Take me

Данниль перекрывала воздух, заставляя давиться резиной. Данниль держала его, не отрывая взгляда от зеркала. Данниль трахала его так правильно, шепча на ухо грязь и пошлости. Данниль знала его, как облупленного, поэтому с лёгкостью давила на его слабые места, причиняя болезненное удовольствие. Дженсен сходил с ума от смущения, потому что, чёрт возьми, как бы ему это ни нравилось, это было не нормально. Он не мог не наслаждаться жёсткими толчками Данниль, чувствовать, как она царапает бёдра ногтями и заставляет его давиться резиновым членом, закреплённым на зеркале, в которое Дженсен упирался ладонями. Но Данниль делала это. Данниль лишала его воли, когда смотрела этим своим взглядом «иди-сюда-шлюшка-и-я-сделаю-тебе-очень-хорошо». И Дженсена не было. Он плыл, таял, как грёбаный пломбир на солнце, и подчинялся. Данниль умела трахнуть его так, чтобы он скулил и просил ещё и ещё. Странно, но когда Данниль, взобравшись на кровать, задрала ему ноги, чтобы надеть очень пошлые босоножки с чёрными пёрышками, он не сопротивлялся. Дженсен возбуждался. Дженсен тёк, глядя на жену, которая посасывала шпильки надетых на него туфель. Дженсен кончал, когда Данниль, улыбаясь и плавно двигаясь в нём, прихватывала мочку уха и шептала: - Давай, детка, кончи.