Once upon a time...

- Мак, пойми: подчинённый имеет право обращаться к начальнику, во-первых, только по установленной форме, а во-вторых, исключительно по службе. - Да, я помню. Параграф девять... Но ведь это во время службы. А сейчас мы с тобой отдыхаем... - Откуда ты взял, что я отдыхаю? - спросил Гай. Они стояли за макетом забора с колючей проволокой, и здесь их, слава богу, никто не видел: никто не видит, как эта башня привалилась плечом к забору и всё время порывается взять своего капрала за пуговицу. - Я отдыхаю только дома, но даже дома я никакому подчинённому не позволил бы... Послушай, отпусти мою пуговицу и застегни свою... Максим застегнулся и сказал: - Да, я всё понимаю. Но дома... дома я не решусь поговорить с тобой об этом. Гай вздохнул. Ну как можно заставить себя сердиться на него, когда на сердце теплеет лишь от прикосновения этих пальцев, грозящих смертью пуговицам на форменном комбинезоне? Как можно сердиться, когда от этого вот вихрастого верзилы исходит запах, словно... Вот чем может пахнуть от солдата, спросите вы у меня. А я вам отвечу: либо ничем, либо потом смердит. А от него родным чем-то пахнет, тёплым таким. Знал бы ты, Мак, что меня тянет не то что пуговицы на твоём комбинезоне теребить, а обнять тебя, лицом зарыться в твои волосы и не отпускать никогда больше. Но... нельзя показывать, нельзя! А то совсем житья не будет. Того и гляди - вскинет на плечо господина капрала, словно тряпичную куклу, да вприпрыжку по улицам... Мак прикусил губу и посмотрел ему в глаза - во взгляде было... отчаянье? Максим решался. Сколько же можно мучить себя? Если он не сделает это сейчас, то не сделает уже никогда. Довольно бессонных ночей и утомительных мысленных построений. На самом деле всё очень просто. Долго не признаваясь даже самому себе, что с ним происходит, когда они - вот как сейчас - стоят рядом, Максим почти без удивления понял: он любит Гая. Мысль пришла сама собой: он теперь просто знал это. И нарочитая строгость Гая была невыносима. Что вы прикажете делать человеку, к которому пришла любовь? Попробуйте приказать рекам остановиться, а деревьям расти вспять. И нету ей дела, любви, до того, что на этой чёртовой радиоактивной планете мужчина не может любить мужчину. И теперь вот нужно сказать несколько слов, которые прояснят всё. И отношения уже не будут прежними. Боялся ли этого Максим? Боялся. Но... - Гай. - Максим спрятал руку за спину, чтобы не было соблазна - далась ему эта пуговица! - Гай. Выслушай меня, не перебивай. - Гай выжидательно вскинул бровь и продуманная речь рассыпалась, перестала жить. Остались только три слова. И не нужно было больше. - Я люблю тебя. Прошло несколько звенящих секунд. Гай закрыл глаза. Он был готов к чему угодно. К чему угодно, только не к признанию в любви. И три этих коротких слова, кажущихся простыми, вытолкнули на поверхность всё, что не могло существовать, не имело права, было стыдным и запретным, горьким, отравляющим. Но существовало. То, что Гай прятал за таким простым желанием - обнять Мака. Просто обнять. Без слов. И когда он решился глянуть на Мака, его словно волной окатило - тепла, боли, чёрт знает чего. Дикарь, как есть дикарь. Взял да перевернул всё вверх дном, сломал всё. Как же мне жить теперь-то, а? Максим вглядывался в побледневшее лицо Гая. Молчание затягивалось. Когда стало совсем невмоготу, Гай, упреждая слова Мака, сказал: - Забор без тебя не упадёт. Пойдём. За пустующей казармой он опустился прямо на землю и похлопал рукой рядом с собой. Мак тоже уселся. Только не рядом, а напротив. Уставился, словно первый раз видит. Гай заговорил. Мак простым своим признанием снёс все запреты. Гай говорил о том, что мужчины, массаракш, должны любить женщин и так будет до конца Мировой Тверди. Долго говорил, красиво, едва сам себе не поверил. Да вот Мак не слушает. Сидит, улыбается. Признался, значит, и полегчало тебе, да? Гай осёкся на полуслове. Поглядел на Мака. Глаза у того сияли. Лохматый, ворот опять расстёгнут. И не хочется мне эту пуговицу застёгивать. А хочется остальные расстегнуть. - Ну, люблю я тебя. Доволен? - сказал небрежно, а сердце будто в яму ухнуло. Перехватил протянутую руку, сжал в своей. - Только не станет легче нам от этого - ни тебе, ни мне. - А самого так и тянет обхватить за шею да... И тут Мак, словно прочитав мысли, обнял Гая свободной рукой. Прижался щекой к щеке. Сердце колотится. И запах этот. И Гай сделал то, о чём мечтал столько времени: запустил руку в эти пшеничные вихры, зарылся в них носом и замер. Да что же это такое? С трудом взял себя в руки. Если кто увидит сейчас... - Мак. Ты иди, я догоню. Мак отстранился, посмотрел в лицо: - Но почему не вместе? Идём домой, а? Пора уже. Гай вздохнул. - Мак, пожалуйста. Иди домой сам. Я позже. Мак всё понял, отпустил. Быстро поднялся и пошёл, не оглядываясь. Кажется, это четвёртая кружка. Или шестая? Вкуса пива Гай не чувствовал, но ушёл и острый привкус неправильности. Закрыть глаза и представить себе, что южной границы никогда не было в его жизни. Но вместо этого по изнанке век плыла испуганная физиономия Варибобу да прыгал, словно щенок-переросток, огромный голый... почти голый дикарь. Я на самом деле хочу, чтобы Мака не было? Чтобы не нужно было одёргивать его всё время, чтобы не лыбился постоянно, чтобы не задавал вопросы, на которые неудобно отвечать, чтобы... чтобы никогда больше не ощутить жар его щеки и мягкость волос? Чтобы не задохнуться больше от его родного запаха? Или просто от счастья? Всё, всё. Мак решился и сделал это за нас двоих - сделал то, что невозможно. И больше всего сейчас хочется опять обнять его. Гай шёл медленно. Старательно удерживал в себе опьянение. Ёжился от вечерней сырости и ещё чего-то - сам не мог понять, чего. Вошёл в подъезд. Максим сидел на самой нижней ступеньке, обхватив колени руками. - Ну, что ты? - Гай попытался придать голосу если не строгость, то хотя бы уверенность. - Чего домой не идёшь? С Радой поссорился? - Нет. - Мак потянулся. - Рада на работе задерживается. - Откуда знаешь? - Гай присел рядом, с трудом фокусируя взгляд. - Ты что, сгонял к ней спросить, что ли? - Ну да. Лицо у Мака было удивлённое: а что такого - ну пришёл домой, Рады нету, забеспокоился, ну сгонял посмотреть, всё ли в порядке, ну и вернулся. - Вот так прямо сгонял спросить - и обратно? - Ну да! Гай представил себе Мака, несущегося по тёмным улицам галопом - нет, ну вы такое видели! Сгонял, говорит, туда и обратно! А что тут такого? Вот дурень здоровый... Нервное напряжение отпустило и Гая разобрал смех. Сначала он пытался сдерживаться, но потом расхохотался в голос. Мак тут же зажал ему рот рукой, сделал огромные глаза и свободной рукой изобразил, какой переполох сейчас поднимется в тихом подъезде. Но Гай уже и сам замолчал. Как только его губ коснулась рука Максима, смех улетучился. Они смотрели друг другу в глаза, сидя на холодной ступеньке в грязноватом подъезде. Почувствовав, что Мак собирается убрать руку, Гай накрыл её своей. Прижал к губам крепче. Мак сам обнял его за шею и потёрся щекой, замер. Гая затопило тепло. Захотелось повалить Мака прямо на ступени и целовать его, целовать до обморока. Мак словно почуял. Сказал: - Ну пойдём уже домой, давай! Максим вошёл в квартиру первым. Гай долго возился с замком, не в силах повернуться и сделать шаг. Прекратив лязгать железом, он ещё некоторое время стоял возле двери в тишине и полумраке. Потом услышал за спиной негромкий шорох, обернулся. Да так и прирос к полу, трезвея от сладкого ужаса. Мак стоял в дверном проёме, обнажённый, босой, комбинезон сброшен на пол, ботинки улетели в угол - когда успел? Чёткий силуэт - широкие плечи, узкие бёдра, чуть расставленные длинные ноги. Растрёпанные кудри, словно облитые слабым светом. Глаза. Губы. Тень от ресниц на щеках. Массаракш, да что же это, что? Гай шагнул - просто рассмотреть его, просто рассмотреть. Но Мак сам рванулся навстречу и обнял крепко. Гая пронизало от макушки до пят, он застонал и уткнулся лицом в горячую широкую грудь; Мак провёл руками по его спине вверх, до затылка, а потом взял в ладони лицо и заставил посмотреть на себя. И Гай смотрел в эти светлые глаза, не отрываясь, понимая, что если даже сейчас откроется дверь и появится дядюшка Каан или Рада всё же вернётся раньше, никакие силы не заставят его оторваться от Мака. Смотрел на его губы, маленькую родинку на левой скуле. Мак прошептал: - Люблю тебя, - и поцеловал. Гай почти обвис в его руках. Поцелуй длился, тёк, словно вода, окутывал тихой нежностью. Губы Максима оказались такими тёплыми, сухими, ласковыми. Кожу пощипывало. Пульса не было. Дыхания тоже. Был только первый поцелуй. Гай тоже обнял Мака. Кожа под его руками была горячей и гладкой. Провёл вдоль позвоночника вниз - Мак вздрогнул, подался вперёд, но не прервал поцелуй, наоборот, прижался губами сильнее. Когда ладони скользнули ниже и накрыли почти твёрдые выпуклости ягодиц, Гай ощутил пульсацию и тонкие уколы внизу живота. Мак оторвался от его губ и расстёгивал пуговицы на комбинезоне, целуя каждый новый островок, открывающийся под чёрной тканью: маленькую ямку, где соединяются ключицы, ниже, где вырез майки - скорее, скорее, ещё несколько пуговиц, губы жгут сквозь неё, наконец можно поднять руки и содрать тряпку ко всем чертям, потом, не дожидаясь, быстро расстегнуть ремень - вот и свалилась одежда на пол. Первое соприкосновение полностью обнажённых тел было оглушительным. Хотелось вжаться друг в друга, врасти, жить одним сердцем. Гай сам нашёл горячий рот Мака. На этот раз поцелуй был другим, потому что в приоткрытый рот скользнул язык, губы пылали и саднило в горле. На краю сознания смутно маячил образ Мака, подпирающего плечом забор; мысль о том, что он не оттолкнул этого дикаря днём и сам - сам решился, отбросил запрет, сделала поцелуй таким сладостным, что через несколько секунд Гай, случайно прижавшись пульсирующим членом к животу Мака, задрожал и кончил, болезненно вскрикнув. Максим только охнул, когда живот окатило горячими брызгами. Оба застыли. Голова у Гая кружилась, ноги не держали. Слабо оттолкнув Мака, он осел на пол, потом подтянул колени к подбородку и лёг на бок, сжавшись. Он плакал. Опьянение прошло и слёзы были злыми. Злился на себя, на слабость собственного тела. Массаракш, это мой первый раз! И всё так быстро закончилось. И Мак... он теперь будет меня презирать... Мак опустился рядом с ним, мягко перевернул на спину и отвёл его руки от мокрого лица. Сопротивляться не было сил. Мак просто лёг сверху, удерживая вес тела. Гладил длинными пальцами его лицо, проводил по векам, целовал - нежно-нежно, шептал что-то на своём языке - наверняка глупое, прижимался всё сильнее. Постепенно включаясь в эту игру, Гай оживал; тело Мака, словно сталь, обтянутая кожей, губы, волосы, шёпот - скоро стало почти невыносимо хорошо. Мак опять поцеловал его в губы, лаская рот изнутри чуть шершавым языком, наполняя сладким, тягучим чувством, словно напился молока с мёдом, как в детстве... О, так вот чем он пахнет - молоком и мёдом. Это открытие пришло не мыслью - томительной волной, заставило тело двигаться, оплести Мака руками и ногами, ответить на поцелуй. Максим сам был захвачен этим; непроизвольно двигался, тихонько стонал. Гай почувствовал, что внизу живота снова колет иголками и член упирается Маку в бедро. Совсем не хотелось "опозориться" ещё раз. Он занервничал, разорвал поцелуй, с трудом переводя дыхание, ответил на удивлённый взгляд: - Мак, первый раз... пускай это будет в постели. Мак хмыкнул, лизнул его в нос и моментально вскочил, попутно подхватив Гая на руки. Положил поперёк кровати, встал над ним, опираясь на ладони и коленки. Два девственника в одной постели - это смешно. Всем, кроме этих двоих девственников. Познания Мака в науке дарить наслаждение сводились к любовным сценам из фильмов да курсу анатомии. Но... но ведь сейчас было так хорошо. Максим улыбнулся. Они интуитивно чувствовали друг друга; дарить ласки едва ли не слаще, чем принимать. Гай обхватил его за шею и нетерпеливо потянул на себя. Мак лёг сверху, ступнями поймал его ноги "в замок" и посмотрел в глаза. Гай улыбался, перебирал его волосы. Сказал одними губами: люблю. Похоже, сомнения оставили бравого капрала. Вот и замечательно. Глубокий, долгий поцелуй. Максимом овладела ненасытная нежность. Гай под его губами и пальцами растекался, словно свечной воск, даже не стонал, а ныл, потому что каждое прикосновение к телу несло электрический заряд. Вот губы Мака ласкают его грудь, живот... Что он делает? Гай попытался оттолкнуть его, когда почувствовал горячее дыхание на головке члена. Но невозможно, невозможно... Словно придавленный бетонной плитой, Гай даже шевельнуться не мог, а эти бесстыжие губы тем временем - исследователям стыд неведом - бродили по всей длине члена, язык чертил воображаемые дорожки, спускался ниже; вот пальцы нежно, знакомясь, касаются внутренней поверхности бёдер, вот ладони сжимают их... Гай с шипением втянул воздух сквозь сжатые зубы: удерживая его ноги разведенными, Мак скользящими поцелуями вынудил его податься вперёд, раскрыться, забыть даже это слово - стыд. И когда язык упёрся в плотно сжатое мышечное кольцо, упрямо пытаясь его раздвинуть, он только дышал часто и хрипловато, чувствовал, как бёдра сами медленно выводят "восьмёрки". Мак дрожащими руками подтащил его к самому краю кровати, встал на пол. Обхватил за бёдра, приподнял, притянул к себе. Сдерживаясь последними усилиями, коснулся головкой члена мокрого от слюны входа, осторожно надавил. Входил очень медленно, обоим было больно и сладко; бессвязный бред, отсутствие времени, жар, стук сердца, двигайся во мне, любимый, двигайся, нет ничего прекрасней, всего тебя хочу, всего тебя, всего... тебя... Гай метался, кричал, из груди Мака рвался только мучительный стон, движения сами шли - бездумным ритмом, тягучими шорохами в висках, током тёмной крови, жарким выдохом Гая - ещё, Мак, пожалуйста, ещё... пожа-а-алуйста!.. и рвётся воздух от этого крика, выбрасывает обоих задыхающихся мальчиков туда, где нет ничего, только острая боль наслаждения. Гай поперёк истерзанной кровати, Максим - коленями на полу, головой у него на животе, вцепились друг в друга, переплелись пальцами. Гай тихонько потянул Мака к себе, тот подчинился, буквально вполз на кровать, прижался. Обнялись, глядя друг на друга, Гай прошептал: - Люблю тебя. Максим отозвался шёпотом и поцелуем. - Рада сейчас придёт... - Ох, знаю... Хоть бы помыться успеть. - Я наберу воды, - Максим боднул Гая головой в живот, вскочил. - Не валяйся! - побежал в ванную. Гай лежал на спине, ощущая, словно дар, саднящее тело, искусанные губы, вязкую влагу на животе и внутри себя. Его дикарь. Его. Мак. Потянулся, встал, поморщился, пошёл в ванную. Максим, стоя под душем в наполняющейся ванне, просиял. Гай посмотрел на него, облитого водой, молча шагнул через бортик, притиснул к стене, потянулся, поцеловал. С трудом балансируя на скользком дне ванны, они целовались; от неловкого движения едва не полетели кувырком. Мак фыркнул: - Так мы расплескаем всю воду и свернём обе шеи! Но Гай был настроен решительно. Развернув Максима лицом к стене, поцеловал в ложбинку между лопаток - выше не доставал, обнял сзади, прижался к мокрой спине... - Поторопитесь, господа гвардейцы! - произнёс Мак, точно повторяя интонации Рады. - Вода имеет свойство остывать, что в свою очередь пагубно сказывается на... Договорить он не успел. Впрочем, изучить пагубное воздействие холодной воды на некоторые свойства мужского организма в тот вечер тоже не удалось.