Зверь

Мир Сказаний не менее шаток, чем мир обычных смертных людей. Скорее наоборот - их жизнь путается, связывает ее обладателя, и если ты угодил в путы собственных свершений, если продолжаешь, подобно собаке, гоняющейся за своим хвостом, пытаться догнать и переписать свое прошлое, то тебе наступит конец. Ничего не имело значения помимо хмельной свободы, а свободу с собой приносило одиночество. И одиночество порой уничтожало даже самые плодотворные попытки начать жизнь заново, создавая неразрывный замкнутый круг, кольцо вечных попыток и нескончаемого бессмысленного покоя. Живя с желанием остаться подальше от всех, постепенно пропадаешь, растворяешься среди той пустоты, которую своими руками создал вокруг. Заточивший себя в иллюзорный мирок, маленький, пропахший табачным дымом, дешевым алкоголем и серой, однажды жалеешь о том, что так рано отказался от не нужных, казалось бы, тебе людей, в конце концов испытывая стойкую потребность в том, чтобы пустить себе в сердце пулю. Ты отрываешь от себя кусок за куском, прячешься глубже под землю, вдыхая сырой воздух, живя от сигареты до сигареты. Соотношение боли и ненависти к самому себе - один к одному, руки сводит от подступающей тошноты от своих мыслей. Вечность превращается в нескончаемый поток мыслей, звуков и обрывков воспоминаний, и ты, стараясь отгородиться от прошлого, ставишь крест на будущем. Затыкаешь чужие пасти, и стараешься заткнуться сам. Так поступал и Грендель, удрученный собственной жизнью и потерявший верную дорогу, по которой он должен был идти, чтобы скрыться от преследования своего прошлого. Каждый день его состоял из алгоритма бессмысленных действий, стоящих в горле и душащих своей пресной необходимостью. Нужно было повторять их последовательность каждый новый день, дабы не хватило времени на попытки наложить на себя руки. Все так начиналось и этим заканчивалось. Уйти из дома - пора работать. Тяжелая работа? Одна из тех, которая не требует ничего помимо отчаяния и отсутствия смысла. Просыпаться и жить с мыслью о том, что ты отброс, достаточно сложно. Нужны стальные нервы или полное отсутствие самоуважения. На работе серые будни становятся мерзкими, светящимися, неоновыми, все становится только хуже, приходится терпеть всевозможное унижение, захлебываясь мыслями об отвращении к своим действиям и даже к полному бездействию. Доводить себя до экстаза, невольно, насильно, самостоятельно, приводя в сознание чувство гордости и теряя его в тот же миг, переступая через желание свернуть шею очередному "клиенту". Все они - неисправимые уебки, куски самого отборного дерьма, одни из тех, кому насрать, от какой жизни парень опустился до подобного. Их волнует всегда лишь то, сколько нужно платить за час и насколько хорошо шлюха сосет. А Грен, пожалуй, был для них всего лишь шлюхой. Безмолвным и потерявшим надежду существом, даже не имевшим пола, готовым за минимальную плату пасть еще ниже. Домой - привести себя в порядок, хотя бы немного получив за день работы. Склеить по кусочкам разбитое уважение к себе, вспомнить все грязные ругательства, набрать побольше яда на язык, чтобы отбиваться ото всех, кто посмеет к нему прикоснуться. Потом в бар, напиться, забыться, выбирать между очередной бутылкой дешевого пойла и новой порцией Чар. Разве они чем-то отличаются? Дают возможность скрыть себя настоящего, спрятать глубоко, на время поставить печать на желании выместить гнев на каждом, кто появится рядом. Но выбор опять падет на Чары. Так нужно. В этом месте приходится делать многое, чтобы не оказаться очередным монстром. Впрочем, монстром Грен все же остался. Навсегда. Это как печать на его душе - от нее было невозможно избавиться, ее было невозможно стереть. Ярлык, данный самому себе. Вот и сегодня так же. Вливая в себя стопку за стопкой, наблюдая за тем, как люди медленно уходят из бара, за тем, как устало, но все так же юрко порхает у стойки его самая близкая подруга, как кому-то разбивает нос старый бородатый друг Вуди. Они живут сейчас, будут жить завтра, будут жить всегда. А он в стороне. Его здесь нет. Не стоит обращать внимание на сидящего где-то в углу Грена, его существование все равно не касается никого кроме его самого. Его существование - лишь досадная ошибка тех, кто выпустил его из Родных Земель. У него нет совершенно ничего, лишь ошметок былой славы и тонущий плот в виде алкоголя. Он не отдыхал в баре. Он скрывался, прятался, убегал от самого себя в потребности поменять сказанное, исправить сделанное и создать что-то действительно важное. Дверь скрипнула. Мало осталось людей в темноте задымленного бара. - Шериф, - Холли нервно повела плечом. Опять он, снова будет разнюхивать и искать, искать и разнюхивать, и вновь выбьет всю дурь, и снова останется самым лучшим в этой сраной дыре. Никогда не может оставить Грена в его уютном маленьком одиночестве. Плохой пес. - Какими судьбами? Случилось что-то? Бигби опустился на стул рядом с Греном. Не достаточно близко, чтобы разбить тот стеклянный купол мнимого равнодушия, который целый вечер возводил вокруг себя парень, но достаточно, чтобы задеть его холодную стенку своим горячим плечом. Стекло было подобно льду, и оно плавилось при любом прикосновении к нему. И оттого Грен чувствовал себя более неуютно, что шериф, одним своим неосторожным движением преодолев данное ему расстояние, отколол от его спасительного стеклянного домика кусок. И сразу стало чертовски неуютно, слишком жарко и шумно, слишком ярко и тяжело, и все то спокойствие, которое в себе сдерживал Грендель долгое время, сейчас закипало, в миг обращаясь в раскаленную лаву ненависти и злобы. Он ненавидел, когда рядом появлялся кто-то, по чьей вине его хрупкое безразличие исходило трещинами. - Просто очень тяжелый день. - волк тряхнул головой, тем самым привлекая внимание брюнета. Это постепенно стало некой вредной привычкой, которая стала даже более пагубной, чем курение. Он не хотел смотреть на Бигби, его воротило от осознания собственного своего бессилия перед появившимся у него со временем рефлексом. Но каждый раз, когда в баре появлялся этот редкий посетитель, Грен смотрел на него. Хотя бы пару секунд, но это было чем-то систематичным, сродни ритуалу. Грен будто бы тщетно пытался увидеть в нем что-то новое. Возможно, он ждал встречной агрессии, возможности подраться, рискуя единственной рукой. - Налить чего-нибудь? - Самого крепкого, что есть. Бигби, почувствовав на себе тяжелый усталый взгляд, нехотя повернул голову в сторону Грена, так же глядя на него, осматривая медленно и тщательно, как подобает дикому зверю, как подобает охотнику, находящемуся рядом с потенциальной жертвой или врагом. Между ними не было никакой разницы, не было смысла враждовать или мнить себя лучше другого, но расстояние между ними трещало по швам. Все трещало. Когда в одном месте встречались два диких хищника, не умеющих отступать и сдаваться, вокруг все начинало рушиться. Волка переполняла скопившаяся горечь, в нем ломалось совершенно все под натиском воспоминаний и желания переписать свое мрачное прошлое с помощью настоящего. Он невольно сходил с ума, слишком долго укрывая под кожей настоящего волка, прятался за чуждыми ему человеческими чувствами, надуманно путая людскую любовь и собачью привязанность. Ему нужно было время. Еще больше времени, чтобы постепенно уничтожить в себе монстра, посадить себя на поводок и звучно лаять в такт указаниям. Оба зверя встретились взглядами и отвернулись друг от друга. Остатки купола с треском разлетелись в стороны. Грена переполняла ненависть. У нее не было оснований или причин. Бигби просто был единственным на этой планете человеком, к которому Грен чувствовал нечто настоящее, сильное, живое, разрывающее его сердце, бьющее в пульс и вызывающее желание выдрать его из себя. И пускай это была ненависть, но она была куда сильнее того, что люди между собой называют любовью. Но от нее было тяжко, она заполняла всю пустоту внутри Грена, она липкой маслянистой субстанцией растекалась и покрывала все душевные раны, уничтожая все то, ради чего парень старался бороться. И самое мерзкое заключалось в том, что Бигби было плевать. Он так же плевал на существование этого отброса, как и все остальные, и если равнодушие любого из окружающих Грендель воспринимал с радостью, то от безразличия Бигби шла кругом голова. Даже ненависть не была взаимной, и это причиняло слишком много боли, чтобы просто закрыть глаза и смириться. Грен был готов лезть в драку, оскорблять, стараться унизить и разозлить, чтобы заполучить нужную ему дозу взаимности, но его воспринимали лишь как шута и глупого ребенка, даже не задумываясь о том, насколько большое значение для него имеет одно реальное чувство. Пока существовало что-то живое в его опустевшем теле, пока хотя бы что-то заполняло его душу, подобно треснувшему пустому сосуду, стоило и просыпаться по утрам, и идти на ненавистную "работу", и смывать с себя грязь, и пить, и жить, жить, жить... Но каждый раз, стоило только Грену задуматься о своем детском пожелании привлечь внимание, и он задавал себе лишь один вопрос. Почему эта ненависть так грела истерзанное сердце? Ненависть ли? Тишина угнетала. Уходили последние посетители. Мир заканчивался, хотелось уйти из ставшего неуютным бара, вернуться домой, закрыть все двери, переждать этот маленький мысленный апокалипсис, сойти с ума в одиночестве, среди пустых бутылок, в ворохе шепотков в голове, в миллиарде вопросов. Нужно было многое держать в себе сейчас, сохранять горькую и ядовитую тишину, тем самым демонстрируя свое отвращение к сидящему рядом волку, нужно было заставить себя молчать, пока алкоголь в крови не решил иначе. Нужно забыть об этой ненависти, отпустить ее, чтобы не потерять все то, что строилось не один год. - Что случилось, шериф? Проиграл сам себе. - Я ведь сказал уже, - Бигби нервно выстукивал ногтями по стойке, - У меня был чертовски сложный день. Я сегодня не собираюсь с тобой драться, и если я тебя так сильно раздражаю, я просто встану и уйду. Как обычно. Грену придется давиться своей яростью в гордом одиночестве, вновь и вновь понимая, что Бигби просто плевать на его жалкие попытки привлечь хотя бы малую долю того внимания, которое волк уделял своей бессмысленной работе и этой наглой девчонке. Это было несправедливо до дрожи, каждый в этом городе получал снисходительный или полный отвращения взгляд этого волка, и только Грен не получал ровным счетом ничего, в его сторону даже не смотрели. Он был ненужным, не существующим маленьким препятствием на пути Большого и Страшного серого волка. Постепенно чувство обиды тонуло в алкоголе, растворялось. Но от этого хотелось лишь еще больше заполучить желанную взаимность. Хотя бы что-то в свою сторону. Что-то кроме презрения, кроме слепого равнодушия и холодного безразличия. Шериф выпил. Голова раскалывалась, нужно было найти в чем-то или в ком-то отвлечение, небольшую порцию свободы. Вечно держать внутреннего демона на цепи было невозможно - он рвал душу на части, грубо, резко, цепляя когтями еще свежие раны. Он не жаждал крови, нет. Он не требовал и не желал ровным счетом ничего, но он рыдал по той шаткой и наркотической свободе, которую у него отобрали, сковав обязанностями, правилами, бесконечными "надо" и "нельзя". Как собаку, лающую на почетного гостя, его тянули в сторону, повторяя лишь одно слово. "Плохой". Он был плохим для всех, и все его начинания разбивались о скалы чужого непонимания, и каждый доблестный порыв сгорал в недоверии. Всем в этом городе было совершенно наплевать на то, что волк переступал через себя, через всю свою природу, чтобы защитить неблагодарных людей от их страхов, от подобных самому Бигби монстров. Сказочное сообщество не нуждалось в героях и рыцарях в сияющих доспехах, а самовлюбленные принцы остались спасителями лишь в глупых человеческих интерпретациях уже давно забытых историй. Сообщество нуждалось в монстрах, и никто не хотел этого признавать. Они продолжали петь песни о справедливости, напрочь забывая о том, что она должна означать. Возможно, в этом мире им никогда не ужиться вместе, они никогда не забудут чужие ошибки и не учтут свои, и на протяжении всей вечности волк останется хищником, а ягненок - невинной жертвой. - Тебе стоит иногда общаться не только со своими элитными друзьями, волк, - Грен опустил тяжелую голову на руки, закрывая глаза, - Однажды золотая цепь на твоей шее утянет тебя прямиком на дно. - Так расскажи мне, чего стоит ждать на дне. - Бигби устало расправил плечи, стараясь сесть прямо. Он не хотел сейчас напиваться до потери пульса или влезать в драку, ему хотелось отдохнуть и немного привести себя в чувство, и пока Грен не становился помехой, волк не собирался ломать ему кости. А если этот парень хочет поболтать, то ему не обязательно было отказывать. - На дне ты нахуй никому не будешь нужен. - Грендель усмехнулся, поднимая голову и поворачивая ее к Бигби, затуманено осматривая его, - Как только ты потеряешь статус и богатых друзей - ты потеряешь совершенно все, и жизнь твоя станет еще большим куском дерьма, чем сейчас. А потом ты забьешь на все хуй и пустишь себе в висок серебряную пулю, потому что в вечной жизни нет никакой радости, когда про твое существование забывают. - Знаешь по себе? - Именно. И снова стало тихо. Тишина почему-то в этот раз показалась легче. Она остужала шальные, ядовитые мысли, и закипающая ярость постепенно шла на спад. Все вокруг переставало раскаляться до бела, и Грену даже стало легче дышать без ощущения огромной когтистой лапы на своей грудной клетке. На него обратили внимание, его заметили, и впервые негодование сменилось гордостью за умение иногда сдерживать в себе вспышки гнева. - Я думал, что ты сам хотел, чтобы тебя оставили в покое. - волк поднялся с места, немного напугав этим Грена, но не ушел, а лишь сел ближе, окончательно вторгшись в созданный Гренделем мирок. Но тот не собирался сейчас огрызаться на Бигби, он сам себе бросил вызов, стараясь подавить в себе все зло. Они могли неплохо поболтать сейчас, когда один был уже в доску пьян, а второй намеревался дойти до почти аналогичного состояния, и перспектива достаточно спокойного разговора прельщала Грена больше, чем перспектива пьяной драки и вероятной потери единственной руки. - Я хотел, - Грен опрокинул очередную рюмку, и, подперев рукой голову, снова повернулся к Бигби, затуманенным взглядом его изучая, - И все еще хочу. Но порой хочется быть кем-то кроме никого. Он хрипло рассмеялся, видимо, от количества выпитого и степени скопившейся в нем желчи. Когда твой мозг отключается, хочется смеяться даже над собственным бессилием, доходя до исступления, до потери здравого смысла. Вообще, терялся любой смысл, оставалась лишь кучка маленьких желаний на грани между несбыточными мечтами и отсутствием мечты. --- Пили уже вместе. Зычно смеясь над низкими пошлыми шутками друг друга, оставляли позади все дельные мысли. Организм реагировал на алкоголь, пуская в разум яд и убивая тем самым здравый смысл, но впервые Бигби и Грендель не хотели стереть друг друга с лица Земли. На самом же деле, едва ли пара сказочных существ так быстро могла опьянеть даже от самого крепкого алкоголя, но это было неплохим оправданием для многих слов и планируемых действий. В таком состоянии можно забыть о последствиях, о возможных ошибках. Можно просто думать, говорить и делать то, чего нельзя позволить себе в привычной жизни шерифа или зависимой жизни шлюхи. Обоих сковывало что-то свое, от консерватизма до простого стыда, и пока в одном помещении оба зверя были на равных, они не видели в друг друге врагов. Но очевидно один из них становился жертвой. Было сказано многое. Грен в запале рассказал о своей работе, Бигби поделился мыслями насчет придуманных чувств к Снежке, и вот так, прикрываясь опьянением, мнимым и не имеющим на них сильного влияния, они постепенно открывались, раскалывались, и мир, до этого трещавший по швам, будто бы строился вокруг этих откровений. Им было нужно это, нужна была капля доверия, которая могла хотя бы немного помочь им разобраться в лабиринте своих свершений. И ненависть сейчас тоже была одна на двоих, она клокотала в груди, разжигая неведомый огонь внутри, под кожей, в венах... - Я вижу, как вам весело, мальчики, - Холли напомнила о своем существовании, постучав донышком опустевшей бутылки по стойке, - Но мне нужно уходить сейчас. Грен ведь помнит, что мне нужно завтра рано вставать? Грен устало поднял руку, и этот жест явно символизировал согласие. - Поэтому я закрываю бар, и советую вам разойтись по домам. Бигби, если будешь ловить такси, проследи, чтобы Грен не избил таксиста. - Я не маленький! - брюнет зло посмотрел на девушку, но, заметив ее полный ярости взгляд, замолчал. С троллями спорить сложно и достаточно опасно. Бигби лишь кивнул, и, поднявшись, потянул на себя Грена, чудом не упав. Чужое тело казалось удивительно легким, а свое, напротив, невыносимо тяжелым, и они, придерживая друг друга, предотвращали собственное падение. Ноги были ватными, отвыкшими от ходьбы, и каждое движение казалось непривычным и неестественным. Оба парня буквально выползли из бара на улицу, на ходу продолжая над чем-то смеяться, заплетаясь в ногах, наступая на пальцы друг другу. Свежий ночной воздух ударил в голову, остужая мысли, приводя их в порядок, создавая некое подобие вакуума. Пахло осенью. Ветра менялись. Густая ночная тьма, казалось, сама лезла под ноги, вынуждая держаться зверей слишком близко друг к другу. Блеклый мерцающий свет фонарей привлекал ночных бабочек, и они, обжигая крылья, тянулись к своему тусклому солнцу, к десяткам таких солнц по всей улице. Такси почему-то ловить собутыльники не захотели, да и тащиться на край города, чтобы доставить Грена домой, Бигби было слишком лень. Он не чувствовал себя слишком пьяным для принятия решений, и потому решил, что на одну ночь однорукому можно будет остаться и в Вудлендс. С тех пор, как на ферму в очередной раз отправили Колина, в квартире стало слишком одиноко, и волк, привыкший в этом одиночестве существовать, постепенно от него уставал. Он уставал совершенно от всего, и именно в данный момент его усталость, достигнувшая своего апогея, оставалась где-то позади, темным пятном расплываясь по пыльному асфальту. На уровне инстинктов Бигби понимал, что именно сейчас он может позволить себе немного отдохнуть от правил, от постоянного и нескончаемого "нельзя". Он планировал снять с себя поводок, который тянул его назад, который сковывал его обязанностями и законами. Грену было легче. Он не думал ни о чем. Полностью отключив мозг, выпустив на волю все мысли, рассказав все, чем хотел поделиться, сейчас он лишь чувствовал рядом с собой крепкое плечо и слышал рваное дыхание, и ему было этого достаточно, чтобы забыть на время о том, кем он сам являлся. Прижимаясь всем телом, шепча что-то волку, его совершенно не волновало, с кем в данный момент он рядом. Ему дали свободу, ему не отвесили очередных тумаков, пускай и рассчитывал он именно на них. Ненависть, та, что вскоре стала чувством одним на двоих, куда-то улетучивалась, и ее место занимало какое-то странное возбуждение, вызванное близостью и количеством выпитого спиртного. --- Ввалились в квартиру шумно, с треском открытой коленом двери. Ноги их все-таки подвели, и они вместе осели на пол подле закрытой наспех двери, подпирая ее затылками и плечами. Шумно вдыхая воздух, прикрывая глаза, не видя практически ничего, они плавились в душной пыльной квартире, для них было слишком мало этих стен, они в них не могли поместиться. Сердце Грена билось в капкане грудной клетки от раздирающего возбуждения, вжимаясь в кости, и постепенно назойливые мысли, самые странные из них, стали превращаться в некое наваждение, царапать разум изнутри, шептать, с задорным смехом рассыпаясь после попытки отогнать их. Они умоляли попробовать, попытаться снять напряжение. И им было наплевать, что рядом находился один из злейших врагов - похоть-то была адресована ему. Пойдя на поводу у этих настырных мыслей, Грендель протянул руку, касаясь лица Бигби, очерчивая пальцами линию скулы, касаясь колкой щетины. Волк, открыв глаза и сведя брови, повернулся к Грену, непонимающе осматривая его, стараясь заметить в затуманенном взгляде хотя бы малую долю здравого смысла. Но тот отсутствовал, и действия были соответствующими - безрассудными и не имеющими никакого резонного основания. Грен делал то, что требовало от него его же тело, и поэтому искать объяснение было бы бессмысленно. Шериф лишь глухо рыкнул, слегка отстраняясь, не до конца понимая характер намерений своего собутыльника, и это недопонимание, образовавшееся между ними, дало достаточно времени брюнету, чтобы в очередной раз обдумать свои желания и решить, нужно ли идти у них на поводу. Пошел. Двинувшись вперед, ткнулся в губы волка, и, не дав ему опомниться и оттолкнуть, попытался раскрыть их, превращая неловкое движение в полноценный поцелуй. Прикосновение языка к острым клыкам и клокочущий утробный рык на мгновение вернули Грена в реальность, вызывая стойкое желание отступить, но практически в тот же момент клыки впились в его нижнюю губу. Выдохнув от боли, брюнет все же не решил сопротивляться, полностью позволив волку решать за него. Бигби, продолжая кусать губы парня, поддался секундному порыву, взяв инициативу в свои руки и проталкивая язык в рот Грена, щекоча десны. Грубый, пошлый поцелуй с ласкающим ноздри охотника ароматом свежей крови, соленый, металлический, с горьким привкусом дешевой выпивки. Болезненный поцелуй на грани инстинкта, как желание доказать свое превосходство и чужую принадлежность. Резко прервав его, дернув тем самым за тонкую нить нарастающего между ними возбуждения, Бигби с трудом встал на ноги, утягивая за собой Грена, цепляясь острыми когтями за ворот его рубашки. Карие глаза постепенно желтели, зверь внутри довольно урчал, получая необходимую ему дозу адреналина, чувствуя рядом с собой жертву, которая даже и не думала оказывать сопротивление. Клыки болезненно резали язык, а сердце ускорило темп, отрезвляя разум. В момент спокойствие улетучилось, воздух вокруг нагревался, раскалялся, становилось все жарче, дышать было практически нечем. Медленно, рывками отходя от двери, на ходу стягивая друг с друга одежду, они шипели и рычали, изворачиваясь, все больше уподобляясь животным и чувствуя себя от этого лучше с каждой секундой. Мелко дрожали, по спинам и рукам бегали мурашки. Бигби утробно рычал, от чего его горло вибрировало, а Грен продолжал жаться, грудью он льнул к волку, заглядывая в пожелтевшие глаза и чувствуя жар чужого тела. Под кожей гуляли электрические заряды, мелко покалывая ее миллионами невидимых иголок. В глазах все плыло, двоилось, хотя зрение было не нужно - осязание и нюх были важнее, запахи пьянили, прикосновения длинных пальцев и острых когтей к разгоряченному телу дразнили. Запутавшись все еще ватными, дрожащими в коленях ногами в снятых брюках, Грендель подался назад, садясь в кресло. Старый атрибут мебели скрипнул под его тощим телом, а сам парень был поднят за плечи и тут же вдавлен в кресло коленями, отвернут лицом к стене. По спине гуляли горячие руки, в конце концов прижавшие его к креслу, не дающие возможности двинуться без разрешения или поменять позу. Грен дернулся, стараясь вырваться из грубых рук, вжимающих его в спинку кресла, но по его выступающим от излишней худобы ребрам прошлись четыре когтя, оставляя неглубокие порезы и заставляя уняться, успокоиться, прильнув животом к выцветшей обивке, опершись рукой о стену и спрятав лицо в сгибе локтя. Громко, рвано и тяжело дыша, покусывая еще кровоточащую губу, постепенно морально готовясь, расслабляясь, впервые чувствуя себя беззащитным и не испытывая к себе отвращения, Грен принюхивался, шумно вбирал в себя воздух полной грудью, стараясь надолго запомнить запах этого места, запах человека за своей спиной, запах свой крови и запах по-звериному грубых прикосновений. Пожалуй, именно об этих прикосновениях он не станет жалеть, не будет стараться их смыть или выкинуть из памяти. Бигби, с усилием сжав бедра парня, развел их в стороны, позволяя себе подойти ближе, упираясь возбужденным членом в его тощие ягодицы, пачкая их выступившей смазкой. Одежда осталась лежать в беспорядке где-то на полу, в ней было слишком жарко и тесно. Правой рукой обхватив талию брюнета, притягивая его тело к себе, левой волк помогал себе, входя в Грена без лишней осторожности, с напором, не церемонясь и не подготавливая. Тот хрипло вскрикнул, дернувшись под руками шерифа и, вновь получив когтями по ребрам, сжал зубы и вновь постарался расслабиться, отдаться действиям своего любовника. Толчки были грубыми, размашистыми, каждое новое движение заставляло Грена скулить и биться в когтях, тщетно стараясь избежать боли, причиняемой ему. Наглость и напор из него уходили с каждым новым вскриком, и теперь монстр напоминал скорее щенка, наивно ждущего малой доли нежности от своего жестокого хозяина. Однако, чем глубже и медленнее в него входил волк, тем слаще из уст Гренделя звучали крики, переходя в гортанные сдавленные стоны и радующие слух зверя, проснувшегося в Бигби. Постепенно боль сменилась острым наркотическим наслаждением, сладким и тягучим, разливающимся по венам и бьющим в виски, учащая пульс. От наслаждения этого кружилась голова и дрожали колени, а голос прерывался из-за надобности сделать необходимый глоток воздуха, и порой стоны сменялись глухим мычанием. Движения ускорялись, становились более требовательными и грубыми, но боль окончательно ушла на второй план, лишь удваивая удовольствие от получаемых ощущений. Шериф протянул руку, зарываясь ею в синих волосах и пропуская их между пальцев, сжимая и оттягивая назад, отрывая Грена от стены и позволяя облокотиться спиной о себя и удовлетворять себя освободившейся рукой. Тонкие пальцы изучали грудь и живот парня, цепляя кожу когтями, оглаживая каждую выступающую косточку, каждый мелкий шрам и свежие ранки. Бигби прикусил мочку уха "жертвы", ударившись клыками об одну из сережек, и, прихватив ее зубами, оттянул. Задыхаясь, не желая останавливаться, они льнули друг к другу, отдавшись наваждению, которое лишило их разума. Звери в их душах, почувствовав запах свободы, вырвались наружу, не думая, а лишь чувствуя и ориентируясь лишь по этим чувствам, жадно втягивая раскаленный до предела воздух, питаясь похотью друг друга, разрывая на части привычные оковы правил, в которые их заключили. Здесь и сейчас не существовало запретов, для них были лишь их желания, лишь их реальность, построенная на ненависти. На, наконец-то, взаимной ненависти. Обоих переполняло лишь ощущение полной вседозволенности, возможности делать друг с другом именно то, чего так хотели их тела, то, о чем им двоим не было позволено думать... Взошедшая над городом луна сонно лизала крыши квартир, магазинов, домов, уже готовясь уступить тесное небо брату-солнцу. В самой маленькой квартирке в Вудлендс, в духоте и пыли, свернувшись в одном кресле, невольно обнимая друг друга, прогоняя оставшуюся дрожь и чувствуя по всему телу сладкую ломоту, отправлялись в царство Морфея два врага, бывшие врагами ровно до этого момента. Утром ведь все будет иначе, снова будет вражда и дикость, но дикость иная, агрессивная. Верно?..