Varekai

Cirque Du Soleil - Querer

До стены Лондонского Сити[1], если Ким Минсок правильно помнит, оставалось миновать буквально пару-тройку кварталов и он, наконец-то, смог бы добраться до границы родного Ист-Энда[2]. Проблема лишь в том, что когда на всех парах убегаешь от разъярённого булочника с Риджент-стрит, то нет времени полагаться на собственную память, или же искать короткий путь к отступлению. Есть только одно желание – как можно быстрее оторваться от погони и спрятаться в каком-нибудь укромном месте да переждать, чтобы потом, незаметной мышью, добраться-таки до «стены»[3]. А там, уже на улицах Степни[4], которые Минсок знал как свои пять пальцев, тронуть его никто не посмеет. Это не богатенькие вест-эндовский улочки, где владельцы дорогущих магазинов и ресторанов готовы голову оторвать любому, кто даже просто посмотрит в сторону их товаров, это вонючий промышленный район с кучей бедняков работающих за жалкие гроши. На самом деле, когда Минсок выбирался на, как он говорил, «охоту», то и предполагать не мог, что этот булочник окажется таким настырным. Обычно, когда ему удавалось утащить что-нибудь съедобное с прилавков, продавцы махали на него рукой на первом же повороте, а этот преследует Минсока от самого «квадранта»[5] и, судя по всему, не собирается бросать это дело. Минсоку же остаётся лишь ускорять бег и надеяться, что сил оторваться у него хватит. Но как назло бег затрудняет так не вовремя начавшийся дождь, отчего даже холёные улочки дорогой части Лондона пузырятся лужами, заставляя ноги скользить по асфальту. Но на очередном повороте ему, кажется, удаётся затеряться в толпе, и теперь он может позволить себе остановиться, чтобы перевести дух. Минсок ещё раз внимательно оглядывается, прежде чем прижаться спиной к стене какого-то здания и, закрыв глаза, облегчённо выдохнуть. Дождь барабанной дробью стучит по крыше, и мелкие капли разлетаются в стороны, попадая на лицо. Он запускает руку в карман своего потрёпанного плаща, проверяя на месте ли украденная булка. Пальцы нащупывают сдобу, которая ещё хранит остатки тепла, и Минсок улыбается. Он открывает глаза, поправляет козырёк «хулиганки» и сливается с толпой, что мощным потоком, спрятавшись под зонтами, течёт вдоль улицы. Минсок отщипывает небольшие кусочки от булки и запихивает в рот, лениво жуя. Сейчас за ним уже никто не гонится, поэтому можно немного расслабиться. Этот район Лондона знаком ему не так хорошо, как те, что находятся рядом со «стеной». Здесь ещё больше машин и ещё больше людей. Минсок смотрит во все глаза на яркие вывески высоких домов, задерживаясь у какой-нибудь, чтобы с горем пополам, но всё-таки прочитать названия магазинов и лавок. Он настолько теряет бдительность, что не замечает, как его чуть не сбивает автомобиль, но чья-то сильная рука хватает Минсока под локоть и резко дёргает на себя, выхватывая почти из-под самых колёс. Глаза расширяются от ужаса, сначала, когда он осознаёт, что только что его чуть не задавили, а потом, когда он медленно начинает оборачиваться в сторону своего спасителя, с опаской думая, что булочник с Риджент-стрит его всё-таки настиг. Но вместо злого лица с чёрными усами на Минсока смотрит высокий парень с большими тёмными глазами и торчащими в стороны ушами. – Здесь нужно всегда быть на стороже, – басит незнакомец, отпуская локоть Минсока и зачем-то отряхивая полы его плаща. Это ничем не помогает, потому что плащ такой старый, что даже, если его хорошенько постирать, чище он не станет. – Было бы очень жаль, если бы машина раздавила тебя в тот самый момент, когда ты ещё не успел доесть булку, – улыбается парень и незаметно сглатывает. Минсок прекрасно понимает, к чему клонит этот незнакомец, но делиться своей добычей, не планирует. Только, чёрт возьми, парень смотрит на его булку такими жалостливыми глазами, что, не выдержав, Минсок отламывает кусок и протягивает его своему, судя по всему, спасителю. – Спасибо, – бурчит Минсок. – Это тебе за то, что не дал мне сдохнуть под колёсами какого-то психа. – Все, кто живёт на Шефтсбери авеню, немножко психи. Кстати, Чанёль, – парень запихивает булку в рот и протягивает Минсоку руку, которую тот осторожно пожимает. – Ммм… Минсок. И что это за улица, говоришь? – Это? О, это одна из лучших улиц Вэст-Энда – Шефтсбери авеню! Можно сказать сердце театральной части Лондона! – Чанёль говорит не очень внятно, потому что пытается прожевать угощение. – Ты что здесь впервые? – Кажется, да, – кивает Минсок, крутя головой в разные стороны, стараясь как можно больше рассмотреть. – Таким как я, знаешь ли, в Вэст-Энде не особо рады. – Ага, особенно те, у кого тырят еду, – хмыкает Чанёль. – Ты откуда, кстати? Минсок шмыгает носом и рукавом плаща вытирает лицо, потому что дождь так и не прекратился, а он промок довольно сильно. – Степни. – Так ты еврей?[6] – вопрос Чанёля невероятно глупый и почему-то заставляет Минсока рассмеяться. – А что похож? – Да нет, я просто… спросил. Но вообще ты прав, ага, здесь никто не любит людей из Ист-Энда. А знаешь почему? Потому что это хоть и фешенебельный район, но своих бедняков и тут хватает. – Да ну? – Ну да, – хмыкает парень. – Позволь тогда представиться ещё раз. Пак Чанёль, рождённый и выросший на улицах Шефтсбери, – Чанёль снимает свою кепку в очень уж наигранном реверансе. – Так что, на самом деле, здесь очень много беспризорников. Просто мы умеем скрываться. – Вот как, – чуть кивает головой Минсок. – Что ж, хорошо тут, конечно, но думаю, мне стоит вернуться домой, а то, что-то мне подсказывает, задержись я тут ещё немного и снова вляпаюсь в какую-нибудь неприятность. Счастливо, Чанёль! Минсок разворачивается на месте, прикидывая в какую сторону ему нужно, чтобы добраться до Черинг Кросс. Минсок ещё раз окидывает взглядом яркую улицу, прислушивается к звукам музыки, доносящейся из небольших театров, разбросанных вдоль авеню и, если честно, ему не хочется уходить отсюда. У него совсем нет желания снова возвращаться на серую и грязную улицу родного района, где всё вокруг, начиная от стен домов и заканчивая лицами людей, настолько мрачно, что порой к горлу подкатывает тошнота. Минсок вздыхает как-то очень тяжело, уже чувствуя, как на его плечи ложится невидимый груз обречённости всей его жизни. Ему не суждено жить в хорошем районе, ему даже вряд ли суждено найти себе хоть какую-то работу на одном из заводов Ист-Энда. Для начала бы просто не помереть с голоду или не зачахнуть от какой-нибудь болезни. Минсоку всего пятнадцать, но он уже знает всю свою жизнь наперёд. Надвинув козырёк кепки сильнее на глаза, Минсок делает шаг вперёд, но его останавливает крепкая хватка Чанёля. – Стой! Мин, куда это ты собрался? Нет, дружище, так не пойдёт. Ты впервые здесь, а значит должен всё посмотреть. По глазам же вижу, как тебе нравятся все эти огни, – хитро прищуривается Пак и не спешит отпускать руку своего нового друга. – Тем более ты так вовремя оказался тут, как раз, когда недалеко от театра Палас, на площади раскинул свой шатёр приезжий цирк, – улыбка Чанёля становится шире. – Бывал когда-нибудь в цирке? – Что-то уж больно складно ты говоришь, Пак Чанёль. Ты точно вырос на улице? – сужает глаза Минсок и отдёргивает руку. – Не забывай, на какой улице я вырос. Мин лишь фыркает на эти слова: – Пфф, тоже мне. И нет, не бывал я в цирке. К нам такие гости не наведываются, – хмурится парень, думая, что его новый знакомый вот-вот и рассмеётся ему в лицо. Чанёль, конечно, такой же, как Минсок – дитя улиц, но всё-таки немного отличается. В нём больше энергии, толика насмешки, а ещё он кажется Минсоку не таким потерянным, в отличие от самого себя. – Думаю, дома тебя вряд ли кто ждёт, поэтому ничего страшного, если мы сходим на одно из представлений, пока цирк не уехал. Как думаешь? Минсок с минуту колеблется, и уже было открывает рот, чтобы что-то ответить, но не успевает, потому что Чанёль хватает его ладонь со словами «а чего тут думать» и утягивает в толпу, туда, где на просторной площади мелькают яркие вспышки огней и развеваются флаги на макушках разноцветных шатров.

Cirque Du Soleil - Alegria

Как только они с Чанёлем приближаются к площади возле Кембриджского цирка[7], у Минсока мгновенно перехватывает дух и разбегаются глаза от всего того разноцветия, что предстаёт перед его взором. В окружении невысоких шатров, увешанных радужными лентами, возвышается самый большой, с россыпью белых звёзд по синей ткани до самого купола. И в этот шатёр торопятся все зеваки, а следом за ними Мина вперёд подталкивает и Чанёль, шепча на ухо, чтобы тот меньше глазел по сторонам. А Минсок не может иначе, потому что его внимание приковывают то силачи, разминающиеся перед выступлением перекидыванием тяжеленных гирь, то акробаты, принимающие причудливые позы, то клоуны с накладными носами, раздающие маленьким детям воздушные шары. Когда да входа в шатёр остаётся буквально несколько шагов, Чанёль ныряет куда-то в сторону, утягивая Минсока за собой. На его удивлённый взгляд, Чанёль прикладывает палец к губам и шикает, прося быть потише. Скрываясь в тени шатра, они обходят его, потом Чанёль приподнимает ткань и знаками приглашает Минсока внутрь, а затем следует за ним. Оглушительные аплодисменты обрушиваются шквалом, когда они оказываются в зрительном зале. На сцене, в свете прожекторов на длинных полотнах белоснежной ткани в парном танце кружатся акробаты, а потом на сцену выскакивают жонглёры, демонстрируя всевозможные трюки. Минсок не может оторвать взгляда от арены, на которой разворачивается невероятное, по своей красочности, действие. Он от души хлопает в ладоши по завершении каждого номера и, улыбаясь до ушей, пихает Чанёля в бок, а тот хохочет в ответ и пытается перекричать толпу. – А ты хотел уйти домой! Минсок снова растягивает губы в благодарной улыбке, думая, что возможно, Чанёль был послан ему кем-то сверху. Потому что столько счастливых случайностей за раз с Ким Минсоком ещё не бывало. Но тут в один момент весь зал замирает и погружается во тьму. Минсок непроизвольно зажмуривается и в темноте ищет ладонь Чанёля. На мгновение ему кажется, что кто-то узнал, что они пробрались на представление тайком и сейчас их за шиворот выкинут полицейские, и не дай бог, к этому причастен булочник с Риджент-стрит. Но потом Минсок слышит, как в тишине по залу эхом проносятся удивлённые вздохи, а рядом Чанёль трясёт его за плечо. – Мин, смотри! Смотри! Он неуверенно открывает сначала один глаз, затем второй и смотрит на Пак Чанёля. Тот сидит с открытым ртом, задрав голову вверх, уставившись куда-то под самый купол. Минсок тоже поднимает голову и… …когда в свете единственного прожектора, отбрасывающего холодный бледно-голубой луч, он замечает тонкую девичью фигурку в пышной балетной пачке, с ажурным зонтиком в худенькой ручке, время замедляет свой ход, а потом и вовсе останавливается. Минсок не отрываясь, следит за тем, как по натянутому канату, чуть раскачиваясь из стороны в сторону, стараясь удержать равновесие, скользит хрупкая канатоходка. Каждые несколько осторожных шагов она замирает, чтобы сделать очередное балетное па и улыбнуться зрителям, наблюдающим за ней затаив дыхание. Её движения, под нежные звуки флейты, полны легкости, что кажется, будто она и вовсе парит над землёй. Подкидывая зонтик вверх, она делает оборот вокруг себя, и ловит зонт обратно, а дойдя до середины, канатаходка садится на шпагат. Что-то внутри Минсока переворачивается, сердце, словно сжимается, а в животе становится легко-легко, будто там рой маленьких бабочек с полупрозрачными крыльями просится на волю. Он внимательно рассматривает юную акробатку. В этом белом костюме, расшитом хрустальными бусинами, отражающими свет прожектора, в пышной балетной пачке и с красивой заколкой бабочкой в коротких тёмных вьющихся волосах, канатоходка напоминает Ким Минсоку маленькую фею, про которых рассказывается только в сказках. Девочка кажется ему нереальной, совсем неземной, словно её и не существует. Акробатка доходит до конца каната, свет загорается и зал взрывается аплодисментами. Минсок подскакивает со своего места и изо всех сил старается хлопать, как можно громче. Он смотрит, как девочка кланяется зрителям, после чего вприпрыжку убегает куда-то за кулисы. Тут Минсок чувствует, что Чанёль снова хватает его за руку со словами «а теперь нам пора» и вместе с толпой они выходят на улицу. – И как тебе? – спрашивает Чанёль, когда они уже просто прогуливаются между шатрами, разглядывая всякие аттракционы. – Мне…– выдыхает Минсок и понимает, что у него попросту нет слов, чтобы описать всё своё восхищение. Он закусывает губу и смотрит по сторонам, будто пытается среди циркачей найти кого-то. – Нуууу, мне понравилось, – наконец отвечает он. – Мне тоже, – задумчиво произносит Чанёль. – Я бывал и на других цирковых представлениях, но это почему-то самое красивое. Наверное… – Из-за канатоходки, – шепчет Минсок и вжимает голову в плечи. Вдруг он замечает, как вдалеке из одного из шатров выходит девочка в балетной пачке. –…я думаю, надо тебе как-нибудь ещё заглянуть в наш район. Если хочешь, могу тебя и в театр провести. На днях как раз обещают новую постановку, – вещает идущий рядом Чанёль, совсем не замечая, что Ким его не слышит. – Так что можно встретиться в следующий вторник примерно там же, где я спас тебе жизнь. Хорошо? Хэй, Мин, хорошо? Минсок вздрагивает, и смотрит на Чанёля, хлопая глазами. – А! Конечно, договорились. Вторник. Ага, – рассеянно отвечает он. – Ладно, теперь-то мне… действительно пора, – мнётся Минсок. – До встречи? Он протягивает руку Чанёлю, которую тот пожимает, а потом недоумённо смотрит в след удаляющемуся быстрым шагом Минсоку. Чанёль лишь хмыкает и пожимает плечами. Минсок прячется за большим деревом, откуда ему прекрасно виден ярко-красный шатёр в серебристые круги и костёр, рядом с которым совсем никого нет. Может быть, Минсок даже вышел бы к нему, чтобы погреть руки, только страшно быть замеченным. Он задерживает дыхание, когда видит, как откидывается полог шатра и оттуда выходит девочка. Та самая канатоходка. Только теперь на ней вместо пышной балетной пачки обычные серые штаны с заплатками и просторная рубашка, а волнистые волосы чуть растрёпаны и вид у неё жутко уставший. Минсок наблюдает за девочкой во все глаза, стараясь не выдать себя ничем. – Я знаю, что ты давно там прячешься. Можешь выходить, – произносит девочка, правда слегка низким голосом (Мин решает списать это на возможную простуду), и с улыбкой поворачивается к дереву, за которым скрывается Минсок. Он, для смелости, делает глубокий вдох и ступает в слабый свет костра. Девочка всё продолжает улыбаться и жестом приглашает Минсока присесть. – Ты как здесь оказался? – спрашивает она и опускается на землю рядом. Минсок в каждом движении канатоходки ловит изящество, но теперь девочка двигается чуть более резко, да и выглядит вблизи она уже не такой хрупкой, и в ней проскальзывает что-то словно мальчишеское. – Я с другом был. Видел, как ты по канату… – отвечает Минсок не сразу, он слишком увлечён разглядыванием своей собеседницы. – Это было так… так… – он понимает, что ему опять не хватает слов, дабы высказать насколько номер был великолепен, поэтому начинает заикаться и, кажется, краснеть. – Страшно? – смеётся канатоходка, а потом становится очень серьёзной. – Если честно, мне каждый раз страшно, ведь когда я ступаю на тонкий канат, моя жизнь, словно висит на волоске, – девочка поднимается с места и запрыгивает на бревно рядом с Минсоком. Она расставляет руки в стороны и шагает вперёд, словно снова под куполом цирка. – Одно неловкое движение и бах! – с этими словами она спрыгивает на землю, – переломаю все кости так, что уже не смогу себя собрать. Минсок сидит, широко распахнув ресницы, которые чуть подрагивают. В его голове мгновенно рисуется картина, как эта милая хрупкая девочка соскальзывает с тонкой верёвки во время выступления и летит вниз к твёрдой земле. Он резко выдыхает от накатившего ужаса и сам не замечает, как прикрывает рот рукой. – Да ладно тебе, пока, как видишь, руки-ноги на месте, – канатоходка вновь улыбается, а потом заглядывает Минсоку в лицо. – Смешной ты, и глаза у тебя… лисьи. Зовут-то как? – А? Меня? Минсок. Ким Минсок – А я Лухань. Есть хочешь? Минсок моргает и одними губами произносит имя девочки, понимая, что звучит оно совсем не по-девчачьи. – Лу… Лу… – Лу-хань, – повторяют ему по слогам. – Мои родители были родом из Китая, только я их не помню совсем, – уголки губ Луханя чуть опускаются. – Но ты можешь звать меня Хань. А Минсок ещё какое-то время повторяет имя про себя, а потом выдаёт, наверное, самую глупую вещь на свете: – Так ты не девочка? И тут же лужайку возле костра заполняет звонкий смех. – Нет, совсем нет. Парень я, не видно разве? – Лухань утирает выступившие от смеха слёзы. – Это всё костюм. Неужели даже увидев меня в штанах, ты решил, что я девчонка? – звучит немного обиженно. Минсок смущённо кивает, а сам хочет сквозь землю провалиться. Как он мог не догадаться, ведь заметил же, что двигается Лухань совсем не как девочка, да и этот голос с лёгкой хрипотцой. – Ой, ну и насмешил же ты меня, – мальчик легонько бьёт Минсока кулаком в плечо. – Но я тебя прощаю. Ты, кстати, так и не ответил, есть-то, хочешь? По глазам вижу, что хочешь. Я сейчас вернусь, жди здесь. Не бойся, никто не прогонит. И Лухань скрывается в шатре на какое-то время. Пока его нет, Минсок протягивает руки к костру и чувствует, как исходящее от него тепло от самых ладоней распространяется по всему телу. В голове у Минсока настоящий бардак, он до сих пор не может поверить, что та тоненькая изящная девочка в красивом платье на деле оказалась самым обычным мальчишкой-акробатом, правда очень уж миленьким на лицо. В животе опять начинают копошиться невидимые бабочки, но Минсок предпочитает думать, что это у него желудок сводит от голода. Когда его глаза закрываются, и он погружается в дрёму, возвращается Лухань, и с чувством толкает Минсока в бок, от чего тот чуть не валится на землю. – Ты чего, уснул что ли? – смеётся Лухань, а Минсок думает, что смех у паренька хоть и громкий очень, но невероятно звонкий и заразительный. – Держи. Минсоку протягивают большой кусок тёплого хлеба и сыр. – Но… – он пытается выдавить из себя хоть слово, потому что ему внезапно неловко принимать угощение, ведь он даже на представление пробрался не заплатив и вообще, он мелкий воришка, которого просто так ничем не угощают. – Не стесняйся, ешь, – у Луханя очень добрая улыбка и пронзительный взгляд тёмных глаз, обрамлённых длинными пышными ресницами. – Спасибо, – негромко произносит Минсок и откусывает кусок сыра. – Прости, если доставил тебе проблемы. Я ведь даже без билета пробрался сюда. – Не страшно, – Лухань отмахивается рукой, – к нам во всех городах приходят беспризорники. Мы знаем это, но никогда никого из не прогоняем, потому что весь наш цирк такие же беспризорники, как те, что живут на улицах Лондона или любого другого города. Только мы - дети дорог, – вздыхает мальчик. Минсок не мигая, смотрит на пламя костра и внимательно слушает Луханя, который сидит совсем рядом, обхватив руками свои худые коленки. Домой, в унылый Ист-Энд, возвращаться совсем не хочется. Там Минсока ждут лишь холодные стены заброшенного дома, да бездомные коты, что приходят к нему каждую ночь погреться под боком и выпросить еды. А здесь, рядом с Луханем, который рассказывает о том, в каких городах успел побывать, Минсоку всё кажется таким сказочным, словно добрый сон наяву. Он чувствует, как его веки тяжелеют, а голова склоняется на плечо мальчика-акробата, который снимает с головы Минсока кепку и тонкими пальцами начинает осторожно перебирать рыжеватые пряди волос. Лухань замолкает, прислушиваясь к мерному дыханию тихо сопящего Минсока. Ему очень понравился этот мальчик с лисьими глазами. С виду лет ему столько же, сколько и самому Луханю, может чуточку меньше, но это сейчас не так важно. Куда важнее, что Лухань подарил мальчишке возможность хотя бы немного поесть и выспаться у костра, а не в какой-нибудь сырой лачуге. – Минсок, вставай, – слышится сквозь сон. Беспризорник медленно разлепляет ресницы и оглядывается по сторонам. Костёр догорал, а на Минсока смотрел улыбающийся Хань. – Я бы рад, провести с тобой рядом всю ночь, но тебе, наверное, нужно домой, а мне необходимо хоть немного поспать, – почти извиняющимся тоном говорит Лухань и отводит взгляд. – Ой, прости… я… я не хотел… – Минсок вновь густо краснеет. – Я совсем не хотел опять причинять тебе неудобства. – Всё нормально, – Хань протягивает к нему руку, чтобы поправить растрепавшиеся волосы. – Приходи завтра вечером опять на наше представление, м? – А можно? Правда? – Конечно. Приходи. Я буду ждать, – смеётся Лухань и помогает Минсоку подняться с земли. – Тогда до завтра? – щёки Ким Минсока внезапно начинают гореть. – До завтра.

Cirque Du Soleil - Mio bello bello amore

* * * * * Улицы, после недавно прошедшего дождя, оставались мокрыми, а небо таким же пасмурным, как и вчера. Сегодня Минсок старался не разговаривать ни с кем из встреченных им знакомых, лишь кивнул на приветствие сестры Рэйчел, когда ненадолго забежал в церковь святого Данстана[8]. Ким Минсок никогда не считал себя верующим, да и как можно верить во что-то, когда вся твоя жизнь одно сплошное доказательство того, что Бога не существует. Ну, или там, наверху, никому просто не было дела до какого-то Ким Минсока. Главное, жив и на этом спасибо. Но сегодня вечером, по пути в Вэст-Энд, он почему-то решил заглянуть в церковь. Сестра Рэйчел, с которой он столкнулся на входе, всегда была добра к Минсоку. – Ты помолиться, сынок? – вежливо спросила она. – Вы же знаете, сестра, что нет, – усмехнулся мальчишка и прошмыгнул внутрь. Он лениво прошёлся между рядами скамеек, пока, наконец, не уселся на одну из них. Приоткрыв рот, Минсок внимательно рассматривал фрески на стенах, красивые разноцветные витражные окна, пропускающие через себя тусклый вечерний свет, а потом его взгляд упёрся в большое распятие. Минсок никогда не верил, но сейчас внутри него что-то встрепенулось, когда перед глазами неожиданно возникло улыбающееся лицо Луханя и, на мгновение, пареньку показалось, что в конце тёмного коридора его жизни, промелькнула пара солнечных лучей. В любом случае, Минсок ни во что не верил. Шефтсбери-авеню всё также была заполнена народом, который, словно вода в бурной реке, стекался на площадь Кембриджского цирка. Минсок лавировал между прохожими попутно пытаясь проверить чужие карманы на наличие пухлых кошельков, пока не почувствовал как кто-то схватил его за руку. – Эй! – возмутился, было, он. Потом, оглянувшись, увидел своего вчерашнего знакомого. Чанёль смотрел на Минсока сверху внизу и растягивал рот в широкой улыбке. – О! Минсок! – радостно воскликнул он и хлопнул Кима по плечу. – Чего это ты тут делаешь? – Да, так… просто, – запинаясь, отвечает мальчишка, почему-то пряча взгляд. – Я в цирк… снова… решил сходить, – эти слова он проговаривал очень тихо и на выдохе. – Так отлично же! Я тоже, как раз туда направляюсь. Уж больно мне вчера понравилось! И клоуны эти с красными носами, и силачи! Ты видел, как они подковы гнули? – размахивая руками, затараторил Чанёль, пытаясь чуть ли не изобразить каждый, запомнившийся ему, цирковой номер. За этими разговорами они быстро дошли до площади, а там, бродя между палаток до начала представления, Минсок всё пытался среди кучки артистов разглядеть Луханя. Тот стоял у уже знакомого ярко-красного шатра, одетый в свой костюм. У Мина опять перехватило дыхание, когда он увидел Ханя в балетной пачке, с красиво уложенными волосами. Теперь ему показалось, что маленькие бабочки с прозрачными крылышками, до этого порхающие лишь в животе, заполнили его всего. Заметив Минсока, Хань радостно машет ему рукой и улыбается. Минсок, ужасно смущаясь, неловко машет в ответ и чувствует, как Чанёль пихает его в бок. – Ага! Теперь понятно, куда ты вчера так торопился, - хихикает Чанёль. – Значит нежная канатоходка не оставила твоё сердце равнодушным?! Минсок чувствует, как горят его уши, но у него хватает сил, чтобы ткнуть друга локтём в живот и выдавить из себя «пошёл к чёрту, Пак Чанёль», после чего прибавить шагу. – Хэй, ну ты чего, Мин, я же пошутил! – кричит Пак ему в след и пытается догнать. – Я очень рад, что ты пришёл сегодня. Они снова сидят на том же месте, что и вчера. Минсок сжимает железную кружку с горячим травяным чаем, который, как сказал Лухань, очень полезен. – И рад, что ты остался, – добавляет Хань, придвигаясь ближе, потому что так теплее. Они молчат и наблюдают, как небо с каждой минутой становится всё темнее и темнее, пока из-за туч не показывается полная луна. Она бледным диском висит прямо над головой и кажется, словно приклеена к небу, как маленький кусочек белой бумаги. Минсок пытается собрать в кучу все свои мысли, в попытке начать разговор, но приходит к выводу, что ему и так хорошо. Приятно просто сидеть рядом с Луханем в тишине, лишь за их спинами раздаются приглушённые разговоры остальных циркачей. – Знаешь, – неожиданно нарушает тишину Лухань, – мне всего пятнадцать, а я иногда чувствую себя настоящим стариком. Порой, после долгих тренировок, мои суставы начинают болеть так, что кажется, будет проще, если я просто лягу и спокойно умру. – Не говори глупостей, – Минсок надувает щёки и тыкает Ханя под рёбра, тот заливается смехом и набрасывается на Минсока с ответными тычками. Успокаиваются они лишь тогда, когда оба, громко хохоча, заваливаются на землю. – Минсок, а ты слышал историю о том, как появились кочевники? – отдышавшись, заговаривает Лухань и поворачивает голову к мальчишке. – Есть очень красивая легенда об олене. Хочешь, расскажу? – Угу, – положительно мычит тот, и тоже поворачивается лицом к Ханю, подкладывая под щёку сложенные ладони. Уже довольно поздно, но Минсоку не хочется спать. Разве что совсем чуть-чуть. – Давным-давно на севере Китая, в излучине реки Хуанхэ, жило большое и сильное племя. Однажды охотники этого племени, как обычно выискивая дичь на берегу реки, заметили, как внезапно перед ними появился красивый олень, – негромко начинает Лухань, и тянется к щеке Мина, чтобы аккуратно погладить кончиками пальцев. – Олень осторожно, то ступал в воду, то останавливался и оборачивался к охотникам, словно звал их за собой. Они же, заинтересовавшись, последовали за ним, преодолевая казавшуюся ранее не проходимой реку, и как только перед ними показалась неведомая земля, олень исчез. Охотники так впечатлились красотами нового места, что вернулись домой, дабы рассказать о нём своему племени. После этого племя стало путешествовать по миру, в поисках новых земель.[9] – И это было на самом деле? – зевает Минсок и прикрывает глаза. Всё-таки сон оказывается сильнее. – Не знаю, – Хань пожимает плечами, – так говорят легенды. А потом он замолкает и неотрывно смотрит Минсоку в лицо, словно что-то обдумывает, решает внутри себя. Они всё также лежат на земле, но возле костра совсем не холодно. Хань закусывает губу, а потом засовывает руку в карман своих стареньких штанов, и достаёт оттуда какую-то маленькую безделушку, крепко сжимая её в кулаке. – Держи, – он берёт ладонь Минсока и что-то в неё вкладывает. Неизвестной вещью оказывается заколка-бабочка. Та самая, которую Лухань каждый раз цепляет к волосам на выступлениях. – Но зачем? – удивляется Минсок и думает вернуть подарок обратно. – Это меньшее, что я могу тебе дать, чтобы сделать хоть немного счастливее. Береги её, и пусть она напоминает обо мне. А ещё запомни, что где бы то ни было, я всегда буду рядом. Лухань наклоняется немного вперёд и невесомо целует Минсока в щёку, а у того уже глаза слипаются и он не выдерживает – засыпает, сквозь сон слыша, как ему на ухо шепчут одно единственное, совсем на знакомое, но такое важное слово. – Varekai, – произносит Лухань и целует Минсока ещё раз. Минсоку снятся невероятные миры. Древние, как в старинных легендах и такие же сказочные. Он видит далёкие неизвестные ему земли, какое-то племя, которое гордо зовёт себя Воздушными Кочевниками, а ещё оленя. Красивого, молодого, с большими чуть золотистыми рогами. Олень постоянно убегает куда-то вперёд, но всегда останавливается и смотрит на Минсока не мигающим взглядом, будто зовёт с собой. И Минсок следует за ним. Сначала по тёплому жёлтому песку, потом по мягкой зелёной траве, а потом по огромным сугробам, через какие-то высоченные горы и снегопад. Минсок чувствует, как белые хлопья снега касаются его лица и тают, превращаясь в капельки влаги. Он трёт глаза, потому что снегопад становится сильнее и застилает обзор, ведь оленя теперь почти не видно. Мальчишка зажмуривает глаза, а потом резко распахивает их… …и видит перед собой пустую лужайку на площади перед Кембриджским цирком, да догорающий костёр. Вокруг больше нет разноцветных шатров, не слышно весёлой музыки и не горят огни, лишь серость и противный мелкий дождь. Утреннее небо затянуто тучами, а вокруг всё окутывает сизый холодный туман. Минсок ещё раз оглядывается по сторонам. Никого. Он медленно поднимается с земли; ему даже не хочется отряхнуть от грязи свой плащ. Минсоку паршиво на душе. Хочется снова улечься у костра и вернуться в свои сны, где много волшебства. Скорее всего, цирк, с прекрасной канатоходкой, оказавшейся мальчиком по имени Лухань, ему тоже приснились. А на самом деле ничего этого не было. Минсок просто спрятался здесь, когда убегал от булочника с Риджент-стрит, а потом уснул. Ведь он даже не знает, какой сегодня день недели. Он медленно бредёт по сонной Шефтсбери авеню, которая с утра такая же серая, как и всё в Лондоне. Значит, яркие театральные вывески ему тоже привиделись. И даже Чанёля не было на самом деле. Внутри Ким Минсока всё скручивается в тугую спираль, и тошнота подкатывает к горлу. Надо было остаться лежать на той лужайке, замёрз бы тогда к чертям и умер. Всё лучше, чем возвращаться к жизни за стену лондонского Сити, на грязные и вонючие улочки Ист-Энда. От досады Минсок пинает попавшийся ему на глаза камушек и засовывает озябшие руки в карманы своего плаща. Холодные пальцы нащупывают там какую-то незнакомую вещь, и Минсок с опаской вытаскивает её на свет. Он не верит глазам, когда видит в своей ладони маленькую заколоку-бабочку[10]. Так, может быть, чудеса существуют? Ведь он помнит… ведь он, внезапно отчётливо понимает, что где бы то ни было, Лухань всегда будет рядом. Он обещал. Varekai.