Пленник

- С этого дня Хибари тренируешь ты, - сказал как-то Мукуро, глядя на Чейза поверх какого-то документа, который с упоением рассматривал до этого. - Будет сделан… что? – Чейз, по привычке собиравшийся козырнуть, нелепо замер с поднятой рукой. – То есть… Мукуро вздохнул, отложив в сторону бумагу, и откинулся на спинку кресла. Лицо его выглядело расстроенным и недовольным, хотя в глазах, где-то глубоко-глубоко, мелькали искорки веселья. - Наши тренировки всегда кончаются одним и тем же, - совсем не смущаясь, пояснил он, сцепив пальцы в замок, - такими темпами, Кея не бойцом станет, а куртизанкой. Так что… радуйся, эстафета перешла к тебе, - улыбнулся Мукуро, но потом спохватился и нахмурился: - Я имею в виду тренировки, а не то, о чем можно было подумать. - Ха-ха… - все еще не веря выпавшему ему счастью, рассмеялся Чейз. В его темных, серых глазах загорелся до боли знакомый, маниакальный огонек предвкушения и азарта. - Я правильно понимаю: вы даете мне добро на то, чтобы я дрался с Хибари? – Мукуро кивнул, с интересом следя за его реакцией, и она не дала себя долго ждать: - Да! – Чейз как-то неожиданно ребячески дернул рукой, подскакивая, но, поймав удивленный взгляд Анджело, выпрямился, неловко кашлянув. – Будет сделано. Вот увидите, Ваша Светлость, к боям Хибари станет настоящим… мужиком. Мукуро улыбнулся. Чейз чем-то неуловимо напоминает ему Кею, только гораздо более мягкую версию, более эмоциональную, открытую. - Чейз, - не удержался-таки Мукуро, когда капитан уже собирался выйти из кабинета, - если бы ты вдруг оказался на месте Кеи, что бы ты сделал? Чейз удивленно моргнул, подумал где-то с пару секунд, а потом усмехнулся – грубовато, криво, с намеком на угрозу. - Вам правду сказать? - Хотелось бы услышать именно ее. - Я непременно бы убил вас, Ваша Светлость. - Я так и знал. Не получилось бы. Чейз пожал плечами и скрылся за дверью. Анджело проводил его взглядом и осторожно посмотрел на задумавшегося Мукуро. - Нет, все-таки не похожи, - наконец, сказал Рокудо и пододвинул к себе чернильницу. – Джо, последи за ними – не хочу, чтобы они друг друга поубивали. А то с них станется. *** Закончив со всеми делами, встречами, разобрав бумаги (расходы-расходы, просьбы, мольбы, соглашения, снова расходы, скудные налоги), Мукуро по привычке пришел в комнату Кеи. Того, конечно же, еще не было – из окна настойчиво доносились звуки борьбы, насмешки Чейза и время от времени усталый увещевающий голос Анджело. Мукуро подошел к окну и присел на подоконник – излюбленное место отдыха Хибари. Во дворе сновали малочисленные лакеи, конюхи, дворовая прислуга; Кея и Чейз тренировались во внутреннем дворе, но даже отсюда была слышна их борьба. Скучающе глядя на улицу, Мукуро заметил, что оконная рама во многих местах расцарапана какими-то иероглифами, непонятными знаками. Жаль, он не умел читать подобные каракули, потому что его серьезно заинтересовал смысл написанного. От нечего делать, он принялся листать какую-то книжицу, что лежала тут же, на низенькой тумбочке у кровати, в массивном переплете, с огрызком грифельного карандаша внутри. Кея то и дело что-то помечал на полях, подчеркивал понравившиеся фразы, - и снова эти раздражающие непонятные иероглифы. Лениво переворачивая тяжелые плотные страницы, почти не глядя на них, Мукуро зацепили родные буквы. А потом внутри яркой вспышкой полыхнула ярость от осознания написанного. «Дино» - неровным, рваным почерком, будто писалось неосознанно, рассеяно. Край бумаги рядом надорван, словно Хибари хотел вырвать нечаянно показанную позорную слабость, но потом передумал. Скрипнув зубами и с трудом погасив в себе ревущее пламя обжигающей ревности – неприятного, мерзкого чувства, так похожего на зависть, - Мукуро принялся листать книгу, с каким-то мазохистским упорством вглядываясь в каракули и небрежные рисунки. Ему казалось, что в каждой незнакомой буковке, каждой кривой хреновине написано имя этого чертового фермера. Наконец, его взгляд наткнулся на еще одно упоминание Каваллоне. Такое чувство, что ударили со всей дури поддых. Больно, и тошнота подкатывает к горлу омерзительной волной. Перед глазами заплясали белые круги – первые предвестники подбирающегося бешенства, и Мукуро поспешил перевернуть страницу, чувствуя, как дрожат пальцы, судорожно сжимая пергамент. В конце Хибари будто бы взбесился: имя Дино вскакивало с периодичностью в три страницы, причудливо вплетаясь в тщательно выведенные иероглифы, мозоля глаза, действуя на нервы, выжигая изнутри все те капли самообладания, что оставались после последней встречи с этим ублюдком. В мыслях чересчур развитое воображение рисовало отвратительные картины, мутило от одного только упоминания о том, что происходило между Кеей и этим… Каваллоне. В этой же комнате. Здесь. В замке Мукуро. На его кровати, в его комнате, в его доме, с его Кеей. Мукуро захлопнул книгу и зажмурился, пытаясь отогнать болезненную злость, клокочущее где-то в груди, подбиравшееся все выше и выше. Это должно было уже стать привычным – он знал, что Кея сохнет по этому фермеру, но легче от этого не становилось. Каждый раз, едва услышав ненавистное имя, едва увидев его светлую макушку среди толпы в городе, едва заметив на лице Кеи потерянное мечтательное выражение, как сердце стремительно екало, проваливаясь куда-то вниз, и появлялось настойчивое желание стереть с лица земли все, что мешало, отвлекало Хибари думать только о нем. С улицы донесся злой голос Анджело – ему надоело постоянно разнимать слишком уж увлекшихся бойцов, и он теперь просто орал, забыв даже о том, что отчитывает, по сути, своего начальника. Следом донесся гогочущий смех Чейза и негромкий голос Кеи, от которого Мукуро вдруг затошнило. Его слишком много. Особенно в последнее время. Все мысли, все свободное время, даже все рабочее время – все, абсолютно все в жизни Мукуро стало подчиняться этому сопляку, будто не Кея пленник, а Мукуро. Коньяк красиво переливался в лучах заходящего солнца, падающих в открытое окно. Мукуро сидел в столовой и заливал свою злобу алкоголем. Притихшая прислуга попряталась по своим комнатушкам, почуяв застывшую в воздухе гнетущую ненависть, и никто не мозолил глаза, не щебетал под ухом. Алкоголь обжигал горло, глотаемый слишком жадно, слишком торопливо, от него начинала кружиться голова, а пронизанное болью и тоской сознание потихоньку затуманивалось приторно-сладкой хмелью. Книга лежала тут же, раскрытая на самой последней странице - Мукуро стряхивал в нее пепел с сигареты. Он думал о многих вещах сейчас, но все так или иначе было связано с Кеей. Мысли путались в голове, спотыкаясь, натыкаясь друг на друга, и ни одну из них он не мог сформулировать до самого конца. Размеренные щелчки выдвигаемого и складываемого ножа действовали успокаивающе, словно музыка для слепого. - Хромоножка, - раздался из коридора звучный голос Чейза, - жаль тебя даже толкать, не то, чтобы бить. - То-то ты жалел меня, конечно, - хмыкнул в ответ Кея. – К тому же, «хромоножка» тебя победил. - Это была случайность! Я поскользнулся. - А разве не ничья была? – удивился Анджело. – Три раза тебя победил Хибари, три раза – он тебя. - Все было не так, - два недовольных голоса. Мукуро тяжело поднялся, пряча сложенный нож в карман, и, пошатываясь, добрел до двери. - Кея, зайди-ка на минутку, - окликнул он, толкнув тяжелую дверь. Хибари кивнул, вытирая с нижней губы выступившую кровь, и направился к нему. Подойдя вплотную и почувствовав сильный запах спиртного, в его глазах мелькнула легкая тень беспокойства и тут же испарилась, уступая место привычной холодной раздраженности. – Вы можете идти, - снисходительно произнес Мукуро подчиненным. Хибари вошел в столовую и неприязненно огляделся – незнакомые места ему никогда не нравились. Мукуро, неловко покачнувшись, обхватил его руками со спины и ткнулся носом в затылок, вдыхая запах крови и пота. Кея передернул плечами, но не отстранился, помня об их маленьком уговоре. Это неожиданно еще больше распалило утихомирившуюся было злость, и Мукуро подтолкнул его к столу, разворачивая к себе лицом. - Как прошла тренировка? – нарочито беспечно спросил он, упираясь вытянутыми руками о стол по обе стороны от Кеиных бедер. - Удовлетворительно, - Хибари отвел взгляд и, чуть привстав, уселся на столешницу и принялся расстегивать пуговицы на испачканной серой рубашке. Мукуро с интересом проследил за этими нехитрыми действиями и улыбнулся, почти нежно. - И что ты делаешь? - Ты разве меня не за этим позвал? – удивленно вскинул брови Кея. Мукуро опустил голову, пряча горькую усмешку, и обхватил его ладони, отрывая их от рубашки. Развернул одну ладонь, коснулся губами шероховатой кожи, поцеловал запястье, кончики пальцев. «Я люблю тебя. Я хочу, чтобы ты был со мной. Прости меня. Смотри на меня. Дай только шанс». Если бы только можно было сказать хоть что-нибудь подобное! Если бы можно было просто закрыть глаза, досчитать до десяти и забыть обо всем, когда откроешь. Внутри все скручивалось из-за противоречивых чувств: жгучая ненависть, перемешанная с ревностью, слепящая, болезненная любовь и совсем крохотная надежда на благополучный исход. - Я ведь не такой, - выдохнул Мукуро, сжимая тонкие запястья, слишком сильно, от чего Хибари морщится и дергает руками. – Я совсем другой. И чувства мои другие. - Что ты несешь? – шипит Кея. Мукуро скручивает его руки уже невыносимо больно. – Отпусти. - Вообще? Или ты имеешь в виду свои руки? Хибари молчит. Он не видит лицо Рокудо и даже представить не может его выражение. Его действия, слова – все являлось для Кеи слишком непредсказуемым, он не мог понять причины многих его поступков: Мукуро мог веселиться и ласково гладить его по голове, а в следующую секунду - шипеть сквозь стиснутые зубы ругательства, больно сжимая в кулаке волосы. Или мог неожиданно признаться в любви, а потом делать вид, что такого не было, и всяческими способами заставлять разубедить его в сказанном. - Я ведь не похож на твоего фермера, да? - протянул Мукуро, поднимая голову. Он отпустил его руки, и сейчас просто обнимал за талию. Его взгляд плыл, он покачивался, с трудом удерживая равновесие, и пьяно улыбался, то и дело облизывая пересохшие губы. – Нееет, не похож. Он добрый, нежный, заботливый, податливый… - он помрачнел и остановил свой блуждающий взгляд на его губах. – Я думал, что могу стать другим, измениться… так глупо. Кея, мне нравится власть и подчинение, я люблю, когда ты так забавно барахтаешься и сопротивляешься, а не валяешься, высчитывая минуты, когда все закончится... - Ты… - Наш уговор больше не действует, - вдруг холодно произнес Мукуро. Хибари запоздало дернулся в сторону, но Рокудо, перехватив его за плечи, швырнул обратно на стол. – Куда же ты, любимый мой? – почти пропел он, обхватывая ладонями его лицо. – Ты уйдешь тогда, когда я тебя отпущу, ясно? - Чего тебе надо? – прошипел Кея. Мукуро тяжело придавливал его сверху, вжимая его в стол, а руки подкашивались и разъезжались по лакированной поверхности. - Я хочу поговорить. О твоем фермере. Хибари перестал метаться всего на тысячную долю секунды, но этого хватило, чтобы Мукуро рассвирепел окончательно. Одно упоминание о том грязном оборванце, как Кея сразу становится безвольной тряпкой. Как же это бесило. - И об этой книжонке, - процедил он, отталкиваясь от Кеи и кивая в сторону раскрытой книги. Хибари непонимающе глянул в сторону и едва слышно выдохнул. Непростительная ошибка, которую он признавать не хотел и не собирался. - И что? – вызывающе спросил он, исподлобья глядя на Рокудо из-под темной челки. – Ты же все знаешь. Или что ты думал, я буду делать? Любить тебя? Забыть обо всем? Серьезно, это даже не смешно. - А меня твои чувства не волнуют, - отрезал Мукуро, хотя сказанные слова глубоко царапнули внутри, отдаваясь бешеным пульсом в висках. – Я не люблю, когда мои вещи, хотя бы чисто формально, хотя бы частично, принадлежат не мне. Это, - Мукуро провел ладонью вдоль плеча, скользнул вниз по руке, погладил бедро, - мое. Это, - он ткнул пальцем в его лоб, - и это, - он приложил ладонь к его груди, - тоже мое. Просто кто-то нагло и беспардонно навесил на них свои ярлыки, - он мимолетно улыбнулся, а потом зло прищурился. – Скажи мне, Кея, ты сильнее ненавидишь или любишь? В глазах Хибари полыхнула фиолетовым пламенем ярость, и Мукуро даже не потребовался устный ответ – все и так стало ясно – Хибари холил и лелеял свою ненависть куда больше, чем пресловутую и ненужную любовь. Это немного облегчило задачу. Рокудо пытался добиться своего, подражая чужому поведению, но не получилось. Если не можешь завоевать место в сердце и мыслях любовью и лаской, придется применять что-то прямо противоположное – эффект тот же. Не хочешь, как говорится, по-хорошему – будет по-плохому. Может быть… может, если бы Мукуро не был так пьян, ему бы не пришли такие мысли. Сейчас же они роем витали в голове, били колоколами, пульсируя в висках, и опьяняли пуще коньяка. Хибари мигом ощетинился и, коротко замахнувшись, ударил в лицо. Мукуро не успел уклониться – был просто-напросто не в состоянии, но ответил сразу же, не обращая внимания на боль, хотя, наверное, он и не почувствовал ее вовсе. Кея соскользнул со стола, содрав о край столешницы кожу со спины, и Мукуро пнул его в живот, переворачивая на спину. Хибари с хрипом выдохнул, сплевывая на пол кровь, и, уже сквозь туман перед глазами увидел складной нож, валяющийся неподалеку – видимо, Мукуро обронил, когда они боролись. Дотянуться до него он не успел, Рокудо с силой наступил на его ладонь и склонился, поднимая одной рукой нож, а второй подтягивая Хибари вверх. - Что тут у нас? Мой маленький зверек решил воспользоваться холодным оружием? Ай-яй-яй, - Мукуро задумчиво посмотрел на Хибари, уже практически теряющего сознание, взглянул на его ладонь, которую сжимал, и улыбнулся. Кея за день тренировок совсем выдохся, Чейз изрядно его потрепал, а тут еще и он. Вряд ли он в состоянии сейчас нормально отбиваться, а жаль – Мукуро хотел этого. Он так долго видел перед собой послушного истукана, изредка открывавшего рот, чтобы нагрубить, что желание увидеть его искаженное болью лицо, услышать угрозы и ругательства в свой адрес, отчаянные попытки вырваться, отдавалось внизу живота пульсирующей томной слабостью. Потому что он любил подчинение. Потому что он был без ума от власти. Да, в этом все и дело. Ну, и ревность тоже к этому причастна. Совсем чуть-чуть. А еще Мукуро был собственником. Что он и собирался показать, в очередной раз. Хибари, сонно моргая, едва удерживая себя в сознании, послушно улегся грудью на стол. Происходящее доходило до него ужасающе медленно, он с трудом осознавал, что не спит. Вырвало его из омута беспамятства острая боль, пугающе знакомая, но гораздо более сильная, чем была раньше. Мукуро, для удобства, заломив ему руки, резал ему спину, чуть ниже лопаток. Боль отзывалась от глубоких порезов, стремительно распространялась по телу, собираясь в колющий ком где-то в ладони – там, где белели и зудели шрамы – позорное напоминание о поражении и принадлежности. Он слышал, как пыхтит Мукуро, удерживая его на скользкой поверхности и старательно выводя на его коже знакомые до помутнения буквы, слышал, как под острым лезвием вспарывается кожа, как течет кровь; чувствовал раздражающее бессилие, металлическим привкусом оседающее во рту, и чувствовал боль – снова и снова, каждый раз, когда Мукуро скользил острием ножа по телу. Хибари дергался под ним, но затихал, наталкиваясь на нож, и, закусив губу, стонал, мечтая как можно скорее впасть в забытье. Спустя долгие минуты, наполненные отчаянной безысходностью и болью, его желание исполнилось. Он то терял сознание, то возвращался в реальность, превозмогая тошноту. В какой-то момент, он очнулся уже лежа на спине, а Мукуро с упоением чертил уже на его груди. Боль уже не чувствовалась так остро, она тупо зудела, ныла, заставляя биться в будто бы предсмертной агонии, и сил не было даже для того, чтобы выдавить из себя хоть слово. - Ты мой, - улыбаясь, прошептал Рокудо, склонившись к его лицу, отбрасывая за ненадобностью орудие пытки, - мой, Кея, ты мой… - он поцеловал его, уже так, как всегда и хотел: властно, настойчиво, грубо, кусая губы и бесцеремонно играя с его языком. Пальцы в мнимой ласке теребили волосы, вплетаясь в них, подергивая и оттягивая, обнажая шею. Мукуро целовал его шею, водил ладонями по животу и бокам, оглаживал бедра, стягивая брюки, слизывал кровь с его груди. И все так же, как было раньше: с полуукусами-засосами, синяками от пальцев и тяжелым прерывистым дыханием, опаляющим кожу. Когда Мукуро, нарочито медленно, смакуя, расстегнул ремень, и подтянул к себе безвольное тело, Хибари, наконец, активировался – пнул его в живот, собрав последние силы, и перевернулся набок, тут же падая на ковер, пачкая его своей кровью. Если бы только у него было еще чуть больше сил – он смог бы отбиться и хотя бы попытаться сбежать, сейчас же он едва шевелился, да и сопротивлялся он уже чисто инстинктивно. Мукуро был пьян – ему плевать на все побои, море по колено, а Кее помогла внезапно пришедшая на помощь бешеная ярость, которая с лихвой затмевала боль и усталость. Нельзя давать врагу передышки – поэтому Хибари, пока Рокудо поднимался на ноги, отгоняя от себя хмель, набросился на него, снова опрокидывая на пол. Не было азарта, желания победы – того, что Хибари привык чувствовать в каждой драке, только клокочущая ненависть и жажда мести. Мукуро подло впился пальцами в кровоточащие раны, и ослепительная вспышка боли послужила подпорой приближающемуся беспамятству. Придя в себя, Кея лишь глухо застонал, дергаясь в такт рваным коротким толчкам Мукуро. Мукуро нетерпеливо двигал бедрами, задыхаясь от обуревавших его эмоций. Ноздри щекотал сладкий запах крови, вспотевшие ладони скользили по взмокшей коже, и приходилось время от времени останавливаться, перехватывая удобнее чужие ноги. Он ненавидел и любил Хибари – он признавал это и еще больше запутывался, он хотел быть нежным и добрым, но не получалось, он хотел быть любимым, но выходило наоборот. Омерзение к самому себе, наглухо запертая глубоко внутри вина, сожаление, усталость обрушились на него вместе с медленно отрезвляемым сознанием. Он и не заметил, когда свербящее чувство неудовлетворенности и жадного вожделения перетекло в долгий, мучительный оргазм. Мукуро непослушными пальцами застегнул брюки, поднимаясь на ноги. Его все еще штормило, и уже начинало тошнить, но разум, казалось бы, на некоторое время впавший в анабиоз, словно очистился, давая трезво оценить ситуацию. - Хватит с меня, - произнес Мукуро и не узнал собственного голоса, настолько разбитым он был, - ты выступишь на боях и, если выживешь, можешь убираться ко всем чертям собачьим, - он с горечью и тающей болью посмотрел на свернувшегося на полу Кею, - я… господи, я ненавижу тебя. Ненавижу… Он пинком распахнул дверь и побрел наверх, в свою спальню. У комнаты его ждал Анджело, взволнованный и поникший. Увидев Мукуро, он встрепенулся и с ужасом оглядел его. -Вы ранены?! Я позову доктора… - Оставь меня, - он говорил тихо и бесстрастно, но посмотрел так, будто ненавидел его всю свою жизнь. Анджело растерянно посторонился и уже в закрывающейся щели двери увидел, как Мукуро тяжело оседает на пол, закрывая лицо руками. С первого этажа донесся женский вскрик, а потом топот, и Анджело поспешил спуститься. Несколько насмерть перепуганных служанок столпились в коридоре у столовой и не решались заглядывать за распахнутые двери столовой. - Твою мать, - раздался голос Чейза, - Джо, немедленно зови Шамала! Сумасшествие какое-то… - В чем дело? – Анджело втиснулся в дверь и ошарашено замер на пороге. Его замутило, хотя за время службы он успел на многое насмотреться. В комнате застыл острый, тошнотворный запах крови, ею был заляпана половина паркета, стол, кресла… Чейз держал на руках Хибари, непривычно бережно, обеспокоенно заглядывая в искаженное болью лицо. - Давай живее, Джо, помрет же! – прикрикнул он, заметив, что лейтенант так и не двинулся с места. Анджело будто холодной водой окатили. Он сорвался с места, выбежал во двор, напугав собравшихся у дверей любопытных лакеев, и, выведя из загона первую попавшуюся лошадь, поскакал прямо к дому Шамала. Накрапывал мелкий дождь, ветер швырял в лицо мусор, сухие веточки и листья, но Анджело даже не обращал внимания на подобные мелочи. В голове бился лишь страх не успеть, опоздать. Как же глупо, глупо было полагаться на благоразумность Мукуро – Кее не место рядом с ним, он умрет такими темпами. Может быть, прямо сейчас… Шамал открыл дверь недовольный и заспанный, но, услышав о том, кому требуется помощь, собрался за пару минут, не промолвив и слова. На его лице застыло странное выражение, но размышлять об этом времени не было. До начала боев осталось всего семнадцать дней.