Старая потрескавшаяся дверь тяжело отворилась, пропуская теплый июльский ветер и задуваемые им же листочки. Почти семнадцать лет не смазывавшиеся петли протяжно заскрипели, навевая мысли о фильмах ужасов, а половицы, вместе с как минимум дюймовым слоем пыли хрустнувшие под ногами, грозили развалиться в тот же миг, прогнившие от старости и влаги.
Гарри замер посреди коридора, оглядывая все до последней мелочи, пытаясь выдернуть из головы хоть малейшее детское воспоминание, безуспешно, правда. Коридор был небольшим и пыльным, хотя вещи остались почти новыми – кто-то явно наложил крепкое пылеотталкивающее и защищающее вещи заклинание, стремясь оставить имущество семьи Поттеров в первозданном виде. Тумба для обуви, коврик на полу, вешалки на стенах, на которых висели теплые осенние куртки и – предательски сжалось сердце – маленький детский пуховичок. Коридорчик словно показывал, что ничего интересного в нем нет и приглашал пройти в более уютную когда-то гостиную.
Гостиная, разумеется, была куда больше. На стенах приятного персикового оттенка висело несколько картин, как магического, так и магловского происхождения – на некоторых пейзажах ветер развевал листья и тонкие ветки деревьев, на некоторых бабочки, по плану летающие над вазой с цветами, так и оставались неподвижными. Над камином висел большая красивая черно-белая колдография – мужчина и женщина, в полный рост, оба в одежде сороковых годов, явно не его родители. Гарри заинтересованно взглянул на колдографию, раздумывая, кого же она изображала. Уж точно не бабушку и дедушку по маминой линии – тетя Петунья как-то очень давно показывала им с Дадли фотографию своих и Лили родителей. Гарри предположил, что это, скорее всего, родители отца (не могли же родители повесить портрет кого попало), а значит, колдография должна быть движущейся, но сейчас находилась словно в «заморозке». Он расколдует ее, но чуть позже – сейчас он пришел не для этого.
Пройдя дальше в комнату, Гарри обнаружил на столике флейту. Папе она принадлежать не могла, Сириус не преминул бы в таком случае рассказать об этом крестнику, значит, мамина. Гарри почувствовал непреодолимое желание прикоснуться к музыкальному инструменту. И прикоснулся. Этот же инструмент, возможно, в этом же самом месте, держала мама. Может, играла на ночь колыбельные или просто так, для них с Джеймсом. Непонятные эмоции нахлынули, топя в себе с головой, и Гарри поспешно отдернул руку.
Подойдя к камину, Гарри, поначалу не заметивший рамки, сейчас разглядывал колдографии. Джеймс, совсем еще мальчишка, стоящий перед объективом, на которого из-за рамки напрыгивает Сириус и тормошит и без того лохматые волосы; Джеймс, Римус, Питер и Сириус, постарше уже, курс третий-четвертый, стоят рядом, на фоне зимнего Хогвартса, закинув руки друг другу на плечи; Лили, лет пятнадцати, стоит у кухонного стола и мешает что-то в миске, а еще одна девушка рядом, в которой Гарри признает Алису Лонгботтом, водит пальцем по строчкам в книге рецептов; Сириус и симпатичная брюнетка, целующая крестного в щеку, имени которой, как и многое другое, Гарри теперь не от кого узнать; Сириус и Римус играют с маленьким мальчишкой с изумрудными глазами; Лили, Джеймс, Римус, Сириус и Питер стоят все вместе на фоне этого самого дома и счастливо улыбаются. Вечно молодые, счастливые и беззаботные, они теперь навсегда останутся людьми с движущихся фотографий и так никогда и не узнают, что через десять лет, три года, несколько месяцев их жизни изменятся непоправимо, и все из-за одной продажной крысы, решившей купить себе семнадцать лет жизни, если ее можно было так назвать, взаймы.
Гостиная больше пока не представляла для него интереса, и Гарри вышел обратно в коридор, а там и по лестнице поднялся на второй этаж. В детскую, свою бывшую комнату, он не захотел заходить, просто приоткрыл дверь и заглянул.
С противоположного конца комнату задувал уже ставший прохладным ветер, что немудрено – той части стены попросту не было. В уцелевшей части комнаты все оставалось нетронутым – детская кроватка посередине с переломанной перегородкой, коробки и тумбочка, которыми Лили пыталась загородить дверь, разметены в стороны, куча игрушек сложена в сундучок у стены. Не в силах справляться с воспоминаниями о холодном голосе, мольбах женщины, зеленой яркой вспышке и звуке падающего тела, Гарри отошел обратно и закрыл дверь.
Последней комнатой, в которую Гарри хотел сегодня попасть, была спальня родителей.
Выполненная целиком в гриффиндорских красно-золотых тонах, но без перебора, спальня оказалась приятным местом. Небольшая, в ней было достаточно свободного пространства, а все остальное занимали двуспальная кровать напротив двери, шкаф слева во всю стену и журнальный и туалетный столики справа, около окна. Не подходя к кровати, Гарри сразу подошел к туалетному столику, заметив на нем еще одну рамку для фотографий. Свадебная, Лили с Джеймсом, Сириус в качестве свидетеля и та же самая брюнетка – подружка невесты. Колдография двигалась – все присутствующие на ней махали в камеру.
Гарри провел рукой по рамке и скользнул ею к шкатулке рядом. Пальцы сами открыли замочек и откинули крышку. Кроме нескольких украшений в ней ничего не оказалось.
Словно опьяненный, не совсем осознавая, что делает, Гарри закрыл шкатулку и направился сторону шкафа. Распахнув дверцы, он увидел, что шкаф своеобразно разделен на две почти идентичные половины – Лили и Джеймса соответственно. На одной из верхних полок со стороны Поттера-старшего лежал старый квиддичный костюм, странно топорщившийся ближе к стенке. Гарри на пробу пошарил рукой под костюмом и нашел еще одну шкатулку.
Вертя ее в руках, Гарри размышлял, почему она оказалась именно там, почему спрятана. Если вспомнить фотографии, то мама была ниже отца почти на голову, а полка находилась на уровне глаз Гарри, значить, видеть ее мама могла только встав на стул или что-то вроде того. Квиддичной формой папа вряд ли пользовался, скорее всего, она была просто на память. Стирать ее или доставать не было нужды. Шкатулка была спрятана от мамы.
В шкатулке не оказалось никаких украшений или чего-то еще, что можно было идентифицировать как спрятанный подарок. Только небольшой сложенный вручную конвертик.
Отойдя к окну, Гарри вынул конверт из места хранения. На свету стало видно, что уже чуть выцветшими чернилами на пергаменте было написано:
Для Гарри. Открыть 31 июля 1997.
Юноша нахмурился: «Для Гарри»? «Открыть 31 июля 1997»? Что это значит?
Гарри нетерпеливо вытащил из конверта сложенный листок пергамента, оказавшийся, как и ожидалось, письмом.
29 октября, 1981 год
Дорогой Гарри.
Я искренне желаю, чтобы ты никогда не прочитал это письмо. В случае нашей победы над Волдемортом я уничтожу его и вряд ли когда-нибудь расскажу о его содержании. Но если ты все-таки читаешь его, значит, тебе сегодня исполнилось семнадцать лет и Сириус (либо еще кто-то из друзей семьи, если Бродяга перепоручил это) вручил тебе его еще утром, а нас с мамой уже давно нет рядом. Прости нас за это.
Ты совсем большой уже, совершеннолетний, настоящий мужчина. Сириус уже подарил тебе те часы, что купил недавно специально для тебя на будущее? Конечно же, подарил в тот же момент, как разбудил. Или даже с дополнением в виде новой метлы для квиддича (ни за что не поверю, что мой сын не играет в квиддич). Ты наверняка стал отличным ловцом: пару дней назад ты поймал мой старый снитч, когда он пролетал от тебя в нескольких сантиметрах. Подумать только, в таком возрасте!
У тебя уже есть подружка? Если нет, то будь осторожнее: Сириус недавно заходил к Артуру Уизли, чтобы тот заколдовал ему мотоцикл, потом с невероятно ехидным лицом заявил, что у Артура дочка недавно родилась. Рыжая. Сириус считает, что любовь к рыжим может передаваться по наследству (все потому что моя мать тоже рыжеволосая), поэтому непременно попытается вас свести, если уже не свел.
Римус нашел себе миссис Люпин? В самом деле, не может же Лунатик всю жизнь прожить одиночкой, непременно у него есть кто-то. Сириус (вот ведь лохматый сводник) не устает его подкалывать по поводу того, что его племянница Дора не отходит от Римуса ни на шаг, когда мы все вместе приходим к Андромеде. А Питер? Он вечно не уверен в себе, считает, что ни на что не способен. Он, конечно, застенчив и слабоват, но это не значит, что он никуда не годен. А Сириус? Он справился после смерти Марлин? Или все также полностью посвящает себя тебе? Тешу себя надеждой, что через столько лет они все получили то, чего заслужили – счастье.
Честно говоря, это очень странно – писать письмо куда-то в будущее, но эта мысль преследует меня уже давно, потому что тучи сгущаются над нами в почти буквальном смысле, и никогда не знаешь, будешь ли ты следующим погибшим или нет. Я бы хотел написать, что у нас все хорошо… Но я не смогу соврать, да ты и сам к семнадцати годам уже наверняка много знаешь об этой войне с Волдемортом, нет смысла утаивать. Каждый день погибают люди, слишком много невинных людей. Нам с Лили пришлось применить Заклятие Доверия, и уже полтора месяца мы почти безвылазно сидим в нашем доме. На заклятии настоял Дамблдор, считающий, что среди нас завелся предатель (лично я в это не верю – не могут мои друзья, которых я знаю уже десять лет, вот так просто предать). Поэтому о нашем местоположении знаем только мы сами, Сириус и Питер, Хранитель Тайны. Я хотел рассказать Римусу, но Дамблдор опять-таки настоял на максимальной скрытности. Надеюсь, Лунатик поймет меня потом, когда все это кончится.
Лили сейчас внизу, на кухне, кормит тебя, почти безуспешно – ты всегда плохо ел овощи. Она старается делать вид, что все в порядке, но я же вижу, что ей, как и мне, становится невыносимо сидеть здесь и трястись из-за дурацкого пророчества, отравляющего нам жизнь. Отравляющего жизнь тебе. Я и сам стараюсь делать вид, что все в порядке, но Лили всегда слишком проницательна и наверняка видит мое притворство, хоть и не говорит этого.
Но, несмотря ни на что, мы все равно счастливы. Мы есть друг у друга, у нас есть ты, и мы будем бороться за наше дальнейшее счастье всеми силами, до самого конца.
Надеюсь, ты тоже сейчас счастлив, хоть и без нас. Также надеюсь, что старый добрый Бродяга вместе с Лунатиком и Хвостом вырастили тебя достойным преемником Мародера, не знающим и никогда не узнающим всех ужасов войны.
И помни - мы с мамой очень тебя любим.
Твой отец,
Джеймс.
Солнце, светящее в окно сквозь пыльные занавески, померкло. Мир потерял яркие оттенки, стал серым и не важным. Все, что волновало раньше, теперь отошло куда-то на дальний план, оставляя только юношу с письмом в руках. Письмом, которое могло остаться здесь навсегда, если бы Гарри не пришел. Письмом, от волнения написанным немного сумбурно и несвязно. Письмом, написанным тем, кто словно предчувствовал собственную смерть. Еще одна ниточка, совсем невидимая, связала Гарри с его родителями через письмо-посредник, опоздавшее ровно на год, с точностью до дня.
- Прости, пап, - негромко сказал в пустоту Гарри, сжав листочек в ладони и зажмурившись, стремясь задержать навернувшиеся слезы. – Твои надежды не оправдались.
