. Легла и спрятала в подушку счастливую улыбку. Местраль все возился со своей игрушкой. «Скажу ему об этом завтра». Но наутро все оказалось не так радужно. Настало время вспомнить о существовании холодного монохромного внешнего мира, в котором есть больница, где надо дежурить, снег, который будет сыпаться за шиворот с веток деревьев, дом и родители, ожидающие дочь с подробным отчетом о ее личной жизни. Если не сейчас, то позже ей придется рассказать им о том, что у них родится внук, отец которого — о ужас! — магл. Будет скандал. Мать заплачет, отец кинется утешать ее, а на дочь отныне станет глядеть с плохо скрываемым презрением. Каждая из пяти тетушек, в свою очередь, сочтет долгом напомнить юной леди о том, что ее слова и поступки убивают мать, а каждый из пяти дядюшек будет с тихой укоризной смотреть на нее, качая головой или вставляя едкие словечки. И все бы ничего, только вот Эйлин до смерти любит этих людей. Каждый из них по-своему прекрасен. В этой большой семье есть литераторы, философы, кулинары, интересные собеседники, даже профессора и магистры, и все, в общем, хорошие люди, без которых уже невозможно представить жизнь. Все они любят «нашу Эйлин» — и люто ненавидят маглов. Этих ограниченных, развратных существ, которые настолько тупы, что неспособны освоить даже простейшие заклятья и заменяют их своими странными штуковинами. Сама природа метит их, не открывая им своих настоящих чудес – пикси, фей, призраков, они довольствуются суррогатами, которые сами же и придумали. Их предания не имеют ничего общего с реальностью, их тела слабы и недолговечны, а мозг мал, как грецкий орех. Конечно, Принсы никогда не были заодно с теми радикалами, что стоят за порабощение неволшебников. Маглы имеют право жить, как им угодно. «Только чтобы я их не видел», — желчно усмехался дядя Галахад, занимавший высокий пост в Министерстве. Никто из семьи Принс не потерпел бы, чтобы кто-то, подобный этим созданиям, увивался за их родственницей, прикасался бы к чистокровной волшебнице руками, никогда не державшими палочки. Эйлин, дипломированный целитель, могла сколько угодно говорить о том, что с медицинской точки зрения руки, мозг, а также и все остальные части тела у маглов точно такие же, как у волшебников, но в ответ получала лишь снисходительное хмыканье. А когда она сообщила дяде Галахаду, просто как научный факт, что с наследственностью у маглов дело обстоит гораздо лучше, чем у некоторых чистокровных волшебников, потребовались усилия всех женщин семьи, чтобы он согласился принять ее извинения... Под такие невеселые мысли Эйлин выпила свой утренний кофе и собралась на работу. Вдобавок у нее, кажется, начинала кружиться голова, что вовсе не добавляло уверенности в себе. — Что-то не так, Эйлин? — спросил наконец Местраль, — Ты плохо себя чувствуешь? Она тяжело вздохнула. — Все хорошо, но… Я тут подумала о том, как моя семья может отнестись к нашей связи. — Они уже выбрали тебе жениха? Статут о секретности, с ужасом вспомнила Эйлин. Маглам нельзя говорить о нас. Даже отцу моего ребенка? Не помню, а может быть, никогда и не знала. Терпеть не могла лекции по основам магического законодательства. Нет, конечно, никому нельзя, маглы не должны ничего знать, это точно. Надо придумать что-то такое, чтобы он понял и поверил. Да, насчет выбора моей семьи, это подойдет... — Ну, почти. Мой род… — Эйлин тщательно подбирала слова. — ...Довольно древний и благородный. Родители всегда очень жестко отбирали тех, с кем свяжут свою жизнь их потомки. Новые члены семьи должны быть из не менее благородного рода. А ты… — Мерлин, как же было невозможно стыдно говорить такое любимому человеку! Пришлось зажмуриться и впиться ногтями в ладони. — Твое прошлое слишком туманное, чтобы ты понравился им. Ты же не такой, как мы. Превозмогая себя, Эйлин украдкой, из-под челки взглянула на лицо Местраля. Оно было совершенно непроницаемым. — Понял, — наконец, произнес он. Девушка сжалась, ожидая скандала или, вероятнее всего, обидных, хлестких слов, сказанных убийственно холодным тоном. Но ничего такого не последовало. — Я уважаю уклад твоей семьи. У нас схожие порядки. Если ты решишь избавиться от меня, я пойму. «Так, не отвлекайся, Эйлин Принс, сделай над собой усилие и прими верное решение!» Будь это другая девушка, она бы не задумываясь бросила семью и махнула бы с Местралем хоть на край света, забыв родителей, которые будто бы предали, не поняли... Но только не Эйлин. — Уходи. Я не хочу больше видеть тебя. То есть хочу, очень, но не должна. Поэтому прошу тебя: исчезни! Уходи туда, где мы никогда не сможем встретиться, и не смей связываться со мной. И прошу, не оставляй мне своего телефона или адреса! Я не хочу общаться с тобой, так облегчи мне задачу, не соблазняй возможностью! Я не такая сильная, как ты. Поэтому просто исчезни из моей жизни, умоляю… Не в силах поднять глаз, Эйлин обхватила себя за локти, чтобы успокоить напряженную дрожь и занять руки, которые так и тянулись обнять стоящего перед ней человека. Но он все понял. Волна облегчения и благодарности захлестнула девушку, стоило Местралю заговорить. — Достойный поступок. Я буду с уважением вспоминать тебя до конца своей жизни, а в знак уважения я оставляю тебе этот дом и свою заработную плату за этот месяц. Я договорюсь на заводе, напишу доверенность, ты сможешь прийти и забрать ее в любое время. К сожалению, это все, что я могу для тебя сделать. Теперь иди на работу, а когда вечером вернешься сюда, я уже буду далеко. Благодарю тебя за все, что было. Живи долго и процветай. Он поднял раскрытую ладонь, соединив вместе по два пальца, указательный со средним, а мизинец с безымянным. В ответ на этот странный благословляющий жест Эйлин выпрямилась, опустила руки, взглянула прямо в черные бесстрастные глаза… И тут же отвела взгляд, развернулась на каблуках и выбежала на улицу. Полпути до больницы она проделала бегом, задыхаясь в холодном воздухе, пока не выбилась из сил и не перешла на шаг. Тогда в ее голову стали возвращаться мысли. Она постепенно осознала, что через несколько часов придет в совершенно пустой дом, и некому будет встретить ее, помочь в приготовлении ужина. Никогда больше ей не придется угадывать легкие тени эмоций на красивом, спокойном лице, которое только на первый взгляд ничего не выражает, никогда больше не получится дотронуться кончиками пальцев до заостренных ушей. Они у него, как на рисунках к магловским стихам про «дивный лесной народ». И такие же брови, взведенные к вискам, и странный цвет кожи, словно, где бы он ни находился, на лицо падал отсвет зеленых листьев. Эйлин отлично знала, что маглы заблуждались или фантазировали, не видя настоящего волшебства, пробавлялись выдумками: такого народа никогда не существовало. Но Местраль был. А теперь его больше нет. И виновата в этом только она одна, больше никто! Взвыть бы!.. «Но разве я поступила неправильно? Правильно, даже он сказал... Почему же тогда так паршиво?» Стоит ли говорить, что рабочий день прошел отвратительно? А вечером Эйлин так и не решилась вернуться в пустой дом, где уже несколько недель жила с Местралем. В доме Принсов ее встретили радостно. В смысле, радостнее, чем обычно. — Вернулась, наконец-то, — беззлобно ворчала мать, ставя чайник на плиту, — Личная жизнь — оно, конечно, прекрасно, но и о родных забывать не стоит. — Я и не забываю, мам. Я навещала вас на прошлой неделе. И, наверное, поживу еще немного с вами… — А что случилось? Кавалер в командировку уехал по делам своим инженерским? Или бросил тебя совсем? С твоим-то характером что еще с тобой делать? Сейчас бы отшутиться, но тогда придется таскать на себе эту утомительную тайну еще какое-то время. Уж лучше разделаться с этим быстро, как будто отдираешь пластырь или ныряешь в прорубь. — Нет, это я его бросила. Но он оставил мне дом в Спиннерз-Энд. Я понесла от него, но мы поссорились, и я прогнала его, потому что лучше буду растить ребенка одна, чем с ним. Глаза матери расширились. — Ты дурочка у меня, да? — тихо сказала она, распаляя себя, — Совсем умом тронулась? Вот положат тебя в твою же больницу — будешь знать, как гонять отцов своих детей! Лучше плохая семья, чем никакой, уясни себе это. Разногласия бывают у всех и никто в этом не виноват, а в том, что мать родила ребенка неизвестно от кого, виновата мать, и все об этом знают! Ты не имеешь право подвергать такому риску свою репутацию! Ну, плевать тебе на себя, так хотя бы обо мне подумай! Каково твоей старушке-матери будет слышать за спиной перешептывания о том, что ее дочь — гулящая девушка? Каково, а?! — Но мама, а если он был магл? — Мерлиновы панталоны, Эйлин, да хоть домовый эльф, лишь бы приличный человек был! Этот, видишь, ничего, раз дом тебе оставил. Тоже, конечно, не ахти: в Слизерине вашему дитятку делать будет нечего. Но, говорят, даже маглы бывают любящими отцами. Так что беги, мирись со своим несчастным, пока не поздно. Куртку надень! Но Эйлин уже не слышала. «Дура! Контуженая! Когда уже научишься думать головой?! Ну вот кто тебе не давал сначала посоветоваться с родителями, а потом говорить Местралю о своем решении?! А теперь уже может быть поздно! Мерлин, только бы не было поздно!» Эйлин ворвалась в дом, щелкнула магловским выключателем и выкрикнула имя Местраля. Медленно, уже не надеясь, она обошла все комнаты, потом поднялась наверх. Его не было. Наутро Эйлин одолела тяжелейшая простуда, и еще три дня она лежала дома под бдительным присмотром мамы и тетушек. Нос и горло благополучно прошли, но мигрени, головокружения и утренняя тошнота никуда не исчезли. Несмотря на это, девушка собрала все свои вещи и окончательно переехала в дом Местраля в Спиннерз-Энд, чтобы родители думали, что все идет хорошо. А жених найдется. Неважно, кто — все равно он не будет таким же, как эльф, которого она прогнала. Несмотря на отвратительное самочувствие, Эйлин продолжала ходить на работу — деньги ей теперь были необходимы. Через неделю пришел какой-то человек с документами на владение домом. Как только Эйлин поняла, что он в самом деле не знает, где найти Местраля, она перестала его слушать. А зря. Оказалось, что быть хозяйкой магловского дома — непростое дело. Чтобы было светло и тепло, надо покупать электричество и уголь, а чтобы готовить на плите, надо вносить плату за газ — ту опасную субстанцию, которая горит в конфорках. Надо платить налоги — один «муниципальный», значит, магловскому городу, но еще есть и другие, за «обслуживание» и «страховой взнос». Деньги маглы брали охотно, снисходительно подсказывали молодой особе нужный порядок действий. Только деньги, конечно, требовались магловские — фунты, шиллинги, кроны и еще какие-то, Эйлин даже не пыталась запомнить, как они соотносятся между собой. Курс галеона к фунту стерлингов был выгодный, жалованья целителя вполне хватило бы, но гринготтский гоблин окатил ее таким презрением («Ф-фунты, леди? Волшебнице нужны БУМАЖНЫЕ ФУНТЫ?»), что она выбежала из банка едва не плача и только на улице поняла, что обменяла недостаточно. Вернуться к ехидному гоблину показалось немыслимым унижением, и она решилась пойти на завод, где работал Местраль, забрать его последнюю зарплату. Все небольшое здание от крыши до подвала оказалось заполнено вонючими химическими дымами. Так никогда не чадили даже самые забористые зелья в подземельях Слагхорна. Как тут вообще можно работать? Эйлин медленно, чтобы не потерять сознание, двинулась вдоль стены к железной лестнице, надеясь, что та приведет ее куда надо, когда ее чуть не сбил с ног пробегающий мимо рабочий. — Куда прешь, осел? — сердито спросил он, оборачиваясь, чтобы проучить неловкого коллегу. — О, деваха! А что это мы делаем в такой дыре? — Мне нужно к бухгалтеру, — задыхаясь, произнесла Эйлин заковыристое магловское словечко. — Забрать зарплату мужа. — Понимаю его, — усмехнулся рабочий. — Такой крошке и три зарплаты отдать не жалко. Пойдем, провожу тебя. Кстати, я Тобиас. — Эйлин... Новый знакомый подхватил девушку под руку и повел в сторону, противоположную железной лестнице. По дороге он рассказывал всякую чепуху хрипловатым прокуренным голосом — о том, какой гад этот бухгалтер и как важно трудящемуся человеку знать свои права. — Хочешь, провожу тебя до дома, когда ты закончишь свои грязные денежные делишки, э? — предложил он, — Меня все равно скоро уволят, а ты выглядишь так, будто вот-вот рухнешь в обморок. Эйлин кивнула. У нее не было сил объяснять отказ, да может быть, она и правда нуждалась в провожатом. Мало ли что может случиться, если ты потеряешь сознание посреди улицы, и тебя никто не подберет. Или, еще хуже, подберет кто-нибудь не тот. Бухгалтер, как ни странно, сразу отдал деньги. А за дверью его кабинета Эйлин уже ждал Тобиас. — Ну че, двинули? — уточнил он, почти что галантно подставляя локоть. — Муж не заругает, если придешь со мной? По пути он успел рассказать всю свою жизнь — как был сыном рыбака, с детства работал, чтобы прокормить семью, а в школе пинал балду, как потом скакал с работы на работу так быстро, что однажды за полгода не получил ни одной зарплаты, однако все равно не унывал, и что все местные девчонки знают имя Тобиаса Снейпа. Видно было, что он хочет выглядеть в глазах Эйлин классным парнем, но ей было все равно, лишь бы поскорее добраться домой. — Ого, вот это замок! — протянул пораженный до глубины души Тобиас, когда они остановились перед домом в Спиннерз-Энд., — Я бы не отказался снимать в таком чердак, если бы у меня были деньги. Где ты работаешь? — Я врач, — тихо сказала Эйлин, не заметив, как новый знакомый входит в дом вместе с ней. — Фигасе вы, врачи, гребете! Устроишь меня к вам на работу по блату, а? Девушка пропустила деловое предложение мимо ушей и направилась в кухню. Тобиас проскользнул за ней. — Крошка, ты выглядишь печально, — заметил он, — Это ж насколько надо быть в дерьме, чтобы впускать в свой дом оборванца вроде меня! Но спасибо. «Действительно, нехорошо как-то, — думала Эйлин, — И дом не мой. Надо бы его прогнать… А смысл? Пусть сидит. Может, сам исчезнет…» Однако Тобиас не исчез. Напротив, он достал из подкладки своей драной куртки флягу и разлил по чашкам ее содержимое (судя по запаху, сивушное масло). Эйлин морщилась, но пила, позабыв про беременность, а потом слово за слово — и рассказала своему новому знакомому о событиях последних дней. Почти обо всех. — М-да, ну ты и дуреха, крошка, — сказал он, и Эйлин мысленно с ним согласилась, — Ну ничего, все у тебя наладится. У хороших людей всегда все хорошо потом оказывается. А я вот плохой человек, пропащий. Но, если хочешь, буду твоим мужем. Какая-то детская простота и искреннее сочувствие в этом голосе подкупили Эйлин, и она теперь чувствовала себя спокойно. Шуточный тон, отсутствие напора... Будто бы он не всерьез предлагает и не обидится, если ему отказать. Они не расстались, Тобиас стал приходить в гости по выходным, рассказывал о своей новой работе (с завода его все-таки уволили) и о всякой ерунде и постепенно втерся в доверие к Эйлин. Хотел ли он получить ее дом или действительно «проникся к ней», как он выражался, — не знал, вероятно, даже он сам. Возможно, того и другого понемногу. Он был по-своему неплохим человеком, честное слово. Но, как бы то ни было, через одиннадцать месяцев после их знакомства в родильном отделении больницы Св. Мунго бледного остроухого младенца с черным пушком на круглой головке записали под именем Северус Тобиас Снейп. Одиннадцать месяцев, урожденная Принс, никакой ошибки. Одиннадцать ужасных месяцев. Такого «утреннего недомогания» (фактически — круглосуточного) еще не было в анналах британской колдомедицины. «Магловский плод, моя милая, чего вы хотели?» — «Ну и ядовитый же будет малый!..» Но Тобиас ни тогда, ни даже потом не усомнился, что отец — он. И магловский дом она не продала. Ни тогда, ни потом. Может, никто бы и не купил его в этой дыре, тем более после закрытия завода. Но она не хотела продавать дом, ожидая чего-то, в чем не призналась бы даже себе. 1971 — Заостренные уши, зеленовато-оливковый оттенок кожи, сердце смещено вправо, — несколько растерянно подвел итог профессор Дамблдор. — Брови подняты к вискам, волосы темные. Отсутствие видимых магических способностей. Высокий интеллект, преклонение перед логикой, привычка скрывать чувства, весьма необычное понимание долга и обязательств... хорошо, это, в конце концов, может быть индивидуальными особенностями. Признаюсь, Эйлин, я в тупике. Ни один трактат, посвященный волшебным народам, не повествует ни о чем подобном. «Я знаю, сэр. У меня было много времени, чтобы изучить литературу». — И что вы намерены предпринять? — спросила она, стараясь контролировать голос. — Мне придется забрать Северуса? — Ну что вы! — Дамблдор всплеснул рукавами мантии. — Если бы мы отчисляли всех необычных учеников, мы остались бы в пустом замке. Все же Хогвартс — это школа волшебников и ведьм, а не секретарей и счетоводов. А Северус, даже с добавлением всего, что я имел честь услышать от вас, — не самый необычный ученик на моей памяти. Скажу больше: он не самый необычный ученик на своем курсе. — А кто же самый необычный? — не удержалась Эйлин. — Он не слизеринец, — коротко ответил директор. — Дорогая Эйлин, я решился вас беспокоить только потому, что надеялся, как бы это выразиться, подкрепить репутацию мальчика в Слизерине. «И разрушить мою репутацию. Спасибо, профессор». — Но в данной ситуации могу вам обещать только одно. Я постараюсь за ним приглядывать. 1981 Когда Северус открыл глаза, за окном был белый день. Он полежал немного, глядя на потолочную балку. Я дома, в Спиннерз-Энд. Темный Лорд сгинул. Лили... нельзя об этом думать. Я дал клятву Дамблдору. И, да, вчера мама познакомила меня с моим настоящим отцом. Снизу доносились шаги — медленнее и тяжелее маминых, да к тому же она должна быть в Мунго. Так что, он все еще здесь? Мерлиновы подштанники, есть только один способ это проверить. Он был в кухне. Точно такой, как примерещился вчера, — высокий, бледный, с челкой как у Пола Маккартни и ушами домового эльфа. Да еще и хозяйничает — завладел разделочной доской и режет бекон. — Северус. Будешь яичницу с беконом? — Это рыбный нож. — Рыбный? Извини. Но ведь он был вымыт? Северус только вздохнул. — Ты разбираешься в нашей кулинарии? — Было время научиться, в особенности приготовлению яичницы. В Карбон-Крик это был наиболее распространенный завтрак, конечно, для тех, у кого хватало денег. Жители Вулкана по преимуществу вегетарианцы, но на Земле я привык к вашей пище. — Спасибо. Но чай я, с твоего позволения, заварю сам. — Думаешь, отравлю или не справлюсь? Северус проигнорировал вопрос, поставил чайник на огонь, оттеснив отца от плиты, и потянулся к полке с травами. Тот снял сковородку с огня и аккуратно счистил всю яичницу на одну тарелку. — Ты спал очень долго, я уже успел позавтракать, — пояснил он. Залив сбор кипятком, Северус переместился за стол и приготовился есть, но чуть не подавился, когда Местраль сел напротив и стал гипнотизировать его взглядом. Даже в исполнении мамы, уговорившей его попробовать ее блинчики, это отбивало аппетит, а уж теперь... — Так о чем ты хотел поговорить? — спросил Северус, ковыряя вилкой завтрак. — Я хотел бы узнать, чем могу тебе помочь. Я в долгу перед тобой, сын, — прозвучало это совсем не сентиментально, констатацией факта. — Мои возможности не так малы, как могли бы быть. Командование смягчилось, когда выяснило обстоятельства моего проступка. То, что ты и твоя мать принадлежите к замкнутому сообществу, о котором не знает большинство людей на планете, уменьшает вред, который я мог нанести. Я получил разрешение пользоваться сканером и личным оружием, а также поддерживать связь с кораблем. Если у тебя есть проблемы, которые я мог бы решить, не нарушая ваших законов и всеобщих этических императивов, — позволь мне это сделать. Северус задумался, но ненадолго. — В нашем, как вы выражаетесь, «замкнутом сообществе» сейчас плохие времена, и единственная помощь, которая мне нужна, — чтобы ты взял мою мать и скрылся вместе с ней куда-нибудь на континент. В Америку, Сибирь, Океанию, да хоть к вашему командованию, лишь бы там было хорошо и безопасно. Идет? Местраль не поднимал глаз от своей чашки. Лицо его приняло странный зеленоватый оттенок. — Ты думаешь, она согласится уехать со мной? О Мерлин! Так мог бы спросить своего товарища неотесанный четверокурсник, задумавший пригласить первую красавицу на осенний бал. Согласится ли?.. Может, мама и не была красавицей в молодости, зато она мало изменилась с возрастом, чего не скажешь о некоторых двоюродных тетушках Северуса. И одно он знал точно: если бы Местраль был маме неприятен, она не познакомила бы его с сыном. Да еще это местоимение «мы», промелькнувшее в ее речи... — Будет прекрасно, если она согласится. — Насколько я понял, — медленно проговорил Местраль, — никто у вас не считает эти времена плохими. Наоборот, все ликуют по поводу исчезновения того, чье имя не называют. У тебя другая информация? Или плохие времена касаются только тебя? Северус понял, что его поймали, и стал лихорадочно соображать, как ему теперь выпутаться. Отказ отвечать разбудит еще более сильный интерес. — Можно сформулировать и так. Обстоятельства, постигшие меня, не способствовали тому, чтобы разделить позицию большинства. Отец нахмурился. — Ты связался с плохими парнями? Оказался не на той стороне? Против воли Северус усмехнулся. Этот дурацкий сленг — и мгновенное попадание в яблочко. — «С плохими парнями» — в высшей степени точное описание, хотя и слабоватое. И главный плохой еще не побежден, что бы ни говорили по радио. Он вернется. Но теперь я работаю на хорошего парня. Правда, в этом нет моей заслуги. «Не думать о Лили». — Не хочешь рассказывать? — голос отца прозвучал неожиданно мягко. — Если вы не отрицаете слияния разумов, может быть, позволишь тебя прочесть? — Только попробуй! — мгновенно ощетинился Северус, но решил не сразу ругаться с человеком, который может ему помочь. Если мама уедет с ним туда, где ни в каком самом скверном случае Пожиратели ее не найдут, — ради этого стоит побыть милым. — Лучше уж я сам, если тебе так надо. Хотя не могу понять, зачем. Судя по тому, что ты рассказывал о вашей расе, праздное любопытство вам чуждо. Для того, чтобы увезти мою мать куда подальше, много знать не обязательно. — Я хотел бы узнать, к чему ты себя готовишь. Что может случиться с тобой, когда я увезу Эйлин. И не могу ли я помочь тебе, взяв на себя часть твоих обязательств или освободив тебя от них. — От таких обязательств нельзя освободиться, — покачал головой Северус, — Если ты осведомлен о наших обычаях, то наверняка знаешь, что такое клятва и что бывает, если ее нарушить. Даже если тот, ради кого ты пошел на это, уже не узнает. Я предал женщину, которую любил, и поклялся, что сделаю все для того, кто спасет ее. Он не спас. Но слово есть слово. Против ожидания, ему стало легче, когда он сказал это вслух. Возможно, потому, что в глазах отца не было ни ужаса, ни оскорбительного сочувствия. Он смотрел грустно, но и внимательно. Будто перед ним была задача, которую надо решить. — Предал, а потом попытался купить ее спасение?.. Думаю, не ошибусь, если предположу, что ты сделал это невольно. По неведению, из-за обиды, сказал лишнее. Подобное часто происходит, когда эмоции берут верх. Гнев и ревность, я прав? — Досадная ошибка, — процедил Северус, — Ты уж конечно вел бы себя правильно. Твое воспитание позволило бы как ни в чем не бывало жить и учиться дальше, спокойно здороваясь в коридорах с тем самовлюбленным кретином, которого она предпочла тебе, и терпеть от него оскорбления. — Это было бы тяжело и вулканцу, — спокойно признал отец. — Но мы воспринимаем подобные ситуации иначе. Вы, люди... извини, если мое сравнение тебя заденет... вы все похожи в этом на представителей ваших коренных народов. Из тех, кто считают высшей доблестью воина умение терпеть боль. Например, жители вашего африканского континента протыкают себе щеки шипами растений и не желают ни наркоза, ни косметических операций. Для них шип — и лучшее украшение, и символ доблести. Как для обитателей Европы — несчастная любовь. Вас можно уговорить, что зависть или гнев — это плохо, но только не любовь! Мы, вулканцы, не ходим с шипами в щеке. — Именно это делает вас таким шилом в заднице, или какая-то другая не менее замечательная особенность вашей чудесной расы? Думаешь, раз ты смог в свое время окрутить мою мать, значит, имеешь право теперь поучать меня? Что же тогда тебе не сиделось на своем Вулкане, а вздумалось вдруг отведать наших дикарских, глупых чувств? Или ты сохранил свое спокойствие и холод и с их высоты смотришь на всех нас? В таком случае я сочувствую маме. — Ты не понял, — Местраль, кажется, решил игнорировать и тон, и смысл его слов. — Нам знакомы любовь и горе. Но вулканец не позволяет себе превратиться в комок кричащей плоти. И ты не должен, если хочешь выжить и выполнить свои обязательства. Много времени тебе потребуется? — Неизвестно. Годы в любом случае. — В таком состоянии ты не протянешь и полугода. Тебя убьет если не очередная оплошность, то сердечный приступ. Возможность умопомешательства я бы исключил, ты слишком похож на нас, но состояние сердечно-сосудистой и вегетативной нервной системы у тебя ниже всякой критики. Твои препараты не помогут, ты и так их принимаешь в сублетальных дозах. Позволь мне научить тебя, что нужно делать. — Послушай, я благодарен за твое желание помочь мне избавиться от страданий, но ты неправ. Это — наказание, которое я заслужил, и позволь мне понести его, как должно. Просто сделай так, чтобы я протянул еще семнадцать лет, но больше ничего во мне не трогай, договорились? Отец печально посмотрел на него. — Как это по-человечески: не мучается, стало быть, не любит. Я никогда не посмел бы тронуть твою любовь. Не избавляйся от страданий. Неси их с достоинством. Такой вариант для тебя приемлем? — Более чем, — прошипел Северус. Его задевало то, как снисходительно и утилитарно Местраль говорил о его чувствах, будто договаривался с ребенком. — Когда начнем? — Лучше всего немедленно. Полагаю, у нас мало времени. Один личный вопрос: верно ли я понял, что в уплату своего долга ты станешь кем-то вроде нарка... то есть двойного агента? — Да, когда придет время... Но если об этом узнает мать, я тебя отравлю! Понял? Только попробуй трепаться о моих делах! — Я ничего ей не скажу, — просто сказал Местраль. — И не позволю ей узнать иным способом, насколько это будет зависеть от меня. Но я спросил не без причины. Роль двойного агента тяжела для представителей вашей расы. Вы болезненно зависимы от чужого мнения... не спеши возражать, я сейчас высказал не мое мнение, а привел результат исследований. Тут нет ничего постыдного. Но всех вас растят в убеждении, что окружающие должны вас любить, а если это не так, значит, жизнь не удалась. Вы с младенчества привыкаете делать гримасы, которые называете улыбками, и постоянно выискиваете ответную мимику. И страдаете, если собеседник вам в этом отказывает, воспринимаете это как выражение презрения. Северус чувствовал, что отец прав, и это было на редкость противное ощущение. Но по силам ли ему отказаться от того, на чем взрастило его общество? А почему бы и нет? Кому, если не ему? В конце концов, что это общество сделало для Северуса хорошего? Когда ему помогали эти улыбки? — А вы — нет. Понял. Что ж, пожалуй, вы счастливая раса. — Прости, я не имел в виду, что ТЫ все время улыбаешься людям. (Кажется, или он сам едва заметно улыбнулся?) Я готов поставить ваш золотой галеон против магловской бумажки, что ты улыбаешься редко, а посторонним людям, в качестве аванса — никогда. Ты наполовину вулканец. Наверняка тебя считают высокомерным, заносчивым. Приходилось такое слышать? Северус согласно кивнул, но поспешил прервать рассуждения Местраля: уже достаточно, он все понял и готов к изменениям. — Считай, что я уже восхитился твоими познаниями в моей психологии, а теперь скажи что-нибудь, чего я не знаю. Ты говорил, у нас мало времени. — Мало времени на объяснения. Я расскажу тебе, как мы делаем это, оставлю литературу на вашем языке. Дальше пойдешь сам, и я не хотел сказать, что это будет быстро. Но сначала еще одно. Считай, что это просьба к тебе от моего народа. Ты можешь отказаться, но скажу откровенно: я не могу спрогнозировать последствия. — Еще раз: я благодарен тебе за то, что ты мне поможешь, — холодно сказал Северус, — Но это не значит, что я буду давать обещания, не вникая в их суть. Если эти «последствия» не повлияют на мою дееспособность, я их не боюсь, но думаю, что я имею право знать, чего именно ты от меня хочешь и зачем. — Разумеется. — Местраль положил перед ним нечто маленькое, похожее на зеркальную ртутную каплю, но с двумя тонкими усиками — такие получаются, когда растягиваешь нагретую в огне стеклянную палочку. — Автоматический стартер переноса, его обычно имплантируют в плечо с внутренней стороны. Часть его квантовых структур скоррелирована с транспортером на нашем корабле. Это значит, что носитель может перенестись туда в любую секунду, для этого нужно лишь мысленно воспроизвести кодовое слово. — А если я не захочу этого делать? — Тогда имплантат сработает в момент твоей смерти, — сурово сказал отец. — Нельзя допустить, чтобы твое тело осматривали врачи, ваши или магловские. Это единственная наша просьба. — Логично. Ну а если рядом будут другие люди? Что они увидят, когда я умру? Мой труп растворится в воздухе? — Что-то вроде того. Незначительное свечение и затем пустота. Одежда и мелкие вещи, которые будут с тобой, тоже исчезнут. Северус помолчал, обдумывая услышанное. Потом неожиданно ухмыльнулся. — Понятно. Мое тело поднимется к вам на станцию, вы там устроите анатомический театр, кучу исследований, а когда я начну протухать, сделаете из меня мумию и поместите в какой-нибудь ваш музей как уникальный экспонат, единственного потомка человека и вулканца. И десятки стриженных под «Битлз» гоблинов будут смотреть на меня каждый день еще долгие годы. Веселенькая перспектива... Зато какие будут рожи у тех, на чьих руках я умру! Они решат, что видят новое вознесение святого Мунго. В самом деле, почему бы и нет? Это будет... оригинально. Я согласен. Местраль издал непонятный звук, похожий на стон. — Благая вечность. К некоторым видам человеческого юмора я не привыкну, вероятно, никогда. Но суть ты изложил верно. Если согласен, давай руку, и закончим с этим. Северус сбросил мантию на спинку стула, расстегнул и закатал рукав рубахи, поднял локоть вверх. Будет компания Черной Метке... Вытянув шею, он не сводил глаз с пальцев отца, но так и не понял, как эта зеркальная капля вползла в него. Только что была снаружи, усик покалывал кожу игольным острием, — и вот ее уже нет, и под пальцами бугорок величиной с вишневую косточку. — Одевайся, а я пока зажгу свечу. — По-моему, еще светло. — Это нужно для медитации. Взгляду необходимо на чем-то задержаться, чтобы не блуждать по сторонам, небольшое пламя подходит лучше всего. Я буду читать, а ты слушай. Свеча была слишком толстой для маминого подсвечника, но в остальном вполне обычной. Протерев тряпкой стол, Местраль раскрыл магловскую тетрадь в клеенчатой обложке, исписанную мелким угловатым почерком. — Это мой перевод. Я оставлю ее тебе. Просто слушай. — «Ничто не имеет значения, кроме двух вещей: как ты понимаешь свой долг и как исполняешь его. Если твой разум не оспаривает твою правоту, ничто более не важно. Прошлое уйдет, боль уйдет, останутся лишь долг и честь...» Долг и честь. Ничего особенного не было в этих словах, но в душе Северуса что-то дрогнуло, будто он услышал давно ожидаемый пароль. Не так высоко и прекрасно, как «добро и любовь» Дамблдора, но впервые за много дней он ощутил, что может на что-то опереться. Голос отца уверенно говорил, что у него, вот такого, еще осталась честь. 1997 ...Вольдеморт взмахнул Бузинной палочкой. Голова и плечи Снейпа оказались внутри сверкающей сферы. — Убей! Раздался страшный крик. Гарри видел, как последняя краска сбежала с лица Снейпа, как расширились его глаза, как зубы змеи вонзились ему в шею, как он судорожно рванулся, пытаясь сбросить шар, как подогнулись его колени и он опустился на пол. — Жаль, — холодно сказал Вольдеморт. Блестящий шар взмыл вверх, оторвавшись от Снейпа, тот повалился на пол; из раны на шее хлестала кровь. Вольдеморт вышел из комнаты, не оглянувшись, и змея в своем шаре поплыла по воздуху вслед за ним. Гарри собрал все свое мужество и заставил себя войти в хижину. Приближаясь к умирающему, он сам не знал, зачем делает это. Он сам не знал, что чувствует, глядя на белое как полотно лицо Снейпа и его пальцы, пытающиеся зажать кровавую рану на шее. Гарри снял мантию-невидимку и смотрел сверху вниз на ненавистного ему человека. Расширенные черные глаза остановились на Гарри, и он попытался что-то сказать. Гарри нагнулся к нему. Снейп схватил его за край одежды и притянул ближе. Из его горла вырвался страшный булькающий звук: — Собери... собери... Серебристо-голубое вещество, не газ и не жидкость, хлынуло изо рта, ушей и глаз Снейпа. Гарри понял, что это такое. Гермиона вложила в его дрожащую руку флакон. Мановением палочки Гарри направил серебристое вещество в его горлышко. Когда флакон наполнился до краев, а в жилах Снейпа не осталось, похоже, ни капли крови, его судорожная хватка ослабела. — Взгляни… на… меня... — прошептал он. Зеленые глаза встретились с черными, но мгновение спустя в глубине черных что-то погасло. Рука, державшая одежду Гарри, упала на пол. ...Отгремел голос Вольдеморта. Затихли еле слышные шаги в подземном ходе. В хижине было темно, тело на полу казалось кучей тряпья. Некому было увидеть, как его очертания вспыхнули мириадом серебряных искр. Сверкающее облако подержалось несколько мгновений и угасло, но профессора зельеварения, убитого змеей Темного Лорда, больше не было. Земные дела Северуса Снейпа закончились. Очень далеко отсюда, дальше человеческих спутников, скрытый от человеческих телескопов, висел на стационарной орбите вулканский корабль — обод чудовищно огромного колеса. Двое врачей кинулись в транспортаторную, медотсек озарился белым светом, плавно отъехала в сторону крышка регенерационной камеры, в панике замигали разноцветные табло на панели диагноста, и чей-то голос, переполненный самыми непристойными эмоциями, прокричал, путая вулканские слова с земными: — Плюньте на норму, у него никогда не было вашей чертовой нормы, он же полукровка! Следите за сердцем и мозгом! ...Свет за сомкнутыми веками, легкий ток воздуха над лицом. Пахнет камфарой, спиртом, экстрактом мяты, к этой вони примешиваются еще какие-то лекарские запахи. В ушах гудит и щелкает, на шее и ключицах жесткая повязка. Легкие дышат, сердце стучит, хотя и с перебоями. Слабость такая, что тяжело формулировать мысли, сквозь завесу беспамятства пробивается боль. Воспоминаний никаких, только смутные чувства: горечь поражения и почему-то гордость. Ага, Снейп, ты в больничном крыле. Наверное, была дуэль? Кажется, да, была. Профессор Дамблдор опять будет читать нотации, мама — плакать. Но ведь Сохатому тоже досталось, верно? Или не Сохатому?.. Мерлин, ничего не помню. Северус открыл глаза и тут же зажмурился. То, что он успел увидеть, разрушило картину, которая едва начала складываться. Снова осторожно разлепил веки. Морок не исчез. Комната без окон, в которой он совершенно точно никогда не бывал, ни наяву, ни при легилеменции. Свет от потолка, будто от пасмурного неба, но более желтый. Множество вещей, назначения которых он не понимал. Впрочем, некоторые, особенно те, что крепились трубочками к нему самому, явно ассоциировались с магловской медициной. С высокоразвитой магловской медициной. Это они гудели и щелкали, а вовсе не кровь у него в ушах. Некоторые к тому же мигали огоньками, по перламутрово-серой пластинке бежали какие-то строчки, и, рассмотрев остроклювые знаки, он наконец понял и вспомнил. Отцовский имп, или как его там, сделал свое дело. Я на вулканском корабле. Удивительно: в последний год я совсем не думал о нем. Ни об отце, ни об импе. Сначала было опасно вспоминать, не хватало еще, чтобы Лорд об этом проведал. Потом — не до того. Значит, я умер там, на полу в хижине. Но почему я жив здесь? Отец этого не обещал. Звука открываемой двери он не расслышал, просто изменилось эхо, и поток воздуха стал сильнее. Легкие шаги где-то слева. Девушка, одетая в шерстяное трико и пояс с кармашками, — весьма откровенно даже по магловским меркам, — уставилась на бегущую строчку, хмуря вулканские брови, протянула руку к прибору и щелкнула какой-то пружиной. Повернулась к нему, подняла руку знакомым движением, что-то сказала — то ли «хорошо, что вы очнулись», то ли «вы еще уродливее, чем о вас говорят». По ее голосу и выражению лица можно было подумать, что Северус, пока лежал без памяти, оскорбил всех ее богов, но в больших раскосых глазах светилось некое иное чувство. Жалость, а может быть, девчоночье любопытство. — Спасибо, — произнес Северус одно из пяти известных ему вулканских слов, надеясь, что оно подойдет к любому случаю. — Местраль? Девушка вгляделась в его лицо внимательнее, повторила имя отца. Ни кивка, ни отрицательного покачивания головой, — снова отсалютовала ему и заторопилась к двери. Вероятно, к двери. Пошевелить головой или приподняться не удавалось. Но если я жив, что с Бузинной палочкой? Похоже, Темный Лорд крепко ошибся в расчетах... Долго ждать не пришлось. Местраль вбежал в палату, сел рядом с кроватью и осторожно взял его руку в свою. Хвала Мерлину, хотя бы он был не в трико, а в просторной одежде, напоминающей обычную мантию. За эти семнадцать лет он мало изменился — и раньше выглядел скорее старшим братом, чем отцом, а теперь непосвященный, пожалуй, подумал бы, что отец из них двоих — Северус, а у ложа его сидит почтительный сын. В последние месяцы Снейп особенно недолюбливал зеркала. Они беспощадно показывали, во что ему обошлись принадлежность к ближнему кругу Вольдеморта и директорство в Хогвартсе. — Новости, — прошептал он; говорить было трудно. — Что с Темным Лордом? — Темного Лорда больше нет. Я только что связался с твоей матерью, сказал ей, что ты у нас. Он убит сегодня утром, это достоверно. Сын твоей женщины победил его. Ты выполнил свой долг. — Победил? — медленно произнес Северус, — Значит, они оба мертвы? — У меня другие сведения. Ваше радио особо подчеркивает, что человек по имени Гарри Поттер не вошел в число жертв. — Не вошел? — опять переспросил он. Лицо Местраля на несколько мгновений стало нечетким, заволоклось белой дымкой, которую Северус постарался прогнать усилием воли. — Сын Лили жив, а Темный Лорд мертв? Ты уверен? Как такое может быть? — Я уверен в этом настолько же, насколько уверен теперь каждый житель вашей страны. Не понимаю, почему ты считаешь это невозможным, но вся история мне самому показалась странной. Если бы я должен был составлять отчет об этих событиях, то указал бы на необходимость дополнительного расследования. Сначала этот ваш Вольдеморт вызвал Гарри Поттера на бой и убил его — по крайней мере, так говорили многие свидетели. Это было уже после того, как транспортер перенес тебя. Но потом оказалось, что мальчик жив. А затем случилось нечто еще более странное. Я никогда не понимал, как действуют эти ваши магические жезлы, но... Короче говоря, они сразились снова, и Вольдеморт погиб, а мальчик опять остался в живых. Это все, что я знаю. Значит, Дамблдор ошибался. Или нет? Теперь уже неважно. — О тебе говорят разное, — продолжал Местраль. — Многие проклинают твое имя, но какой-то человек из вашего министерства заявил, что не стоит торопиться с выводами. Вот даже как? Стало быть, Поттер с флаконом для воспоминаний ему не мерещился в предсмертном бреду. — Как мама? — Можно утверждать, что неплохо. Там, в Салемском колледже, славные люди, ее не осуждают... Из-за сына — преступника и предателя. Очень мило. Спасибо салемцам. Видел ее последний раз четыре года назад, с тех пор только редкие трансатлантические письма с полярными крачками вместо сов — каминами пользоваться было опасно. Главное, что жива, никто ее не тронул, ни те, ни эти. — ...Но радио успело порассказать всяких ужасов о твоей смерти. Эта змея Темного Лорда, что она такое? — Просто большая гадина. Ядовитое воплощение зла, как он сам... — Северус ощутил тревогу: Дамблдор перед смертью говорил, что змея очень важна. — Поттер смог убить ее? — Нет, ее убил другой мальчик. Невилл Лонгботтом, если не ошибаюсь. — ЛОНГБОТТОМ?! — у Снейпа вырвался смешок, но смеяться было больно. — В чем дело? Что-то не так? Лежи, не двигайся, кровотечение может возобновиться. — Все так. Но Лонгботтом... Мерлин великий! Нет, он вырос в последнее время, как и все они, но... Лонгботтом и Нагайна?! Очевидно, гнусная тварь была не в форме. — Я не могу считать себя специалистом в области земной зоологии, — лекторским тоном произнес Местраль, — но, полагаю, никому из позвоночных этой планеты не идут на пользу ионы меди. Даже при более низких концентрациях, чем в крови истинного вулканца. Не будь она магическим существом, могла бы издохнуть. Северус покосился на отца. Лицо истинного вулканца оставалось бесстрастным, но глаза блестели. Кто-то когда-то говорил, что не понимает человеческого черного юмора? — Теперь скажи мне: почему я все еще жив? — Потому что тебе везет. Твой организм не так чувствителен к яду, как у людей. К тому же у этой твари не было навыка убивать вулканцев, она кусала тебя, как если бы ты был человеком, и кроме шуток, похоже, вкус твоей крови не понравился ей. Тебя смогли спасти, как ты догадываешься. Доктора говорят, что прогноз благоприятный, ты успешно восстанавливаешься. Почему ты не задействовал перенос сам, а дождался остановки сердца?! — Это было бы нелогично. Вольдеморт увидел бы, что я исчезаю, и понял бы, что его план провалился... Если честно, просто не успел. Все произошло очень быстро. — Уроки самообладания прошли впустую. — Холодному тону этих слов противоречило пожатие руки. — Что теперь будет со мной? — Северус решился задать этот вопрос, хотя не был уверен, что ответ ему понравится. — Все будет хорошо. У тебя есть еще силы слушать?.. Доктор меня скоро выгонит, поэтому коротко. На Вулкане тебе не позволят жить — ты полукровка, само твое существование остается государственной тайной. Но и вернуть тебя на Землю мы, скорее всего, не сможем. На Землю, назад в волшебную Британию, возможно, на пьедестал героя последней войны? А более вероятно, что под плевки тех, кому лучше запомнилась его другая роль. Так или иначе — спасибо, нет. Не после того, как я поделился воспоминаниями с Поттером. Мертвые не стыдятся, но раз уж я жив... Это больше того, что я могу вынести, даже ради мамы. — Есть третий вариант? («Тюрьма, изоляция?») — Есть десятки вариантов. Ты совсем не слушал, что я тебе рассказываю? Сотни миров, тысячи кораблей и орбитальных станций. Космос велик, в нем найдется место для тебя. — Я не говорю на вашем языке. И не знаю ваших наук. — При желании все преодолимо. Существуют программы адаптации. Нам встречались гораздо более странные расы и народы, чем земные волшебники. Местраль наклонился так, чтобы Северус мог видеть его лицо. — Тебе будет легче, чем было мне после возвращения. У тебя вулканские понятия о чести и долге.