Шанс

«Не плакать у врача, нет, не смей, не лей слез понапрасну! Ты же мужик! Ты злой и сильный!» А что он там говорит вообще? К нему обращается? Напялил на себя халат, больше его самого раза в два. Он тонет в нем почти с головой как гном, только кончики округлых ушей торчат, да лопатки острые, так и топорщатся, будто из них вот-вот крылья прорастут. Из-за нервов только сейчас, как будто раньше в голове была вата, он услышал тихий и высокий, как у юнца совсем, голос: — …сейчас кровь из пальчика возьмём. Совсем не больно, как комарик укусит. Какой, еб вашу мать, комарик? Он уже довольно взрослый серьезный мужик тридцати лет! В самом соку, как говорится! Вырос он из состояния «комариков» и «летит самолетик». Да за кого эта мелочь пузатая его принимает? Врач наклонился к нему с ватой в руках, пахнущей спиртом. Судя по лицу, ему было не больше двадцати двух; вон маленькая коричневая родинка возле верхней губы. Он скорее походил на мед брата. Намазюкав ему палец, он взял в руки шприц и… — Андрюха! У нас труп, возможно криминал, по коням. — Че-чего? — в трубке повисло молчание. Человек по ту сторону телефонного провода явно опешил. — Вы же пошли кровь из пальца сдавать, какой еще труп? — Да такой вот, брат, кажется, стукнул я его слишком сильно. — За что? Он пытался вас убить или… Вы в порядке? Я закусил губу и мне стало стыдно за свою несдержанность. Вот и как быть? Не говорить же мне ему, что я попросту перенервничал и дал ему в лицо со всей дури? — Все в порядке. Просто я решил, что его стоит забрать к нам в штаб. — Но, один вопрос, зачем? — Мне нужен личный врач. Не тебе ли знать, сколько раз на меня совершали покушение? Умелые руки под рукой по-любому спасут мне жизнь и не один раз. — Ладно. Хорошо. Я вас понял. Смотрите пока, чтобы в кабинет не вошел посторонний. Если что случится — я разрулю. Пока мой охранник гнал машину к больнице, я пытался привести врача в чувство. Тот был довольно бледным, на коже уже стал выделятся свежий синяк возле глаза. Вот черт, здесь есть лед? Пульс-то есть? Пульса не нашел, но услышал: дышит, грудь мерно вздымается. И почему я ударил, не думая о последствиях? Вечно с кулаками лезу. Прав был отец, нельзя мне ничего серьезного поручать. Он, как оказалось, вообще во всем был прав. Но хотя бы нашатырь нашел, не такая уж и плохая ситуация. Густые черные ресницы встрепенулись, но глаза пока не открылись полностью, а я за это время успел получше рассмотреть его лицо. Оно было округлым, подбородок с ямочкой, а волосы какого-то не понятного мышиного цвета: то ли русые, то ли каштановые. И возле глаз — беловатые очертания линий. Он носит очки? — Эй, открывай глаза, спящая красавица. Или мне разбудить тебя поцелуем? Ты в лягушку после этого превратишься или нет? Врач застонал и все-таки удостоил меня своим вниманием. Его глаза оказались такого же цвета: то ли серые, то ли голубые. Увидев меня, он тут же шарахнулся в сторону, ударившись головой о стену, и издал стон, полный боли. — Я, я попрошу вас удалится или же мне придется вызвать… — по голосу и красным глазам вижу — боится меня, черт. И что мне говорить, чтобы он поверил мне? — Я хочу извинится. Я не со зла. Я попрошу тебя работать на меня. — Че-чего? — видимо, он все еще не пришел в себя. Ну так я ему и разъясню ситуацию, чтобы он все понял. — Будешь латать моих парней, когда понадобится. Может меня, в случае чего. — Вы эээ… Бандит? — а он смекалистый. — Не люблю это слово. Однако отчасти — да. Я предпочитаю называться бизнесменом. Но мы не занимаемся ничем противозаконным. Просто наказываем парней, которые задолжали деньжат или проиграли в покер, обижали наших девчонок. Ничего серьезного. — Хааа. Ничего серьезного, говорите? Тогда зачем мне вас… э… «латать», раз ничего серьезного? — он незаметно стал пятиться в сторону выхода пятой точкой, но я помешал ему, положив руку на колено и сильно сжав, предупреждая. Он дернулся и насторожено посмотрел на мою ладонь. Так вышло, что мы оказались очень близко в недвусмысленном положении. Подбородком я касался его головы, а он взволнованно дышал мне в район кадыка. Его шея пошла красными пятнами… — Да, если хочешь, просто походишь у нас, посмотришь что да как. Давить не стану. Не понравится — уйдешь. Только язык не распускай, хорошо? — я отстранился от него и улыбнулся. Тот тоже выдавил нечто вроде улыбки, встряхнув головой как собака. Щурясь, он приложил руку к пострадавшему лицу. — Это, извини меня, не со зла. Нервы просто, не выспался. — Хо-хорошо. В углу стоит маленький холодильник, там лед. Принеси, пожалуйста, я не хочу синяком потом святить. И мне все-таки стоит взять у тебя кровь на анализ, проверить, мало ли что. — У нас возьмешь, — я опять рычу на него, а он и так ведь уже запуганный. Дебил. Почему он говорит так, будто я не понимаю его слов. Логично же, что на анализ, на что еще можно ее взять? — Извини, хорошо. Когда он прикладывал лед к лицу, я залипал себе на руки: костяшки покраснели. Врач опять дернулся, но на этот раз из-за резко открытой двери. В кабинет ввалился Андрей. Охранник номер один и лучший друг, который защищал меня ценой собственной жизни и с которым мы часто зависали у него на даче с шашлыками и телками. Он сразу заозирался по сторонам, но увидев меня с руками и ногами на месте, успокоился. Я махнул головой в сторону врача. — А труп-то жив и пахнет цветами, — гыгыкнул он, рассматривая его. — Я уж думал и вправду ранили тебя. Вон, гнал как ненормальный. Мог и по-нормальному объяснить, ты же мне доверяешь больше всех. — Ладно. Проехали. Забираем его и едем в штаб. Ты со всем разобрался? — Да, только он-то на это согласен? По лицу же видно, что нет. Может стоит оставить его в покое? — Ты хочешь поехать? Врач встал с пола и посмотрел куда-то мне в район пупка. — Я жду ответа. — Д-да. ***** Николай — именно так звали врача — держался молодцом. Он внимательно слушал меня, рассматривал все кабинеты, которые я ему показывал, и, кажется, был не так напряжен как в машине. Там-то он весь трясся, будто готов был дух испустить. Жался в сиденье машины, прижимая лед к глазу, и грустно провожал взглядом мелькавшие то тут, то там коттеджи. Кажется, готов был даже голову высунуть в окно и завыть как одинокая побитая собака. Но, выходя из салона машины, он отчего-то остановился, оглядываясь по сторонам и, очевидно, решая какой-то сложный вопрос у себя в голове. — Ну что? Ты будешь работать на меня? — Нет. — Если бы его ответ был положительным, то я бы даже удивился. — Верните меня обратно в больницу. — Хорошо. Но ты ведь не будешь против, если я буду навещать тебя там иногда? Чтобы у тебя не было неприятностей? Кажется, ему поплохело. Он весь задрожал как банный лист на ветру, отчаянно сжимая кулаки до побеления костяшек. Смотрелось это довольно комично, ведь я был значительно выше его. Сейчас он напоминал мне ребенка, которого обидел большой и злой дядя во дворе. — Вы — моя неприятность. Что мешает вам взять другого врача латать ваших парней? — Да то, что ты, Степочкин, мне приглянулся. — Но, эм, пациенты будут боятся идти ко мне видя, эм, вас… — Хочешь сказать, что я страшный? А многие называли меня красавчиком. Ты так разве не считаешь? Николай вдохнул и хотел было уже что-то ответить мне, но замолчал. Он опять покраснел. Смотрелось это странно не только потому, что он парень, но и потому, что его кожа была очень светлой. Дразнить его было довольно интересно. Сколько ему лет? Почему он на все реагирует так остро? — Мне… мне двадцать шесть. -Так это я вслух сказал? — Ого, а выглядишь как студент-щегол. Да и халат такой, что вообще атас. По размеру не было что ли? Выглядишь нелепо, как воздушный шар. — В нем очень удобно. — Кстати, — я порылся в карманах и таки достал его очки, которые он обронил, упав на пол. Дужка погнулась, а левое стекло опасно кренилось в бок и было поцарапано. — Я куплю тебе новые. Будет повод, чтобы прийти к тебе. От моей белозубой улыбки его лицо неприятно исказилось. Кажется, меня ждал довольно интересный поворот судьбы. ***** Николай обреченно застонал, вырубая будильник и напяливая одеяло на голову. Через шторы светил утренний свет, из-за чего глаза сильно слезились. Идти на работу не хотелось ни за какие коврижки. Новый день означал то, что он опять не будет один. Даже если будет небольшой перерыв, чужой взгляд на своей спине он всем телом учует, даже если его нет рядом. Он уже как будто впитался глубоко в кожу, даже в душе мочалкой не отмыть его. Вот и за что ему такое «счастье» привалило? Он только недавно выпустился из университета и даже не успел толком поработать по своей профессии, в голове — наивные мысли про будущиее, ясные и не очень. И в них явно не входило найти на свою задницу такого воздыхателя в виде парня. Ему, конечно, нравились девушки, но иногда он замечал за собой, что засматривался и на парней. Не то чтобы ему было как-то гадко от этого, он принял это изменение в себе быстро и просто, однако отношений со своим полом у него не было очень долгое время, да и потом… Ситуация была слишком плачевной, поэтому он постарался просто забыть те отношения. А теперь… это выводило из себя. Из-за этих частых визитов у него так и не нашлось друзей-коллег по работе. Он ни с кем не сблизился, ограничивая себя официальными отношениями и сухими фразами. Да и связываться с ним никто не хотел: все только за спиной и шушукались про «вон опять пришел, страшный, весь в черном, бандюган какой-то, что их связывает?». Вспомнилась недавняя фраза патологоанатома: «Я могу позволить себе любую женщину, какую только пожелаю. Нужно только уметь ждать». Его передернуло. Такой участи себе он не хотел. Удивительно, но сегодня его не было, как и вчера, и вообще, он уже давно не появлялся. Забыл про него что ли? Обычно, стоило ему придти на рабочее место, то он тут же находил его сидящим у входа или же у поста главной медсестры, травящим очередные байки. (Интересно, эти посиделки хоть как-то сказываются на его работе или нет? Хотя, какая у него работа. Смешно.) От этого блеска и глянца у него нервно дергался глаз и чесались кулаки, а вот медсестрам наоборот, хоть бы хны, хихикают и что-то отвечают ему. Стойкие люди. Уважение им и почет. Курить хотелось весь день. И вот, наконец, выдалась долгожданная свободная минутка, и он тут же помчался на пожарную лестницу — выдыхать пары злости. Узнала бы его мать, что он начал курить, уши бы пооткручивала, ахала бы и говорила, что в отца, негодник, пошел, и плевать, сколько ему лет — хоть двадцать, хоть сорок, отчитает на раз-два. Но, увы, не было бы его — не курил бы. Иначе бы давно поседел. Воздух был морозный, легкие жгло свежестью и влажностью осененного дня, угрюмого как и он сам. Стоять в одном халате, когда ветер дует куда надо и не надо, было неприятно. Так и заболеть не долго. Вкус у сигарет был просто отвратительным, а в душе скребли кошки. «Какую бы ужасную гадость ты не вытворял, обязательно найдется тот человек, которому ты всегда понравишься, в каком бы ты настроении не находился и как бы не выглядел. Это даже не любовь, как ты себе глупо выдумал, он даже не твоя вторая половинка. Просто ты — урод. Просто вы вместе уроды». Денек выдался тот еще. Его попросили подменить, и он не мог отказать, все равно дома ждет лишь холодная постель и еда, разогретая в микроволновке. Почти под самую ночь он выполз из больницы голодный и помятый, с диким желанием спать. И это за такие-то деньги он выносит эти страдания каждый день на собственной шкуре? Даже не благодарит никто за спасенную жизнь, все «боженька помог, пойду ему иконку поставлю». Уж лучше было пойти после девятого класса куда-нибудь учится. Работал бы себе электриком или парикмахером, денег бы больше получал, нервы бы были в порядке, может даже девушку нашел бы, друзья бы были. А теперь-то что он имеет? Да ничего. В мешки под глазами с легкостью поместился бы детеныш кенгуру. Он так бы и шел себе, бубня недовольно под нос и проклиная судьбу-матушку за дебильный выбор в одиннадцатом классе, вот только споткнулся обо что-то, упал и расшиб лоб. Хотя, не обо что-то, а об кого-то. Тело было твердым и теплым. — Ой, простите, я вам на ногу наступил… — произнес он виновато, хотя в душе хотелось разодрать этого человека голыми руками. — Ёб твою мать, урод, да ничего страшного. Забыли. Голос был отчего-то знакомый. Поднимая голову, он чертыхнулся в который раз за этот день. А об кого споткнулся-то! Не день, а сказочное везение. И чего он здесь забыл посреди ночи да на середине дороги. Без охраны? Хотел, чтобы его машина сбила? Странно. — О, Степочкин, какая встреча! Помоги мне, пожалуйста. Я тут это… Ключик ищу. Ну, от твоего сердца. — Че-чего? — Ну помнишь я говорил, что куплю тебе очки новые, старые-то я сломал. Я купил их тебе. Вот, ищу их теперь, выронил куда-то. А ведь специально для тебя подбирал, такой подарок пропадает! Помогай искать. И он, (вот умора-то) вправду ползал по земле, ища в свете от фонаря эти сраные очки. Ему даже смешно стало. Загрязнил свои дорогие шмотки, да и вообще был походу пьяным. Щеки покраснели, волосы растрепались. От земли сильно веяло холодом и запахом гнилых листьев. Хоть что-то хорошее. — Хэй, а поехали что ли ко мне, а? — Че-чего? Мне завтра на работу. — Чего ты мне заливаешь, завтра суббота. — Суббота — работать охота. Дежурство еще никто не отменял. — Я разрулю. Ну поехали, я знаю, что до дома тебе идти далеко, автобусы тут уже не ходят в такое время, такси не поймаешь, еще гляди похитят и изнасилуют. Холодно еще. Поехали, что ты как не знаю кто. «Ага, можно подумать, что ты меня не изнасилуешь». — Ты пьяный. Разобьешь машину. Меня угробишь. — Я не пьян. Просто мне на костюм пролила одна курица коктейль. Поехали. — Ты мне не лжешь? — Да ни разу в жизни. — Тогда хорошо. И в итоге, взвесив все за и против, он все же согласился на это приглашение. Может усталость сказалась, а может просто… Скучал? ***** Проснулся он в чужой постели. Не битый, ноги и руки да и все остальные органы на месте. Одежда аккуратной стопочкой на стуле лежит, кажется, даже поглажена. В теле разлилась приятная ленивая слабость, растянутся можно было полностью, даже место еще оставалось. От удовольствия непроизвольно закатывались глаза. Не то что от его жесткого дивана, где можно было спать только на боку. Кровать до одури мягкая и приятно пахнет. Кажется, от мужчины пахнет так же. Это либо одеколон, либо кондиционер. Вот черт, ведет себя сейчас как извращенец какой-то, вынюхивая чью-то подушку. «А он мне даже и не сильно нравится. Так почему, блин». Он оделся и хотел было уже свалить, но воспитание не позволило ему уйти, не отблагодарив за предоставление временного ночлега. Обладатель квартиры оказался на кухне. Он сам (сам!) готовил, и запах от яичницы стоял на всю кухню, заставляя желудок недовольно булькать. Он даже забыл, стоя в проходе, чего хотел: голодная слюна мешала открыть рот. А еще на нем был очень милый передник с ромашками, что при его мускулах и росте смотрелось комично. — О, а вот и ты, — произнес он, не поворачиваясь, мастерски орудуя лопаткой. — Садись. На яйца, надеюсь, аллергии у тебя нет? — Я это, спасибо, в общем, что пригласил к себе. Я пошел. — Ну куда ты так рано. Еще восьми нет. У тебя дежурство скорее всего вечером, побудь со мной еще немного. — Я, это, я не могу. У меня дела. — Я слышу твой желудок. Он говорит мне обратное. Будешь так и дальше его игнорировать — останешься таким же низким гномом, да еще и с гастритом. Как ты можешь так, ты же врач как-никак. И, не успел он и слова против вставить, как его усадили за стол. Кормили за всю душу. От такой сытной и вкусной еды он уже давно отвык. Так его, с такой любовью и заботой, только мама кормила в детстве. Сколько вод с тех пор утекло… Даже обидно стало, что больше они не общаются. — Это что? — только сейчас он заметил, что Всеволод смотрит на него, словно гипнотизируя, постукивая пальцами по небольшой коробочке черного цвета и, очевидно, уже давно. Видать он забылся, вспоминая старое. — Это что, те очки? — Примерь. И он сам с него запасные очки стащил, как будто нарочно дотрагиваясь до мочки уха, где тянулся длинный старый шрам, будто бы он того не заметил. Было неловко — без них он видел очень плохо. И вскоре новые очки красовались на его переносице. Они были немного большие, но, да, в них он видел картинку четче, чем в прошлых. — Ох ты, а как тебе удалось выбрать их так точно? Я вижу в них даже лучше. Выбрать их так было явно не дело случая. Улыбается, видно очень доволен собой. — У меня в детстве был друг. Очень хороший. Лучший. У него было плохое зрение. Похожие линзы как ты носил. — И что, так просто выбрал? Так не бывает. — Да нет, бывает. Это так грустно, что ты меня забыл. Очень грустно. — Эээ… Я чего-то не понимаю. Ты о чем сейчас. — Думаешь, что я просто так тогда к вам в клинику пришел? Обломись. Может зашел я и случайно, но… В первый раз даже не узнал — так давно это было, думал, обознался… Лицо немного изменилось, да и тело стало не таким гибким. Да и фамилия другая, но, наблюдая за тобой, плюс шрам этот, такой же… А ты меня, я погляжу, совсем забыл. — Да о чем ты вообще? — Я тебе напомню. Я тебя любил и люблю. ***** Pov Николай. Он посмотрел на часы и присвистнул: сегодняшняя тренировка заняла гораздо больше времени чем обычно. Он начинал с разогрева: обычные упражнения по типу прыжков, бег, отжимания, повышая градус физического напряжения до максимума своих возможностей и постепенно снижая его, заканчивая тренировку бегом, который всегда расслаблял. Польза от этого была. Он не стремился иметь гору мышц, здоровье не позволяло: слабое сердце, да и зрение не ахти какое, однако тело его было по-грациозному подтянутым, сильные ноги и руки, а при напряжении мышц пресса под светлой кожей выступали несколько кубиков. На большее он не рассчитывал. Хватало хотя бы того, что он постоянно ловил восхищенные взгляды, с жадностью рассматривающие его. Как он и думал: никого кроме него в раздевалке не осталось. Мышцы ног и рук болели, но эта боль была скорее приятной и желанной, она показывала, что он еще не достиг своего предела и может тренироваться лучше. Это вселяло надежду. Спина была мокрой и пахло от него не очень. Дома скорее всего горячей воды опять нет. Хотя если бы ее и дали в эту пятницу, в ванную комнату он бы все равно не попал. Сестра бы орала на него, велела бы убираться. От одной мысли о том, что ему, грязному и вонючему, придется идти домой — его передернуло. Скорее всего здесь в душе еще осталось вода, хотя бы теплая. На ходу снимая майку, он ступал голыми ногами по холодному кафельному полу, ведущему в душевые, чертыхаясь про себя за то, что охранник опять будет смотреть на него косо, мол, опять ты меня задерживаешь. А он ведь уже давно мог быть дома со своей семьей или собакой. Вскоре послышался шум воды, и он подумал — какое расточительство. Кто-то после себя не выключил душ, а подходя к запотевшей стеклянной двери понял, что все-таки там кто-то есть. И встал как соляной столб, приоткрывая дверь и заходя внутрь. Сердце сделало сальто и грохнулось в желудок. Его тайные грезы, постыдные сны и влажность в трусах по утрам: сам Всеволод Нестеров стоял под струёй душа, склонив низко голову, не замечая чужого присутствия. Капли воды стекали с его широких, по-мужски могучих плеч, облизывая, ползи до аппетитной ямочке в пояснице и срывались, падая ниц не достигнув аппетитных полукружий ягодиц. В паху предательски потяжелело. От одной мысли о том, что он вот так просто, беспалевно может лицезреть эту картину, член начал вставать по стойке смирно. «Если я подрочу сейчас, он заметит меня? А что дальше? Разбитым лицом я просто так не отделаюсь, он не гей, не поймет», — подумал он. И только сейчас до него начало доходить, что что-то здесь не так. Что Нестеров делает здесь так поздно? Приглядевшись, он наконец сквозь шум воды услышал что-то, отдаленно напоминающее задушенные всхлипы. Грудь, на которую он до этого не обращал внимания, рвано дергалась, будто не желая делать вздох, а на бедрах — хоть бы ему почудилось — ровными полосами, опоясывая, расползались синяки как стебли лозы, как будто сделанные чем-то вроде ремня или плети. Рваные черные отметены. Такие же отметены были и на животе, груди, но не такие ужасные, зелено-желтые. Его передернуло. Не разворачиваясь, наспех надевая майку, отступая назад, он уперся спиной в дверь, и та, скрипнув со скрежетом, выпустила его из этого вдруг ставшего душным помещением. Он дал деру как раз в тот момент, когда парень повернулся на посторонний шум. Как домой добирался — не помнил. Но потом, привалившись спиной к стене, заперся в ванне и под холодной водой неистово дрочил, кусая губы, представляя то, чего никогда не будет. ***** — Кать, а Кать. Высоцкая. Бумажный шарик летит и попадает прямо в русую голову девушки, сидящей партой ниже. Та оборачивается. — Тише ты, пара идет, — шикнула девушка, злобно сверкнув зелеными глазами. — Разговор есть. Препод все равно под нос бубнит, ему плевать слушает кто или нет. — Что надо? — Ты же юркая, вертлявая, везде свой нос всунешь, замечала что-нибудь странное за Всеволодом? — А что, он тебе где-то насолил? — Нет, это по другому поводу. — Думаешь инфа за бесплатно будет? — Мишка на поляне? Сойдет? — Что, рассказали, что я сладкое люблю? Эх, девки… Ладно, так и быть, разузнаю что-нибудь. Жди. ***** После того случая прошло около недели. У них с Всеволодом на этой недели было только две общих пары, больше они не пересекались. Он не смотрел на него, да и, казалось, вообще не знал о его существовании. С одной стороны это бы хорошо, ведь ему вряд ли бы понравилось, узнай, что кто-то в тайне дрочит на него, к тому же парень. С другой стороны хотелось знать правду. Кто оставил эти отметки, за что и главное — почему. Почему при всех он вел себя так, будто ничего не случилось? Может он привык к побоям? Почему он не защищался, ведь он такой сильный внешне но… может сломан внутри? Как выяснилось позже, у университета пару раз замечали черный тонированный BMW, чьим владельцем был мужчина в возрасте. Они разговаривали с Севой на повышенных тонах, причем мужчина был не просто не доволен, а серьезно зол. Желваки на его лице так и дулись. Он уехал, а Сев вел себя как обычно, ничем не показывая свое душевное состояние. Хотя может он и вовсе не был зол? Может ему было плевать? Увы, никто ему ничего не постарался объяснить. За ту же шоколадку он узнал номер его телефона. А в интернете выяснилось, что его отец владеет «ХолодКэмпринг Групп». На парочке фотографий он был вместе с сыном, и вид у того был очень недовольным. Были еще люди, те, кто вложился в фонд. Компаньоны. Может это именно один из них являлся тем мужчиной на BMW? Столько вопросов и ни одного ответа. ***** В выходные родители ушли к тете, праздновать день рождения. Круглая дата как-никак, пятьдесят лет. Его оставили присматривать за сестрой. Та возмущалась, говоря, что уже большая, однако вспоминая свои четырнадцать он понимал, что вел себя крайне глупо и враждебно по отношению к окружающему миру, думая, что его не понимают. Но это было отнюдь не так, да и кому как не ему понимать переживания его сестры в этот вздорный возраст? — Тебя что-то беспокоит? — спросила она, отправляя в рот горсть мармеладных разноцветных червячков. — Меня? — Ну не мою же пятку, ясень пень! — Не боишься, что я маме доложу, как ты выражаешься? А еще леди называешься. — Ты не трепло как некоторые. Ну так что, тебе кто-то нравится? — С чего ты решила? — он нахмурился, думая, как выйти из этой ситуации сухим, чтобы она, как бы невзначай, не проболталась маме, скажем, за обедом. — Брось, тебе двадцать, пора бы уже. — Будто тебе известно кому что пора, сопля. — Кто обзывается, тот сам таким и является. Я к тебе в кои-то веке по-человечески, а ты как кусок какашки, — она показала малиновый от мармелада язык и не сильно пихнула его в плечо. — Уходи, я хочу человека-паука пересмотреть. ***** У их группы пару раз в неделю шли общие пары с группой Всеволода. Тот сидел почти в центре, однако не скрывал, что ему скучно и зевал. Если тема лекции была ему не особо интересна, но был риск того, что кого-то спросит несложный вопрос, то он часто вступал в словесные баталии с преподавателями в особенности с пожилыми, за что вознаграждался одобрительными взглядами и тихими выдохами: «Пронесло». Это нравилось ему и часто он сидел, смотря на его макушку и витая в облаках. Сев не был заучкой, но имел большой ум и острый язык, за что получал разные оценки: от плохих, когда преподавателям не нравились его слишком резкие высказывания по поводу их материала, раскритикованного в пух и прах, но в большей степени высокие, однако ему не было никакой разницы до это. И как только за это его еще не вызвали к декану? ***** Они встретились в начале сентября. Он, зеленый, мало того, что опоздал и перепутал корпуса, так и со всей дури врезался в него, разбросав учебники. Ну, а дальше как в сопливой драме — собирали книги вместе, и вот их руки соприкоснулись, совсем чуть-чуть, кончиками пальцев… Он медленно поднял голову и понял: пропал, точно пропал. Эти глаза цвета васильков заставили сердце биться галопом, а щеки предательски покраснеть. — Это, кажется, твое, — сказал он улыбаясь, протягивая ему учебник. — Первый курс? Тебе в первый корпус, налево и потом направо. И он ушел, забрав с собой его душевный покой на долгие годы. ***** Он выяснил, где жил Нестеров. Это был не шикарный коттедж его родителей, но трехкомнатная квартира находилась в богатом районе. «Богатенький буратино, — продумал он злобно. — И зачем ему одному такая большая квартира. Или у него кто-то есть?» Мысль об этом заставила злится и нервно теребить воротничок рубашки. «Ревную к тому, кого не существует. Докатились. Я хуже любой бабы». С тех пор он начал следить за ним, ходить в столовую, когда Сев был там, стараться пересекаться по максимуму и как бы невзначай, как он думал, быть всегда впереди него. Даже ходил к его дому, высиживал место в тени деревьев. Упорно ждал, сам не зная чего, наверное, чуда. Как сталкер. Тренировки не забрасывал. Нагружал свое тело, пытаясь выбить лишние мысли из головы, старался задержатся допоздна, однако больше он не появлялся. И так бы все это продолжалось, если (не) случайная встреча в клубе. Тогда было холодно и очень сыро. В вечернем воздухе ощущалось приближение зимних холодов и скорых морозов. Хотелось расслабится после долгой учебной недели и наконец-то спустить пар, с кем-нибудь потрахавшись. Для этих целей он даже денег не пожалел, хотя мог купить пару кроссовок, что ему не было бы лишним. Клуб был не очень дорогим, но там ошивалась большая часть «золотой» молодежи города. А, по слухам, Сев предпочитал места гораздо элитнее, так что он не беспокоился: шанс встретить его там был крайне мал. Он сидел за барной стойкой, потягивая какую-то розовую сладковатую бурду через соломинку, которая даже алкоголем не пахла, и высматривал в толпе тело по сочнее. Мальчик ли, девочка, какая разница? С ними он делит только тело, его сердце давно отдано другому на растерзание и потеху. Отчего-то опьянение не наступало или же так просто казалось. От девчонки сбоку приторно пахло лавандой, а ее руки так и прижимали его к ее груди, по ощущениям похоже меньше, чем есть на самом деле. Пуш-ап? — Хэй, детка, я не надолго отлучусь. Перед выходом из туалета он намочил волосы и зачесал назад. Было нестерпимо жарко. Выйдя в зал, он нашел свою пассию рядом с другим парнем и вздохнул, жалея его. Тому крайне не повезло. Отчего-то в горле пересохло, и он направился к бару, но что-то остановило его, как тогда, в душе. Он инстинктивно поднял голову вверх, выискивая что-то, пригнулся. И не зря. На втором этаже, прислонившись спиной к плетеной металлической ограде стоял его величество Нестеров собственной персоной. «Ну, видимо, не судьба. Эх, не видать мне кроссовок». Одевая наспех синюю куртку в гардеробе, он спешил быстрее ретироваться из клуба. Было такое чувство, что за ним пристально наблюдают чужие глаза. «Ни ногой сюда больше. Да ну и пофиг, все равно музыка отвратная и пойло такое же». На улице сгустилась чернильная тьма. В свете старых фонарей в воздухе маленькие пылинки искрили, причудливо переливаясь, походя на первый снег. Идти до дома было долго. Но не успел он и за угол отойти, как его вздернули за шкирку и нагло впихнули в чужую машину. Попытки сопротивления отмели быстро. Прижали к сидению дорогого салона и закрыли рот, чтобы не орал и не брыкался. — Ну здравствуй, — этот голос он бы узнал из миллиона. Тело прошибла дрожь. — А я вот сижу, скучаю, а потом и думаю, хэй, знакомый парень в толпе, но только я спустился, а твой и след простыл. Губы вспотели. Голова кружилась. Он с отвращением подумал о том, что по-наглому обслюнявил чужую руку. Из-за стыда, наверное, покраснело лицо. Как бы потом чужой салон от блевотины не оттирать. «Да боже! Меня похитили и везут фиг знает куда, а я только про какой-то бред думаю. Взбодрись». Видимо поняв, что собеседнику не очень хорошо, руку убрали, но не отпустили до конца. Он сидел ни жив ни мертв, не зная, что говорить и что делать, чтобы не разозлить Сева еще больше своим поведением. Он совсем его не знал и только по слухам мог сложить представление о его характере. О том, кто он такой. — Вот это… Сюрприз. — Да неужели? — брови презрительно изогнулись, не предвещая ничего хорошего. — Не строй из себя кретина, ты знаешь, за что тут. Скажешь нет? — Не. Не знаю. — Произошла утечка информации. Тебе это о чем-либо говорит? — Че-чего? — Тебя мой отец подкупил, да? Что ж, я нисколько не удивлен этому, судя по твоему виду и учебе, деньги тебе нужны. Следил за мной, да? Куда я, туда ты сразу. Везде твой дух. Но сегодня о моем визите никто не знал. Так как же ты там оказался? — Сев, все не так, как ты думаешь, я вообще-то сюда развлечься пришел и… — Нашел приключения на свою задницу? Молодец. Мой филиал понес убытки, и ты ответишь за это. Сполна. — Но я ни при чем! Куда мы едем? Всев?! От мысли о том, что это его последний день в жизни, и он больше не увидит свою семью и друзей, поплохело. — Я… Я тебя люблю! Повисла удушающая тишина. Голова взорвалась от боли тысячью маленьких звоночков. — Что ж, если это так, если это не ложь, то я проверю твою любовь на прочность. Машина набирала обороты, блестя своим глянцевым черным боком, унося его в неизвестном направлении. ***** Дверь быстро закрыли, окно — последний выход, если отчаишься. Одежда висела в прихожей. На воздухе головная боль прошла, но в комнату опять вернулась, обостряясь. Во рту скопилась отвратительная горькая слюна. «Чтоб я еще хоть каплю в рот взял!» К его лицу прислонили что-то холодное. На дне стакана с водой шипела, растворяясь, таблетка. — Наркотики? Усугубишь мою боль и будешь резать на живую, да? — Если ты так остришь, то все не так плохо, как ты мертвого из себя строишь. Пей, это поможет. Он пил жадно, с силой сжимая стакан побелевшими руками. Часть воды пролилась, стекая под рубашку. Было чертовски горько. — И это все? Где пытки, воск свечей, кнут или ты предпочитаешь метод пряника? Его слова заставили Сева улыбнуться. — А ты забавный! В машине, я думал, дух от страха испустишь, трясся весь как лист на ветру, а тут байки травишь. И, знаешь… — он слишком близко наклонился к его лицу, он даже дыхание ощутил, чертовски горячее. — Я не любитель бдсм. Его бросило в жар. Его секс-фантазия находилась на расстоянии вытянутой ладони, даже меньше. Он был у него дома и он, по глупости, признался в своих чувствах. Ощущал себя крайне нелепо, стыд лизал шею и щеки, заставляя сердце в груди биться предательски быстро и горячо. — Надо же, — Нестеров слегка отстранился, но дальше от него не сел, — похоже ты не врал. — Я говорил об этом в самом начале. — Прости, я был так зол и не знал, что и думать. Мне столько раз признавались в любви и столько раз это было неправда. Я так устал от этого вранья. Ты ведь не врал мне? — Нет, я, я правда люблю тебя. Очень. Губы Севы — пухлые, нежные. Руки — заботливые, чуткие, ловящие любое изменение в его настроении. Чувства нахлынули, словно волна на берег. Он целовал неспешно и не торопясь, смакуя, прикусывая нижнюю, более пухлую губу его жертвы. Сердце, казалось, сейчас сделает сальто и случится сердечный приступ. Он и подумать о подобном не смел в реальности, да даже в самых влажных мечтах! Все это казалось просто сном, но от тяжести тела, нависающего с верху, от рук, стягивающих одежду, его терпкого мужского запаха, было так запредельно хорошо и спокойно, что сердце твердило: такое не может случиться, не с тобой, не сейчас. От каждого прикосновения тело горело, от поцелуя в шею кадык дернулся, казалось, до самого неба. В паху тянуло, и он постанывал, потираясь о чужое тело без стеснения. И все было бы хорошо если бы… — Я видел… синяки. Твои. — Боже… — простонали сверху, откидывая брюки в сторону и отстраняясь. — Везде поспел наш пострел? Что конкретно тебя интересует? — Кто. Их. Поставил? — Вот это взгляд! Такое чувство, будто сейчас придушишь. Ты ревнуешь? — руки стали гладить его ноги медленно, от щиколоток и выше, заставляя нервничать и подергивать тазом. Мокрый кружок на трусах увеличился в размере. — Кто это был? Почему ты позволил?! Тебе же было больно! — Любовник моего отца. Бывший, я так думаю, — не тени усмешки, голос дрогнул, будто он сейчас заплачет. — Что?! Как такое может быть? Сколько ему лет? — Сорок пять. Знаешь, — он отстранился и, достав откуда-то сигареты, закурил, — Они были партнерами по бизнесу, но потом, когда был официальный прием у нас дома, он увидел меня, я — его, и понеслась, лихая, по кочкам. Отец был недоволен, избил меня, грозил лишить меня всего. Тогда я не знал о их связи. Ну, а я… плевал я на его слова. Мы встречались, но наши отношения были слишком, хм, экстравагантными, понимаешь? В какой-то момент он начал делать мне больно, я ему в ответ тоже. Потом я услышал телефонный разговор… Ну и кончилось… Я честно даже не знаю, куда он пропал, так что замолчи и отдайся мне сейчас, без возражений. И он отдавался. Каждую клеточку своего тела отдавал ему, без остатка, не жалея себя, каждый вздох был ради него. Казалось, Нестеров делал это с ним, мстя за себя тому, другому человеку. Было больно, Сев старался двигается медленно, растягивал даже, но все равно боль жгла, раздирая внутри и выходя в виде слез и пота, но больнее было от мук сердца. Пусть Сев и не любил его, но (вот наивный дурак, ничему жизнь не учит) он в самом деле верил в то, что они начнут встречаться. Будут вместе, что он наконец-то будет любим. ***** Прошел месяц. Они наконец-то начали таки долгожданное общение, он озарял своей улыбкой весь мир, но Сев был отстранен, и в большинстве своем сух и черств к его объятиям и хрупким поцелуям. Как бы он не пытался, но предыдущие отношения все еще терзали его, он увяз в них как в трясине, хотя и уверял, что все хорошо. Узнав его поближе, он понял, что за напускной уверенностью и холоднокровным скрывается маленький испуганный мальчик, которому нужна была ласка и защита. Но пробиться сквозь его панцирь было очень трудно и больно. Но он терпел. Терпел насмешки, терпел грубости. Но ради чего? Все чаще эти вопросы всплывали в его голове. «Прости, — сказал он в тот вечер, не выдержав больше этого, — я делаю тебе больно, отвергая, но я не могу сейчас, так, больше. Дай мне время». *****  — Что-то случилось? — спросила сестра обеспокоено, когда с первым хвостиком было покончено. — Лицо какое-то радостно-грустное. — Ну. Может и так. — Так она тебя отшила? — глаза в зеркале блеснули с интересом. — Бедный лоханутый братик. — Скорее у меня даже шанса не было на что-либо. Мы уже давно не виделись, — ответил он, пропуская мимо ушей привычную грубость. — Шанс есть всегда. Собери сопли в кучку и иди к ней. Прогонит — иди опять, напролом, наорет — бери и целуй. Но не отпускай ни за что, а то кто-то порасторопнее заберет ее у тебя, понял! — А ты не такая уж и козявка, как я думал. — Ну, конечно, я же твоя сестра как-никак! И заплетая ей второй хвостик, он довольно улыбнулся. Уж он-то постарается, чтобы у него был этот шанс. Но, как оказалось позже, все это было зря. Он больше его не видел. Ни в университете, ни в городе. Ни в этой жизни. ***** Он сидел, ни жив ни мертв. Сердце колотилось где-то в горле. Дышать было очень трудно, а грудь будто сжимало в тисках. Сев находился примерно в таком же состоянии, хотя все так же белозубо улыбался. Кажется, внутри у него — пожар, его ладони до одури горячие, он так сжимает его руки, кончики пальцев вздрагивают… И какого черта все произошло именно так? Именно сегодня? — Ты ведь тоже там учился… Что случилось? Почему ты бросил меня одного? — Появился любовник… Отец. Возникло много проблем с бизнесом, да и он стал угрожать мне скорейшей расправой. А потом — убытки. Я не думал, что именно из-за него мы понесли сплошные убытки, но… А потом, потом… Я понял, что медицина — не мое, пришлось все бросить и уехать, пока он не заставил, да и отец… да и тебя тронуть это могло. Слишком большой риск. — Я не хочу все это слушать, это звучит слишком надумано. Ты чертов эгоист! Ты бросил меня! — И это я тут еще эгоист? — Ты и вправду теперь связан с теневым миром? Он тоже такой же бандит как и ты, я ведь прав? — Не совсем. Отчасти. Многое пришлось пережить, переделать. Но, самое главное — я здесь, я с тобой. Я не забыл тебя. Я могу быть с тобой, я хочу этого. Ты можешь… — А что я могу? И ты, блять, думал, какого мне было все это время? Думаешь, что я буду как раньше, с тобой, выслушивая безропотно твои грубости? Ты опять появился в моей жизни — несносный мудак, и я влюбился в тебя. Наверное, я думал, что ты другой, но как оказалось, ты — это именно, блять, ты. Ты хоть знаешь, как я искал тебя? Сколько всего блять… — не замечая, он вскакивает и хлопает со всей силы по столу, опрокидывая стул, этот грохот заставляет мужчину опустить глаза на коробочку из-под очков. — Мне так больно Сев, так больно, если ты думаешь, что, напомнив мне все это, я прямо сейчас кинусь к тебе в объятия, то глубоко ошибаешься. Мне плевать на обстоятельства. Ты бросил меня. И теперь я не хочу впускать тебя в свою жизнь. Уйди из нее добровольно, прошу, ты делаешь мне слишком больно. Я не хочу иметь с тобой ничего общего. И он пулей вылетел из этой квартиры, подальше от него, подальше от этого места, подальше от этой жизни, из этой ебаной планеты. Доехал на каком-то автобусе до своего дома. Думать не хотелось. Хотелось вернуть былое, когда он был так очаровательно глуп и наивен, но в то же время уничтожить все к чертям, испепелить, чтобы больше никогда не разочаровываться в ком-то и страдать так сильно… На следующие несколько дней он выпал из рабочих будней, а затем, собрав вещи, уехал к своей сестре на неопределенное время, взяв отпуск, отключив телефон и разорвав все контакты. ***** Жизнь за чертой города текла неспешно и как-то даже пресно, мерно отсчитывая свое время. Недавно пошел снег, и в скором времени пушистыми ватными объятиями было наполнено все вокруг. Деревья стояли как распоследние красавицы, одетые в пушистые снежные платья, искрящие на солнце серебристыми бликами. Он даже видел на снегу чьи-то незнакомы следы. Скорее все это птицы прилетели из леса на сало, которое он повесил во дворе, чтобы они сильно не голодали в такие морозы. Дышалось очень свежо мерзлым воздухом, полной грудью, не то что в городе, где в скорости снег становился желтым и грязным, а воздух был пропитан запахами выхлопных газов. Здесь же — полное раздолье. Казалось бы, просто живи и все. Радуйся звездному небу и тихому безмолвию степи под треск печки… С одной стороны, он четко понимал — это снежное безмолвие не продлится слишком долго. Всев с легкостью мог придти к нему хоть сейчас и забрать свое, даже без сопротивления. Но он давал ему время, и каждый раз, просыпаясь и тоскливо смотря в окно, на мерцающие узоры инея, он понимал простую истину: рано или поздно ему придется вернуться и дать ответ. Будет он положительным или же нет, он не знал. Ему ничего не хотелось делать, он впал в какое-то состояние медвежьей спячки. Подкидывая в печку оставшиеся дрова, которые огонь пожирал ненасытно, треща от удовольствия поленьями и вскидывая всполохи рыжего огня по трубе, озаряя небольшую пыльную комнату, он не сразу заметил, как телефон завибрировал и упал на ворсистый ковер. Подняв его, он увидел старый номер, по которому уже давно не звонил. Да и вообще давным-давно по душам не общался с ней как в детстве. И все-таки в детстве все было проще… — Алло. — Это я. Ты как там один? — голос сестры звучал обеспокоенно. — Может мне стоит приехать к тебе? — Да зачем? Со мной все в порядке, да и у тебя муж и ребенок. Не хочу отрывать. — Да какое отрывать! — судя по всему она сильно злится, он даже представил, как она в своей привычной манере начинает закручивать кончики волос на палец, на манер бигуди, когда ей скучно или она нервничает. — Ты мне позвонил неделю назад и сказал: мне срочно нужно приехать на дачу, ты не против? Ну я тебя и впустила, но ты мне совершенно ничего не объясняешь. Я даже не знаю причину того, почему ты в таком плачевном состоянии. Объясни хотя бы по телефону, чтобы я меньше волновалась. Это ведь не из-за работы, я права? — Ах если бы, — Николай горько улыбнулся, представляя чужие глаза. — Помнишь, хотя может и нет, я встречался кое с кем в университете. — Да. Вроде как. Вы же вроде расстались или я не права? — Я тоже так думал. Но теперь выяснилось, что меня бросили потому, что не было других вариантов. Так было бы лучше. А теперь этот человек снова здесь, я не могу даже спать нормально теперь, — глаза в мыслях медленно растворились, на их место пришла пустота и какая-то синяя злая грусть. Он хлюпнул носом против воли. — Он… Он так беспечен, будто и не было этого расставания. Столько времени… Что мне делать? Рано или поздно мне придется все это принять. Но я не хочу, мне так больно, сестра… — Ты не хнычь только, ага? Ты же взрослый мужик, блин. Спать не можешь, значит любишь. Вот и почему с тобой вечно одни сложности? Не в падай в хандру, иди к нему. Он примет тебя, ты примешь его. Может будет ссора и драка, ну я не знаю. Но… — ненадолго повисла пауза. — Я помню тебя тогда. Видок был такой, что любовные флюиды так и хлестали. Если это не счастье, то я просто дура, глупая и наивная, которая вышла замуж по залету. Ты меня понял, надеюсь? — Да. Я понял. — Ну вот и все. А ты знаешь, что моя дочурка недавно учудила? Вот балбеска… уронила горшок с цветами прямо с балкона на соседку и… Ну вот сейчас расскажу… После разговора ему действительно стало лучше, а мысли впервые за долгое время пришли в какое-никакое, но состояние похожее на норму. Стало стыдно за свои глупые необдуманные поступки и слова которые может даже обидели Нестерова. Хандрить сейчас — самое последнее дело, решил он. Он не какая-нибудь малолетняя влюбленная девочка, вполне себе уже взрослый мужик. Он может ответить за все свои слова и поступки. И он примет все, что выпадет ему на плечи, как бы тяжело это не было. Не будет же он всю жизнь прятаться от неприятностей, словно страус, зарывшийся головой в песок? Он не такой трус, как может показаться на первый взгляд. Вскоре он обратно вернулся в город на стареньком, еще кажется даже советском автобусе с четким намерением решить все и поставить точки над «i». Во время своего пути, когда его встряхивало буквально на каждой кочке, а из-за снега они ехали еще дольше обычного, он думал лишь о том, что видел тогда, еще будучи подростком, в душе. Он вспоминал капельки воды, медленно стекающие по чужому телу и эти ужасные темные отметены, из-за чего в паху у него предательски потяжелело тогда, да и сейчас, впрочем, тоже. Хорошо, что длинная куртка все скрывала, да и сумка на коленях стояла, а то бы бабки местные заметили и все — кранты, поминай на честном слове, прослыл бы на всю местность извращенцем каким-нибудь… Интересно, как бы выглядело его тело сейчас? Оно все же таким и осталось, как он помнил в своих влажных постыдных снах или же стало еще лучше? Как бы он целовал его? Нежно, стараясь насладится каждым мгновением с ним или же, как раньше, отчаянно и страстно? Как бы касался его шеи? Может он бы усыпал всю кожу засосами?.. А ведь он действительно носит очки, которые он ему подарил, даже не заметив этого… Стало нестерпимо жарко, даже холодное стекло окна, из которого дул слабый ветерок, растрепывая челку, совершенно не спасал и не остужал его взыгравший было пыл. Он был готов принять и снести от него все. Но вот действительно ли Всеволод был готов на это? ***** — А ты сильно изменился. Можно я потрогаю твое лицо? — вырвалось совершенно не произвольно. В комнате была приятная ласкающая полутьма. Она облизывала своими томными взглядами два тела, сидящие невдалеке друг от друга за столом, освещенные лишь слабым светом от мерцающей свечи. В этом не было совершенно никакой романтики. Просто вырубило свет. Он приехал к нему со сгущающимися чернильными сумерками, но даже подумать не мог о том, что задержится так надолго. Он хотел уже идти, но Сев не пустил. — Обещали сильную бурю. Никакой транспорт в такое время не пошел бы. Это просто самоубийство — идти так в ночь, одному, да и далеко еще, заболеешь, потеряешься. Ты выйдешь из квартиры только через мой труп. И вправду, смотря на то, каким сильным и могучим казалось его тело в полутьме, он в это поверил. А еще по-страшному завыл ветер, с силой швыряя комки снега прямо в гудящее стекло так, что оно, казалось, готово было вот-вот треснуть, впуская вестников зимы в кухню. И вот они сидят друг напротив друга и хранят цементное молчание. А ведь у него столько слов было в запасе, он так тщательно вызубрил свою речь, знал каждое слово наизусть, даже придумал, что будет делать в случае провала, чтобы не выглядеть полным дебилом в данном положении. И вот теперь… — Здесь это не удобно делать. И к тому же холодно. Ничего не видно. Пошли в зал. Я тебя согрею, — он бережно потянул его в сторону, с виртуозностью вора обходя все преграды на своем извилистом пути к спальне. — Вот так просто что ли? А где цветы там, например? Где цветочно-конфетный период? — А ты баба что ли? Что-то я не заметил у тебя ниже пояса ничего кроме члена. Или я ошибся? — Сука ты, — пробурчал он. — А ты рассчитывал на что-то еще? — кровать мягкая, и она гнется под весом двух горячих тел. Их глаза — друг напротив друга. Синь чужих глаз колышется, словно поле васильков, и манит Николая, что тот начинает нетерпеливо дрожать, предвкушая. Точно как баба. Слабый хлюпик. — Я не железный, а ты — слишком упертый и дерзкий. Лишние слова сделают только хуже нам двоим. — Так это да или нет? — А на что ты рассчитываешь? — Я не хочу отдаваться тебе просто так. Без гарантий. Я не хочу, чтобы у нас все было как раньше, — говорить все труднее из-за касания мягких губ по шее, а эти медленные поглаживания ниже пояса и ласковые губы просто срывали крышу и заставляли сердце гонять кровь как бешеное, пульс учащаться, а дыхание срываться на тихие вздохи, полные просьбы на продолжение. — И что ты тогда предлагаешь? — рука полностью легла на член и стала медленно поглаживать, подразнивая, обводя большим пальцем чувствительную головку и размазывая каплю выступившей смазки. Это пытка была слишком изощренной, из-за чего он зажмурился и уперся ему в грудь руками, отчаянно вздыхая и не нарочно отталкивая, ведь так хотелось высказать свою просьбу. И вот, когда он был готов вот-вот излиться и когда чужие руки поползли в сторону его задницы он пихнул его локтем в бок, опрокидывая на постель и нависая сверху. — Я хочу, чтобы ты был снизу. Даст или нет? Руки перестали свое движение на его члене, а тело перестало подавать признаки жизни. Будто все краски с лица схлынули. Повисло молчание. Кажется, Всеволод напрягся, но это не было понятно с виду. Это было какое-то внутреннее напряжении, копившееся уже очень долго и вот наконец организм начал давать сбой, выплескивая все скопившиеся эмоции наружу. Его руки задрожали, а губы искривились в противной усмешке. Коле показалось, что Сев сейчас пустит слезу, давя на жалость. — Хорошо. Я сделаю это. И он покорно стянул с себя брюки, не смотря на него, ложась на постель и раскидывая ноги в стороны, подкладывая под поясницу подушку. Огромный, ослепительно-красивый монстр лежал сейчас на кровати и вздрагивал от его взгляда, полностью плененный и покорный. От вида его мощного тела и подтянутых мышц захватывало дух. Но он не смотрел на него, недовольно повернув голову в сторону и надрывно произнес на выдохе: — Чего ты ждешь? Бери, что дают. Я жду. И он взял. Он целовал его бедра медленно и нежно, поднимаясь все ближе к паху и щекотя холодную кожу своим влажным дыханием, он старался быть нужным и сам искал ответную ласку в этих необычных глазах, в прикосновениях больших широких ладоней по его лицу. Всев сейчас напоминал маленького ребенка, он вздрагивал от каждого шороха и прикосновения, он требовал защиты и любви. Ник отвлекал его минетом, не забирая член слишком глубоко в рот, боясь опозорится с сильным рвотным рефлексом, больше уделяя времени головке, охватывая яйца одной рукой и играясь, в то время как его другая рука проходились раз за разом по выемке между ягодиц, слегка надавливая. И вот он вошел в него одним из пальцев, из-за чего мужчина зашипел и дернулся, но остался все так же безвольно лежать. От второго пальца, настойчиво растягивающего скованные мышцы, тело резко дернулось вверх и выгнулось натянутой струной, послышался шумной вздох и тихие надрывные непонятные звуки. Николай попытался войти в мужчину, но тот весь сжался и подобрался, а если Коле было больно входить в него, то мужчине и подавно принимать в себя. — Ну же, расслабляйся же. Но было все попусту. Мужчина лежал перед ним и явно не испытывал никакого удовольствия, член похоже давно опал, а он даже и не заметил этого. И в правду, чертов эгоист. — Ты что это, плачешь? — спросил он, отстранившись и стараясь разглядеть в темноте его лицо. — Не смотри на меня, черте тебя дери, — мужчина закрыл лицо руками, из-за чего звуки стали глухими и тихими. Надрывными. Но он бы прав. Это слезы сверкнули на его щеках. — Бляяя… Николай сгреб Сева в охапку и обнял так сильно, как только мог, не смотря на его упирание и разницу в весовых категориях и росте. Он чувствовал, как чужое сердце с дикой скоростью билось прямо рядом с ним и как солено и мокро становилось в области его груди, однако мужчина не произносил ни одного звука, оставаясь таким же тихим и покорным. Руки Николая порхали в его волосах, поглаживая и нежно успокаивая, а губы расцеловывали лоб, вымаливая прощение. — Прости меня, боже, прости, я такой мудак, я… Я не должен был заставлять тебя, я… мне так жаль, что я, блять, я же знаю, что тебя насиловали, и я, я… и я тебя так, я правда, я… не хотел… Его слова — просто глупые звуки, которые ничего не значат. Они просто сотрясают воздух. Он понимал это, однако так хотелось говорить и говорить, чтобы больше не было пролито слез из-за него. Так хотелось, чтобы было все хорошо… У него, у них обоих. Они сидели уже так довольно долго. Теперь Сев обнимал Колю, раскачиваясь с ним в объятиях из стороны в сторону как маятник. Им обоим было тепло, и он больше не шмыгал носом. Его сердце билось тихо и размеренно. Даже и не верилось, что он когда-то мог быть жестоким и причинять людям боль. — Ты злишься на меня? — Нет. Если бы не этот срыв, то дальше было бы только хуже. Спасибо, что помог мне раскрыться. — Хорошо. Я надеюсь, ты больше не убежишь от меня? Но ответа он так и не дождался — резко стало очень светло, и им обоим пришлось зажмуриться. Свет дали так неожиданно, а ведь так хотелось побыть в этой волшебной темноте момента еще чуточку дольше. — Как неожиданно… Эй, а у тебя глаза такие красные. — Блин. Если ты кому-нибудь проболтаешься, что видел меня таким слабым — убью. Хотя смерть — самое малое, что я могу тебе устроить. — Ой какие мы грозные стали, да? А кто недавно сопли мне на грудь пускал? Или я все это сам себе выдумал? И уворачиваясь от его рук, впивающихся в его живот и гадко щекочущих, он понял простую истину: шанс есть, они будут вместе, и в этот раз он уж точно не отпустит, у них будет это «мы»! Он приложит на это все усилия. Он постарается.