Чудес не бывает

Чудес не бывает. Эту банальную вещь еще с детства втемяшили Касамацу в голову, поэтому сейчас, лежа на холодном каменном полу подземки и истекая кровью, он понимает, что здесь и подохнет. Просто очередная зачистка южного квадрата — в Токио сектанты в последнее время стекаются, как муравьи, следующие за маткой в новую колонию — и такой нелепый конец. Просто у кого-то из чистильщиков мозги съехали набекрень, и в руки сектантов попало оружие: товарно-денежные отношения — древний движок эволюции; как оказалось, не на всех действует «программа дня», да и вообще программа. Просто дыра в животе — Касамацу старается не думать о ней, потому что когда думает, чувствует, как тело короткими рывками выталкивает кровь, мокнет драная форма, и начинает казаться, что дыра там огромная, с кулак, не меньше. На самом деле, меньше, конечно, но и ее хватит, чтобы помереть, потому что остальным не повезло еще сильнее, и никто не придет на помощь в ближайшие сутки. В медленно заволакивающем разум тумане Касамацу пытается вспомнить что-нибудь важное в своей жизни — ну, что там положено прокручивать в памяти, когда умираешь? Но жизнь у него состояла из ежедневных утренних сборов на площади, голоса из динамиков, в очередной раз напоминающего, кто они, в чем их цель и какие планы обозначены для каждого на сегодня, тренировок и налетов на места, где прятались сектанты. О них голос всегда знал наверняка. Чистильщики, борющиеся с любым проявлением ереси, неутомимые борцы за поддержание системы в состоянии непоколебимой стабильности. Стражи покоя. Касамацу хочет представить что-то другое, не обычное, может быть, даже радостное, но радости от работы он не испытывал никогда, а время до того, как стал полноценным членом системы, одним из составляющих ее мелких шурупов, он плохо помнит. И покой сейчас кажется чем-то совершенно иным — например, прекращением дикой боли в брюшине, насовсем. И тишиной, не нарушаемой даже собственными последними хрипами. Касамацу вдруг понимает, как остро ему не хочется такого покоя. Он цепляется за жизнь, жадно хватая ртом воздух, царапая камни стесанными ногтями, но чудес не бывает. — Эй, этот еще дышит, Аоминеччи! — прилетает откуда-то из-за границ сознания. — Как думаешь, Мидоримаччи сможет его подлатать? — Да хрен с ним, Кисе. Пошли. — И бросим его здесь? — Голос совсем близко, кажется — вытяни руку, и поймаешь обладателя за запястье, но Касамацу не может пошевелиться. — Если тебе надо, сам и потащишь! — И потащу. За секунду до того, как его поднимают на ноги и подхватывают так, что Касамацу вроде и сам стоит, но почти висит на чужом крепком плече, он приоткрывает слипшиеся от слез глаза и видит то, чего никак не может быть в этом каменном мешке. Да даже во всем Токио-Центре. Касамацу видит солнце. *** Кровь выкачивают из него чуть ли не каждую неделю, пробирку за пробиркой, лет до пяти Касамацу плачет во время обязательных процедур, а мать трясется над ним по ночам и всхлипывает почти беззвучно. До тех пор, пока не выясняется, что голубые глаза — просто голубые глаза, и больше ничего в нем нет особенного. И ничего не поменяется со временем. И синяк в сгибе локтя, где кожа загрубевшая, твердая как камень, рано или поздно сойдет. На общем сборе он впервые оказывается в пятнадцать, а через год вместе со своей группой проваливает первую зачистку. Никто не гибнет, никто даже не ранен, все только напуганы, а сектанты сбегают прямо из-под носа раньше, чем рассеивается дым зажженной кем-то шашки. Командир Такеучи смотрит на Касамацу как на пустое место — один из лучших стрелков во время тренировок, облажался на первой же настоящей вылазке. Дрогнул, промазал, упустил врагов. Касамацу не нужно выволочек, он прекрасно изводит себя сам, без конца прокручивая в голове, что могло произойти и только чудом не случилось. Он подставил группу, шел впереди и не справился, навлек опасность. Он недостоин быть чистильщиком, странно, что его жить-то оставили. — Будешь капитаном. — Слова командира Такеучи даже не сразу достигают сознания, и несколько секунд Касамацу недоверчиво моргает, глядя на грязно-серые зубы, обнажившиеся в недоброй ухмылке. — Но… Он только что сам снял с себя обязательства, он знает, что должно последовать за этим. В шестнадцать умирать не страшно, страшнее думать, что кто-то мог умереть из-за твоей ошибки. — Думаешь отделаться так просто? Приказом на устранение? — командир Такеучи улыбается шире, и от этого становится еще страшнее. — Хрен тебе. Будешь их лидером, это твое наказание. Выходя из кабинета командира, Касамацу чувствует себя мокрым, как попавшая под дождь псина. Течет по спине, со лба, и — предательски — из глаз. Морияма, Кобори, Накамура, Хаякава и остальные мелькают перед мысленным взором: с тренировочными палками в руках, с резиновыми мячами, которые им всем так нравится гонять в свободное время, с улыбками и живым блеском в глазах. Его группа. Его люди. Друзья. Он клянется себе, что больше не допустит осечки. — Ух ты, он как новенький теперь, Мидоримаччи, как тебе удалось? — Я всего лишь заштопал рану. Чужие голоса — слишком жизнерадостный и недовольный — разгоняют сонное марево, и Касамацу снова ощущает, как мокнут глаза. — Но он больше не похож на покойника! Ты гений, Мидоримаччи. — Пожалуйста, сдохни. — Ми!.. — Где я? — Касамацу вклинивается в перепалку, и та стихает, но влажная муть мешает рассмотреть говоривших. Сморгнуть ее никак не удается. — Мы не можем ответить, к сожалению, — еще один голос раздается прямо над ухом. Касамацу вздрагивает и инстинктивно пытается отодвинуться. — Курокоччи, давно ты тут? — спрашивает жизнерадостный. — Не пугай его, иначе швы разойдутся , — бубнит недовольный. Касамацу наконец-то справляется с эмоциями, и влага в глазах подсыхает. Он видит троих и не может остановить взгляд на ком-то одном. Чудес не бывает. В них верят только чокнутые сектанты, как и в то, что в мире есть краски помимо оттенков серого. Вот только эти трое выглядят настоящими, но при этом они — яркие. У одного глаза еще ярче, чем у Касамацу — точь-в-точь как цвет волос, другой смотрит на него изумрудной зеленью из-за тонких стекол очков. Третий улыбается тепло, и на нем взгляд задерживается дольше: Касамацу кажется, что он уже чувствовал это тепло прежде, когда был на самом-самом краю. — Если ты узнаешь, что это за место, то попробуешь сбежать, чтобы вернуться со своей группой, — поясняет голубоглазый, хотя Касамацу ничего не спрашивает, — но далеко ты все равно сейчас не убежишь. С группой. Сердце вдруг кажется ощетинившимся ежом, чьи иглы вот-вот проткнут грудину и полезут наружу. Касамацу прижимает ладонь к солнечному сплетению — ничего, только аккуратно зашитая рана. — Не трогай. Тебя только что вытащили с того света, а ты хочешь умереть от инфекции? — произносит зеленоглазый. Касамацу выдыхает шумно и убирает руку. — Остальные? Моя группа? Что с ними? Зеленоглазый молча встает и уходит, напоследок глянув на него с почти ощутимым ледяным равнодушием. — Сбежали? — пожимает плечами светловолосый. Ему хочется треснуть, чтобы не нес чушь с такой легкостью. Касамацу помнит стрельбу и крики, он помнит, как упал Морияма, прежде чем весь тоннель потонул в дыму, прежде чем он сам попал под пулю, преследуя ублюдков. Мертвые не бегают. Чудес не бывает. — Кисе-кун и Аомине-кун не нашли там никого, кроме тебя, — добавляет голубоглазый. Светловолосый активно кивает, а Касамацу смотрит на него непонимающе: иглы все еще впиваются в грудь, но от странного спокойствия этих людей словно растворяются, и дышать постепенно становится легче. — Значит, они могут быть живы? — Они наверняка живы. Это только ваша привычка — стрелять в спину, — раздается вдруг еще один голос. Его обладателя Касамацу замечает не сразу, вернее, замечает только смуглокожую руку, свесившуюся с верхней полки двухъярусной кровати за спиной светловолосого. От упрека волоски на предплечьях становятся дыбом, и Касамацу открывает рот, чтобы процитировать заученную фразу, постулат, на котором строилась вся его прежняя жизнь — «Стреляй первым» — но не успевает. Парень спрыгивает с кровати, прочно приземляется на ноги — высоченный, с иссиня-черными волосами и зло сощуренными глазами — и произносит: — Разве я не прав? Светловолосый оборачивается к нему, а голубоглазый говорит тихо, но твердо: — Аомине-кун. Тот словно не слышит его и не видит никого, кроме Касамацу. — Хочешь знать, убьем ли мы тебя? Нет. Хочешь знать, почему? Ты нам нужен… — Аомине-кун. Касамацу успевает только моргнуть, а голубоглазый уже находится в другом конце комнаты. Он совсем низенький, ниже Касамацу, а на фоне громилы Аомине так вообще малявка, но тот затыкается, только цедит раздраженно: — Почему нет, Тецу? — Не сейчас, — отвечает голубоглазый и практически выталкивает Аомине из комнаты. Возмущенное «Тецу!» за дверью сменяется тихим шепотом, а Касамацу переводит взгляд на светловолосого. Тот не выглядит удивленным, и на его лице нет и следа враждебности: только прежняя улыбка. — Аоминеччи обычно не такой вспыльчивый, — поясняет он. — Просто последние дни выдались тяжелыми. — Что вам от меня нужно? — перебивает Касамацу и почти задыхается от слишком резкого усилия. — Для начала — чтобы ты восстановился. А потом, думаю, тебя отпустят. Да, кстати, я Рета. Кисе Рета. Кисе Рета расплывается перед глазами разноцветным пятном, в котором отчего-то больше всего желтого. — Касамацу… Юкио, — выдавливает Касамацу и падает обратно на футон. — Эй, ты в порядке? — пятно-Кисе приближается, нависает над ним со всех сторон, но Касамацу не может ни оттолкнуть его, ни даже ответить. — Ладно, отдохни, рано тебе еще так напрягаться. Он слышит удаляющиеся шаги и скрип двери. Он понимает, что не знает этих людей и не должен им доверять. Он, по-хорошему, должен убить их, найти оружие и убить, даже если они всего лишь сумасшедшие фрики, а не цели из списка угроз первого уровня. Но у него совсем нет сил. *** Мидорима говорит, что Касамацу быстро идет на поправку. Это не удивляет: на нем всегда все заживало как на собаке. Куда больше удивляет, что Мидорима вообще говорит — в первые дни он молча осматривал рану, менял повязку и уходил, не издав ни звука. Впрочем, Касамацу это вполне устраивало: его самого едва хватало на то, чтобы пить, а есть заставлял Кисе — в буквальном смысле. Сидел рядом, держал миску и следил, чтобы Касамацу проглотил хотя бы пару ложек прежде чем вырубиться. Мидорима говорит спокойно и без особой заинтересованности, ему, похоже, важно только, чтобы пациент выздоровел. Принципиально важно. Аомине тоже почему-то важно, чтобы Касамацу не сдох. Он приходит каждый день, смотрит подолгу, но молчит, словно в тот, первый день ему запретили произносить при Касамацу хоть слово. Зато Кисе задерживается надолго и говорит много. Поначалу Касамацу кажется, что Кисе оставляют с ним для присмотра — хотя это глупо, он до писсуара-то доходит из чистого упрямства, а мысли сбежать обрубает на корню ослабленное тело. Потом он понимает: Кисе просто нравится торчать тут и болтать без умолку, и приходит он по своей воле. — И вы делаете все, что вам приказывают? — спрашивает он, поджав губы. — Все-все? Это же так скучно. Касамацу смотрит на него с недоумением: он никогда не воспринимал указания системы как приказы или непосредственное побуждение к действию. Они существовали всегда, сколько он себя помнил, и были скорее направлением, легким толчком в сторону правильных поступков. И скучными они точно не казались. Когда Танагаве, его другу детства, система посоветовала предпочесть работу в швейном цехе, потому что для клана чистильщиков тот оказался недостаточно выносливым, Касамацу долго смеялся. Кисе тоже смеется — над ним, и в эти моменты кулаки так и чешутся врезать ему. А потом отпускает: на Кисе почему-то не получается злиться долго. — Конечно, красить волосы в безумные цвета, как придурки, веселее, — бурчит Касамацу, и Кисе хмурится. — Мы не красим волосы. — Да конечно. — Правда! — Кисе аж на ноги вскакивает, словно доказать правоту в этом споре для него невероятно важно. — Думаешь, так не бывает? — Не бывает, — говорит Касамацу. И сам себе не верит. Пробирки с кровью, тонкие трубки, по которым ползут красные змейки, и плачущая ночами мать поочередно проплывают перед глазами. «Нормальный» — положительный диагноз, которого они ждали не один год. Кисе не выглядит ненормальным, он живой, болтливый, раздражающий. — Не бывает, — почти отчаянно повторяет Касамацу. — Значит, меня не существует? — спрашивает Кисе. Садится на край кровати, хватает Касамацу за запястье, вынуждая приложить ладонь туда, где под футболкой колотится его сердце. — Меня нет, хочешь сказать? — Идиот, — Касамацу пихает его в бок, заставляя отодвинуться. — Больно же! — Кисе кривится, но тут же улыбается. — Я есть. Мы все есть. Привыкай. Он уходит, а Касамацу долго не может разжать кулак, словно пытаясь продлить ощущение гулких толчков чужого пульса. *** За ним никто не следит, и, гуляя взад-вперед по подземным коридорам, Касамацу думает, что влегкую мог бы сбежать, если бы знал, где находится. Один раз он случайно наталкивается на Мидориму, но тот не спрашивает ничего и не пытается удержать или вернуть в комнату — только сторонится, уступая дорогу, и задумчиво хмыкает в спину. Больше никто Касамацу не встречается, и он с любопытством осматривает немногочисленные помещения, в которые выводят коридоры. Скудная мебель, фантики от конфет на столах, цветы с бледными от недостатка света листьями в горшках. Одежда разных размеров, поношенная, но чистая, резиновый мяч в углу, все как у людей. Куча женских прибамбасов, среди которых Касамацу обнаруживает бюстгальтер большого размера и тут же пытается запихнуть его обратно под ворох платьев. — Если тебе нужна одежда, ее точно нужно искать не у Момоиччи, — смеется Кисе и добавляет спустя секунду. — Хотя… это было бы, пожалуй, забавно. Касамацу оборачивается, чувствуя, как предательски горят уши. — Не нужна мне одежда. Я просто… я… заблудился. — Зачем ты вообще ушел? Дождался бы меня, я показал бы тебе тут все. Касамацу не знает, что ответить. Он не думал, что врагам позволены экскурсии по месту заключения? Он надеялся найти выход и сбежать? Он просто понял, что может идти, и пошел, не зная, куда придет в итоге? Скорее, последнее, потому что так все на деле и вышло, но он молчит, а Кисе кивком зовет за собой. И просит со смешком: — Только это оставь все-таки. Момоиччи очень трепетно относится к ним, найти ее размер проблематично. Касамацу обнаруживает, что все это время так и сжимал бюстгальтер в руках, и лицо начинает гореть еще сильнее. Кисе смеется, и ему везет, что находится слишком далеко — иначе Касамацу навалял бы ему как следует. Потом они проходят по коридорам, и Кисе открывает дверь в каждую комнату, рассказывая, кому она принадлежит. Аомине, Кагами, Мурасакибара, сам Кисе, Мидорима — но к нему лучше не заходить — Куроко. Касамацу запоминает каждое имя, хотя в голове борются две противоречивые мысли. «Подмечай каждую деталь, касающуюся врага» — говорил командир Такеучи во время занятий по теории. «Не узнавай имен, так будет легче убивать» — говорил он же. В итоге Касамацу решает, что сейчас имена — это те же детали, и становится легче смириться. — А где они все? — спрашивает он, когда и последняя комната оказывается пустой. — У них… дело, — подумав, говорит Кисе. По виду похоже, что обсуждать эту тему ему не хочется, но Касамацу надоело слушать бессмысленную болтовню о том, кто из незнакомых ему людей любит готовить и тоннами поглощает сладости. — А тебя чего не взяли? — Они считают, что я самый слабый, — отвечает Кисе. — Не хочешь на воздух? — Наверх? — Ну да. Касамацу запоздало понимает, что это удачный перевод темы, но в мозгу сразу складывается два плюс два: Кисе самый слабый из всех, и они поднимутся наружу. Там можно оценить положение. Там можно попробовать сбежать. Лестницу из двенадцати ступеней он преодолевает за два прыжка, а потом Кисе откидывает люк, и свежий воздух ударяет в нос так, что голова мигом начинает кружиться. Касамацу едва не валится обратно, но Кисе крепко хватает его за локоть, удерживает. На улице ночь, ветер треплет волосы и заставляет выть страшными звуками трубы старого домостроительного завода. Касамацу узнает это место. — Тепло сегодня, правда? — Кисе жмурится, подставляя лицо ветру, и Касамацу колеблется секунду. В следующую они уже катаются по усыпанной бетонной крошкой земле, и ни хрена Кисе не слабый — бьет сильно и до странного технично. Касамацу мало кто мог победить в простой драке, но в этот раз расчет на собственную силу и способности не срабатывает, в большей мере, от удивления. Он никогда не видел, чтобы так наносили удары, он даже боли не ощущает, будто со стороны глядя, как Кисе бьет — ребром ладони в бок, коленом в бедро, и вот уже он сверху, прижимает Касамацу к земле всем телом и бормочет прямо в лицо: — Ненавижу драться. А если у тебя откроется рана, Мидоримаччи убьет нас обоих. — Самый слабый? — только и выдыхает Касамацу, спихивая Кисе с себя. — Это они так считают, — смеется тот и вскакивает. Протягивает руку, но Касамацу поднимается сам. Потревоженная рана и правда противно ноет, но скорее от резких движений: зажила она уже достаточно, чтобы швы не расползлись. Ноет еще и потрепанное самолюбие: то, что Кисе сделал его в два счета, задевает не на шутку. — Зря ты вывел меня сюда, — говорит Касамацу. — Если мне удастся сбежать, вам придется сворачивать лавочку. — Теперь тебе точно нужно переодеться, — игнорирует его Кисе и пропускает вперед себя к люку. *** Выстрелы доносятся с разными интервалами: два подряд — затишье — еще один — затишье снова. Так когда-то стрелял сам Касамацу, по мишени в тренировочном зале. Ни пистолет, ни винтовка еще не казались продолжением тела — напротив, воспринимались как что-то инородное, что нужно укротить, чтоб не выпрыгивало из рук. Он справился быстро, а вот Кобори и сейчас утверждает, что боится порой собственного оружия. Кобори. Остальные. Касамацу борется с тошнотой, думая, солгал ли Аомине тогда или нет. Верить хочется так отчаянно, что дробные выстрелы будто заталкивают сомнения куда-то глубоко. Может быть, одно маленькое чудо… Касамацу встает и идет на звук. Дверь, за которой раздается стрельба, он отыскивает сразу, удивившись попутно, как легко научился ориентироваться в хитросплетении здешних проходов. Кисе стреляет по пустым консервным банкам из его винтовки: Касамацу узнает ее по логотипу Кайджо — так называлась его группа в честь сектора, где все ее члены родились и выросли. Патроны, правда, добыты где-то еще, Касамацу точно знает, сколько оставалось, и их Кисе давно уже расстрелял. Не слишком успешно, судя по тому, что на банках нет и царапины, зато стену за ними украшают черные провалы. — Никогда не стрелял раньше? — спрашивает Касамацу. — Не-а, — Кисе улыбается и щурится, прицеливаясь, — как-то удавалось обходиться без этого. Касамацу не понимает, как. Как вообще эти парни умудрились выживать столько лет, не попав в поле зрения системы, прятаться под самым ее носом, не боясь, что однажды отряд чистильщиков нагрянет в их уютное подземелье. Может быть, они и правда были теми, кто входил в список угроз первого уровня, но даже такие люди не смогли бы так долго обходиться без оружия, используя только данные природой способности. Касамацу не знает, зачем Кисе врет, но только когда тот стреляет у него на глазах — мажет, естественно, и едва не валится с ног из-за отдачи — убеждается: не врет он. Действительно если и не впервые взял винтовку в руки, то управляться с ней не умеет абсолютно. — Ты не так держишь. И не так стоишь. — И вообще весь не такой, — передразнивает Кисе и протягивает оружие ему. — Ну давай, покажи, как надо. Только почувствовав привычную тяжесть в руках, Касамацу осознает — Кисе запросто вручил ему то, что может быть использовано против него. То, что исправно несет смерть. То, чем Касамацу владеет лучше, чем кулаками. Наверняка это шутка. Патроны кончились, и Кисе знает, иначе не отдал бы так беззаботно. Мозг пухнет от неуверенности и бушующего желания попробовать: прицелиться, нажать на спусковой крючок. Потом можно будет внукам рассказывать, что прикончил самого настоящего ненормального, а не горстку каких-то там сектантов. А Кисе смотрит на него крайне заинтересованно, как ученик на тренера. И глаза у него светятся энтузиазмом: карие, блестящие, с длинными ресницами, темными нитями огибающими веки. Выстрелить в банку, чтобы сбить его с толку, а потом прямо в лоб — с навыками Касамацу это займет секунды, Кисе моргнуть не успеет, зато сразу станет ясно, заряжена ли пушка. Кисе вытирает ладонь о брюки и кивает, показывая, что весь внимание. Касамацу вспоминает его стремительные движения в драке и допускает, что реакции тому хватит, и чтобы уйти от пули. И сдается. — Встаешь так, — он принимает позу, — Винтовку к плечу прижимаешь несильно, не сбежит, но в руках держишь крепко. И на шейку приклада не давишь. Крючок не дергаешь, а нажимаешь плавно. И не дышишь… Выстрел в полной тишине помещения похож на локальный взрыв, сбитая банка улетает в стену. Касамацу сосредоточенно расстреливает обойму, перезаряжает и отдает Кисе. — Кажется, я понял, — говорит тот, и Касамацу хочется рассмеяться — если бы все было так легко для новичка. В следующую минуту он не дышит, словно опять стреляет сам, потому что Кисе сбивает оставшиеся банки ровно так, как делал до этого Касамацу. Идеально. — Получилось, — смеется он, оценив результат. — Еще бы, — бурчит Касамацу. — Ты ведь набрехал, что никогда не стрелял! — Нет же! Просто… — Просто что? Нравится держать меня за дурака? — Просто ты хорошо все объяснил, и я сразу понял. Сенпай. Последнее слово выводит Касамацу из себя. Пинок получается ощутимым, Кисе вскрикивает и, кажется, что-то обиженно бурчит в спину, но Касамацу уже не слышит. Эта игра начинает надоедать, он терпеть не может издевки, а Кисе явно поиздевался без особой цели. Может, от банальной скуки. — Эй, — тот нагоняет неожиданно, подходит совсем близко, так что Касамацу останавливается и хочет вмазать ему снова, — ладно, я объясню. Я умею копировать. Все, что вижу. Чужие движения, технику боя, вот, даже манеру стрельбы. Это — мой талант. Или моя ненормальность, если говорить по-вашему. — Копировать? — хмурится Касамацу. Это звучит как полная чушь, это наверняка и есть полная чушь, но несколько минут назад он не пристрелил Кисе, хотя имел прекрасную возможность, а сейчас почти готов поверить. — Да! — улыбается тот. — Ну как тебе еще доказать? Хочешь — сделай что-то, что можешь только ты, и я повторю. Касамацу теряется: он никогда не был особенным и ничего уникального делать не умел. Разве что… — Где там был мяч? — он перебирает в памяти комнаты и владельцев: кажется, у Кагами. Точно. Он вытаскивает резиновый мяч из угла и сходу начинает чеканить им, выстукивая ритм мелодии, которая точно не могла просочиться за стены Токио-Центра. И Кисе не мог ее знать, потому что Касамацу сочинил ее сам, когда Морияма на своем дне рождения попросил сыграть на гитаре что-то незаезженное. — Ну, давай, — закончив, он швыряет мяч Кисе, и тот ловко перехватывает на лету. Ударяет об пол, подгоняя ладонью, и с точностью метронома воспроизводит ритм. — Видишь? — спрашивает он, продолжая выстукивать по второму кругу. — Я копирую. — Ты… Касамацу понимает, что здесь должен испугаться. Или, как минимум, испытать неприязнь. Но он смотрит, как Кисе чеканит мяч, и не может оторваться. Чудеса существует. Кажется, одно умудрилось случиться с ним. *** — Мидоримаччи не придет, — сообщает Кисе. — Сказал, что у него сегодня неудачный день для медицинских манипуляций. Я сам сделаю тебе перевязку. Касамацу смотрит, как тот вытаскивает из потрепанной картонной аптечки бинты и антисептик, и отодвигается невольно. Кисе поднимает голову и ухмыляется: — Я видел, как он это делает, тысячу раз. Касамацу все еще не привык к тому, что кто-то способен учиться, просто наблюдая за чужими действиями, но это обычная перевязка, а не операция на открытом сердце. Здесь сложно напортачить. И Кисе только доказывает это, сменив повязку быстро и не потревожив заживающую рану. Глядя на то, как аккуратно тот завязывает бинты, а потом, отстранившись, любуется проделанной работой, Касамацу думает, что все это напоминает приготовление к жертвоприношению: в книжках он читал о древних народах, которые проводили их, чтобы умаслить вымышленных богов. Жертву — будь то человек или зверь — готовили тщательно, кормили, заботились — а потом пронзали ритуальным ножом. Перспектива быть пронзенным Касамацу не нравится. Ему вообще не нравится то спокойное неведение, в котором его держат, пусть с Кисе ему легко и даже интересно. — И что дальше? — решается он. — Можем поесть, — Кисе начинает перечислять скороговоркой. — Пострелять или мяч погонять. Или погулять, если пообещаешь больше не драться. — Я не это имел в виду. Что будет дальше со мной? Вопрос звучит резко и четко, и Кисе опускает глаза, сразу давая понять, что скорее всего попытается уйти от ответа. — Я не могу сказать точно, — бормочет он, — но вероятно, ты вернешься к своим… — Да? — хмыкнув, Касамацу откидывается на подушку и вздыхает. Даже такой расплывчатый ответ привносит определенности в мысли: по крайней мере, теперь Касамацу куда более уверен в том, как именно умрет. — Что не так? Ты не хочешь? — спрашивает Кисе. — Или ты думал, мы лечим тебя, чтобы потом убить? — Я ничего не думал, — врет Касамацу, но Кисе не отстает. — Тогда что не так? — В первый день Аомине сказал, что я вам нужен, — отвечает он. — Я не собираюсь помогать только потому, что вы спасли мне жизнь. — Я, в общем-то, и не сомневался. Кисе устраивается рядом, и Касамацу вздрагивает, чувствуя прикосновение пальцев к коже у края повязки. Не сразу доходит, что Кисе просто проверяет узел и убирает руку, убедившись, что не затянул слишком туго. — Тогда на что вы рассчитываете? — спрашивает Касамацу. — Только не нужно баек про доброту, которую такие, как вы, будете проявлять в пику жестокой системе… — Не будет их, — Кисе не смотрит на него, светлая челка скрывает глаза, и ее хочется отодвинуть, чтобы видеть эмоции — они сейчас куда честнее слов. — Просто если я скажу… ты ведь все равно не поймешь. — Я, по-твоему, дурак? — Касамацу несильно толкает его в плечо: фраза сама вылетела, хотя он и догадывается, что подразумевал Кисе. — В любом случае, что бы вы ни собирались провернуть, использовав меня, план провалится. — Почему? — Потому что я отсутствовал в Центре дольше положенного срока, и меня вряд ли простят. Я думаю, ты знаешь, чем это закончится. Все вы знаете. Кисе кивает. Пальцами зачесывает челку назад и смотрит грустно. Так, словно в самом деле жалеет. — Тебя устранят, — говорит он. — Как потенциально опасный элемент. — Никто из вас не хочет убивать меня своими руками? Или у вас кишка тонка? Если так, то долго вы не протянете: вечно бегать от чистильщиков не получится, даже умея повторять за другими всякие трюки. — Ты беспокоишься за нас? Не стоит, сенпай. — Эй, не называй меня так! Обращение не новое, просто до сих пор так звали его только новички группы, которым Касамацу помогал влиться в работу, научиться приносить пользу. Из уст Кисе слово царапает, звучит насмешкой. — А все же, — Кисе вскакивает, останавливается напротив него, глядя с каким-то странным недовольством, — собственное потенциальное устранение ты воспринимаешь так спокойно, как будто тебе не хочется жить. Ты так себя не ценишь? — Я нарушил устав… — начинает цитировать стандартную последнюю речь из кодекса Касамацу. — …и готов понести наказание. Да-да. Винтик в системе, ничего не значащий сам по себе. Вас учат тому, что вы лучше нас, достойнее нас, а в результате вы не представляете из себя ни-че-го. Касамацу сжимает кулаки: неправда. Неправда-неправда-неправда. — А что представляете вы? Кучку прячущихся от системы диверсантов? — Мы не убиваем людей за то, что они не похожи на нас, — отвечает Кисе. — И мы сами решаем, как жить. Прятаться нас вынуждаете вы, но если бы мы не хотели — мы не стали бы. Просто… Он запинается, словно ловит себя за язык в последний момент, чтобы не сболтнуть лишнего. Касамацу поднимается, встает перед ним, совсем близко, так что чужим дыханием обжигает щеки, и с секунду они смотрят друг на друга в упор, будто играя в то, кто сдастся первым. А потом Кисе улыбается, так и не отведя взгляд. — Я могу рассказать тебе кое-что. Даже зная, что перед устранением ты выболтаешь своим все, как послушный солдат. Но мне будет жалко, если ты умрешь, думая, что в мире только одна правда. Касамацу медленно садится на футон. *** Касамацу знает Химуро Тацую не слишком хорошо: тот прибыл в Токио-Центр с севера года три назад, но сразу проявил себя так ярко, что уже через год стал лидером группы Йосен. Он ни разу не облажался на зачистках, он не кричит на своих людей, он вообще всегда тихий: не участвует в попойках, не пытается сдружиться со всеми подряд, не грубит Ханамии, даже когда тот придирается без особых причин. Химуро Тацуя образцовый член системы, поэтому Касамацу смеется, думая, что кто-то может надеяться переманить Химуро на сторону врагов. — Кагамиччи не вернется без него, — говорит Кисе. — Мы не рассматриваем вариант, что он погиб, так и не добравшись до Центра, потому что… потому что это Кагамиччи. Если он чего-то хочет, он стену снесет головой, но добьется. Касамацу не может уложить в голове сразу столько фактов: Химуро с детства общался с ненормальным и не знал об этом — «Он правда не знал, сенпай, иначе ваши детекторы давно бы это засекли»; один из ненормальных сумел обмануть систему, пробрался на территорию Центра и оставался там уже некоторое время, а остальные рисковали, дожидаясь, пока он сделает из друга детства предателя. И ни капли не волновались. — Это полный бред, — наконец говорит он. — Недавно ты думал так же о моих навыках, — пожимает плечами Кисе. — Но верить или нет — твое право. Хуже всего Касамацу от того, что он верит. Особенно когда в лагерь возвращаются остальные. — Там непрерывная бойня, чистильщики как озверели, — говорит Аомине, забравшись на облюбованную постель в не своей комнате. — Но Кагами мы не нашли. Значит, у придурка все-таки вышло!.. Касамацу не понимает, рад тот или осуждает. По тону Аомине вообще сложно понять, что он думает на самом деле, но еще хуже с Куроко. Сперва он сообщает Кисе и Мидориме, что Мурасакибара и Момои сразу отправились на другую базу, а они нагонят, когда вернут Кагами — Мидорима разворачивается и уходит, будто ему совсем не интересно, а Кисе, напротив, завороженно слушает дальше. — И так как никаких показательных казней в последнее время там не было, — продолжает Куроко. — Можно рассчитывать, что Кагами-кун сам выберется. — Выберется он, жди… — бурчит Аомине. — Я сразу говорил, что нужно обменять этого на Кагами. — Бесполезно, — говорит Касамацу. Заинтересованность Аомине выражается только в том, что он перестает вертеть складной коммуникатор в руке. Но закончить мысль Касамацу не дает Кисе. — Ага, он там никто, так что Кагамиччи взамен него не выдадут. Почему-то эта спокойная уверенность бьет больнее кулаков. Касамацу почти всю жизнь считал себя довольно важной частью системы: мало кто мог обращаться с оружием лучше, мало кто организовывал группу так, что конфликты внутри нее попросту не возникали. Мало кто настолько неукоснительно следовал программе. Ощущать себя неважным, пустым местом в глазах человека, который за пять минут добился того, что вырабатывал Касамацу не один месяц, отчего-то слишком неприятно. Еще неприятнее то, что это не оспоришь: Кисе действительно особенный и, наверное, может гордиться этим. Но в его словах нет гордости, нет давящего превосходства. В них только сухой факт, правда, смычком проезжающаяся по нервам. — Я так и предполагал, — говорит Куроко. — Ты можешь остаться с нами, Касамацу-кун. Или вернуться в Центр, когда будешь готов. — Думаю, я уже готов, — отвечает он. Кисе вздыхает тяжело, бездумно теребя край своей футболки. — Ты уйдешь утром, — кивает Куроко. *** Аомине идет молча, изредка тычет в спину винтовкой, очевидно, когда Касамацу рискует свернуть не туда. «Ну почему я опять должен тащиться?» — ныл Аомине, когда Куроко сказал, что они с Кисе отведут Касамацу в то же самое место, где и нашли. Ныл, но все же пошел, хотя рожа у него сейчас наверняка кислая — Касамацу не видит из-за темной повязки на глазах. Идущего впереди Кисе он тоже не видит, зато чувствует — теплом, когда налетает случайно, решив немного ускорить шаг, и звуком: Кисе насвистывает под нос ту самую мелодию, которую на днях выстукивал резиновым мячом. Его, Касамацу, мелодию. Не самый плохой предсмертный парад, если подумать. — Пришли, — подает голос Аомине, и Касамацу останавливается. Во время похода он поначалу думал, что они быстро попадут в поле зрения датчиков движения, но те каким-то образом во второй раз дают сбой, и никто не встречает с оружием наготове, не останавливает маленькую процессию. Касамацу перестает думать о том, что система может лажать, когда Аомине давит ему на плечи, вынуждая сесть, и сует что-то холодное и металлическое в связанные руки. Нож. — Все, уходим, Кисе, — говорит он. — Подожди, Аоминеччи. — Касамацу чувствует теплое дыхание у самого уха и замирает невольно. — Если сможешь не умереть — не умирай, сенпай. Я хотел бы пострелять с тобой как-нибудь еще. Или в мяч сыграть. — Кисе! — Иду-иду! Они исчезают так стремительно и бесшумно, что пару секунд Касамацу пытается привыкнуть к тишине, обрушившейся на него проливным дождем. А потом начинает резать веревку. Освободившись, он видит рядом на полу собственную винтовку — сердце подскакивает, Аомине и Кисе не могли убраться слишком далеко. Догнать, исполнить долг. Но взгляд сразу же натыкается на пожелтевшую картонную аптечку Мидоримы, и Касамацу встает, подбирает ее под мышку и плетется вперед. Точного пути он не помнит, в последний раз здесь все было в дыму, поэтому просто идет, надеясь, что сумеет не заблудиться. Проход выводит в широкий длинный зал, освещенный так слабо, что человека на другом конце Касамацу замечает не сразу. Да и то сперва видит только форму чистильщика, с логотипом группы Шутоку — и понимает, что, скорее всего, не доживет до закономерной казни. Странно, он даже не подумал раньше о варианте, что свои пристрелят его на подходе к Центру — потому что он для них наверняка уже не «свой». Но чистильщик не спешит стрелять, он словно бы видит лучше в этом полумраке и когда подает голос, для Касамацу все становится ясно. — Эй, парни, здесь Касамацу! Такао Казунари, диспетчер Шутоку, который действительно обладает острым зрением. Однако почему Такао не стреляет, все равно не доходит до Касамацу, но он почти сразу слышит голоса Мориямы и Хаякавы, и ему становится плевать. Потому что это — то, что они живы, присоединились к Шутоку и находятся сейчас здесь, давая ему шанс увидеть напоследок и, возможно, попрощаться — важнее поведения Такао, с которым Касамацу и не общался-то толком. Теперь все вокруг еще и плывет из-за слез, выступивших на глазах. Касамацу даже не успевает сморгнуть их, когда Хаякава с криком «Сенпай!» несется к нему и обнимает. Крепко. Как товарищ, не враг. Касамацу не роняет винтовку лишь потому, что этому тоже учили — всегда держать оружие в руках крепко. — Сенпай, мы думали, ты погиб! — орет Хаякава прямо на ухо. — Тело искали неделями! Где ты был? Что случилось? Касамацу молчит. Знает, что должен сказать все как есть, но голос прячется где-то в горле, отказываясь выбираться наружу. Касамацу хочется потянуть время еще хоть на пару секунд, чтобы запомнить это неуловимое, мимолетное «хорошо». — Касамацу сказал, что нашел оставленную сектантами аптечку, когда очнулся, и смог обработать рану. А после — прятался, потому что ими тут все кишмя кишело, — отвечает вместо него Такао и чуть заметно пихает локтем в бок. — Правда, Касамацу? Касамацу стоит как громом пораженный, и только ловит себя на том, что кивает, глядя в хитрые глаза Такао. Он действительно знает, как зашивать раны — когда-то давно Айда Рико, вначале служившая в медкорпусе, а после перешедшая в группу Сейрин, объясняла, как это делается. Но он ни разу не применял знание на деле и вряд ли мог бы наложить швы так аккуратно, как Мидорима. Ему хочется заорать «Почему?!», но Такао смотрит пристально, и Касамацу не говорит ничего. — Сенпай, ты просто герой! — восторженно вопит Хаякава, и радость в его голосе, и во взглядах Мориямы с Кобори ломает что-то внутри. Что-то под названием «честность». «Если сможешь не умереть — не умирай», — звучат в голове слова Кисе. И Касамацу цепляется за крошечный шанс, потому что хочет жить. *** Аптечка, брошенная кем-то из сектантов. Сам обработал ранение и долго пробыл без сознания. Прятался, хотя и не встречал на пути никого из врагов. Сил идти и искать дорогу не было, их едва хватало, чтобы менять повязку. Касамацу повторяет эту легенду каждому, кто допрашивает его, и выдерживает все взгляды: сосредоточенный — командира Такеучи, недоверчивый — Ханамии, пронизывающий насквозь, словно рентгеновский луч — самого господина Акаши. Последний ведет беседу дольше, строит вопросы так, что легко запутаться, но Касамацу молчит, когда не знает, что отвечать, и это легко списать на стресс. Стресс, который только растет после каждого допроса, словно поселившаяся внутри злокачественная опухоль. Даже когда господин Акаши говорит, что Такао Казунари и Айда Рико слово в слово подтверждают его рассказ. Касамацу устал, ему кажется, что его вытряхнули наизнанку, оставив только пустоту, в которой очень сложно удержать желание жить. Зато легко утаить раздражение. — И чем же ты все это время питался? — господин Акаши даже не смотрит на него уже, перечитывая приходящие на коммуникатор сводки. И такое равнодушие злит сильнее всего, хотя Касамацу знает, что больше шансов выстоять у него, если будет паинькой. — Ловил крыс, — отвечает он с горькой ухмылкой. — И дождевых червей. Человек на многое может пойти, если хочет выжить, знаете ли. — Я понимаю, — кивает господин Акаши. — Ты свободен. Он словно заражает Касамацу равнодушием, и пустота заполняет всецело: будь что будет. На следующий день, ровно через неделю бесконечных допросов и проверок на детекторе, ему разрешают вернуться во вновь сформированную Кайджо. Даже статуса капитана не лишают, и Касамацу не сразу понимает: то, чего он боялся и к чему готовился, прошло мимо. В группе его приветствуют хлопками по плечу и ведут себя так, словно никто и не думал, что ему грозит устранение. Кайджо просто ждала своего капитана, и теперь все будет совсем как раньше. Касамацу тренируется с остальными, но теряется в эмоциях: радоваться не получается, да и глупо было бы внезапно заскакать с громким «ура!» прямо посреди стрелкового тира. Отчего-то хочется сказать Кисе: «Я смог». Отчего-то хочется вообще увидеть Кисе — кажется, его присутствие вошло в привычку. Вместо этого, спустя пару дней, потребовавшихся, чтобы окончательно ощутить себя вернувшимся, Касамацу идет в сектор, где разместилась Йосен. Ему есть о чем поговорить с Химуро Тацуей. *** По пути он впервые думает, что вел себя не по уставу во время допросов. Неважно, какие цели преследовал Такао, но тот нарушил правила, а Касамацу его не сдал. Хуже того, он поступил так сознательно, ради спасения собственной жизни, и повторись ситуация, сделал бы это еще раз. Поговорить с Такао необходимо, но сперва Химуро. Касамацу хочет узнать, насколько разболтан этот винт. В корпусе Йосен тихо, словно аура Химуро распространяется на всех членов его группы. Только за дверью самого капитана звучат приглушенные голоса. Не услышав ответа на стук, Касамацу толкает ее и видит хозяина в компании Имаеши Шоичи — капитана группы Тоо. Только в этот момент — когда оба капитана смотрят на него с легким удивлением — Касамацу понимает, что вломился в чужое жилье даже без заготовленной заранее речи. Он чувствует себя ужасно глупо, и выдавить удается тоже глупое: — Я все знаю. Имаеши насмешливо щурится: — Правда, что ли? И какова точная длина Сумиды? — Пошел ты, — Касамацу морщится — с Имаеши ему всегда сложно, особенно когда тот не молчит. — Мне нужно поговорить с Химуро. Наедине. Так что не мог бы ты… — Как прикажешь, воскресший капитан. Имаеши, смеясь, уворачивается от тычка в бок и уходит. Когда его шаги стихают за дверью, Касамацу садится на кровать и смотрит, как Химуро расставляет книги на полке по высоте. — Я знаю, что ты скрываешь где-то ненормального, — наконец говорит он. — Кагами Тайгу. Что вообще происходит? Химуро не шарахается и не вздрагивает, только выпрямляет плечи ровнее. Отчего-то Касамацу кажется, что врать и увиливать сейчас тот не станет. Он не ошибается. — Он здесь, да, — отвечает Химуро. — И я собираюсь уйти вместе с ним, — он оборачивается и смотрит уверенно и ясно, как человек, давно решивший для себя все. — Потому что то, что мы делаем — это не правильно. Совсем не правильно. Касамацу уже допускал такую мысль, но от того, что кто-то другой произносит это вслух, почему-то больнее. Химуро хочет присесть рядом с ним, но в это время раздается отчетливый стук в пол — там, где расположена крышка выводящего в подземные жилые помещения люка. Химуро закатывает глаза и открывает ее, Кагами Тайга запрыгивает в комнату с проворством кузнечика, и Касамацу смотрит на него с интересом, в то время как у того в глазах — прямая враждебность. — Я все слышал, — говорит Кагами. — Если он в курсе, нам придется связать и удерживать его здесь, Тацуя. Касамацу внезапно разражается нервным смехом: судя по всему, эти двое уже долгое время не могут выгадать подходящий момент для бегства, и неизвестно, сколько еще не смогут. Похищение капитана одной из передовых групп точно не пройдет незамеченным. — Я знаю Кисе, Куроко и Мидориму, — говорит он. — И еще Аомине. Выражение лица Кагами меняется так стремительно, что не уследить, но на последнем имени в глазах мелькает что-то, похожее на грусть — а в следующую секунду Кагами хмурится и сжимает кулаки. — Надеюсь, этот кретин не собирается лезть сюда? Он-то уж точно попадется!.. Касамацу понятия не имеет, как сам Кагами обошел датчики и проник на территорию Центра, но после увиденного с Кисе не сомневается, что все эти люди могут гораздо больше, чем каждый из чистильщиков. Вряд ли Аомине настолько слаб… За этими мыслями не сразу доходит, что на самом деле скрывает за словами Кагами — беспокойство. — Они тебя ищут, — сообщает Касамацу. — И похоже, придут за тобой, как бы все ни сложилось. — Он с нами? — Кагами поворачивается к Химуро, и тот неуверенно пожимает плечами. — Я хочу понять вас, — неожиданно даже для себя говорит Касамацу. *** Потом он просто слушает — знакомую с детства историю, но в совершенно других красках. Рассказчик из Кагами хреновый, поэтому Химуро подсказывает ему, иногда полностью перехватывая разговор — и это неважно. Значение имеет только сама суть, а она — о людях, которым природа с лихвой отсыпала таланта, но их было меньше, чем тех, кто медленно, но верно погрязал в пучине безудержной зависти. Именно они, вторые, придумали легенду о монстрах с невиданной силой, отличить которых от обычных людей можно было по цвету волос и глаз. Именно они сказали, что мир должен быть серым, и стали уничтожать всех, кто не подходил под установленный критерий. Из обязательного теоретического курса Касамацу знал, как это происходило: как образовывались Центры и отряды чистильщиков, как ненормальных детей отбирали у родителей и запирали в лабораториях, надеясь перекроить их генетический код, а когда эксперимент провалился, стали убивать в младенчестве. Он только думал до недавнего времени, что ненормальных удалось истребить подчистую, список угроз первого уровня — своеобразный рудимент, а сектанты, верящие, что существуют чудесные люди, которые рано или поздно перевернут неправильный мир — чокнутые, хоть и опасные, фанатики. После рассказа Кагами он сам себе кажется чокнутым и опасным. Потому что всю жизнь следовал указаниям системы и верил во все, что она подавала как единственную существующую правду. А Кисе и остальные подвергались опытам в лаборатории Тейко, которые никто не считал бесчеловечными, потому что самих подопытных за людей не держали. От мысли, что даже после побега из практически персональной нараки Кисе не превратился в озлобленное, жаждущее только мести существо, мутит сильнее, чем от всего услышанного раньше. Историю знакомства Кагами и Химуро Касамацу пропускает мимо ушей, улавливая только одно: Кисе ошибся, говоря, что Химуро не знал о том, кто такой Кагами. С самого появления в Центре Химуро ждал. Три года игры с проверяющими, безупречного исполнения обязанностей чистильщика, грамотной лжи. Касамацу смотрит на этого тихого человека и думает, что, окажись на его месте, не справился бы. Он лжет всего несколько дней и уже чувствует себя вымотанным параноиком, который вот-вот начнет шарахаться от собственной тени. — Тебе нужно уходить, — говорит Химуро. — Мы никогда не общались подолгу, это может вызвать подозрения. — Считаешь, его можно вот так отпустить? — Кагами по-прежнему смотрит недоверчиво. — Если я сдам вас, мне придется сдать и себя, — устало говорит Касамацу. И понимает, что впервые за последние недели с идеей о добровольном устранении не хочется мириться. *** Ночь тянется бесконечно, круговерть домыслов и эмоций успешно гонит сон, и Касамацу жалеет, что не может взять и забыть все, с чем столкнулся недавно. Полная амнезия — удобный способ обезопасить себя и товарищей, а еще она стала бы отличным защитным механизмом для психики. И самым легким выходом в сложившейся ситуации. Касамацу тянет ударить себя. Отметелить за постыдные мысли: кем-кем, а слабаком и трусом он себя никогда не считал. Просто гибкости его не учили, а приспосабливаться к меняющимся обстоятельствам необходимо стремительно. Он только не знает, как именно. К утру он решает, что в любом случае его главный долг — уберечь Кайджо. Кто-то в Центре помимо Химуро и Такао точно связан с ненормальными; возможно, у них даже есть определенный план, несмотря на неопределенные цели, но Касамацу точно уверен: в его группе о происходящем не в курсе. А если он подставится, скорее всего, соучастников будут искать среди членов Кайджо, и превентивное наказание может достаться каждому из них. Значит, подставляться у Касамацу нет права. Он вырубается, остановившись на этом решении, но не успевает отдохнуть: коммуникатор принимается надрывно пищать уже через полчаса. На экране — срочное сообщение для всех лидеров групп. Не обычное площадное собрание, а чрезвычайно важный сбор командиров, капитанов и диспетчеров. По пути в штаб-зону Касамацу бьет озноб. Страх сковывает внутренности наледью, и кажется, что все проходящие мимо видят, как Касамацу трясет. — Успокойся, — голос Такао настигает его на середине винтовой лестницы — бодрый, даже веселый. — Наверняка снова будут обсуждать, как к сектантам попадает оружие. Это уже не раз перетирали, пока тебя не было. — И что, так и не вычислили? — пытается усмирить дыхание Касамацу. — Не-а, — Такао теперь идет рядом, слегка задевая плечом. — Может, у них свое производство где-то открыто. У нас в последнее время сбоят датчики, лучше бы починкой занялись, а не грузили людей с утра пораньше. В штабе Такао занимает место рядом с ним, хотя все стараются рассесться по группам. Касамацу ничего не спрашивает, просто пытается вести себя непринужденно: здоровается со знакомыми капитанами, кивает тем, кого видел всего пару раз, находит в толпе Химуро и принимается с новой силой гнать от себя мысли о вчерашнем вечере. — Насколько вы знаете, проблема поставки оружия сектантам была чрезвычайно острой в последнее время, — начинает Ханамия и смотрит прямо на Касамацу, презрительно и остро. — Из-за этого даже пострадал один из наших капитанов. Теперь все присутствующие смотрят на него тоже, и Касамацу отчаянно борется с желанием сбежать от этого пристального внимания. — Во время прошлых обсуждений мы рассматривали версию, что оружие попадает к врагу не без помощи с нашей же стороны, — тяжело вздохнув, продолжает Ханамия. — И, как ни прискорбно признавать, это действительно так. Данные внутренней и внешней разведки подтверждают, что утечка стабильно производится из Центра. Кто-то из наших с вами товарищей поддерживает тех, кто с радостью уничтожил бы всех нас, если бы имел достаточно сил. Зал начинает возмущенно гудеть. «Как же это возможно? Но ведь датчики?.. Неужели кто-то из нас?..» Ханамия оглядывает всех с легкой полуулыбкой, словно режиссер небольшой театральной постановки, а Касамацу хочется заткнуть уши. — Хватит драматизировать, — неожиданно обращается к Ханамии господин Акаши. — У тебя есть какой-то план? — Да, конечно, план, — тот улыбается шире. — Я думаю, самое время узнать все, так сказать, из первых рук. Капитанам всех групп — объявить полную мобилизацию! Мы знаем точное местоположение врага, выход — через час. Главная цель — взять их лидеров живыми. Это война, понимает Касамацу. Маленькая победоносная война, учитывая, насколько неравны силы. Он видит, как Такао, не переставая улыбаться, неслышно бормочет что-то под нос, и с легкостью читает по губам: «Сукин ты сын!». Касамацу совсем не хочется воевать, но теперь его задача — полностью проинструктировать группу за час. *** — По-моему, катакомбы сейчас просто лопнут, — говорит Имаеши, и на этот раз его замечание не похоже на сарказм. Касамацу впервые видит такое столпотворение в подземке. На коммуникаторы каждого капитана выведено до десятка приемлемых маршрутов, но пока что все топчутся и осматриваются, словно никто не решается рвануть вперед первым. Ханамия заступает в ближайший коридор, тем самым давая отмашку. Шутоку, Сейрин и Тоо следуют за Кирисаки Дайчи, рассчитывая распределиться дальше, в глубине центрального квадрата, Йосен и Сеншинкан забирают север, Кайджо по привычке двигается на юг, вскоре отпочковавшись от Керицу и Торимуры. Касамацу пялится в коммуникатор, на котором белыми точками отображаются свои, и враждебно-красными — противники. Наметанным глазом он быстро определяет, что до основной стоянки Кайджо может добраться первой — если срежет путь по не самым удобным, более узким проходам. Он не уверен, что хочет оказаться там первым. «Несколько раз я видел среди них красивых девушек, и рука не поднималась по ним стрелять, — каялся когда-то Морияма. — Можно же ведь по-другому, убедить их…» «Дети вообще ни в чем не виноваты», — заявил как-то Кобори. Касамацу кричал на них тогда, обзывал слабаками. Враг опасен, какую бы личину ни принимал — так говорила система. Сейчас эти женщины и дети могут оказаться вооруженными до зубов, и Касамацу надеется, что донес эту мысль до товарищей перед отправлением. Хотя теперь сам сомневается, что сможет стрелять бездумно. — Здесь развилка под бывшим зданием школы, — говорит он, притормозив перед разделяющимся, подобно змеиному языку, проходом. — Придется разойтись. — Делимся пополам? — орет Хаякава. — Нет. — С несколько секунд Касамацу гипнотизирует экран коммуникатора, а потом дает отмашку. — Все — в правый тоннель, левый я зачищу сам. Не спешите и не лезьте на рожон. Правый огибает школьные подвалы солидным крюком. Левый короче и быстрее выведет к скоплению красных точек. Если повезет, Касамацу окажется там раньше остальных, и никому больше не придется делать сложный выбор. Все послушно сворачивают в правый тоннель, только Кобори останавливается и одними губами напутствует: «Ты тоже будь осторожен!» Касамацу кивает и влетает в проход вихрем. Освещение рябит: то зажигается, то снова меркнет, а спустя несколько минут он слышит в отдалении звук чьих-то быстрых шагов и срывается на бег. Светлые волосы Кисе он узнает сразу, как и смуглую кожу Аомине. И застывает в удивлении: еще одного, совсем крошечного лаза на карте нет. Он и на проход-то не похож, скорее на дыру вентиляционной шахты, по которой продвигаться можно только ползком, и, кажется, именно это Аомине с Кисе и планируют. А потом Кисе оборачивается, очевидно, услышав его приближение, и Касамацу видит почти животный ужас в его глазах. Винтовка в руках дергается, когда Кисе бросается к нему, Аомине что-то кричит, но слова тонут в грохоте взрыва, стену справа буквально сметает в труху, Касамацу сметает тоже — тяжестью чужого тела. Впечатывает в пол, припаивает к нему нехилым весом и жаром, а острая каменная крошка продолжает кружить в воздухе, и Касамацу инстинктивно обнимает Кисе, загораживая его уже расцарапанные голые плечи. — Идиот! — Аомине нависает над ними, зажимая рукавом рот и нос. — Кретин! Какого хрена?! Кисе сползает в сторону, плюхается на задницу, и Касамацу видит только его болезненно сжатые зубы. Он не сразу обращает внимание на то, как неестественно вывернута у Кисе ступня, зато Аомине, похоже, злится именно на это. — И как прикажешь тебя теперь тащить? — рычит он. — Твою же мать… — Уходи, — еле слышно произносит Кисе. — Я уже не смогу. А вы должны закончить… — Так я тебя и бросил. Кретин. Тупой кретин! Касамацу видит, что путь, по которому он планировал добраться до лагеря сектантов, теперь полностью перегорожен обломками, шахта — единственный путь отсюда, не считая того, что ведет назад, в Центр. Осознанием, что Кисе не задумываясь рискнул жизнью ради него, хотя, возможно, минуту назад даже не подозревал, что кто-то вообще окажется в радиусе действия бомбы, накрывает позже. Уже после того, как Касамацу говорит: — Уходи. Я позабочусь о нем. — Ты? — Аомине сжимает кулаки. Драка сейчас только затянет время, взрыв наверняка слышали в соседнем проходе, и Касамацу сомневается, что Кайджо спокойно пойдет дальше, зная, что, может быть, лишилась капитана. — Да с чего ты взял, что мы тебе доверимся? — Я ему верю, — неожиданно говорит Кисе. Поднимает голову и смотрит ясно блестящими глазами. — А я — нет, — цедит Аомине. — Он сдаст тебя своим, чтобы устранили, как Кагами! — Я видел Кагами вчера. Аомине затихает и разжимает кулаки. В этот момент он почему-то перестает бесить всем своим видом и поведением. Его просто хочется успокоить, но куда больше хочется завершить бессмысленную перепалку и попытаться спасти Кисе. — Он жив? — спрашивает Аомине. — Да, — Касамацу кивает. — И Кисе тоже выживет, если ты перестанешь тянуть резину. — Я убью тебя своими руками, если ты нас подставишь, — бросает Аомине, а потом смотрит на Кисе с презрительной жалостью. — Вам очень повезет, если сможете уйти незамеченными. — Это уже не твоя забота, — говорит Касамацу и протягивает Кисе руку. — Вставай. Тот цепляется за него, а потом виснет, мигом придавливая немаленьким весом. Уже через пару шагов становится ясно, что быстро они не уберутся — Кисе не может наступить на вывихнутую ногу. Касамацу не сверяется с коммуникатором, этот квадрат он знает, как свои пять пальцев, поэтому главное — добраться до нужного прохода. Сюда он намеренно удлинял дорогу, чтобы не втягивать группу в бойню, обратно в Центр можно попасть и скорее. Только на выходе из полуразрушенного коридора он слышит голоса своих и теряется. — У меня есть дымовые шашки, — жарко бормочет на ухо Кисе. — В кармане. Они в принципе безвредные… Касамацу не слушает дальше. Когда он подпаливает шашку, руки не дрожат, хотя где-то в глубине сознания больно скребется мысль, что он практически использует оружие против своих. Но это только первая, самая шаткая преграда на пути, и ее они минуют легко. Думая, как можно обойти датчики и часовых, Касамацу понимает, что все безнадежно. Обмануть систему в момент полной мобилизации нереально. Чудес не бывает. Не бывает, повторяет он себе, когда спускается вместе с полностью обессиленным Кисе в жилое помещение под своим отсеком. Сигнализация не воет, никто не встречается по дороге и не ломится с намерением арестовать, Центр словно вымер с уходом главных боевых сил. Есть только он и Кисе, и травма, которую нужно обработать. — Мидориму бы сюда, — с нервным смешком говорит Касамацу, стягивая с Кисе кроссовки. — У него неудачный день сегодня, поэтому он с нами не пошел, — выдыхает тот. — Говори со мной. Касамацу гипнотизирует вывернутую ногу — то, что это не открытый перелом, успокаивает лишь слегка — и не знает, с какой стороны к ней подступиться. Кисе болтает что-то о том, как они хотели заблокировать проходы, чтобы дать людям возможность сбежать и спрятаться, что в других местах работал Курокоччи с остальными — Касамацу плевать, как они вообще узнали про только объявленный рейд, ему важно лишь вправить вывих, но бодрая болтовня Кисе успокаивает, настраивает на нужный лад. До тех пор, пока тот не орет в голос. Нога больше не пугает жутким видом, сустав встает на место, а Кисе жмурится и всхлипывает от остаточной боли — громко, слишком громко для того, кого придется каким-то образом прятать ото всех. Касамацу надеется подумать об этом потом, ведь у Химуро же как-то получилось. А сейчас он хочет только, чтобы Кисе замолчал. Поэтому затыкает единственным пришедшим в голову способом. Его губы мягкие и соленые, а если углубить поцелуй, во рту остается металлический привкус — похоже, Кисе прокусил щеку, пока Касамацу возился с его травмой. А еще у него щетина — совсем не заметная на коже, но ощутимая, и это непривычно. Вообще целовать парня непривычно, Касамацу и с девчонками-то целовался пару раз на спор — но не неприятно. Особенно когда Кисе принимается поглаживать его затылок, мягко проводя ладонью по шее вниз, а потом вверх, закапываясь в волосы пальцами. Ему, похоже, тоже не неприятно. Но и об этом можно подумать позже. — Тебе нужно обратно, — Кисе не отталкивает, отстраняется на дюйм, шепчет одними губами. — Иначе кто-нибудь заподозрит… — Я знаю, — Касамацу отступает на шаг. — За меня не волнуйся. — И не собирался. Он находит аптечку, оставляет ее Кисе — с мелкими царапинами тот справится и сам — и уходит, не оборачиваясь. Он знает, что Кисе улыбается ему. И почему-то знает, что обязательно вернется сегодня. *** Касамацу везет. Возле полуразвалившейся стены его встречают только товарищи из Кайджо, все остальные неукоснительно следуют приказу Ханамии — в любой другой момент это бы бесило, но сейчас играет на руку. — Сенпай! — бросается к нему бледный Хаякава. — Мы думали, тебя придавило! — Мы повернули, сразу как услышали взрыв, — сообщает Кобори и замолкает, будто ждет выволочки. — Меня почти не зацепило, — говорит Касамацу. — Но проход уничтожило, пришлось искать обходной путь. И там везде тупики. Он почти не врет, и потрепанная форма только подтверждает его слова. Однако взгляд Мориямы, почти кричащий: «Почему тогда ты просто не вернулся к нам?», он старательно игнорирует. Хаякава разевает рот, чтобы сказать что-то еще, но в этот момент оживают коммуникаторы — у всех сразу. Приказ возвращаться, отданный самим Ханамией, отчего-то не приносит облегчения. Спустя двадцать минут на главной площади Центра Кайджо вновь сливается с остальными группами. Касамацу прислушивается к разговорам, но ничего не может понять из обрывков фраз. Хотя лицо Такао, на котором вместо привычной легкомысленной ухмылки залегла немая тревога, красноречивее слов сообщает, что дело плохо. Кирисаки Дайчи возвращается последней. Ханамия тащит на прицеле какого-то незнакомого мальчишку с простреленной рукой, а остальные члены группы плотным кольцом закрывают кого-то от чужих взглядов, и Касамацу чувствует, как тело медленно начинает дрожать. Ханамия выглядит так, словно одержал абсолютную победу, и это не предвещает ничего хорошего. На площадь вываливают все: от простых рабочих до командиров и прочей элиты. Всем не терпится узнать, чем закончился рейд, найден ли предатель. И Ханамия в этот раз не тянет время, обходится без театральных пауз. Его люди расходятся в стороны, продолжая держать оружие наготове, и Киеши Теппей — один из лучших чистильщиков группы Сейрин — остается стоять на коленях посреди площади. По виду ясно, что били его долго, так долго, что сил встать нет, однако он вскидывает голову, когда Ханамия начинает говорить: — Повтори-ка еще раз: этот человек снабжал вас оружием? Перепуганный мальчишка только кивает и жмурится, пытаясь зажать кровоточащую рану. — Оставь его, Ханамия, — громко говорит Киеши и поднимается с трудом. — Я ведь уже во всем сознался. — Тогда, может, скажешь, почему решил поставить под угрозу жизни своих же товарищей? Здесь все хотят это узнать, не так ли? — обращается Ханамия к толпе, и та поддерживает его возмущенным воем. — Потому что мы устраивали бойню, — не колеблясь, отвечает Киеши. — Эти люди имели право защитить себя. Вой стихает, и камень, в полнейшей тишине прилетевший Киеши в спину, сбивает его с ног. А потом мир взрывается криками: «Предатель! Ублюдок! Уничтожить!», и у Касамацу закладывает уши. Киеши улыбается, когда камни пролетают мимо и когда попадают по избитому телу. Он всегда улыбался, сколько Касамацу его помнил. Помогал, когда мог помочь, любому, и даже к выходкам Ханамии, отчего-то невзлюбившего его сразу, относился с философским спокойствием, в то время как самому Касамацу порой так и тянуло съездить тому по роже. Теперь Киеши предатель, и толпа готова растерзать его прямо здесь, на площади, а Касамацу не испытывает ни капли презрения. Он жалеет только о том, что он никто, поэтому не может выйти вперед и заслонить Киеши от чужого гнева. Ему больше не хочется быть пустым местом. — Прекратите! — пытается перекричать толпу Хьюга Джунпей, капитан Сейрин и близкий приятель Киеши. — Его будут судить, но не так же! Толпа не слышит, толпа жаждет расправы, и Ханамия, похоже, рассчитывал именно на этот эффект. Однако все затихают, когда площадь вдруг оглашает механический голос системы. — Киеши Теппей объявляется преступником и должен быть помещен под арест до окончания разбирательства по его делу. Касамацу знает, что значит этот вердикт. Киеши они видят в последний раз. *** — Киеши никого не выдаст, — говорит Такао, когда все начинают расходиться. Говорит буднично: если кто и услышит случайно, решит, что они с Касамацу просто делятся популярным мнением о том, что в одиночку Киеши вряд ли мог столько времени дурить систему. Потом Такао уходит, а Касамацу идет к себе, обливаясь противным липким потом. Он представляет, как проверяющие начнут обшаривать каждый жилой отсек, как найдут Кисе и заберут его тоже — туда, откуда никто уже не возвращается. Вероятность облавы высока, даже если Киеши и правда никого не выдаст. Чудеса не могут происходить регулярно. Кисе встречает встревоженным взглядом, когда Касамацу спускается к нему и кладет на футон прихваченные по дороге продукты. Сам он не чувствует голода, хотя даже не помнит, когда ел в последний раз. — Все нормально? — Кисе тоже игнорирует еду. — Что там был за шум? — Арестовали одного из чистильщиков, — Касамацу присаживается рядом. — За то, что помогал сектантам. Скорее всего, его уничтожат… — Вы дружили? Касамацу не сразу понимает, почему Кисе спрашивает именно это. Он даже не сразу замечает, что весь трясется в каких-то сухих рыданиях, и вместо ответа из горла рвутся только рваные хрипы. Дружил ли он с Киеши? Нет. Был ли Киеши важен для него? Не больше, чем другие. Тогда почему сейчас в груди ноет так, словно оттуда выдрали кусок плоти и продолжают копошиться в некрасивой ране? — Сенпай… Кисе вдруг прижимается сзади, крепко обнимает и горячо дышит в шею. Касамацу смотрит на побелевшие костяшки своих кулаков — в сознании вихрем проносится мысль, что сейчас он жалок, так позорно жалок, и Кисе видит его таким — а потом плотину прорывает. Он рыдает, не сдерживаясь, сгибается пополам, до скрипа стискивая зубы, а Кисе не двигается, сидит вплотную и не отпускает его. А потом так же молча откидывается назад, утягивая за собой, укладывает рядом и вжимается лицом в плечо. Он невозможно теплый, и Касамацу допускает мысль, что из-за ран у Кисе подскочила температура, но тот не жалуется, а Касамацу боится пошевелиться, потому что сейчас, вот так — спокойно. Так спокойно, словно он падал с самой вершины купола Центра, а Кисе поймал его на полпути, не дав превратиться в кровавое месиво. Потом тепло исчезает, и, желая удержать его рядом подольше, Касамацу медленно выплывает из дремы. — Курокоччи! — звонко произносит Кисе. — Ты давно здесь стоишь? Сон слетает мигом, Касамацу резко садится, едва не заезжая головой по подбородку Кисе, и смотрит на Куроко испуганно: в полумраке подвального помещения тот напоминает бесплотного духа. — Только зашел, — тихо говорит он. — Замки тут надежные. — Эй, как ты вообще попал в Центр? — наконец справляется с собой Касамацу. — Прибился к одной из групп после рейда, — невозмутимо отвечает Куроко. — Они меня не заметили. — Ты почти сутки находишься здесь, и тебя не заметили? — не спуская с него глаз, Касамацу толкает Кисе в бок, потому что тот смеется прямо на ухо, хотя ничего смешного нет. — Больно же! А Курокоччи никогда не замечают. Это его особенность. Особенность? Осмыслить услышанное Касамацу не дают. — Как твоя нога? — спрашивает Куроко. — Почти в норме, — Кисе пытается встать, и Касамацу вовремя подставляет плечо, когда тот пошатывается, наступая на распухшую стопу. Куроко с сомнением качает головой. — Тебе нужно восстановиться быстрее. План изменился. Касамацу-кун, ты не мог бы оставить нас с Кисе наедине? Возмущение пухнет внутри, как заполняющийся гелием шарик, но Касамацу сдерживается и послушно поднимается наверх. Он не пытается подслушать, о чем говорят Кисе с Куроко: найденная в холодильнике початая бутылка саке отлично помогает убить время, хотя он никогда прежде не пил на голодный желудок. Закономерная тошнота подкатывает к горлу, когда Куроко наконец выходит в отсек. На этот раз Касамацу не пугается, потому что прицельно гипнотизирует дверь. — Мне нужно найти Кагами, — говорит Куроко и протягивает ему свой коммуникатор. Модель другая, но Касамацу быстро разбирается и прокладывает наиболее короткий маршрут до сектора Йосен. После этого Куроко уходит, так больше ничего и не сказав, а Касамацу допивает и спускается вниз. Кисе сосредоточенно разминает ногу, крутит туда-сюда и морщится: очевидно, боль еще сильная. Касамацу понимает, что если не спросит сам, Кисе просто не станет рассказывать, о чем они с Куроко говорили, и не уверен, что на самом деле хочет знать. С другой стороны, что бы они там ни задумали, в таком состоянии Кисе слишком рискует. Будь он членом Кайджо, Касамацу ни за что в жизни не выпустил бы его на зачистку. Но его мнение вряд ли волнует Кисе и остальных, поэтому он достает эластичный бинт из аптечки и, опустившись на колени, ловит Кисе за щиколотку. — Сколько времени он тебе дал? — Касамацу решает зайти издалека. — Курокоччи? — улыбается Кисе. — Он пока не сказал точно, ждет сигнала от Акаши. И боится, как бы Кагами не наделал глупостей. — От Акаши? — Касамацу цепляется за знакомое имя и даже замирает. — От господина Акаши? — Нет, от Акаши Сейджуро. Он один из нас. Наш капитан, если говорить твоим языком. Хотя «господин» ему бы понравилось. — Ясно, — Касамацу продолжает машинально накладывать бинт. И как только в голову пришло, что господин Акаши может быть связан с ненормальными. Он же состоит в группе управления Центром и, скорее всего, ненавидит все потенциальные угрозы сильнее любого рядового чистильщика. Однако чем дольше Кисе молчит, тем больше Касамацу думает, и мысли приходят невероятные в своей логичности. Многое не могло произойти просто так, система не дает сбоев, а у обычного человека, вроде Киеши, просто не хватило бы сил провернуть столько всего в одиночку. Блокировать датчики в нужное время, покрывать исчезновение партий оружия со складов, допустить, чтобы Кагами Тайга проник на территорию Центра незамеченным, в кратчайшие сроки оповестить врагов о планируемом рейде на сектантов. Сделать так, чтобы он, Касамацу, избежал наказания там, где оно должно было настигнуть по всем правилам. Акаши — распространенная фамилия не только в Токио-Центре, во всей Японии. Но только один Акаши имеет достаточно влияния, чтобы контролировать любую сферу деятельности на уровне самой системы. А второй — какое совпадение — капитан группы сбежавших из лаборатории Тейко… «Ненормальных», произносит Касамацу мысленно, а потом понимает — это слово ему не нравится. Но и других терминов не нужно. Людей, просто людей. — Я бы рассказал тебе, в чем заключается план Акаши, — Кисе неожиданно останавливает его, перехватив запястье. — Но не хочу, чтобы информация сыграла против тебя, если у нас ничего не получится. — Я и так знаю слишком много, чтобы остаться в стороне, — отвечает Касамацу. — Но если не хочешь — не говори. Тогда ешь. Ты должен прийти в форму. — Тебе тоже не помешает поесть, — улыбается Кисе и протягивает ему бенто. Однако Касамацу даже не успевает развернуть его, когда сверху раздается настойчивый стук в дверь. — Все нормально, — успокаивает Кисе — то ли Касамацу, то ли себя. Касамацу делает ему знак сидеть тихо и на ватных ногах идет открывать. За доли секунды перед внутренним взором проносятся самые страшные перспективы, а потом на пороге оказываются Морияма, Хаякава и Кобори, и Касамацу шумно выдыхает от облегчения. — Ты в порядке, Касамацу? — спрашивает Морияма, первым пройдя в отсек. Касамацу кивает, смотрит, как они рассаживаются по привычным местам, а сам остается стоять. Он понимает, что ведет себя странно — раньше уже предлагал бы товарищам выпить, а не ждал напряженно, борясь с желанием немедленно выяснить, зачем они пришли. — Что-то странное происходит, сенпай, — Касамацу даже не предполагал, что Хаякава умеет говорить тихо. — Киеши… Никогда бы не подумал, — добавляет Кобори. — Ты тоже считаешь его предателем? — Морияма смотрит на него в упор, так, что хочется отвернуться. Потому что Касамацу уверен, что Киеши предатель — в том самом смысле, которое вкладывает в это слово общество. — Нет, — говорит он. Потому что Киеши до последнего не предал свои принципы, и Касамацу чувствует, что это и есть правильность. — И мы, — неожиданно соглашается Морияма. — Вряд ли он делал это, чтобы навредить всем. — Но он попался, — задумчиво продолжает Кобори. — И непонятно, что будет теперь. Все смотрят на Касамацу, словно он знает ответы на любые вопросы. Он остро чувствует, что должен подбодрить их или предостеречь, но это слишком трудно, когда приходится скрывать так много — в том числе, «врага» в своей подземной спальне. — Если тебе что-то известно, — снова удивляет Морияма, — лучше не говори нам. Я не уверен, что не сломаюсь на допросах, да и за других не поручусь. — Не будет никаких допросов… — Неважно, — перебивает Морияма. — Просто не говори. Но знай, что бы ни случилось, мы — за тебя. — Да, сенпай, мы на твоей стороне! — вскрикивает Хаякава, и Касамацу пинает его по привычке. И улыбается, ощущая, как отпускает тревога — ненадолго, но сейчас это будто глоток воздуха под толщей воды. — Просто будьте начеку, и все, — говорит он. — Да, капитан, — отвечают ему хором, а потом, попрощавшись, дружно выходят за дверь. Спустившись в спальню, Касамацу видит, что Кисе уже разделался со своим ужином, и ощущает почти звериный голод. — Я слышал, о чем вы говорили, — говорит тот, когда Касамацу набрасывается на еду. — У тебя отличная команда. — Я надеюсь, что, каким бы ни был ваш план, моя команда не пострадает. — Не волнуйся. Наш план не предполагает человеческих жертв, — смеется Кисе. Касамацу не видит здесь ничего веселого. Возможно, этот гений Акаши задумал что-то действительно безопасное, но обвести систему вокруг пальца до этого никому не приходило в голову. И если план провалится, Кисе и все остальные точно попадут под удар. А вместе с ними, возможно, и те, кто знал больше других, находясь в Центре. Как сам Касамацу. — Все будет в порядке, — Кисе кладет руку ему на плечо, тянет к себе и прижимается лбом ко лбу. Касамацу смотрит в его светло-карие, отливающие желтым глаза, вдыхает запах медикаментов, свежей зелени и самого Кисе, и понимает, что ему не страшно. Что бы ни случилось дальше, ему больше не страшно. *** — Как это было… ну, в Тейко? — Касамацу усаживается на пол под дверью ванной, тщательно напрягая слух. Кисе отказался от его помощи в таком деликатном деле, как прием душа, из-за упрямства, а не стеснения, но Касамацу все-таки решает находиться поблизости, если тот вдруг вздумает получить еще парочку травм. — Откуда ты знаешь про Тейко? — Кисе старается перекричать шум воды. — Кагами сказал. Про опыты. Про все. — Кагами никогда не был в Тейко, он всю жизнь провел на воле, так что наверняка приукрасил, — неожиданно охотно начинает говорить Кисе. — На самом деле там только поначалу было страшно, а потом мы привыкли. — К пыткам? — Да не было никаких пыток. Опыты, тренировки. Они думали сделать из нас идеальных солдат для внешних военных действий — с нашими-то способностями — только оказалось, что в генетическом коктейле у нас недостаточно злости. Касамацу невольно усмехается: Аомине с Мидоримой добряками ему точно не показались. — А по сути мы были там в безопасности. Окажись мы на свободе раньше, чем научились за себя постоять — нас бы расстреляли и не подумали, что уничтожают такой ценный подопытный материал. — Тогда почему вы сбежали? — спрашивает Касамацу. — Аомине и Акаши стало скучно, — с насмешкой отвечает Кисе. Шум воды глохнет, и Касамацу едва успевает отодвинуться, чтобы не получить дверью по спине. — Я взял твое полотенце, там было всего одно, — говорит Кисе, выплывая из клубов пара. — И у меня, кажется, получилось не намочить ногу. Касамацу встает и подхватывает его под руку — прикосновение распаренной кожи тут же обжигает, отдается волной мурашек по всему телу. Касамацу невольно ежится: он сотни раз переодевался на глазах у членов Кайджо, он видел голыми их всех, но впервые чужая нагота вызывает такую странную реакцию. По-хорошему, нужно отстраниться, но этого хочется меньше всего, поэтому он доводит Кисе до футона и устраивается рядом, плечом к плечу. — Бинт все равно намок, — говорит он. — Я сам сменю. — Я хочу. Кисе замолкает, смотрит на него — не настороженно или удивленно, но Касамацу все равно ощущает, как кровь приливает к лицу — а потом произносит тихо: — Ладно. Касамацу радуется этому разрешению, потому что так можно спрятаться от чужого взгляда и тем самым избежать вопросов. Он еще только-только пытается разобраться в себе и уж точно не сможет обсуждать это с Кисе. Ему вообще кажется жутко неуместным думать о непривычных чувствах, когда привычный мир крошится на куски. — Щекотно, — бормочет Кисе, но не пытается брыкнуться или выдернуть ногу из рук. Просто трясется в беззвучном смехе, нагибаясь ниже, и Касамацу забывает про перевязку. Это как наваждение: чужие губы, задорно сморщенный нос, светлая челка, падающая на глаза. Касамацу вдруг понимает, что у него слишком мало времени на то, чтобы копаться в себе, анализируя и раскладывая мысли по полочкам. У них обоих слишком мало времени. Кисе целует его первым, точь-в-точь копируя прошлый поцелуй. У Касамацу кружится голова, и тело отказывается слушаться: руки сами скользят по горячим бокам, замирают на бедрах, а потом рывком откидывают влажное полотенце в сторону. И на большее Касамацу не хватает: он просто смотрит на твердый, красивый член в обрамлении темных волос и чувствует, как собственный стояк больно упирается в ширинку. — Знаешь, мне немного неловко, — Кисе вынуждает стряхнуть оцепенение, и похоже, на этот раз он говорит совершенно искренне, потому что на его щеках Касамацу видит отражение собственного предательского румянца. — Может, ты тоже разденешься? Он слушается. А потом выдыхает, как перед прыжком в ледяную воду, и наваливается на Кисе сверху, надежно придавливает к футону всем своим весом и целует. Теперь трогать Кисе помимо того что неловко, еще и жутко неудобно, зато можно не открывать глаза. Зажмурившись, Касамацу чувствует себя увереннее, но Кисе все равно первым догадывается, что нужно сделать. Касамацу вздрагивает, когда тот вдруг проталкивает руку между их животами, приподнимается, не разрывая поцелуя, и позволяет обхватить оба члена ладонью. Одно скользящее движение — чистейший шок, смешанный с чистейшим удовольствием. В ушах шумит, ощущения в члене можно описать только словом «запредельные», и стон Кисе звучит как откровение, когда Касамацу накрывает его ладонь своей. Он успевает открыть глаза в последний момент — когда Кисе кончает, выгнувшись под ним — и спускает сам, еще долго сотрясаясь в посторгазменных судорогах. Кисе молчит, буравя взглядом потолок, только его бешено колотящееся сердце выдает то, что недавно произошло. Касамацу хочет спросить, что они будут делать с этим теперь — и будут ли вообще? — но как только он раскрывает рот, коммуникатор оживает противной вибрацией. — Срочный вызов от Такао, — говорит Касамацу, понимая, что хорошее на сегодня, похоже, закончилось. — Иди, вытрись только, — Кисе подбирает полотенце, протягивает ему и ободряюще улыбается. Сомнения умирают внутри Касамацу, едва успев зародиться. *** — Они казнят Киеши завтра в полдень, — говорит Такао. — Прилюдно, на площади. — Это точно? — Точно, — Хьюга сжимает кулаки, словно собирается бить морду невидимому противнику. — Ханамия сказал. Уверен, это его идея. Ублюдок! — Но как же расследование? — спрашивает Касамацу. — Прошло слишком мало времени… — Особый случай, — пожимает плечами Такао. — Тут и нечего расследовать, он сам сознался. — Идиот! — в сердцах бросает Хьюга. Касамацу не знает, как вести себя, он не до конца понимает, что может сейчас говорить, а что нет, поэтому почти благодарен, когда Такао хватает его за рукав и утаскивает в свою подземную спальню. — Завтра будет что-то, — взволнованно шепчет он. — Ага. Казнь. — Да нет же! Шин-чан сказал, что им нужен удобный момент, а что может быть удобнее общего сбора, когда все, абсолютно все будут увлечены зрелищем показательного устранения? — Шин-чан? Они? — хмурится Касамацу. — Мидорима Шинтаро, — говорит Такао. — Только не делай вид, что не знаешь его, я сразу понял, что это он тебя подлатал тогда. Он и меня как-то штопал, даже шрама не осталось! — Ладно, знаю я его. Так что он сказал? — Что они придут. Все. Когда выдастся удобный момент. — И зачем? — Без понятия. Восторженного энтузиазма Такао Касамацу не разделяет: завтра уже окрасилось мысленно в черный цвет. Завтра все закончится. — Иди подбодри Хьюгу, — говорит он. — У него как-никак друга казнят. — Как ты вообще живешь с таким пессимизмом, Касамацу? — Такао вынуждает остановиться. Касамацу очень хочется заразиться его верой в сносящую все на пути силу чудес, тем более теперь, когда он знает, что они существуют. Но не получается, поэтому он уходит молча. Присутствие Куроко дома вполне ожидаемо, но Касамацу все равно дергается, увидев его — как к таким неожиданным появлениям вообще можно привыкнуть? — Привет, Касамацу-кун, — говорит Куроко и сразу же переключает внимание снова на Кисе. — Не переусердствуй. — Да знаю я, Курокоччи, — бормочет тот, глядя в пол. Касамацу почти физически ощущает, как Кисе расстроен: возможно, у него была какая-то важная роль в общем плане, которую теперь сложнее выполнить из-за травмы. — Если ты не справишься, Кагами-кун пойдет за тобой и точно все уничтожит, ты же его знаешь, — Куроко улыбается, словно сказанное — шутка, но глаза его остаются грустными. — Он и так собирался провернуть все в одиночку, я вовремя успел… — Я справлюсь, — твердо говорит Кисе, подняв голову. — На одной ноге доскачу, но справлюсь. — Я могу помочь, если нужно, — говорит Касамацу. Кисе смотрит на него удивленно — действительно, не каждый дурак предлагает помощь в деле, о котором даже не знает — а потом качает головой: — Спасибо, но для меня важно сделать это самому. «Они считают меня слабым», неожиданно всплывает в памяти, и Касамацу понимающе кивает. Там, где речь идет о гордости, помощники действительно не нужны. — Тогда до завтра, Кисе-кун. Жди сигнала, — говорит Куроко и бесшумно уходит. Кисе продолжает смотреть в одну точку, словно в каком-то ступоре, и это непривычное поведение вскоре начинает пугать Касамацу. — Эй, за что?! — вскрикивает Кисе, схватившись за бок — методы, которые Касамацу применял, чтобы расшевелить членов Кайджо, работают и на нем. — Вы почти у финиша, — отвечает он. — Не время паниковать. — Я не паникую, — еле заметно улыбается Кисе. — Разве что немного волнуюсь. — Не знаю, чем таким вы собираетесь завтра заняться, но один человек как-то сказал мне мудрую вещь. — Какую? — Если сможешь не умереть — не умирай. Кисе смотрит на него долго, улыбаясь всем лицом, а потом произносит тихо: — Я постараюсь, сенпай. *** Они с Кисе больше не разговаривают до утра: молча едят, молча развешивают выстиранные вещи, молча засыпают в обнимку. А в полдень Касамацу уходит, оставив дверь незапертой. На главной площади негде камню упасть. В толпе, исторгающей проклятья и угрозы, Касамацу выискивает тех, кто с тоской смотрит на установленный посреди площади постамент. Хьюга, Айда Рико и остальные члены Сейрин, Такао, Химуро, неожиданно — Имаеши, и вся Кайджо. Касамацу подходит к постаменту вплотную — стоящую на нем прозрачную камеру он видит впервые, обычно ее активировали только в закрытых помещениях, потому что взрыв, за секунду уничтожающий все живое, что находится внутри — вещь предельно опасная. Ханамию хочется избить уже за то, что пошел на такой риск, устроив публичную казнь, но тот слишком далеко, на помосте, готовый, кажется, собственноручно взорвать бомбу. Киеши улыбается, когда его выводят на помост. На миг Касамацу кажется, что он улыбается именно ему, и на глаза наворачиваются злые слезы. Ханамия по памяти зачитывает приговор, но толпе все равно. Толпа словно не понимает, что сейчас на ее глазах убьют человека. Она жаждет зрелища, Ханамия быстро понимает это, затыкается, и Киеши заталкивают в камеру. Теперь он похож на застывший под стеклом музейный экспонат — Касамацу никогда не видел в них красоты, поэтому его мутит. Он закрывает глаза и начинает мысленно отсчитывать секунды. Одна — камеру запирают, чтобы обеспечить полную герметичность. Вторая — палач вытирает потные руки о брюки и направляется к пульту. Третья — он кладет ладонь на рычаг. Четвертая… — Добрый день! — неожиданно раздается над площадью громогласный голос. Касамацу открывает глаза и видит ожившие экраны системы: на каждом, даже самом крошечном — незнакомое лицо человека с малиновыми волосами и разноцветными глазами. — Меня зовут Сейджуро, но вы наверняка назовете меня ненормальным. Парень на экране продолжает говорить хорошо поставленным голосом, а толпа, затихшая на мгновение, вдруг взрывается испуганными воплями. И в этот момент появляются они. Касамацу видит, как на помост с разных сторон запрыгивают Аомине и Кагами. У них в руках булыжники, и по поверхности прозрачной камеры тут же расползаются трещины. Палач, отвлекшийся на речь с экрана, бросается к пульту, Касамацу орет во все горло: «Стой, придурок, ты всех угробишь!», а потом над головой свистит камень, дугой пролетает над площадью и падает прямо на руку палача, пригвоздив ее к пульту в нескольких дюймах от рычага. — Браво, Шин-чан! — где-то рядом аплодирует Такао, и, обернувшись, Касамацу видит, как Мидорима поправляет очки перебинтованными пальцами. Люди мечутся вокруг, не понимая, что происходит: одни завороженно слушают вещающего с экрана Акаши Сейджуро, который, похоже, рассказывает всю правду о ненормальных, приправляя ее фотографиями Кисе и остальных, другие пытаются пробиться на помост, чтобы все же довести казнь до конца, но двухметровый верзила с фиолетовыми волосами с громогласным «Не пропущу!» преграждает путь всем, выгадывая время для Аомине и Кагами. Там, рядом с ним уже и Хьюга, и Химуро, и еще куча народу, которых Касамацу не знает по именам. Он уже собирается присоединиться к ним, когда слышит громкий приказ Ханамии: — Враги среди нас! Всем взять оружие! И сразу же за этим: — Они захватили информационную башню и взломали систему! Заблокировать все выходы оттуда, устранить диверсанта! Только тогда Касамацу понимает, что Кисе здесь, на площади, нет, и все становится кристально ясным. Конечно, уничтожать способны только живущие в Центре, а выходцы из Тейко просто пытались сказать миру, что они существуют и не опасны. Касамацу бросает последний взгляд на экран — запись наверняка транслируется сейчас по всем Центрам Японии — а потом со всех ног бросается к информационной башне. Потому что Кисе не успеет сбежать. — Я отвлеку их, — Куроко неожиданно оказывается рядом, но Касамацу не пугается в этот раз — когда есть цель, страху нет места. — Вытащи Кисе. Потом бегите, маршрут уже у тебя в коммуникаторе. Он исчезает так же внезапно, как появился, и Касамацу замечает, что людской поток вокруг редеет, словно все переключаются на какую-то неуловимую цель. Касамацу почти слышит щелчки блокирующихся замков на дверях информационной башни, только одна по-прежнему открыта, но он не успевает к ней раньше громил из Сеншинкана. Драться с ними в одиночку бесполезно даже на адреналине, а где-то позади уже спешат бойцы Кирисаки Дайчи во главе с Ханамией. — Тебе нужно внутрь, сенпай? — орет прямо на ухо Хаякава. — Хочешь поймать диверсанта? — уточняет Морияма. Касамацу плевать, как они очутились рядом, он видит только дверь и уже не контролирует ни мысли, ни слова: — Я хочу его спасти. — Тогда этих мы возьмем на себя, — Хаякава разворачивается, сжимая кулаки. Накамура остается с ним, а Морияма и Кобори подбегают к двери вместе с Касамацу и буквально врезаются в бойцов Сеншинкана, оттесняя тех от прохода. Касамацу влетает внутрь и несется по винтовой лестнице, даже забывая, что в ней больше сотни ступеней. Только на середине он начинает думать — о том, как спускаться с Кисе обратно, когда выходы перекрыты и скорее всего их будут встречать озлобленные жители. А потом забывает и об этом, когда, взлетев на верхнюю площадку, видит Кисе возле выстроившихся в ряд серверов. — Сенпай? — тот улыбается грустно. — Ну и шум мы устроили, да? — Неплохо представились, — соглашается Касамацу, а потом хватает его за руку. — А теперь уходим! — Уходим? Кисе смотрит на него странно, и Касамацу вдруг понимает: маршрут, о котором говорил Куроко, наверняка заложен и в коммуникатор Кисе, просто тот даже не предполагал, что будет убегать не один. — Потом выскажешь, как ты рад, что я сваливаю с тобой, а сейчас мотаем отсюда уже! — скалится Касамацу, и Кисе послушно перекидывает руку ему через плечо. — Значит, и ты туда же, а, Касамацу? — Ханамия перегораживает единственный выход с площадки и смотрит довольно, будто паук, которому на ужин попалась жирная муха. Оружия при нем нет, однако если потратить время на драку, добраться сюда успеют и другие. Касамацу не хочется терять ни секунды, но он прекрасно понимает, что договариваться с Ханамией бесполезно. И все равно пробует: — Отойди. — Размечтался. Думаю, если вместо Киеши мы казним самого настоящего ненормального, народ только обрадуется сильнее. — Раз ты тут, значит, остальных уже упустил? — спрашивает Кисе. Довольная ухмылка сползает с лица Ханамии, подтверждая это предположение. — Мне хватит и одного, чтобы доказать… — он затыкается на полуслове и падает лицом вниз на натертый до блеска пол. — Меня всегда раздражало то, как много он болтает, — говорит господин Акаши. — Если что, это было снотворное. Сейджуро когда-то попросил меня не стрелять в людей. Кстати, Рета, да? Передай Сейджуро, что он отлично справился. Касамацу кажется, что он находится посреди совершенно абсурдного сна и никак не может проснуться. Обычное осознание «это всего лишь сон» не срабатывает, ни когда он переступает через Ханамию и аккуратно ведет Кисе вслед за господином Акаши, ни когда один из тайных переходов обнаруживается в стене башни и ведет прямиком в кабинет господина Акаши, а там подземное жилое помещение соединяется с катакомбами. — Остальные ушли другим путем, — говорит господин Акаши напоследок. — Их оказалось даже больше, чем я думал. Сейджуро понравится. — Когда-нибудь уйдут все, — улыбается Кисе и уже сам тянет Касамацу за собой. *** — Ты все-таки слабак, — ухмыляется Аомине. — В одиночку не справился. Касамацу хочется навалять ему, но тогда Аомине победит Кагами в недавнем споре «кто больше синяков получил в драке года», а Кагами, в отличие от Аомине, ему нравится. Поэтому Касамацу молчит. — Можешь считать как угодно, — неожиданно говорит Кисе. — Мне все равно. Аомине хмыкает презрительно и уходит, Касамацу слышит его: «Эй, Тецу, как тебе удалось ни разу не попасть под удар?» и невольно улыбается. Он садится рядом с Кисе — тот рухнул на траву, как только стало ясно, что погони нет, и, похоже, еще не скоро планирует вставать. Касамацу предпочел бы успокоиться, только когда они доберутся до базы Акаши, но народу вокруг предостаточно, так что если появится опасность, кто-нибудь да заметит. Поэтому он просто сидит с Кисе и смотрит, как солнце лениво выползает из-за туч. — Сенпай, я рад, — говорит вдруг тот. — Чего? — Ты сказал, что я могу порадоваться, когда мы выберемся. Так вот, я рад. Ну, что ты пошел со мной. Касамацу совершенно не представляет, что отвечать на такое. Он, в общем-то, тоже рад — и тому, что не пришлось расставаться с Кисе, и тому, что Кайджо, Сейрин, Йосен, Шутоку и Тоо ушли из Центра в полном составе. И тому, что выжить удалось всем. — Ты кретин, — бормочет он, уставившись в землю. — Нужно было сразу сказать… — Не нужно, — перебивает Кисе. Хватает за руку и заставляет поднять голову. — Не нужно вспоминать сейчас. Солнце висит впереди похожим на блин кругом, слепит глаза и согревает. Настоящее, не с картинок, которые Касамацу видел под куполом Центра. Все вокруг — на самом деле. Особенно Кисе. Чудес не бывает, думает он, глядя в расцвечивающееся оранжевым небо. Зато настоящее иногда может оказаться лучше любого чуда.