Synapse

Три часа, четыре блинчика и два оргазма спустя, Мэттью лениво перекатился на живот, после чего распластался на груди Доминика. - Что тебе больше нравится: корабли или самолеты? Обдумывая свой ответ, Доминик устроил руку на голове Мэттью, неспешно пропуская темные пряди сквозь пальцы. Они были слегка влажными, отчего спутывались и склеивались друг с другом. Доминику это нравилось. - Хм, - начал размышлять он, откидывая голову на подушки, - самолеты, если ты имеешь в виду машины, но корабли, если речь идет о путешествиях. Самолеты – просто невероятные транспортные средства. Именно в тот момент, когда на кухне единственным нарушавшим тишину звуком было шипение масла на сковородке, где жарились блины, Мэттью понял, что не имел ни малейшего понятия о том, нужно ли класть сахар в чай Доминика. Вообще-то, он не знал и про то, нужно ли налить туда еще и молоко, хотя он предположил, что да, потому что люди, которые не добавляют молока в чай, абсолютно точно не с нашей планеты. В любом случае, было бы странным спрашивать мужчину, с которым он собирался провести всю оставшуюся жизнь, о том, как он предпочитает пить чай. Казалось, что на данный момент он был обязан знать подобные вещи. Этот вопрос заставил Мэттью задуматься еще сильнее. Если на то пошло – чем Дом занимался в свободное время? Какое у него любимое блюдо? Любимый фильм? Пользовался ли он жидкостью для ополаскивания рта? Был ли он хорош в судоку? Нравились ли ему животные? Именно так и началась их игра «вопрос-ответ». - Какой у тебя любимый цвет? Мэтт ответил мгновенно: - Голубой. Нет, красный. Да. - Голубой или красный? - Красный! - Ты уверен? – Дом пробежался кончиками пальцев вдоль позвоночника парня, словно по своеобразным «ступенькам». – Ведь это очень важный ответ. В конце концов, он послужит основой всех решений по поводу каждого подарка, который я куплю тебе в будущем. - Будто у тебя есть деньги, чтобы покупать мне что-либо, - ответил Мэттью, игриво прикусив кожу между шеей и ключицей Доминика. – Мне показалось или я и правда видел скотч, скрепляющий полки в твоем холодильнике? - Не показалось. Мэттью усмехнулся в его плечо: - Такой находчивый. Закатив глаза, Доминик прошелся блуждающими пальцами до затылка Мэттью, легко почесывая теплую кожу, - парень выгнул спину от восторга. Мэтт заурчал от удовольствия, обдумывая следующий вопрос. - Ты любишь ходить в походы? *** Это был третий раз, когда палатка, которой небрежно размахивал Мэттью, ударила Доминика по голени. Пнув ее в ответ, он перепрыгнул через беспорядочно раскинувшиеся на земле металлические стержни и веревки, затем вырывая инструкцию у своего бойфренда. - Ты говорил, что ставил тысячи палаток, - пробормотал Дом, щурясь и пытаясь разглядеть в наступивших сумерках мелкий шрифт, напечатанный на бумаге. - Я говорил, что я тысячи раз ходил в ПОХОДЫ, - возразил Мэттью, отпинывая лишнюю кучу изогнутых кольев для палатки, и наклонился, чтобы взять молоток. – Знаешь, караваны и подобная фигня. - Ты сказал, что знаешь, как поставить палатку. Он пожал плечами. - Ты спросил только по дороге сюда. Ну и я подумал, что это не должно быть слишком сложно. - ВОТ как сложно это, черт возьми, может быть! – Доминик схватил пряди волос в кулак, злостно глядя на Мэтта. – Мы здесь уже два часа, мы не ели с самого Бексиля… - Три часа. - … три часа, Мэтт, здесь блядски темно и нам, в самом деле, негде спать. - Хорошо, успокойся, давай просто… разведем костер. - Костер?! – взвизгнул Доминик. Он бросил инструкцию на землю. Они, в любом случае, оказались бесполезными. – И каким же хреном нам поможет костер? Мэтт пожал плечами. Шмыгнул носом. - …Зефирки? Закипая от гнева, Доминик зашагал прочь от беспорядочной кучи хлама, которая раньше была палаткой, и сильнее закутался в куртку, идя в сторону машины. Как только село солнце, температура воздуха резко упала. Он скользнул на водительское сидение и захлопнул дверцу, прежде чем скрестил руки на груди и, вжавшись в спинку кресла, врубил обогреватель на полную мощность. Раздался шум из вентиляционных отверстий на другой стороне приборной панели, и пока что обогреватель не делал ничего, кроме как выдувал еще прохладный воздух прямо в лицо Доминика. В прощальном свечении исчезающих лучей солнца Доминик холодным взглядом вперился в лобовое стекло, глядя на извивающуюся фигуру Мэтта, пытающегося влезть в палатку и удержать ее над головой. Дом мог видеть лишь темную макушку, иногда выныривающую наружу, или тонкую угловатую руку, отчаянно пытавшуюся не дать конструкции рухнуть на землю. Крошечная улыбка коснулась уголков губ Доминика, когда он увидел, как шесты палатки упали вниз, оставляя брезент, принявший очертания Мэтта, с печальным видом стоять посреди кучи туристического снаряжения. Вдруг палатка была сброшена с плеч, и Мэттью понесся к машине, распинывая по пути различные металлические шесты. Он дернул на себя дверцу автомобиля и рухнул на пассажирское кресло. - Чертовы гребанные тупые хреновины, эти палатки, - выпалил Мэтт, глядя на темное поле, в котором они стояли. - Я не знаю, что за мудак и извращенец, с пиздой вместо глаз, придумал их, но он заслуживает того, чтобы ему прописали по яйцам. В салоне повисла тишина, нарушаемая лишь шумом вентиляции. Потом Дом начал смеяться. Это был крошечный, едва слышный смех, когда ты сначала лишь улыбаешься, а потом тебя начинает трясти, и ты закрываешь глаза, взрываясь приступом хохота, который срывает предохранители, и вот, ты уже загибаешься от неконтролируемого хихиканья и смеха. Презрительно сдвинутые брови Мэтта постепенно разгладились, и он начал звонко хихикать, что заставило Дома содрогаться от хохота и, в конце концов, упасть на руль. - Боже, - рассмеялся он, вытирая слезы и садясь лицом к Мэтту, - и где же, черт возьми, мы будем спать?! Мэтт тряхнул головой, сквозь смех одними губами произнося «без понятия». Он откинулся назад, нагибаясь между сидениями, и подтянул к себе сумку. Порывшись в ней, он выудил бутылку сидра и протянул ее Доминику. - За нас, - хихикнул Мэтт, перекладывая свою бутылку в другую руку, чтобы переплести свои пальцы с пальцами Доминика, где-то между рычагом переключения передач и стояночным тормозом. Той ночью они, будучи достаточно пьяными для того, чтобы не чувствовать холода, свернулись калачиком на заднем сиденье, закутавшись в один спальный мешок, и неспешно целовались, слушая хриплый голос Дасти Спрингфилд, доносящийся из радио. *** - Да, - Мэттью кивнул, пальцами касаясь мягких, едва заметных светлых волосков на груди Доминика. – Я предпочитаю научно-популярную литературу, люблю ее больше новелл. Знаешь, когда я был младше, я читал фантастику, много разных историй, - он улегся щекой на то место, где билось сердце Дома, после чего пожал костлявым плечом. – Но вскоре я понял, что моими любимыми историями были те, в которых описывался реальный мир. А в самых лучших иногда приводятся комментарии или, знаешь, проводятся параллели с другими произведениями. Так что, да, - его губы изогнулись в улыбке, касаясь светлой кожи, - мне нравится читать «нон-фикшн». Сосредоточенно слушая, Доминик проводил большим пальцем по телу Мэттью, чувствуя удары сердца о ребра. Также он мог видеть – чуть ниже лохматой копны волос, щекочущей его подбородок – крошечный след кожи головы Мэтта, белым цветом ярко выделявшейся среди темных прядей. На ней виднелась еле заметная зигзагообразная линия, которая слегка углублялась, и Доминик вдруг осознал, что это был шрам. - Откуда этот шрам на голове? – спросил он. Мэтт замолчал. - Какой шрам? - Вот этот, большой, - сказал Дом, прослеживая его кончиком пальца. Шрам пересекал череп по диагонали, начинаясь у линии роста волос – чуть выше левого глаза – и продолжаясь в обратном направлении. - Не знаю, - ответил он. – Наверное, из-за аварии. У меня еще есть небольшой шрам на руке, у локтя, о котором я также не помню, - добавил Мэтт и поднял руку так, чтобы Доминик мог видеть. Шрам почти исчез, но крошечные бледные точки и зигзагообразные линии проходили вдоль его руки, доходя до плеча. - Да, вот он, - кивнул Дом, нежно касаясь кожи, - вижу. - Сильно заметный? – спросил Мэтт, голос которого звучал тревожно. – Тот, который на голове. Ты можешь его видеть сквозь волосы? Выглядит странно? - Нет, нет, ничего такого, - успокоил его Доминик, смахивая с его лба челку. – Я заметил его только сейчас. Мэтт с облегчением лег на свое привычное место и продолжил изучать тело Доминика кончиками пальцев. Он закусил губу, раздумывая над следующим вопросом. - Что ты делаешь на Рождество? *** Хоть словосочетание «пищевая кома» и отдавало горечью на его языке, оно прекрасно описывало состояние, в котором они оба сейчас находились. Веки Дома дрогнули одновременно с огнем в камине. Его нос слегка расплющило, так как он был вжат в макушку Мэтта, но Доминик не мог даже пошевелиться: он лежал в теплом и уютном «объятии» между спинкой дивана и телом Мэттью. Потревожить их не могли даже иногда раздающиеся сверху крики играющих в своей комнате Авы и Алфи. Доминик мог чувствовать плоскую спину Мэтта и углы выпирающих позвонков и ребер – он изогнулся так, чтобы не сильно упираться в грудь Дома. Его пальцы слегка потянули край мэттовой футболки и, пробравшись под нее, Доминик чувствовал сонное дыхание парня. Ему потребовалось всего десять минут, чтобы уснуть перед камином: комбинация из обнимашек, вина и рождественского ужина сделала из простого Мэтта очень сытого и очень хотящего спать Мэтта. Доминик положил ладонь на его живот и почувствовал, как тот еле слышно заурчал, - он довольно улыбнулся. Каждый раз, когда он приоткрывал глаза, Дом мог видеть мелкие пряди темных волос на фоне пламени в камине. Кремового цвета стены отливали оранжевым, как и рождественская елка, которая стояла в самом углу комнаты и представляла собой массу разноцветных огоньков. - Ты не спишь? Вопрос был задан тихо и осторожно, и Доминик повернул шею, чтобы увидеть лицо Криса, нерешительно склонившегося над спинкой дивана. Его лицо расплылось в улыбке. - Я застрял, - ответил ему Дом, пожимая плечом и легонько пихая Мэттью в живот, отчего тот начал ворчать и ерзать, но вскоре успокоился и вновь заснул. - Дай знать, когда он проснется – у нас еще остались сладкие пирожки, - сказал Крис. – Я поставлю чайник. И постараюсь изо всех сил держать детей подальше отсюда, хотя, знаешь, ничего обещать не могу. Поблагодарив его, Доминик снова улегся на диван и закрыл глаза – в этот момент Мэттью начал шумно храпеть. Дом беспомощно усмехнулся, утыкаясь носом в затылок парня. Дом любил храп Мэтта. Пациенты в коме не храпят. *** - Что было самым дебильным из того, что ты делал пьяным? – спросил Мэтт. - Боже, - Дом провел рукой по лицу, глядя вниз и замечая озорной блеск в глазах Мэтта. – Я не знаю. Надо подумать. Кстати, у меня до сих пор лежит это фото, на котором ты валяешься в отключке. - Какое фото? – выражение лица Мэтта сменилось с нетерпеливого на беспокойное за наносекунду. - От Тома, где у тебя на голове кусок пиццы, а по груди размазаны взбитые сливки. - Твою ж мать, - Мэтт побледнел. – Где ты его взял? - У тебя в квартире, - фыркнул Дом. – Ты познакомишь меня с Томом? - Да. Определенно. - Черт возьми, - внезапно осознал Дом, почти садясь и сгоняя Мэтта со своей груди, - это не тот ли самый Том из Дома с призраками? «Не-обосрись-от-страха» Том? - Не-обосрись-от-страха-Том, - повторил Мэтт, взрываясь приступом хохота. – С этого момента я буду всегда звать его только так. Боже, зуб даю, он меня побьет. Так. Теперь твой вопрос. - Хм, - улыбнулся Дом, - ты помнишь свои сны? *** Мэттью громко выругался, подскочив на постели и смотря в потолок полными страха глазами. По его щекам текли слезы. Он чувствовал, как дрожат его руки – от той силы, с которой он сложил их на груди, впиваясь ногтями в бока. Несмотря на панику, с которой он проснулся, Мэтт все еще лежал на спине, хотя и в гораздо более напряженном состоянии. Понимая, что он задержал дыхание, Мэттью вдохнул, делая свежий глоток кислорода. Мышцы, скрытые бледной кожей, резко выделялись каждый раз, как он всасывал воздух, и слезы прокладывали прямые дорожки между уголками его глаз и ушами. С его губ сорвался первый всхлип, и Мэтт постарался свернуться калачиком на матрасе; его лицо исказило отчаяние от подаренных ночным кошмаром картинок. Кроваво-красное небо над островами и отделенная от тела кожа до сих пор стояли перед глазами. Всегда проходило несколько минут, прежде чем он осознавал, что его уже обнимает Доминик. Каждый раз, когда происходило подобное, его ощущениям было трудно сфокусироваться: почувствовать руки, обвитые вокруг талии, услышать нежный шепот на ухо, или увидеть размытые очертания большого пальца, поглаживающего скулу. Эти моменты отчаяния никогда не длились долго. Они исчезали, как только Мэтт понимал, что он не один, и в этот момент превращались в нечто более взрывоопасное. Отпихиваясь локтями, Мэтт почувствовал, что касается чувствительной кожи живота Доминика. Он становился диким и неуправляемым, начинал царапаться, отбирая одеяло, пока не прижимал Доминика к кровати своим весом. Тощая рука сомкнулась на горле Дома – недостаточно сильно, чтобы тот задохнулся, но достаточно сильно для того, чтобы убедить его, что он останется там, где, блять, он и должен быть. Одеяло соскользнуло с постели и извивающихся тел, падая на сосновые половицы их новой и просторной спальни. - Никогда не реален, - в бреду крикнул Мэттью. – Докажи, что ты реален. Быстро кивнув, Доминик вытянул руку и закинул ее за голову, слепо елозя ей по матрасу и вскоре пробираясь пальцами под свою теплую подушку. Его дыхание сбилось, благодаря давящей на горло руке Мэтта. После некоторого сопротивления, его пальцы ухватились за переплет тонкой книги, которую он выудил наружу и открыл на той странице, где был приклеен желтый стикер, отмечающий их прогресс. - Радуга появляется только тогда, когда солнечный свет отражается от капли дождя под углом сорок два градуса, - прочитал Доминик вслух. Он немедленно почувствовал, как рука исчезла с его шеи, когда Мэттью оставил его, перекатился на бок и, взяв свой ноутбук, включил его из режима ожидания. Они разработали эту систему довольно быстро. Мэтт просыпался от своих кошмаров, думая, что он все еще был заточен в Synapse – что Доминик был несовершенным продуктом его воображения, что мир вокруг был ненастоящим, и что он по-прежнему вряд ли выйдет из комы – и никакое количество заверений в обратном его не успокаивало. Единственным способом, которым Доминик мог усмирить его паранойю, был прочитать неподтвержденный факт из книги, которая теперь постоянно лежала под его подушкой. После этого Мэттью с яростным возбуждением включал свой ноутбук, чтобы проверить данный факт на множестве различных сайтов и СМИ – доклады, научные журналы, видео, фотографии, - и проверял его до тех пор, пока не убеждался в том, что собранные доказательства находились за пределами его воображения. Он никогда не позволял себе даже прикасаться к книге фактов Доминика. Они должны были оставаться уникальными и невероятными. Они содержали в себе доказательства того, что он жил в реальном мире, а Мэтт не мог рисковать их «незапятнанной репутацией», читая факты. Возможно, это была паранойя, но всего лишь иллюзии контроля было достаточно, чтобы успокоить его, ведь, как сказал один умный человек, наша единственная Вселенная – восприятие. Доминик наблюдал за тем, как широко открытые, полные слез глаза Мэтта смотрели на монитор, снова и снова, просматривая бессчетное количество веб-страниц, пока он не потупит взор, становясь довольным до такой степени, что он мягко закрывал крышку ноутбука и убирал его под их кровать. Как и всегда после, его узкие плечи сутулились от чувства стыда в приглушенном свете. - Я скоро поправлюсь, обещаю. *** Хихикая, Мэтт обвил руками шею Доминика и вцепился в него, участвуя в небольшой, но отчаянной «войне стоп», в которой он, пока что, выигрывал, из-за ограниченной видимости Дома. Он проигнорировал стоны протеста Доминика и продолжил пинаться ногами в разные стороны, прижимая его колени к постели, пока не почувствовал нежные, чувственные поцелуи, скользившие чуть ниже линии его подбородка, и Мэтт, отвлекшись, замер на месте. Продолжая целовать Мэтта, Дом воспользовался возможностью и толкнул его выше. Он толкнулся бедрами вперед и перевернулся, с легкостью вжимая парня в постель, беспрерывно при этом целуя его шею. «Война» тут же прекратилась вместе с появлением на лице Мэтта довольной улыбки, когда они по-новому устроились на постели. - Тебя всегда так легко обдурить, знаешь, - усмехнулся Дом, шепча ему на ухо. - Ты схитрил, так нечестно, - возразил Мэттью, игриво отпинываясь. - Ммм, - несогласно промычал Доминик, осторожно посасывая мочку мэттового уха. – Прозвучало как отрицание. - Во мне просыпается дух соперничества. Я принимаю такие вещи слишком близко к сердцу. Доминик широко улыбнулся. - Ты занимаешься каким-нибудь видом спорта? *** Глаза Доминика сузились, оценивая раскинувшийся перед ним фарвей. Ветер дул со скоростью приблизительно четыре мили в час, в северо-восточном направлении от побережья; он поправил угол своей клюшки для гольфа, чтобы создать препятствие ветру, дующему со стороны. Согнув колени, он взглянул на мяч и приготовился к удару. - ВПЕРЕДИ! – за криком на ухо немедленно последовал звук шлепка ладони Мэтта о задницу Доминика. Дом подпрыгнул и громко выругался, чуть не выронив клюшку. - Боже, с меня ХВАТИТ, - в притворном гневе крикнул Дом. – Это был ПОСЛЕДНИЙ раз. Черт возьми – уйди отсюда! Мэтта сгибало пополам от смеха; он взвизгнул, когда Дом сделал вид, будто примеряет клюшку к его голове, и отпрыгнул в сторону, удаляясь с его горизонта. - Дальше, - приказал Дом, усмехаясь. Клюшка все еще покоилась в его руке, которая размахивала ей, как оружием, изгоняющим Мэтта с места на несколько метров назад от того места, где покоился мяч. – Еще дальше. Зайди за метку. С этого момента тебе запрещено подходить ко мне ближе, чем на десять шагов, когда я делаю удар, мелкий говнюк. Мэтт насмешливо надул губы, после чего озорно улыбнулся – в тот момент, когда Дом повернулся к нему спиной. Он обязательно сводит его поиграть в гольф еще раз. *** - Какова была самая странная причина, по которой ты обращался в больницу? Доминик наклонил голову вбок, чтобы заглянуть Мэтту в глаза. Теперь они лежали рядом – он на спине, Мэтт на животе – и Доминик рассеянно касался пальцами мелких царапин, рассыпанных по пояснице Мэттью. Мэтт опустил голову на руки и повернул ее в сторону – всклокоченные пряди его волос щекотали его предплечья. Мягкие и темные волосы его подмышек были едва различимы на фоне темно-синих простыней. - Самая странная причина, по которой я обращался в больницу? Мэтт коротко кивнул. Дом наблюдал за тем, как он медленно моргнул и сглотнул, отчего у него дернулся кадык. - Кроме той, где я ходил на свидания к мелкому коматознику? Улыбка, которая расплылась по лицу Мэтта, стала еще шире, выставляя на обозрение его кривоватый зуб. - Не знаю, - продолжил Дом, в то время как его взгляд блуждал по лицу Мэттью – намек на щетину на подбородке; мелкие морщинки в уголках глаз, когда он улыбался; тени, залегшие под скулами. – Хотя, один раз моя голова застряла в кресле, и меня приезжала вытаскивать скорая и пожарная бригада – это считается? - У тебя что? – выпалил Мэтт. - Я не знаю, - хихикнул Дом, - я уронил бумажник и вроде как наклонился, чтобы его поднять, и протянул руку под подлокотник, и – перестань ржать – и поднял его, потом попытался встать, но у меня застряло плечо, и я как бы распластался на кресле. - Какого хрена ты полез под подлокотник? – давясь от смеха, спросил Мэтт. - Так получилось! – ответил Дом, потирая глаза ладонью и пытаясь не рассмеяться. – Просто… я не знаю, как так вышло, окей. Я застрял, они разрезали кресло и вытащили меня оттуда, и я решил больше не связываться с этим. - Боже. Однажды я застрял на дереве, но это… что-то новенькое. - Отъебись. - Никогда, - улыбнулся Мэтт, придвигаясь ближе. – Твой вопрос. Давай. Взяв ладонь Мэттью в свою, Доминик сплел их пальцы. - Чего ты хочешь от этих отношений? Я имею в виду, где ты видишь нас, в идеале, в будущем? Что с нами будет? *** Мэттью почувствовал, как его ресницы коснулись хлопковой ткани и медленно моргнул, утыкаясь лицом в подушку. Солнечный свет струился между кремового цвета занавесками, окрашивая стены теплым белым цветом, после чего оставляя яркие, непонятной формы линии в складках одеяла. Он открыл глаза, чтобы посмотреть, как свет проникает сквозь каскад лениво кружащихся в воздухе пылинок, а затем ослепляет его самого, заставляя его поморщиться. Ярко-голубой цвет его глаз вскоре привык к утреннему свету, и его зрачки чуть расширились; Мэтт открыл рот, беззвучно зевая. Сонно сморгнув зевок, Мэтт почувствовал, как ясность наполняет его разум, и его сердцебиение участилось, слегка сбиваясь с ритма от воспоминаний прошлого вечера, вновь накрывших его с головой. Внезапно его уставшие, и от того покрасневшие глаза распахнулись и глянули в сторону с ощущением полной осведомленности, хотя темные тени все еще украшали кожу под ними. Мэттью поерзал, укладываясь на спину, а затем повернулся на бок, разглядывая вторую половину кровати. Доминик спал на спине, но его голова была повернута в сторону Мэтта; по белой подушке разметались пряди светлых волос, а лицо его бойфренда было окутано мирным и спокойным сном. Покрывала сбились в кучку на его бедрах – в спальне было жарко. На его груди, свернувшись калачиком, лежал крошечный малыш, спину которого защитным жестом накрывала ладонь Доминика. Придвигаясь ближе и не отрывая взгляда от их сына, Мэттью слегка приоткрыл рот, чувствуя, как его сердце бешено мечется по грудной клетке зигзагообразными движениями, когда лицо малыша сморщилось, после чего он тихо зевнул, касаясь губами груди Доминика. Пара идентичных его собственным голубых глаз уставилась на Мэтта, довершая картинку слегка напуганного, но от этого не менее любопытного выражения лица всех новорожденных. Мэттью приподнялся, опираясь на локоть, и почувствовал, как простыни скользнули по его обнаженной коже, мыслями же пребывая во вчерашнем дне. Доминик первым взял их ребенка, протягивая вперед осмелевшие, предварительно слегка согнутые руки, чтобы забрать крошечный сверток из рук медсестры. Его улыбка могла бы осветить всю палату, когда Дом в первый раз тихо заговорил со спящим комочком в своих руках. - Привет, малыш, - прошептал он, держа крошечное тельце так близко к себе, насколько это было вообще возможно. У Мэттью перехватило дыхание, когда Дом, очень осторожно, передал ребенка в его руки, и он немедленно обнял их сына, крепко прижимая младенца к своему телу. Такой невероятно легкий и хрупкий. Мэтт и понятия не имел, под каким углом нужно держать руки, чтобы ребенку было удобно. Он не имел понятия, как стоять. Он знал, что нужно поддерживать голову. Он до смерти боялся уронить его. - И что мне, блять, теперь с этим делать? – взвизгнул Мэтт, в голосе которого слышалась радостная паника, что вызвала хихиканье Доминика, который обнял свою новую семью. Малыш родился очень маленьким, что вызвало беспокойство, поэтому он лежал в инкубаторе последние несколько дней; у него были темные редкие волосы и ярко-голубые глаза, которых они еще не видели. Не было ни одного сомнения по поводу того, чья же кровь текла в его жилах. Доминик, в любом случае, не ожидал, что когда-нибудь у него будет ребенок, полученный не в качестве усыновления; он быстро дал понять, что любой ребенок Мэттью будет и его ребенком тоже. Он засомневался в своем решении всего лишь раз – на невероятно короткое мгновение – когда их чуть ли не вышвырнули из центра планирования семьи, после того как Мэттью начал кричать на все крыло больницы ободряющие слова в поддержку своей собственной спермы в течение всей процедуры. Доминик провел поездку домой сидя на заднем сиденье автомобиля, рядом с закутанным в одеяльце и усаженным в новое детское кресло ребенком. Его взгляд почти ни на секунду не отрывался от спящего лица малыша. В тот момент, когда машина заехала на покрытую кирпичной плиткой дорожку возле их дома, из складок одеяла послышался тихий, похожий на бульканье звук, и взволнованный Мэттью чуть ли не перепрыгнул через водительское кресло. Последующие десять минут оказались наполнены слезами, утихомиривающими словами и укачиваниями на темном сиденье автомобиля. Потом начался плач. Младенец был очень громким, требовательным и нетерпеливым, с неясными потребностями, которые не смог определить даже Google. Они уже смирились с бессонной ночью, когда в пять утра Доминик предложил перенести ребенка к ним в спальню и положить на постель рядом с собой. Тепло окружавших новорожденного тел, по всей видимости, оказали на него успокаивающее действие, потому что через полчаса малыш, наконец-то, заснул. Теперь, глядя на своего сына, лежащего на груди Доминика, освещаемой лучами утреннего солнца, Мэттью протянул руку и указательным пальцем погладил малыша по щеке. Крошечная ручка беспомощно махала из стороны в сторону, и Мэттью вытянул палец, позволяя ребенку ухватиться за него. Издав негромкий, но пронзительный крик, выражающий интерес, мальчик начал радостно извиваться под ладонью Доминика. Загорелая кожа слегка шелохнулась, и Мэтт оторвал свой взгляд от малыша. Когда Доминик открыл глаза, то Мэтт заметил, что они покраснели от усталости, но продолжали светиться любовью; он почесал живот свободной рукой, прежде чем обнял ей бледную спину Мэтта и притянул ближе к себе. Мэтт одарил улыбающиеся губы Доминика одним из самых нежных поцелуев, после чего улегся на своем месте, сворачиваясь калачиком у груди Дома. Именно тогда – чувствуя мерное сердцебиение Доминика и глядя на их беспокойно шевелящегося сына – Мэттью ощутил чувство целостности, накрывающее его с головой. Его пальцы проследили вены на руке Дома. В этот момент он понял, что никогда бы не выжил без Доминика, и что их сын никогда бы не появился на свет, если бы он не выжил. Его сердце затрепетало и сжалось от боли в один и тот же момент, осознавая всю простоту этого – простоту цепной реакции, которая выкинула его из реальности, а затем снова вернула обратно, - и осознавая абсолютную уверенность в том, что рождение их ребенка не было результатом какого-то решения или вывода, но оно стало диким и странным началом. С этой мыслью Мэтт придвинулся ближе к теплому боку Доминика, вытягивая шею, чтобы поцеловать их малыша в лоб. Тем утром вся троица, лежа в куче одеял и простыней, представляла собой невозможный, но идеальный треугольник.