Бумажная улица

Feels like all the days are gone Just catch the breeze You know it had to fall Rain, washes, ways down And I, I want the world to pass And I, I watch the wind to fly Hey, are you feeling something new Just watch the rain, it helps in all you do You can believe in everything You can believe it all* Я шёл по улице. Под ногами что-то хлюпало. Вода или грязь. А может, это была кровь. Не имело значения. В голове звучала до боли знакомая, щемящая сердце мелодия. Из детства или молодости. Что-то итальянское, сильное... может, опера? Или это один из переливающихся мотивов Франции? От песни так и веяло свежестью, вот ещё и ветер подул. Конечно, я и думать забыл про то, что ноги давно промокли, а кроссовки напоминали жидкое бумажное месиво больше, чем это же месиво, лежащее вокруг меня и моих ног, напоминало само себя. Меня интересовали только ноты, будто раскрасившие мою голову изнутри. И я бы побежал навстречу, да только бежать в этом было невозможно. Стало тихонько накрапывать. Сначала медленно, невесомо, почти не касаясь моей кожи, капли весеннего дождя, вторя партии левой руки невидимой трелью, стекали вниз и падали где-то там, пропадая в ворохах бумажных долин и пространств. Насколько хватало взгляда - везде было белым-бело. Белоснежная земля впитывала влагу целлюлозным ковром, с каждой каплей немного серея, однако всё оставалось белым, аж слепило глаза. Намокшие куски отрывались от своих корней внизу и улетали, кружа вокруг меня завитками и петлями, будто хотели унести меня вверх, в бесконечные облака ровно такого же цвета, как и бумажное одеяло под моими ногами. Они сталкивались, падая, и снова взмывали вверх, беспомощные и равнодушные, плывущие по потокам воздуха в лучший мир и в лучшее время. Дождь усиливался, капли становились всё тяжелее, всё меньше маленьких белых мечтателей стремилось ввысь, увидеть солнце за серыми тучами;всё непомернее становилась ноша, и груз обременительной воды было уже не поднять. Так они постепенно опускались, хотя и не сразу. Ветер крепчал. Видимо, не хотел просто так сдаваться стихии воды, поднимаясь и кружа всё выше и выше, но бесполезно. Чем выше взлетел, тем больнее падать, верно? Я стоял внизу и смотрел, как раз за разом, обрывая надежды, беспощадные струи сметают вниз и ошмётки бумажек, и меня самого. Стоял и смотрел. А потом обнаружил себя сидящим и то, что задница намокла от насквозь пропитавшихся жидкостью листьев. А то, что час назад всё ещё было кроссовками, теперь готово было посостязаться в борьбе за небесный рай с рваными кусочками несбывшихся надежд. Такой была моя Бумажная улица. Такой она и останется. Навсегда. Едкие запахи химикатов, перья отравленных птиц, падающие прямо с небес. Облупленная штукатурка, сбитый кафель, ломаная черепица на крыше. Кусты, заросшие красными пятнами лишайника, камни в налёте соли и грязной мыльной пены. Драные коты без хвостов. Зато смотрят зло и надменно: они здесь хозяева. Ржавые помостки перил, красно-пепельная речка, и даже земля здесь, кажется, давно сгнила. На удивление приятно было ходить по ней. И слушать звон капели, падающей в жестяную банку из-под сардин... Та мелодия оказалась сном, ворох бумаг - грудой пепла в пепельнице Тайлера, драный кот - Марлой Зингер, и даже консервная банка стояла тут, на столе, совсем рядом. Всё, как обычно, оказалось ложью. И реальность бросалась в глаза фактами такой несправедливости. А ведь всё, чего я хотел - просто слушать музыку ветра и дождя, просто сидеть и мокнуть под ней и верить в то, что бумажные солдаты достигнут своей цели там, высоко. Всё, что я хотел - почувствовать струйки жизни, бегущие по венам, раскрасить мир в своих зрачках хотя бы призрачно похожими на счастье красками; всё, что мне было нужно - добежать до источника моей мелодии, забрать из рекордера кассету и унести с собой. Спрятать у сердца и никому не показывать. Но звуки изменились. В шуме этого дома не было никакой мелодии, в скрипе шин за окном слышался только холод, а шорох пола под ногами обещал мучительную ночь с занозами в пальцах. Я знал: что-то не так с этим домом. А потом понял. Он ждёт хозяина. А я на его роль явно не подходил. И мне совершенно тут не рады. Вот почему я не мог найти щётку по утрам, тапки вечно будто убегали под середину кровати, а занавески сами собой открывались, позволяя палящему солнцу выжигать мне сетчатку по утрам. Но разве его давно не было? Мне казалось, сигарета, оставленная им, ещё дымилась, халат всё ещё пах его горьковато-терпким одеколоном, на полу были большие следы его ботинков. Он был повсюду. И одновременно нигде. Ведь дом не слышит запахов, не вдыхает удушающий никотиновый дым и не пытается отстирать халат, запах которого уже, кажется, неспособен перебить даже нашатырь. Мне надоело ждать, спать и видеть сны о прошлом, настоящем и будущем, где его нет. Где остался этот трижды проклятый сигаретный дым и запах его тела. Носки под кроватью и ДНК в слюне на горлышке недопитой бутылки водки. За столом сидеть смысла больше не было, и я решил пойти предаваться воспоминаниям на кровати. С подушкой было не так одиноко. К тому же она всегда оставалась мягкой, что бы ни случилось. Бухнуться на простыню - мне всегда нравилось это ощущение. Так же, как и в лифте, когда поднимаешься ещё только-только. Половина секунды, которую ты паришь в невесомости. Закрываю глаза, задница снова мёрзнет, влажная ткань холодит кожу, и надо снять промокшую одежду, но мне вроде и так нормально. Потоки воздуха из окна треплют мне волосы. Вдруг понимаю, что уже глубокая ночь, и месяц заглядывает за занавески. Он не палит и не выжигает сетчатку, к счастью, он всего лишь отражает солнечный свет, так что я ему только рад. Жмурюсь на него, пытаюсь рассмотреть звёзды, но мне мешает свет двух фонарей. Вроде тусклый, но звёзд уже не увидеть. Подсунув подушку под ключицы, я залипал на свет этих трёх объектов, и тут что-то пушистое сунулось мне прямо в нос. Отфыркнув длинную шерсть, я несильно ткнул в бок вновь прибывшего гостя. Кот довольно моргал на меня огромными зелёными глазами, из пасти капала кровь и, возможно, торчал кусок недожёванного хвоста. Я потрепал охотника за ухом и переложил к себе поближе. Он начал приходить не очень давно и не так чтобы часто. Никто его не звал, никто не давал ему имени, никто даже в дверь его не впускал в первый раз. Он просто появился и решил тут остаться. Я даже и не знаю, что можно противопоставить столь нахальному существу, а Тайлер, видимо, признав в нём равного по силе своей наглости, сказал, что с котом я, может, перестану прижиматься к нему во сне каждый раз. Пф, будто это я к кому-то там прижимаюсь. Теперь кот спит между нами. А когда он впервые принёс свою добычу мне на подушку, терпению моему пришёл, было, конец. Тайлер на это ответил, что мне надо брать пример и взять у кота пару уроков. Будучи неимоверно гордым собой из-за поимки особо настырного и увёртливого таракана, за которым они оба гонялись чуть ли не целый час, Тайлер сейчас видел во мне обузу "семье", неспособную поймать и прибить хотя бы самую мелкую из так мешающих нам созданий матушки-природы. Не знаю, кажется, кот был вполне счастлив, гоняя на своих четырех по трём этажам. Да и хозяин его, судя по воинственным крикам и насмешливому фырканью кота, видел в погонях за тараканами большой и явно сакральный смысл, а главное, пользу прежде всего для меня, о чём не забывал мне напомнить при каждом удобном, и, обязательно, неудобном случае. Мне с тараканами жилось вполне комфортно, это не клопы, которые во сне кусаются. Да и не стал бы я лишать этих балбесов увлекательной игры, тем более, что лето на дворе, и надо чем-то изматывать обоих, иначе проблемы в виде искусанных лодыжек и вывихнутых суставов будут прежде всего у меня. И ещё неизвестно, что, от кого и в каком порядке. Вспомнив, что я уже перехватил поудобнее кота, а ему эта поза явно перестала казаться такой удобной, я поспешил улечься на спину, примостив руку на мягкий живот. И думая о том, что этот дом терпит меня, скорее всего, только благодаря коту, которого считает таким же хозяином, как и отлучившегося шалопая, я заснул, а мягкие потоки воздуха продолжали убаюкивать моё тело и колыхать усы моего мохнатого товарища до самого утра.