Sempre fedele

      Гермиона Уизли сидела на широком подоконнике и курила. Промозглый сентябрьский день навевал тоску; серое утро ворвалось в жизнь волшебницы косым, холодным дождем. Случайные прохожие торопились как можно скорее добраться до теплых сухих помещений, чтобы стряхнуть с себя, наконец, воду и осеннее уныние.       Обыкновенно Гермиона любила такие дни. В тишине наслаждаться уютом дома, немного злорадно наблюдая за попытками сырости ворваться внутрь, лениво попивать крепко заваренный эрл грей и закусывать его рассыпчатым печеньем – что может быть лучше?       Хьюго с начала сентября в Хогвартсе, Роза на раскопках где-то во Франции, Рон на работе, а у нее самой выдался выходной. И не надо было никуда бежать, чтобы кого-то собрать или что-то приготовить – в общем, редкая возможность расслабиться. Когда такое происходило, Гермиона втайне ото всех даже покупала лапшу быстрого приготовления и смаковала каждый ненатуральный кусочек.       Но сегодня настроение было иным.       Гермиона затушила сигарету в старой банке из-под томатного супа и уставилась в окно. Курить она начала пару лет назад, поддавшись непонятно откуда взявшейся среди коллег по Магическому Университету моде. Да, это было глупо, да, Роза, успевшая испробовать на себе действие маггловских «курительных палочек», не раз убеждала мать бросить это дурное дело – Гермиона не могла ничего с собой поделать. А, главное, не хотела.       Всю свою жизнь она строила на хороших, правильных вещах. Отлично училась, героически сражалась – потом опять училась, работала, как проклятая; вышла замуж за прекрасного, уважаемого человека, воспитала двоих детей. Сильная, умная, правильная Гермиона.       Иногда ей просто хотелось позволить себе какую-нибудь глупость, выходящую за рамки привычного представления о лучшей подруге Героя магической Британии.       Поэтому волшебница, потянувшись к пачке, без особых угрызений совести достала новую сигарету и, с трудом прикурив от старых промокших спичек, завалявшихся на кухне, с наслаждением затянулась.       Сегодня был день ее рождения. Сегодня Гермионе исполнилось сорок девять.       Скоро полетят совы, через несколько часов заскочит Джинни, еще ближе к вечеру, возможно, Гарри, ну а потом гости пойдут сплошной чередой – добрых знакомых у Гермионы было много, да и семейство Уизли было немаленьким.       Все это произойдет в ближайшее время – а сейчас у нее есть парочка часов только для себя. И этого ей давно, очень давно не хватало.       Гермиона слезла с подоконника, размяла затекшие конечности и, подойдя к кухонному столу, включила кофеварку – сегодня эрл грея не хотелось совершенно. Терпкий аромат быстро заполнил кухню, перемешиваясь с запахом сигарет. И кто сказал, что запах дыма неприятен?       Медленно вылез из своей лежанки постаревший, уже еле передвигающийся Живоглот и возмущенно мявкнул. Гермиона улыбнулась. Ну, конечно, тебе неприятен, Глотик, кто бы сомневался.       Волшебница оперлась обеими руками о стол и прикрыла глаза. Сигарета продолжала дымиться в ее пальцах.       Вчера Рон в очередной раз вернулся с работы в полдень – о чем ее радостно оповестили наручные магические часы, подаренные Гарри, кажется, в честь рождения Хьюго... Как же давно это было.       Рон в течение уже нескольких лет на работе, мягко говоря, не задерживался. Гермиона ради интереса даже начала записывать время его возвращения. 11:58 – 12:05 – о, даже 14:15! – 11:03 (видимо, переработал в предыдущий день) – 12:13.       Ее муж, кавалер Ордена Мерлина Первой степени, ставший героем в семнадцать лет, простой, но честный служащий Министерства Магии приходил домой в районе полудня и больше не делал ничего.       Когда сама Гермиона возвращалась после трудного рабочего дня – вымотанная, уставшая – она всегда заставала Рона за абсолютно маггловскими занятиями – либо сидящим у недавно купленного для «просто посмотреть, что это» компьютера, либо на диване за просмотром купленного по той же причине уже десять лет назад домашнего кинотеатра.       Ужин не был готов, вещи не были постираны, даже пресловутые коробочки из-под китайской еды, привезенной на заказ из кафе неподалеку, не были убраны со стола. Про невынесенный мусор и непротертую пыль Гермиона вообще старалась не думать. Каждый ее вечер проходил примерно одинаково: произнести нужные чистящие заклинания, убрать все, что осталось от обеда Рона, приготовить еду (по возможности, и на следующий день) и, наконец, сесть за проверку работ студентов. Спать волшебница шла далеко за полночь, в то время как все ее лекции начинались в девять.       Когда Гермиона приходила домой, муж неизменно встречал ее, чмокал в щеку, произносил дежурное «как дела?» и, почти не вслушиваясь в ответ, спешил вернуться к своим занятиям.       Рон практически никогда не выходил из дому. Молли и Артур, конечно, почти каждые выходные приглашали к себе семейство младшего сына, но Гермиона видела, как тяжело им в последние годы стало управлять хозяйством, и старалась эти визиты свести не к очередному немыслимому пиршеству, а к тому, чтобы муж как-нибудь да помог родителям. То согнать расплодившихся гномов с участка, то отцу – дорогой, срочно, Артур забыл тебе сказать! – отремонтировать что-нибудь в доме, то матери – ну-ка, подержи Анну! – посидеть с маленькими правнуками... Сама Гермиона в это время, вымученно улыбаясь, тоже старалась свести к минимуму заботы свекров. Они никогда не жаловались и всегда были веселы, но даже для волшебника восемьдесят лет – солидный возраст, и Гермиона видела, как щурится Молли, стараясь прочитать сказку оставленным на ее попечение детям, как тихо охает Артур, когда ему прихватывает спину, как, в конце концов, зарос сорняками пышный некогда розарий – да и роз там теперь не найдешь. Но Рональд, видимо, быстро раскусил, в чем дело, и, когда Гермиона произносила роковое «милый, твои родители прислали сову», находил тысячи причин – зачастую, совершенно притянутых за уши – не поехать.       Потому что он просто не хотел работать.       Его сократили по не понятной никому причине. Просто так вышло, что дел стало совсем немного, и для их выполнения необходимо было присутствовать в министерстве лишь от силы пару часов в день. Зарплата, естественно, тоже ушла. И, как бы Гермиона ни пыталась убедить мужа, что нужно менять работу, каждый раз в ответ она слышала лишь возмущенные возражения, что просто так место в министерстве не дают. Попробовав однажды заикнуться о подработке, она была втянута в такой затяжной скандал, что больше никогда не поднимала эту тему. На всю сложную, порой долгими бессонными ночами продуманную аргументацию, Гермиона получала в ответ в лучшем случае раздраженное, глухое «я подумаю» и мрачный, испорченный паршивым настроением мужа вечер. Если на следующий день Рон был весел и бодр, это означало только то, что весь разговор был им проигнорирован.       Стоит ли говорить, что теперь все продукты Гермиона покупала на свои средства? Рон, конечно, изредка все же наведывался в магазин, да и обед покупал себе сам, но это трудно было назвать преимуществами.       Гермиона вздохнула и, избавившись от давно потухшей сигареты, налила себе кофе в слегка кривую керамическую кружку, на которой желтой блестящей краской старательно было выведено слово «мама». Волшебница тепло улыбнулась. Это был один из первых подарков от Хьюго, записанного Гермионой в три года на кружок по лепке, на котором малыши должны были, контролируя свою магию, создавать простые поделки. Да, в послевоенные годы волшебники многое почерпнули из мира магглов - сколько появилось инновационных идей, проектов, взять хотя бы эти детские развивающие кружки... Помнится, она тогда долго выслушивала шуточки Гарри, что, вообще-то, так не пойдет, и Поттеры тут только они.       Тогда, до сокращения, Рон зарабатывал неплохо, и на общий бюджет они могли позволить себе отдать ребенка хоть на все существующие для юных волшебников занятия. Но все, что нужно было Хьюго на самом деле, – это внимание отца.       Еще будучи малышом, Хьюго хвостиком ходил за Роном, поскольку тот, гордый, что у него наконец родился сын, баловал ребенка всеми мыслимыми и немыслимыми способами. Конечно, ведь теперь они встали на ноги и могли многое себе позволить. Игрушками Хьюго был полон дом, и Роза постоянно шутливо ворчала, что, мол, во времена ее детства такого раздолья не было.       Рон покупал сыну практически все, что тот просил, благо в силу возраста запросы были не очень серьезными: маленькая летающая модель метлы, магические раскраски, в худшем случае – точная копия Хогвартс Экспресса вкупе с железной дорогой. Хьюго визжал от восторга, а Гермиона качала головой. Потому что все плохие моменты она брала на себя. Учить правила – мама сказала, прочитать еще одну сказку барда Бидля из старого потрепанного сборника – мама; ложиться спать, когда необходимо, совершенно необходимо поиграть! – тоже мама. И как всегда брошенное Роном «Герми, отстань ты от ребенка» – тут же радостно подхваченное Хьюго... Гермиона прикрывала глаза на секунду, а потом старалась терпеливо и спокойно убедить раскапризничавшегося малыша, что так действительно нужно. Рону она обычно не говорила ни слова. В конце концов, это и его сын тоже.       Однако то, что в голове Хьюго образ матери был тесно связан с ограничениями, а отца – с непрерывным праздником, – этого Гермиона мужу просто не могла простить.       Хьюго обожал отца. Но Рон, будучи не в настроении, спокойно мог отмахнуться от ребенка, а иногда даже накричать и... обидеться. У Гермионы сердце разрывалось, когда она слышала трясущийся голосок сына, тщетно пытающегося привлечь внимание отца. Ребенок, вполне справедливо не понимающий, что происходит, в попытке хоть как-то исправить ситуацию бесконечно извинялся перед тем, в ком не сомневался ни минуты, - что обычно было бесполезно. После таких сцен Гермиона, не в силах сдержаться, сама устраивала грандиозные скандалы мужу, что не давало никакого результата, и приводило только к лишним неприятностям: мрачное настроение Рона было слишком серьезным фактором, чтобы быть проигнорированным, поскольку влияло на качество жизни всей семьи.       Гермиона вернулась к окну. Дождь не прекращался и, кажется, даже стал сильнее. Ветер срывал одинокие желтые листья, и они падали, скапливаясь у образующихся на глазах луж. Скоро, совсем скоро эта желтизна придет на смену всему зеленому вокруг... Скоро придет настоящая осень. А потом пройдет еще год.       На подоконнике стояло, помимо всего прочего, и старенькое колдорадио с проигрывателем. Сколько бы Роза ни предлагала выбросить «эту рухлядь», Гермиона, обычно прислушивающаяся к словам дочери, отвечала категорическим отказом. Потому что звук, по мнению Гермионы, этот старичок воспроизводил совершенно чудесный.       Роза в ответ всегда смеялась и говорила, что это просто ностальгия. Гермиона пожимала плечами, частично соглашаясь: это радио - тогда дорогая навороченная вещица - было куплено на одну из первых зарплат Роном и подарено невесте. Просто так, без повода. Да и Гермиона никогда особо не любила слушать музыку... Но почему-то именно этот привет из юности надолго задержался в их жизни.       Волшебница взмахнула прихваченной со стола палочкой, и из динамиков полились знакомые мягкие звуки фортепиано. Эта композиция, кажется, тоже из их юности. Тихий, бархатный голос очень нежно - почти осторожно пел простые слова о самом вечном: Sebben, Crudele, mi fai languir, sempre fedele. sempre fedele ti voglio amar.*       Как же так могло выйти? Когда все изменилось? Когда-то они любили друг друга... Наверное. Сейчас Гермиона ни в чем уже не была уверена.       Думает ли Рон о любви? Помнит ли, что это такое? Гермиона знала, что ее чувства, если и были, то давно ушли, и уважение, всегда присутствовавшее в ее отношении к другу, а потом и мужу, скоро тоже уйдет.       Обо всем этом знала только Роза. Ни с кем больше Гермиона не могла – да и не имела, кажется, права – делиться своими чувствами. Сор из избы не выносят. Девушка сочувствовала матери, старалась по мере сил поддерживать... Но все меньше и меньше появлялась в родительском доме.       Гермиона не могла ее винить. Да и что тут скажешь? У Розы теперь своя жизнь.       Волшебница с потаенной радостью, иногда даже гордостью думала о том, что по какой-то причине ее дочь, девочка, воспитанная в доме четы Уизли-Грейнджер, была гораздо свободнее своих родителей. Свободнее от предрассудков, от сложившихся за долгое время стереотипов, от желания все сделать как надо. Тот факт, что она долгое время встречалась со Скорпиусом, только подтверждал это. Расстались они, кажется, добрыми друзьями... Роза в присутствии отца всегда обходила стороной эти разговоры.       Роза просто жила. И матери этой своей жизнью настоятельно рекомендовала быть такой же, аккуратно намекая на развод.       Ха, развод. Как будто Гермиона не думала об этом целыми днями.       Но как это страшно все-таки – уходить. Как же быть с малышом Хьюго? Несмотря ни на что, Рон – хороший человек. Она ясно видела это раньше и, как ни странно, все еще чувствовала сейчас. Он, в отличие от многих других известных ей магов, действительно был героем.       И кто знает, как правильно поступать на самом деле? В книгах об этом не пишут. Все истории заканчиваются на пресловутом «жили долго и счастливо», и авторы, видимо, стыдятся упомянуть, что все самое сложное только начинается. Что вся жизнь – уже после этих слов.       Бывали дни... Иногда что-то происходило, что-то, что Гермиона не могла отследить: Рон будто бы снимал маску ленивого, зашоренного человека, и она не чувствовала никакой тоски по утерянному времени. Они шутили и смеялись, он готовил прекрасный ужин на всю семью – обязательно с какими-то дурацкими, но очень милыми рожицами для Хьюго, искусно вырезанными на овощах и фруктах. Без повода дарил цветы и сыпал комплиментами. В эти дни Хьюго был особенно весел и болтал без умолку, вызывая не раздражение, а улыбку и терпеливые ответы отца. Даже вечно скептически настроенная Роза сдавалась перед мягким подтруниванием Рона, и вся семья была по-настоящему в сборе.       Но это беззаботное время быстро заканчивалось, и все возвращалось на круги своя. Con la lunghezza, Del mio servir...       Какая чудесная музыка... Гермиона наслаждалась каждым звуком. Так просто – и бесконечно красиво одновременно.       Как же так вышло, что она, лучшая выпускница Хогвартса, блестящая студентка, в конце концов, героиня войны, целыми днями вкалывает на неинтересной – зато стабильной и прибыльной работе? Научные исследования Гермиона давно забросила, поскольку даже самые внушительные гранты не покрывали расходов на семью. Поддавшись когда-то желанию улучшить жизнь своих детей, она не учла того факта, что муж расценит это как сигнал к... бездействию.       И, хоть Гермиона всегда старалась закрывать на это глаза... Их брак был мезальянсом. Они совершенно не подходили друг другу интеллектуально. Рон, к примеру, терпеть не мог такую музыку и, чуть заслышав ее, тут же кричал из другого конца дома:       – Герми, выключи это унылье!       Герми... Как же она устала. Sempre fedele... Sempre fedele ti voglio amar.       Просто преданно хочу любить тебя. Просто преданно... А что дальше?       Гермионе исполнилось сорок девять и, кто бы что ни говорил, многое уже было упущено. Она частенько замечала, как ноют суставы и отекают ноги, как хочется вместо похода с Джинни по магазинам забраться в постель и вязать носки... В такие моменты Гермиона иронично замечала самой себе, что все признаки на лицо.       Но самое забавное, что она не ощущала свой возраст. В глубине души Гермиона искренне удивлялась – как это возможно, что у нее уже двое детей, а один из них даже взрослый? Как так быстро пролетело время?       Иногда ей снились приключения юности – те, что были уже после войны. Когда они вчетвером с Гарри и Джинни, еще совсем молодые, практически без денег, скитались по Европе от города к городу. Просто останавливались в местах, которые были им по нраву, и быстро уходили из тех, что надоедали. Подрабатывали немножко – чтобы только хватало на ужин и домашнее вино – и бесконечно исследовали окрестности на предмет магических аномалий. Тогда Рон еще собирался стать аврором.       Просыпалась Гермиона со счастливой улыбкой на лице, и целый день был полон каким-то предвкушением... Однако больше ничего не происходило.       Песня уже давно отзвучала, а Гермиона Уизли сидела за столом и гладила мурчавшего Живоглота.       Ничего. Все будет хорошо. Как-нибудь все изменится...       Со стороны гостиной послышался шум, и волшебница встрепенулась. Недовольный Живоглот обиженно соскочил с колен хозяйки и гордо удалился, распушив хвост.       – Эй, есть кто дома?       На кухню, одной рукой отряхивая с пальто пепел от камина, а другой пытаясь удержать огромный букет пионов, почти ввалилась Джинни. Заметив Гермиону, миссис Поттер широко улыбнулась и, подмигнув, вкрадчиво произнесла:       – Ну, с днем рождения, старушка.       Гермиона рассмеялась. Да, определенно все будет хорошо.