Ничего не было

Автор сообщал, что он извращенец? Нет? Ну, в общем, он считал, что и так понятно.

АХТУНГ!!! ВНИМАНИЕ! Угроза в шапке в графе персонажи воплощена в нижележащих строках, так что уже вам решать, читать, или нет. Вся ответственность за ваше ущемленное чувство хеталийской патриотичности и другие поломавшиеся предрассудки лежит полностью на вашей совести.

Да, автор предупредил — так предупредил… И если вы ещё с нами, то читаем: ____ Русский дом, всеми покинутый, обиженный, тихо умирал уже двадцать лет. Даже его хозяин, тот, что со времён Рюриковичей обосновался в этих землях, а после и вовсе жалованных ему первым царём, перестал его интересовать, оттого, что предал. Он не жил больше в этом отдалённом от цивилизации месте, перебравшись в какую-то жалкую тесную квартирку на окраине пыльной шумной Москвы, и приезжал только ради сада и ради встреч со своими заклятыми друзьями. Ничего не происходило, ничего не тревожило, тихо летело время, один день не отличался от другого ничем. Тишина и спокойствие всецело завладело этим местом, отграничив его от хаоса интриг и буйства темпераментов. Пораженный этой болезнью, дом просто успокоился, смирился, отпустив все свои стремления, покорно угомонился, чувствуя затухающее пламя домашнего очага — сердца своей души. И пришло время, когда посторонние эмоции уже стали восприниматься чужеродными иголками, ранящими, неприятно царапающими, которые необходимо стало притупить; и всю оставшуюся энергию дом тратил на то, что заглушал их, стирал, уничтожая как причину тревоги. Ничто не могло пробить его умиротворённую затухающую ауру. Гибельную по своей природе. Вот и снова, стоило лишь хозяину привести гостя, дом не отреагировал сначала, но тот оказался до боли эмоционален. Его внезапные вспышки страха, гнева, злости и раздражения были ослепительно яркими, и заглушить их, задушить всё не получалось. Более того, гость оказался проницательным и восприимчивым, и подозрение о неестественности своего спокойствия быстро посетили его буйную голову, заставляя тревогу дома всё больше разрастаться, а его наглое решение изменить ситуацию вдруг разожгло давно позабытое чувство интереса. Но, несмотря на всю свою «особенность», Англия не знал этого, тем более, что его интересовали прямо сейчас вещи гораздо более материальные. Кажется, лежащий на спине с закрытыми блаженно глазами Россия просто сиял счастьем, и Артуру было неловко признать, что настроение ему поднял именно он. Ну и пусть, сейчас важна была другая проблема. Иван-то кончил, а вот британец, достаточно возбудившись под движениями, так до разрядки и не дошел. И, судя по невменяемому состоянию русского, его это совсем не заботило, и проблема являлось чисто английской. «Чтоб тебя!» — мрачно думал Артур, глядя на неприлично довольного Россию, которому сейчас не было дела абсолютно ни до чего. Соскользнув осторожно с кровати на пол, где уже валялся неизвестно когда снятый халат, англичанин прислонился к ней спиной для удобства и отпустил свою руку на пах, намереваясь покончить со своей эрекцией собственными силами. Среди прочих благ такого положения следует отметить тот факт, что русского он не видел, а то его счастливая рожа в итоге стала вызывать отвратительное ощущение злости и тошноты. Обхватив болящий от напряжения член, он скользнул рукой вверх, лаская от основания до головки, потом вниз, повторяя и ускоряя темп. Легко помассировал большим пальцем головку, с каждым новым движением усиливая давление, рождая в ответ ощущения разливающегося по телу жара. Сдавленно застонал, чувствуя, как плоть становится всё тверже, биение вен учащается. Дыхание становилось тяжелее. Но что-то тревожное закралось в подсознание британца. Что-то было не так. Впрочем, объяснилось всё вскоре очень просто. Оказывается, нелегко самому заставить себя кончить третий раз подряд. Ну не получалось, Англия старался и так, и этак, но тяготившее его возбуждение всё не отступало, плоть ныла от безысходности и требовала чего-нибудь поострее. Внутренности сжимались от осознания своего отчаянного положения. Оклемавшийся русский свесил голову с кровати, с интересом заглядывая Керкленду через плечо. Разволновавшись, Артур дико покраснел и фыркнул, пытаясь скрыть раздражение и собственное бессилие. — Может, поможешь? — спросил он Россию. Все же, чужие прикосновения всегда получают более трепетный отзыв у плоти. — Неа… мне лень, — краткий глумливый ответ, полный сарказма тон. — Тогда исчезни и не смущай меня! — ответил на это Артур, рукой насильно отворачивая голову русского в сторону. Нечего ему смотреть, весь кайф ломает. Ваня хохотнул, а после ухватил наглую руку за запястье и потянул на себя, заставляя парня подняться с задницы на колени и животом опереться на бортик кровати. Артур ойкнул и попытался руку отнять, но бесполезно, Россия крепко держал. А потом он британца удивил ещё больше. Чмокнув нежно и лениво его в ладонь, он лизнул ему пальцы и, обхватив губами, щедро смочил слюной, производя, самые что ни есть, провокационные действия. — «Не больше, чем ты мне», помнишь? — усмехнулся Иван, немилосердно приводя англичанина к культурному шоку. Сердце билось у самого горла, а в разуме звучал лишь один вопрос: «Что-что-что-что?!», никак не соглашаясь с и так ясным, будто божий день, ответом. Иван предлагал продолжить, и продолжить именно так. Неужто именно из-за своей лени, или из-за слов, сказанных британцем? Да что ж это такое? Артур вскочил на ноги, вырывая руку из захвата русского, но тут же его коленки охватила жуткая слабость, и он вынужден был приземлиться на кровать рядом с Россией. Тот выжидающе смотрел ему прямо в глаза, без тени угрозы, скорее даже с интересом; и Артур, незаметно сглотнув, осмелился. Он притянул к себе русского и поцеловал его в ключицу, ощутил на губах солоноватую запотелую кожу, и вдруг осознание того, что позволено сейчас будет ему, захлестнуло невероятной страстью и возбуждением, решимость наполнила небывалой силой. Он вжал русского в кровать и, будто обезумев, начал мять и кусать его, целовать, оставляя яркие пятна, сминать плоть ладонями как можно сильнее, ощущая биение его сердца под пальцами и губами. Россия охнул и застонал, из последних сил пытаясь удержать то ледяное спокойствие, обычно следующее за ним. Артуру вдруг почудилось, что он увидит его сейчас настоящего, обнаженного, такого, каким никогда не знал. Иван откликался на ласки, был податлив, жмурился и охал, что-то говорил на своем языке, Артур впервые не понимал, не успевал понять. Всё улетучивалось из-под ладоней, время и ощущения ускользали, он даже не заметил, как пальцы оказались у плотного колечка мышц, упругого и мягкого, дрожащего, словно струна. — Иван, — ошарашено произнес Артур, возвращая себя к реальности. Что за потрясающее чувство, эта страсть съедала его, и отрекаться от неё было больно. — Ва…ня… Что за нежности такие? Что вообще на него нашло? Стоны и содрогания русского сводили с ума. Он будто был создан для этого, для ласк и насилия, слишком восприимчиво было его тело, слишком чувственно он отзывался на прикосновения. Как ему удавалось скрывать это? Неужели благодаря этому жуткому количеству грубой одежды, что он носит постоянно? Артур, пропустив пару вдохов, всё же вторгся пальцами внутрь, осторожно раздвигая плотные стенки, глубже, до мягких шелковых тканей, горячих-горячих. Иван потрясенно выдохнул и дернулся, Артур вынужден был удержать его ладонью. — Тише-тише, — одобряющий шепот слетел с уст совершенно неосознанно, но подействовал. Россия зажмурил глаза и замер, спрятавшись за согнутой в локте правой рукой. Застенчивый какой. Смешно, похоже, он совсем не хотел показывать себя британцу с этой стороны; даже приглашая себя поиметь. Надеялся сдержаться, но сломался под нежданным напором? Или же ожидал просто мести от такой сволочи? Думал, на грубость и силу получит в ответ только эту же грубость. Нет, просчитался, Британия сволочь, но надо брать выше, он сволочь мирового масштаба, и мелочиться такой жалкой местью не будет. Ведь гораздо интереснее поступить не так, как ожидают от тебя. Изведет тебя до изнеможения, заставит рыдать и просить большего, будет упиваться твоей безрассудной страстью, и унижать, унижать, унижать лаской и заботой, заставляя обоготворять и проклинать, привязывая к себе, так, как научился этому ещё на своих колониях. Иван откликался, дрожал и краснел, дышал судорожно и глубоко. Это успех, и честолюбие требовало его закрепить. Артур наклонился ближе, прихватывая зубами нежную пуговку соска. Как и в прошлый раз, Иван отреагировал бурно, всхлипнул и попытался протестовать. — Начинай уже… — прошипел русский, закусывая губу. Его совсем не устраивал этот расклад. Артур отрицательно покачал головой. — Сволочь, — горько произнес он, сминая под пальцами ткань. Страсть съедала его, лишала сил, обнажая все спрятанные глубоко слабости. Артур расхохотался. Как неожиданно. — Читаешь мысли? — фыркнул он. — Аа-аа-рртурр! — русский цеплялся за остатки разума. — Если я пожалею, ты огребёшь! — англичанина накрыло чувство дежа вю, а голос России приобретал жгучую угрозу — А я уже жалею. Кол-кол-кол-кол. Он выгнулся, и, обхватив бритта руками, прижал сильно к себе, так, что кости затрещали. — Па… Подожди! — Артура вновь накрыла паника. Такого сопротивления уже согласившегося Ивана он не ожидал. Допустил ошибку, расслабившись, совсем забыв, что дело имеет не с человеком — со стихией. Иван оценил его полное ужаса лицо по достоинству, обхватив его голову руками, он притянул его к себе, требуя в извинение поцелуй. И опять же, снова лень одолела его, снова руки ослабли, а губы, вначале жестко направившие, размякли и отдали своё первенство. Его поцелуй перешел в поцелуй Англии, уже он вторгался в рот России, сминая его язык и прихватывая его губы, перекрывая его дыхание, и страстно зарываясь руками в его белые пряди. Это его второй шанс, насилие снова превратилось в милость, снисхождение, но это нисколько не огорчало. Попытаться подчинить себе Россию? Пф, это совсем не круто, он слишком проблемный, его народ слишком безвольный и алчный, его земля слишком холодна и бесплодна. Пусть сам несет свои проблемы у себя на плечах, раз уж привык и смирился с этим. А Англии будет достаточно одного раза, чтобы потешить своё самолюбие и вдоволь предаваться ностальгии долгими лондонскими вечерами. Как страна, Россия был властным и предпочитал подчинять, из страха, из разгрызающей душу паранойи: что он всё потеряет, что всё отберут; а как нация он привык подчиняться, любой дурацкой прихоти, злобе, насилию, произволу, но только своему, родному, чужого он не признает никогда. Как не признал ни Орду, ни Польшу, ни Третий Рейх. Он всегда выбирал именно своих тиранов, всегда обоготворял их при жизни, и предавал анафеме после смерти, после ухода с поста. Вот и сейчас он откликается на ласки британца, требует большего, но сам Англия осознавал, что Россия потом вновь закроется стеной, вновь надменно высмеет его и забудет с облегчением. Непостоянная, неблагодарная страна, верная лишь себе, и своим непостижимым принципам. Потом, не сейчас. Англия целовал русского, по-дурацки оттягивая тот самый момент, будто не он собирался, а его. Заканчивать не хотелось, но нетерпение русского ощущалось все отчетливее, он уже откровенно стонал и прижимался ставшим колом членом к бедрам, дрожал и терся, еле сдерживаясь. — Не томи… — простонал он с придыханием прямо в терзающие его губы, — Или я забуду про лень. Забуду. — Потерпи, — Англия шептал не менее страстно, слизывая солёные капли пота с разгоряченного лица. «Потерпи как можно больше, дай насладиться сполна ощущением власти над тобой, пусть и поддельной, болезненной, но такой реальной». Всё-таки Англия не мог больше тянуть, он обхватил Ванины бедра, заставил приподнять таз. Тот содрогнулся и обхватил британцу шею, плотно прижимаясь и укладывая подбородок ему на плечо. Такая доверительная и беззащитная поза. В первый и последний раз. Опомнившись, британец смочил свой член слюной, и, уже сделав все, что мог, дабы оттянуть момент, вошел в нежную, но тугую плоть. Иван ощутимо стиснул руки, не проронив ни звука, но даже это будоражило и сносило напрочь башню. — Не жалей… — тихо прошептал Иван в самоё ухо. Ему никогда не нужна была ничья жалость, может быть, когда-то, когда он был наивным ребёнком, с ещё не отторгнутым зачерствевшим сердцем. Теперь же он просто боялся проявлений чужой заботы, боялся поверить в неё и вновь оказаться преданным, растоптанным. Англия понимал это. Когда-то прошел через такие же испытания. Британская империя была сверхдержавой, повелителем морей, покорителем земель, правила половиной земного шара. Пол земного шара была единой Британией, и Солнце не заходило над его землёю. Они по очереди стали предавать его, уходить один за другим, власть выскальзывала из рук. Только одно отличало — Англия никогда не обманывался насчет их дружбы и любви, он знал их место, не разрешал звать себя ни другом, ни братом, он знал, что это не удержит ни одного из них. Россию покинули разом, мгновенно, вырывая из плоти куски мяса, окунув с головой в бочку с дерьмом, и не все в ней было неправдой. Британию покидали неспешно, отваливаясь, будто запекшаяся корка на ране. Тоже целили в сердце, но оно было готово и защитилось под каменной маской цинизма. Он пропустил только один удар, только один. Впрочем, не они одни были первыми, и не они одни окажутся последними. Пожаловаться на такую судьбу мог и Франция, и Испания, и Нидерланды, и Дания. Продолжать список клуба неудачников можно бесконечно. Все из них в своё время потеряли всё. Потеряли столько, сколько никогда больше уже не обретут. И они жаловались, не скрываясь и не таясь, смеясь сами над собою, и, между тем, украдкой жалея, упрямо жалея себя, и отчаянно мечтая вернуть былую власть и могущество. Англия прогнал дурацкие мысли, вызванные такой простой фразой русского. Жалеть его? Он оставил у себя в закромах одну седьмую мира, и ещё имеет наглость роптать на это? Недоволен, обижен на весь мир. Действительно, деспот, неуемное в амбициях зло, которому вырвали жало. Вдохнул запах его волос, и двинулся, глубже, безжалостнее, до упора в жаркую, стискивающую его плоть, горячую, будто кипяток. Иван охнул, царапнув британца по спине и зажмурился, впившись пальцами в кожу, боязно ожидая продолжения. «Глупый». Англия прихватил губами мочку его уха и прикусил сильно. Язычок скользнул по шее, оставляя влажный след, так ярко реагирующий на жаркое дыхание. «Не раньше, чем я захочу». Ещё можно тешить себя иллюзорной фантазией, уже отрекаясь от неё. Упиваясь давлением его плоти, его бьющимся на пределе сердцем, его путающимся в волосах дыхании. Дыхании ещё ровном и глубоком, таком соблазнительно хрупком, которое так хотелось сбить и уничтожить. Стереть это спокойствие, разбить в ледяные фальшивые дребезги. Первый шаг, и первый толчок, такой мелкий, что встречен недоумевающим молчанием. Тихо-тихо, размеренно Артур переключался на новый ритм, выверяя свои движения, пытаясь прочесть русского. Где-то там есть местечко, стимулируя которое он сможет покорить его, ненадолго, но по-настоящему. Всё увереннее и настойчивее добиваясь ответа. Замечательно, русский дышал всё глубже, всё тяжелее, всё несдержаннее, пальцы его судорожно сжимались — Артур не верил, что вечно холодный Россия может быть настолько отзывчив. На любое прикосновение, на любой поцелуй его тело реагировало, он изгибал спину навстречу, шипел, потеряв контроль над речью, забыв о молчаливости, сжимал пальцами волосы на голове Керкленда, но это его больше не пугало. Ничего его больше не пугало, так как места сомнению и трусости в воспаленном от вожделения мозгу уже не оставалось. Лишь желание поскорее найти необходимое положение, чтобы испить искреннюю страсть русского до конца, не упустив не единого всплеска его физического блаженства. И получилось. Россия вдруг замолк резко и прогнулся в спине, так сильно, что Артуру пришлось опереться на его плечи и до боли сжать, чтобы не упасть. Англия широко распахнутыми глазами смотрел на изогнувшегося от судороги Брагинского и испытывал ни с чем не сравнимое счастье. Вид растерзанного блаженством русского действительно стоил всех его усилий, всех тревог, всего его стремления сдержаться от того, чтобы окончательно сорваться и забыть обо всём. Керкленд не дал ему опомниться, прижав плечи к кровати сильнее, он ускорил движения, уже задевая то самое место внутри партнёра, что приносит такое болезненное и желанное ему сладострастие. Но, в итоге, он просто не сдержался, и всё затонуло в мутной пелене, в их общих криках, стонах, тяжёлом дыхании и умопомрачительных резких движениях, изматывающих грубых толчках.