Сердце машины

«Милый мой Алан, Доктор Вильямс оказался прав. Дорога все упростила. Я как будто оставила дома самую темную, самую невыносимую часть себя и теперь путешествую налегке. Я очень, очень много езжу. Вокзалы, купе паровозов, номера гостиниц сменяются калейдоскопом перед моими глазами, лица проводников, попутчиков и горничных сливаются в одно в моей памяти. Поначалу мне было все равно – какой смысл в этом мире, огромном, лязгающем и из последних сил пытающемся сохранить свою человечность, если в нем нет тебя? Но теперь мои бесцельные скитания обратились в поиск. Мое существование снова обрело смысл. С детства ассистировавшая отцу в мастерской и сопровождавшая на выставках, я никогда не имела возможности подружиться с ровесниками. Люди же постарше, из отцовского круга, глядели на меня снисходительно, с толикой оскорбительного умиления. Эти взгляды заставляли меня чувствовать себя диковинным зверьком, научившимся забавным трюкам… С тех пор, как я впервые увидела тебя в отцовской мастерской, в моей жизни изменилось слишком многое, чтобы у меня хватало сил не писать эти письма в пустоту. Но я даже не задумываюсь над вопросом, стоит ли отправлять их. Пока я еще не способна понимать, что ты их не прочтешь». В дверь купе неожиданно постучали. Эмилия вздрогнула, но, к счастью, успела отвести перо в сторону. Черная клякса вцепилась в покрытую лаком дубовую столешницу, чудом не задев драгоценную рукопись. - Войдите, - сдержанно сказала девушка. Дверь щелкнула и тяжело отъехала в сторону. На пороге купе появился рыжий молодой человек в темно-зеленом плаще, с перекинутой через плечо сумкой для документов и огромным потрепанным чемоданом, явно пережившим не одно долгое путешествие. Он поприветствовал Эмилию улыбкой коммивояжера – преувеличенно дружелюбной, и оттого приторной донельзя. - Прошу прощения за вторжение, мисс, - быстрый говор и излишне твердая «р» выдавали в нем уроженца Найванского полуострова. Однако, он не собирался ничего ей продавать. – У вас здесь свободно? - Нет, - ответила Эмилия, даже не глядя на человека. Ей хотелось провести всю дорогу наедине со своими мыслями, и попутчик был бы очень некстати. Вероятно, в вагоне еще есть свободные купе – так отчего бы ему не подсесть в одно из них?.. - Вот незадача, - протянул рыжий, а его глаза быстро забегали вокруг, замечая и недописанное письмо, и красноречивую кляксу, и подозрительно маленькое количество багажа на полках. – Тогда… не буду вам мешать. Поищу места в других купе. Эмилия кивнула и отвернулась к окну, где мелькали, сменяя друг дружку, редкие пролески, и кукурузные поля, и фабричные комплексы, и небольшие деревни. Рыжий человек неуверенно потоптался на месте и, наконец, засобирался уходить. - Хорошего дня! – услышала Эмилия прежде, чем дверная панель задвинулась с глухим щелчком, вновь ограждая ее от всего мира. - Хорошего дня, - тихо повторила девушка, горько усмехнувшись, и, перехватив поудобнее перо, макнула его в чернильницу. «Я постоянно вспоминаю все эти вечера, когда мы спорили о тщетности поисков вечного двигателя, обсуждали недостатки и достоинства конструкций летательных аппаратов и критиковали изобретения папиных конкурентов с очередной выставки… Я мало говорю сейчас. Не общаюсь даже с попутчиками. Я боюсь сорваться и… доктор Вильямс считает, мне надо быть более открытой. Но я никогда не была открытой. Можно бесконечно умножать на ноль. Отец не понимал, почему я провожу с тобой столько времени. Он считал, что твое место в мастерской, а мое... Не думаю, что он когда-либо задавался вопросом, что делать мне. Он позволял мне учиться его делу, но не допускал к работе. В моем распоряжении была целая библиотека, но у меня никогда не возникало возможности использовать полученные из книг знания. И я чувствовала себя незавершенным изобретением – одним из тех, что пылились в отцовской кладовке. Гениальный механик Амброзий Критце иногда бросал свои работы на полпути. А сейчас эта тоска по нашим беседам сводит меня с ума, Алан. И я не могу с уверенностью сказать, что не буквально». Вновь раздался стук, заставляющий Эмилию прерваться, и, на этот раз не дожидаясь ответа, рыжий молодой человек отодвинул в сторону дверь купе. - К сожалению, мне все-таки придется нарушить ваш покой, - извиняющимся тоном сказал он, втаскивая внутрь свой громоздкий старый чемодан. – Ни одного свободного места на целый вагон! Кто бы мог подумать, что этот маршрут окажется таким популярным? Эмилия пожала плечами. - Конечная станция – Лазурные Пороги. В это время года многим хочется взглянуть на море. - Вы в их числе? – с трудом затолкав чемодан под сидения, незнакомец снял пальто и повесил его на крючок для верхней одежды. Пока он усаживался, Эмилия начала прятать разложенные на столе бумаги и перья в коробку для письменных принадлежностей. - Нет, - сказала она, закупоривая флакон с чернилами и обертывая его тряпицей. - Я, увы, тоже. Выхожу на станции Квинз. Городишко небольшой и скучный, по правде говоря. Все жители работают на текстильной фабрике. Ну, кроме детей. Те пока еще мечтают об интересном, захватывающем будущем. Рыжий человек рассмеялся, довольный шуткой. Эмилия ответила ему вежливой улыбкой, не отрываясь от своего занятия. Последним она уложила в коробку аккуратный нож для вскрытия писем. - Меня, кстати, Ричард зовут, - сказал молодой человек, переваривая собственную логическую цепочку. - Ричард Рэйдвик. - Джоанна Фаулз, - назвала девушка первое попавшееся на ум имя. Кажется, так звали какую-то актрису, убитую собственным любовником. Или поэтессу, наложившую на себя руки из-за несчастной любви. Она не помнила. Ричард Рэйдвик был из тех людей, кто не выносил дороги без хорошей беседы. Он готов был самоотверженно тянуть каждое слово из этой печальной девушки, так его тяготила возможность провести весь путь до Квинса в тишине, разбавляемой лишь нечастыми паровозными гудками да стуком колес. - Позвольте показать вам одну очаровательную вещицу, - сказал Ричард, доставая из кармашка своей кожаной сумки продолговатую коробочку красного дерева и нажимая на небольшую медную кнопочку, заставляющую верхнюю панель раскрыться. Видя, как изменилось выражение лица попутчицы, Рэйдвик поспешил пояснить, боясь, что девушка таки примет его за коммивояжера: - Это подарок для моего будущего тестя. Он бывший военный, поэтому я долго думал, чем ему угодить… - Это нож, - с неопределенным чувством пробормотала Эмилия, неотрывно глядя на содержимое коробочки. Заметив, что ей явно нравится увиденное, Ричард воодушевился. - Не просто нож, мисс Джоанна, - улыбнулся он. – Фларжская сталь с алмазным напылением, лезвие острее хирургического скальпеля. Рукоять слоновой кости, довольно древней и местами потрескавшейся… - …но мастер заполнил все трещинки и неровности янтарной смолой, - закончила за него Эмилия, чуть улыбнувшись. И, не удержавшись, провела пальцем по рукояти ножа, молочно-белой, покрытой тончайшей золотистой паутинкой. – Очень красиво. - Вы разбираетесь в холодном оружии? – оживился Ричард. - Не особо. Мой доктор, тоже бывший военный, держит у себя дома целую коллекцию всевозможных ножей. Я видела у него что-то подобное, не удержалась и расспросила. Эмилия закончила фразу и замолчала, как замолкают, сболтнув лишнего. Ричард, уже подготовивший следующий вопрос, решил проявить такт и не спрашивать о том, зачем спутнице личный доктор. - Мисс Джоанна, - сказал он вместо этого. - Надеюсь, я не покажусь вам излишне любопытным, если спрошу, что заставило вас путешествовать в одиночку? Девушка закрыла коробку для письменных принадлежностей и положила на нее скрещенные руки. Словно где-то в глубине души допускала малейшую вероятность, что рыжий собеседник захочет ее отобрать. - Незавершенные дела, мистер Ричард. - И как ваш муж относится к тому, что вы ездите завершать свои дела без сопровождения? – Ричард кивнул на витое из медной проволоки кольцо на безымянном пальце Эмилии. Девушка задумчиво посмотрела на украшение. - Я не замужем. - Значит, обручены? Эмилия, к его неудовольствию, опять промолчала, а сам Ричард как-то не сразу понял, что на эту тему попутчица говорить желает не особо… - Все-таки какой-то счастливчик уже умудрился похитить ваше сердце! - притворно вздохнул он, поглядывая на Эмилию в ожидании ее улыбки. Ему казалось, что вежливая улыбка – естественная реакция на такой банальный комплимент – непременно должна расцвести на ее лице. Но девушка мгновенно переменилась в лице: злобно поджала губы и прищурилась, как будто узнала в Ричарде Рэйдвике своего давнего заклятого врага. Молодого человека пронзил насквозь этот острый, полный ярости взгляд, продлившийся не больше, чем несколько мгновений, - а затем ненависть просто сползла с ее лица, словно плохо закрепленная маска. - Никто не похищал мое сердце, - отрезала Эмилия. Ее голос едва заметно дрожал, но лицо было спокойно. – Мне пришлось от него избавиться по причинам, от меня не зависящим. Повисло молчание. Девушка, явно пораженная тем, что сказала, отвернулась к окну. Ее лицо – только сейчас Ричард заметил, насколько болезненно-бледным оно было – больше не выражало никаких эмоций, а пальцы с силой сжимали деревянную коробку. Ричард Рэйдвик больше не пытался заговорить, найдя стук колес довольно-таки удовлетворительным звуковым сопровождением для любой поездки. Правда, природная неусидчивость через какое-то время вынесла молодого человека в тамбур, где он познакомился с невероятно интеллигентным проводником, охочим до историй и политических шуточек. Спустя два часа увлекательнейшей беседы паровоз прибыл в Квинз, и уже вечером человек с улыбкой коммивояжера рассказывал приятелям в местном пабе о жуткой бледной девушке без сердца. «Милый мой Алан, Мой поиск – это акт отчаяния, и я еще недостаточно сумасшедшая, чтобы этого не понимать. Да, я в отчаянии, Алан! Я – брошенное на полпути изобретение своего отца. Я могу часами рассуждать о теории – но не способна сотворить настоящее чудо в мастерской. Я многократно пыталась вызвать в памяти замысловатые рисунки чертежей, пыталась бездумно воспроизводить их, пыталась начать с нуля, но… безуспешно. Если бы только я успела тогда… Иногда мне кажется, что снова я слышу, как трещит бумага, когда мозолистые отцовские руки немилосердно разрывают ее, как подпрыгивает каминный огонь, принимая драгоценные клочки и превращая их в бесполезный пепел. В такие моменты сердце начинает грохотать, точно вот-вот разорвется на части, и я… вынужденно успокаиваюсь. Доктор Вильямс говорит, что требуется время, прежде чем организм свыкнется с переменами, и целостность его перестанет зависеть от случайных эмоциональных всплесков. Есть ли у меня это время? С тех пор, как тебя не стало, у меня больше ничего нет». Лестор фон Годвик оторвал взгляд от своих записей и увидел хорошо одетую девушку, отрешенно рассматривавшую бесконечные тюбики и скляночки в одной из витрин. - Я могу вам чем-то помочь, мисс? – услужливо спросил аптекарь, неприятно удивившись, как это он не услышал звон колокольчика при открытии двери. Старость, подкрадывающаяся к нему день за днем, начала со слуха – чтобы он наверняка не смог расслышать ее шагов. Эмилия вздрогнула от первого звука его голоса и с трудом оторвала завороженный взгляд от витрины. Ей потребовалось еще несколько мгновений, чтобы вспомнить, зачем она здесь. - Мне нужен морфий, - тихо сказала девушка, подходя к прилавку. – Десять ампул. И все необходимое для использования. Господину фон Годвику приходилось сосредотачиваться, чтобы расслышать каждое ее слово: переспрашивать было бы слишком унизительно. - Я прошу прощения, - покачал головой аптекарь. Девушка была очень бледной, а под слоем пудры различались темные круги под ее глазами. – Недавним указом аптекарям запрещено продавать морфий без рецепта. У вас есть рецепт? - Нет, - помедлив, качнула головой Эмилия. – Но мне очень нужен морфий. Я готова заплатить в три раза больше. Аптекарь посмотрел на бледную покупательницу внимательней. Ее лицо было неестественно бледно, однако она мало походила на морфинистку – а уж людей, живущих от инъекции до инъекции, он за свою жизнь повидал. Куда больше мужчину заинтересовало предложение купить морфий втридорога – и он задумался над этим, застыв над своим прилавком. С одной стороны, после запрета в связи с возросшим числом морфинистов в каждой городской аптеке велся строгий учет: количество ампул, зафиксированное в его учетной книге, должно соответствовать количеству рецептов. С другой стороны, что ему стоит подсуетиться немного и исправить записи до того, как кто-нибудь уполномоченный нагрянет с проверкой? Все, что он заработает от этой не совсем честной сделки – а деньги это немалые, - он мог бы отложить на старость, что дышит ему в затылок уже который день. В груди мужчины похолодело от неожиданного чувства стыда. Откладывать деньги на старость? О чем он только думает, позволяя себе рассуждать таким образом? Лишь одна мысль в подобном русле делает его жалким. А разве он, Лестор фон Годвик, представитель древней, пусть и не очень известной династии мастеров аптекарского дела – имеет право быть жалким? В конце концов, проступающую седину всегда можно скрыть краской. Девушка молча смотрела на него, ожидая ответа. - Извините, мисс, но сделка не состоится, - с достоинством сказал мужчина, расправляя плечи и разом начиная казаться себе на десять лет моложе. – Мы должны чтить закон. - Ясно, - сказала Эмилия, не меняя выражения лица, но не двинулась с места. - До свидания, - нетерпеливо попрощался аптекарь, плохо спародировав дежурную улыбку. - До свидания, - кивнула девушка и повернулась, чтобы уходить. Аптекарь зашел за ширму, отделявшую торговый зал от склада, и не услышал, как прощально звякнул дверной колокольчик. Впрочем, здесь дело было даже не в подлой Старости. Эмилия заперла дверь на щеколду и опустила шторки, извещая прохожих о том, что аптека закрыта. «Милый мой Алан, Кажется, я начинаю понимать, насколько далеко я готова зайти… Мне было неимоверно тяжело после операции. Отец ни разу не зашел в мою комнату, ни разу не поинтересовался моим самочувствием. Иногда я слышала его нервные шаги под дверью. Иногда мне казалось, что он вот-вот поборет свои сомнения, нерешительность – и все-таки зайдет. И мы поговорим. Как отец и дочь. Впервые в жизни. Но этого не произошло. После того, как отца забрали в лечебницу, доктор Вильямс старался оказывать мне всю поддержку, в которой я нуждалась, - но не преуспел. Ведь больше всего на свете мне нужен был ты – но ты бесследно исчез, и моя душа исчезла вместе с тобой. Я пыталась свыкнуться с безмолвной пустотой дома, в одночасье ставшего чужим и враждебным. И с тем, что путешествия во времени – сказка не меньшая, чем допущения о существовании вечного двигателя. И с тем, что в груди моей, там, где ранее пульсировало сердце, теперь отсчитывает мои минуты кусок металла. В конце концов, я попросила доктора Вильямса найти тебя. Наверное, я была очень убедительной…он признался. Рассказал. О том, как они с отцом убили тебя, мой милый Алан. Безжалостно разворочали твою грудную клетку и вырезали твое прекрасное, благородное сердце.Чтобы я могла жить. Они еще не знали, что это невозможно». Огромный особняк на окраине Гренно этим вечером был полон гостей. Неожиданному визиту дочери самого Амброзия Критце были несказанно рады, и первые несколько часов приема Эмилия провела вежливо отвечая на вопросы хозяина, доктора Фридриха Шульца, и его гостей, живо интересовавшихся самочувствием ее отца. Общение с этими людьми было довольно изматывающим, но девушка выдержала. Не для того она явилась сюда, чтобы тут же сбежать от назойливого внимания, которое, к слову говоря, не могло продолжаться вечно. Все-таки вечер был посвящен не ее персоне. Позже, когда начались танцы, Эмилия, отвергнув пару желавших пригласить ее кавалеров, направилась в примыкавший к особняку сад, чтобы перевести дыхание и собраться с мыслями. За последний год она здорово отвыкла от шума званых вечеров. - Эмилия Критце? – послышался робкий, тихий, но не лишенный достоинства голос за ее спиной. Эмилия узнала, кто его владелица прежде, чем обернулась на звук. - Госпожа Шульц. - Прошу вас, называйте меня Диана, - мило улыбнулась молодая девушка, протягивая Эмилии ладонь для дамского рукопожатия. Та слегка сжала ладонь хозяйки сегодняшнего вечера, пересилив свою нелюбовь к прикосновениям. Вьющиеся светлые кудри красиво обрамляли лицо Дианы Шульц, а пышное бледно-розовое платье подчеркивало природную хрупкость. Даже сквозь пелену не покидающей ее апатии Эмилия видела, насколько виновница сегодняшнего торжества прелестна. Неудивительно, что доктор Шульц так сильно любил свою юную женушку. - Что привело вас сюда в самый разгар праздника, Диана? – спросила Эмилия, стараясь придать голосу хотя бы тень обывательской светской заинтересованности. - Решила подышать свежим воздухом, - со всей возможной для замужней леди веселостью ответила Диана. – Милый… Фридрих настаивает, чтобы я как можно чаще гуляла. Вы не возражаете, если я присоединюсь к вашей прогулке? Эмилия не возражала, и они вместе пошли по вымощенной мраморными плитами дорожке в глубины ночного, освещенного лишь редкими фонарями парка. - Мой муж постоянно восхищается работами вашего отца. Я слышала, ему нездоровится? – в голоске Дианы прозвучало приличествующее случаю беспокойство. - Да, - кивнула Эмилия, опуская голову. Могло показаться, что ей тяжело об этом говорить. На деле она просто не хотела. - О, мне очень, очень жаль. Надеюсь, он скоро поправится. Я знаю, как это плохо – болеть. Вы… понимаете, - скромно улыбнулась Диана Шульц, пряча глаза под густыми светлыми ресницами. - У меня тоже были… проблемы с сердцем, - зачем-то сказала Эмилия. – Но отец сумел придумать способ спасти его. - О, неужели! – Диана прикрыла изумленно раскрывшийся рот облаченной в шелковую перчатку ладошкой. - Я ничего не слышала об этом, по правде говоря... Думаю, ваш отец слишком скромен, как для мастера-механика. Это что-то вроде тисков, которые Фридрих сделал для меня? Эмилия неопределенно пожала плечами, и ее спутница добавила, премило улыбнувшись: - Мы с вами почти как сестры. Эмилия посмотрела на нее, силясь не выдать испытываемого отвращения. Диане Шульц лишь недавно исполнилось шестнадцать, она была слишком юна и наивна, слишком поглощена своей персоной и слишком открыта для новой дружбы, чтобы не раздражать. Ее глаза, ярко-голубые, словно озера в заповедной зоне, смотрели на Эмилию с лаской и преданностью. Дело было не в чувствах, а в самих глазах. Они просто не умели смотреть по-другому. Диана Шульц напоминала Эмилии ожившую фарфоровую куклу, научившуюся говорить и вести себя в обществе. Сравнение оказалось настолько удачным, что девушке стало еще неприятнее. Она никогда не играла в куклы. - Терпеть не могу комаров, - вдруг сморщила курносый носик Диана, смахивая надоедливое насекомое изящным жестом, достойным настоящей леди. Сердце призывно громыхнуло в груди, и Эмилия словно очнулась ото сна. - Мой знакомый аптекарь разработал средство, отталкивающее насекомых, - произнесла она, запуская руку в свою маленькую сумочку из серой ткани, так подходящую скромному дымчатому вечернему платью. - Правда? – живо заинтересовалась Диана, с недовольной гримаской осматривая напухшее и покрасневшее последствие комариного укуса возле незащищенного перчаткой локтя. - Что-то вроде крема, наверное? И насколько оно безопасно для ко… Следующий комар впился ей сзади в шею, и этот укус был каким-то особенно болезненным. Диана Шульц машинально потянулась ладонью, чтобы согнать насекомое, но рука бессильно повисла, не достигнув цели… «Мой милый Алан, У меня не было времени, чтобы закончить с этим письмом ранее. По прибытию в Гренно мне подвернулась возможность попасть на званый ужин к доктору Шульцу, посвященный долгожданному выздоровлению его жены, слабое сердце которой было укреплено изобретенными им стимулирующими тисками. Великое открытие, прорыв в медицине, единственный экземпляр. К сожалению, возникли трудности с получением патента на это изобретение. Процесс тянется уже полгода, и кто знает, сколько протянется еще… Это письмо придется ненадолго прервать. Мое пальто и перчатки сильно испачкались накануне, так что мне следует купить новые до отбытия поезда на Дэвон». - Ричард, ты скоро? – в приоткрытую дверь комнаты заглянула его возлюбленная Каролина. – Все ждут… Ричард Рэдвик беспомощно сидел на кровати в окружении бумаг, письменных принадлежностей и нескольких пар наручных часов – содержимого своей сумки для документов. - Он исчез, - отчаянно развел руками юноша. – Прекрасный подарок, который должен был выиграть мне расположение твоего отца… Догадавшись, что он на грани истерики, Каролина поспешно подошла к жениху и звонко поцеловала его в щеку. - Не переживай, милый, - ласково проворковала она. – Подарок найдется. А расположение отца ты можешь выиграть одним своим обаянием… Во взгляде Ричарда появилась надежда, и Каролина поспешно добавила: - Только постарайся улыбаться сдержаннее, хорошо? Просто отец Каролины терпеть не мог коммивояжеров. Даже бывших. «Кстати, сегодня я получила телеграмму от секретаря доктора Вильямса. Доктор Вильямс умер. Я едва ли не бросилась в пляс от этой новости, но вовремя вспомнила, что мне пока нельзя танцевать. Не сочти меня неблагодарной, Алан. Я ни на минуту не забываю, что доктор сделал для меня. Он был мастером своего дела, как и отец - своего. Но… теперь наша тайна принадлежит только нам, и это позволяет мне дышать полной грудью». Лестор фон Годвик склонился над старыми отцовскими записями, пытаясь понять, каким образом прокипяченный сок вербяника влияет на разглаживание морщин, и весь остальной мир для него временно не существовал. Перед тем, как аптеку внезапно поглотила непроглядная темнота, ему показалось, что Старость, так желавшая загнать его в могилу, недовольно топнула ногой где-то поблизости. Потому что ее опередили. «Пусть я и заполучила тиски Шульца (прости, не успела вычистить их как следует, нужно будет подержать в растворе, когда приеду), этого недостаточно. Ходят слухи, что один изобретатель из Дэвона оживил мертвую лисицу. Я не знаю, какие компоненты он задействовал для замены или поддержки ее органов, но, возможно, я смогу обнаружить там что-то полезное для тебя… Твое сердце всегда со мной, Алан. Но его детали не вечны, и механизм рано или поздно истощится. Теперь, когда более некому заботиться об исправности его работы, я не могу глупо рисковать, каждый раз поддаваясь губительным эмоциям. Если оно остановится – я погибну, а я не могу погибнуть до того, как увижу тебя вновь… Я должна поспешить». Одурманенная морфием Диана Шульц лишь охнула, когда превосходный нож из фларжской стали по самую рукоять погрузился в ее грудную клетку. Госпожа Шульц была истинной леди, слишком воспитанной, чтобы даже попытаться закричать. И этот слабый ох оказался последним изданным ею звуком до того, как озерно-голубые глаза стали напоминать пару круглых бессмысленных стеклышек. «Я верю, что однажды все вернется. Я снова услышу, как тикают твои суставы при каждом движении, как пульсирует машинное масло в твоих медных жилах, как тепло стучит, перебирая шестеренками, механическое сердце в твоей груди. Я люблю тебя, Алан. И ничто на этой земле не сможет помешать мне тебя вернуть. Навеки твоя, Эмилия».