Симпатика

◄ 17 ►

— Доктор Чон, я сам осмотрю его. Или вы сомневаетесь в моей компетенции? Я в курсе, что меня отстранили пока от медицинской практики, но Чонин не любит клиники, а я под рукой. Разумеется. Всего доброго. — Хань положил трубку и обернулся, чтобы встретить мрачный взгляд Чонина. Уйти Чонину он не позволил. Преградил путь и упёрся в грудь ладонью. — Я сам могу осмотреть твои раны и снять повязки. Чонин покачал головой и вознамерился обойти его, но Хань вцепился пальцами в запястье. — Чонин, ты не мой пациент. Мы оба знаем об этом. Но попробуй понять меня. Я не могу доверить тебя кому-то другому. Потому что для кого-то другого ты будешь именно что просто пациентом. Чонин коротким движением высвободил руку, тогда Ханю пришлось обнять его и прижаться губами к подбородку. — Чонин... Ты — моё сердце. Как я могу доверить это сердце другим? Тем, кому всё равно, что с ним станется? Как я могу выпустить своё сердце из рук? Пожалуйста, Чонин. Я сам могу осмотреть раны. Они не настолько серьёзны, чтобы ты волновался из-за этого. Да и кто сделает это лучше, чем я? Пожалуйста. Если ты хочешь, чтобы я тебя умолял, то пожалуйста. Я тебя умоляю. Эта пытка продолжалась не один день. Чонин не давался Ханю в руки и сам кое-как менял повязки. Но так продолжаться не могло. Ехать же из-за такой ерунды в клинику — глупее не придумаешь. Особенно когда под рукой есть врач. Хань тронул пальцами лицо Чонина и постарался поймать его взгляд. — Позволь мне позаботиться о тебе, и я докажу тебе, что говорил правду. Чонин отвёл глаза, потом сел на диван и вздохнул. Хань расценил это как согласие и тут же потянул с широких плеч тёмную футболку. Повозившись с повязками, отложил в сторону испачканные бурыми пятнами бинты. Начал осмотр с правой руки — от разбитых костяшек до пострадавшего локтя. Потом тронул губами ранки на ладони, кончиком языка провёл по почти зажившей царапине на предплечье и налепил на локоть пластырь. Осмотрел плечо и тоже прилепил пластырь, предварительно приласкав пострадавшее место поцелуем. Лёгкое недоумение, отражавшееся в тёмных глазах Чонина, Ханя ничуть не смущало. Он продолжал терпеливо заниматься ранами, не забывая помечать их поцелуями. И это не мешало ему исследовать то, на что ранее обратил внимание Ким Чунмён — на Чонине раны заживали быстрее, чем должно быть в норме. Незначительно, но быстрее. Хоть та же царапина на предплечье. Такая зажила бы в течение недели, но завтра от неё почти не останется следа. Пять дней — в целом. Разбитые локти и колени тоже заживут быстрее, чем в норме. Ненамного. Если специально не обращать на это внимания, можно и не заметить эту разницу. Но разница была. Пятно от нано-операции на шее Чонина тоже заметно потемнело. Скорее всего, цвет станет ровным в течение недели. На шесть дней раньше срока. Предположительно, говорить Чонину можно будет тоже раньше — на шесть дней раньше срока. Своей вознёй и поцелуями Хань добился того, что Чонин вдруг дёрнул его к себе. Чтобы не упасть, Ханю пришлось плюхнуться к Чонину на колени и ухватиться руками за широкие плечи. — Хулиганишь по-тихому? — шепнул он, сдвинув ладони и обхватив Чонина за шею. Вместо ответа Чонин провёл пальцами по его бёдрам — нарочито медленно, а потом крепко сжал запястье, чтобы бросить ладонь Ханя на свою грудь. Слева. Под рукой Ханя ощущались частые удары. Пара быстрых жестов — достаточно, чтобы Хань уяснил фразу, которую Чонин пока не мог произнести вслух: "Ты сам виноват". — Я вовсе не... — Хань умолк, поддавшись натиску чувственных губ. Кончиком языка по коже, едва ощутимый укус, языком по кромке зубов, глубже и смелее. И без спешки. До фантомного привкуса сладости во рту. Хань крепче обнял Чонина, позволяя играть со своим языком, откровенно посасывать и слегка прикусывать время от времени, чтобы придать поцелую остроту. Пока Чонин вдруг не замер и не отстранился немного, чтобы повернуть голову. Хань сделал то же самое и громко сглотнул, уставившись на обнимавшую плюшевого медвежонка Солли. Она повела рукой плавно, потом сказала жестами то, что понял только Чонин. Прихватив с пола пару машинок, Солли с гордым видом удалилась. — Я... — Хань неловко поёрзал у Чонина на коленях. — Прости, я не думал, что... Чонин успокоил его уже знакомым жестом — "всё в порядке". — Ты уверен? "На чём мы остановились?" — Но Солли... "Солли всё понимает правильно и ничего не имеет против". Чонин уверенно привлёк Ханя ближе к себе и провёл губами по его шее. Почти добрался до уха — сделать это ему помешал телефонный звонок. Хань дотянулся до телефона и снял трубку, сначала хотел отдать её Чонину, но его порыв остановило соображение, что Чонин прямо сейчас совершенно не пригоден для телефонных бесед. — Школа тэквондо мастера Кима, слушаю вас, — негромко проговорил он, поймав ладонь Чонина на собственной пояснице. Потом пришлось прикрыть трубку ладонью, чтобы тихо сообщить Чонину на ухо: — Какая-то госпожа Сун из школы на Зелёном острове, спрашивает тебя. Чонин неохотно отпустил его, достал из кармана брюк блокнот и написал, что это по поводу Солли. — Мы уже собрали группу, — вещала тем временем госпожа Сун на ухо Ханю. — Господин Ким может привести девочку на следующей неделе. Занятия начинаются через два дня. Насколько я помню, господину Киму подходило время. Планы не изменились? Хань вопросительно посмотрел на Чонина и шёпотом повторил вопрос госпожи Сун, полюбовался на ответ, написанный на листке блокнота, и подтвердил, что планы не изменились. Вернув трубку на место, он сел рядом с Чонином, немного поразмыслил и уточнил: — Солли идёт в школу? "Это просто специальная группа. Чтобы она немного привыкла. Я договорился о месте для неё ещё год назад. Она не говорит и не слышит, отпускать её в школу так просто мне кажется глупым. Госпожа Сун обещала, что эти занятия помогут ей привыкнуть к школе и лучше там адаптироваться. Надеюсь, так и будет". — Но Солли не любит оставаться с кем-то другим и не выдерживает долго без тебя. "Знаю. Занятия сначала будут короткими, постепенно их время будет увеличиваться. Мы это предусмотрели. Я буду отвозить её на занятия, а потом забирать сам. Тоже уже договорился на работе". Чонин хотел ещё что-то написать, но телефон снова ожил. Ханю пришлось ещё раз отыграть роль личного секретаря Чонина. — Это твой отец, — немного ошарашенно сообщил он Чонину через минуту. — Говорит о какой-то назначенной встрече... О, положил трубку. "Он в курсе, что я сейчас не говорю. Мне надо уехать. Останешься с Солли?" Хань растерянно смотрел, как Чонин уходил к себе в комнату, чтобы выйти уже в привычном потёртом военном комбинезоне. Чонин вопросительно вскинул брови, поймав его осуждающий взгляд. — Отличный костюм для визита в государственные учреждения высшего уровня. Тебя с порога не погонят, любовь моя? Чонин жестом фокусника выудил из кармана серебристый галстук и приложил к комбинезону. — Вижу, понятие "дресс-код" тебе знакомо, — уныло подытожил Хань. — Хотя я не поручусь, что у охраны есть чувство юмора. Разве что они к тебе привыкли и уже ничему не удивляются. К Чонину в самом деле давно привыкли. Гораздо больше все удивились бы, если бы он заявился не в комбинезоне или форме, а в чём-нибудь ином. — Проходите в кабинет, пожалуйста, господин Ким. — Старшая помощница отца распахнула перед ним дверь. В кабинете уже торчал ассистент и раскладывал на столе бумаги в определённой последовательности. Он искоса глянул на Чонина и небрежно кивнул. Чонин привычно опустился в кресло перед столом, дождался, пока секретарь поставит перед ним чашку с горячим шоколадом, и приготовился к новому ожиданию. Секретарь бесшумно притворила дверь, а ассистент переключился на прессу в специальной корзинке. Время от времени он поглядывал на Чонина, но Чонин привычно это игнорировал. — Ваш отец беспокоился. После недавнего инцидента во Дворце Согласия. Чонин слабо кивнул и занялся шоколадом. Он всегда предпочитал держаться подальше и от сотрудников отца, и от его коллег. Чтобы никто не питал ложных надежд. Потому что какими бы правильными и справедливыми ни были цели, политика навсегда останется грязным занятием. А принципиальные идеалисты в политике никогда и не задерживались. Если не сдавались сами, их просто убирали. Любыми способами. И Чонин прекрасно знал, что его отец отнюдь не принципиальный идеалист. — Знаете, на фоне недавних событий всё это выглядит двусмысленно. А вы ничего не делаете, чтобы сгладить возникшую двусмысленность, господин Ким. Вы даже отказались давать показания, что вряд ли расположит к вам публику. Как и к вашему отцу. Чонин не слушал, потому что слышал это уже не раз. И он устал объяснять, что его жизнь и жизнь его отца — это не одно и то же. Кроме того, он отчётливо ощущал невысказанные сожаления ассистента. Сожаления о том, что Чонин не умер четыре года назад. Эти сожаления разделяли практически все, кто находился рядом с его отцом. Они в самом деле считали, что его смерть была бы лучшим выходом. Ассистент молча положил перед ним стопку журналов и газет и убрался наконец. Чонин не собирался читать ничего, но перед ним на развороте красовались крупные строки: "Один из ведущих деятелей Кореи одобрил эксперименты над собственным сыном". Чонин неохотно вытянул руку и сдвинул журнал. "Ким Чонин отказался свидетельствовать, чтобы оградить от нападок своего отца и не позволить..." Он оттолкнул стопку газет и журналов и откинулся на спинку кресла. Пусть и предсказуемо, но всё равно неприятно. Его всегда поражала та лёгкость, с которой люди брались судить о поступках своих ближних. И ведь при этом они даже не пытались представить себя на чужом месте и попытаться примерить обстоятельства на собственные плечи. Сплошное лицемерие и жалкая недалёкость, словно люди в большинстве своём мыслили шаблонами, не выходя за узкие рамки, придуманные кем-то. "Если бы можно было подарить всем людям одну удивительную особенность, какую бы ты выбрал?" — спросил его однажды дед. "Чтобы люди чувствовали чужую боль так же, как собственную. Чтобы им тоже было больно, когда больно кому-то одному". Дед тогда обвинил его в жестокости. Быть может, это и верно, зато такая способность научила бы людей ценить друг друга, беречь и входить в чужое положение. Чтобы никому не было больно. Никогда. Ведь если будет больно хоть одному, больно будет всем. И дед оказался прав, когда после того разговора объявил, что Чонину в политике делать нечего. Диагноз — принципиальный идеалист. — Дома собираешься появиться? — начал атаку отец сразу же, едва зашёл в кабинет. — Никто не верит на слово, что с тобой всё хорошо. Требуют неоспоримых доказательств. Дай-ка на тебя посмотреть... Чонин медленно поднялся и позволил отцу себя обнять. Впрочем, тот тут же помрачнел, когда заметил стопку журналов на столе. Он раздражённо смахнул их и бросил в мусорную корзину. Хотя Чонин всё равно понимал, что для отца это проблема, которую требуется как-то решить. — Я хотел, чтобы ты пожил месяц не в школе, а дома. Так было бы лучше. Не настаиваю, но ты подумай об этом. Чонин покачал головой. Жить с роднёй в нынешних обстоятельствах... неразумно. Ещё и Хань в нагрузку. Совсем здорово будет. Может, отец и отказался от планов на него самого, но не на его детей. Солли не подходила для политики, а с Ханем потомство точно не светило. Не естественным путём уж точно. Если им обоим вообще хоть что-то светило, учитывая рвение Ханя к истине и риск оказаться за решёткой. — Честно говоря, я сейчас в затруднительном положении... Как Чонин и опасался, отец жаждал поговорить о ситуации с Ханем. — Иной раз мне хочется передавить всех этих юных энтузиастов, мнящих себя гениями, в колыбели. Немыслимо просто: влезть в закрытый архив и стащить геном! Но это в итоге вернуло тебя. И хоть я понимаю, что преступление нельзя оправдать, рука не поднимается удавить этого гадёныша. "Он в самом деле гений", — отозвался жестами Чонин, но тему развивать не стал. Не то чтобы он опасался отцовской истерики по поводу своего партнёра — этим, в конце концов, сложно было удивить хоть кого-то. Да и в группировке отца отыскались бы хоть два человека, состоявших в браке с людьми своего пола. Но выслушать нотацию о более перспективных вариантах пришлось бы так или иначе. И отец возмутился бы, скорее всего, исключительно тем фактом, что Хань — китаец. Пикантная деталь в свете антикитайской политической установки отца. Чонин испытал чувство благодарности Чжису за её молчание. Она могла рассказать о проблемах Чунмёну, но не стала посвящать в их отношения семью. — Чонин, хочу попросить тебя в ближайшее время не рисковать так сильно, как в последний раз. Ничего не говори о своей работе — я в курсе. Но всё же будь поосторожнее и поосмотрительнее. Вся эта загадочная возня и активность террористов беспокоят меня сильнее, чем ты думаешь. Интерес к моим программам выглядит тоже странно. Положим, нашим зарубежным партнёрам усиление наших позиций кажется опасным, но привлечение террористических группировок настораживает. "Я не думаю, что тут затронуты зарубежные интересы. Мне кажется, искать змеиную голову стоит в Корее. У тебя всегда хватало политических противников на этом берегу". — Я слишком долго и прочно занимаю своё место, чтобы хоть кто-то осмелился... "Мне часто говорят, что излишняя самоуверенность до добра не доводит. Почему мне кажется, что теперь я должен сказать это тебе? Ты сам учил меня держать друзей близко, а врагов — ещё ближе. Но ведь ты не один такой умный, верно?" Чонин оставил отца в глубокой задумчивости, однако ничуть не сожалел об этом. Отцу полезно перетряхнуть своё ведомство и проверить сотрудников лишний раз. Вреда от этого точно не будет, а вот польза... К тому же, он будет слишком занят для того, чтобы лезть туда, куда пока лезть не стоит. Спустя неделю Чонин привёз к Бэкхёну Солли за час до дежурства. Бэкхён сам настоял, чтобы Чонин оставил Солли с ним в тот день, когда у неё не будет занятий. Солли немедленно бросилась к "любимым дельфинчикам", едва не позабыв переодеться в специальный костюм. "Надеюсь, ограждение в порядке?" — жестами поинтересовался Чонин. — Это ты так шутишь? — фыркнул Бэкхён в ответ. — Будь какая проблема, я Солли к воде и на пушечный выстрел не подпустил бы. Жаль, что при синтезировании фаза детства проходит в биокамере. Мне кажется, ты был бы чудесным ребёнком. Если б я до тебя дорвался, точно затискал бы. "Как хорошо, что этот этап прошёл мимо незаметно". — Вот паскуда! — Бэкхён ухватил его за ухо и шутливо подёргал. — Ты многое потерял. Я был бы замечательным дядюшкой. "Охотно верю, но не особенно мечтаю снова впасть в детство. Весёлый хён, ты же всегда позаботишься о Солли, если вдруг потребуется?" — Что за глупый вопрос? Конечно, я позабочусь о ней. "Хорошо. Спасибо". — Как там Хань? "Что тебе мешает взять телефон и позвонить ему?" — Ничего. Но мне интереснее твоё мнение и... твои намерения. "Не волнуйся, мы уж сами как-нибудь разберёмся". — Именно это твоё "как-нибудь" меня сильно беспокоит. В свете официального обвинения Ханя — особенно. Чонин ничего на это не ответил, лишь сунул руку в карман, ощупал сложенный лист с заявлением и вздохнул. Чунмёну он сказал не так давно правду — он собирался уехать в Аргентину, но события вдруг стремительно завертелись. И Чонин уже которую неделю таскал с собой заявление, так и не попавшее пока к майору Хану. Наверное, смысла в нём прямо сейчас было мало. Пока разбирательство не закончилось, Чонину не позволят уехать. Не так далеко. Он вернулся к байку через четверть часа, выдержав допрос с пристрастием. Только вздохнул с облегчением, удрав от Бэкхёна, как вновь помрачнел, завидев крутившегося у байка До Кёнсу. — День добрый, — степенно поприветствовал его Кёнсу и поправил узел галстука. В этом жесте Чонин без труда прочитал спрятанную нервозность. — Я знаю, что вы отказались давать показания и выступать в качестве свидетеля. Не беспокойтесь, я не намерен вас уговаривать, однако прошу ознакомиться с некоторыми документами, которые, возможно, заставят вас изменить решение. Чонин молча смотрел на протянутую ему тёмную папку. Довольно тощую папку. Листов двадцать, если не меньше. — Это копия. Вы можете взять себе и посмотреть в любое удобное для вас время. Не обязательно сейчас. Прошу вас. Чонин неохотно тронул пальцами папку и забрал себе, потом сунул под сиденье и завёл байк. До Кёнсу остался стоять у тротуара. Чонин в зеркало заднего вида наблюдал, как Кёнсу смотрел ему вслед и снова поправлял узел галстука. Прибыв на место, Чонин не успел приступить к работе — его сразу же вызвали к майору Хану. Тот сидел у стола и перебирал снимки. Порт, яхта, клетка — разборка на море. И с чего бы, если дело закрыто? — Присядьте, капитан. Майор Хан сдвинул снимки, подтянул к себе лист с круглой печатью и передал его Чонину. Три минуты, чтобы прочесть весь текст на листе, а затем с недоумением посмотреть на майора. — Всё верно, Чонин. Ты отстранён от работы в отделе. На неопределённый срок. Я сделал всё, что мог, но твоя самовольная отлучка из порта без приказа или разрешения руководства... В общем, это стало последней каплей. Я не смог их убедить, так что... сам видишь. Прости, но тебе надо сдать табельное оружие и удостоверение. Я, конечно... Чонин молча поднялся, швырнул на стол пистолет и удостоверение, шагнул к двери, но развернулся, нашарил в кармане сложенный листок и тоже отправил на стол. И вымелся вон из кабинета майора Хана, не отреагировав на громкие оклики. К чёрту! Просто к чёрту! Невозможность делать то, что делать хотелось, его вконец достала, как и постоянное чужое вмешательство в его жизнь. Четыре года как паук под стеклом и ярким светом ламп: врачи, начальство, госслужбы, политики. Надоело. Окончательно и бесповоротно. О папке он вспомнил только тогда, когда вернулся в школу. Оставил байк у лестницы, прихватил папку и уселся на траве возле школьного сада. Поколебавшись немного, открыл. Читал без спешки, часто возвращаясь к началу и перечитывая заново. В воздухе кружились невесомые лепестки цветков персика. Он пару раз смахивал их со страниц. Дочитав до конца, Чонин закрыл папку и уронил её на траву. Откинувшись спиной на ствол дерева, прикрыл глаза и слабо улыбнулся. Ожидаемо, но всё равно как удар коленом под дых. Он достал из кармана телефон и набрал номер Бэкхёна. — Чонин? — несказанно удивился Бэкхён, ответив на вызов. Заговорить сразу не получилось, но попытки эдак с седьмой Чонин хриплым и ломким голосом предупредил, что планы изменились, и он заедет за Солли вечером. — Она беспокоится. Говорит, что с тобой не всё в порядке. И... Тебе же нельзя ещё говорить! — Считай, что можно. Получается сносно, кажется. — Чонин тронул пальцами горло. Говорить выходило не без труда, но особо неприятных ощущений уже не возникало. — Со мной всё в порядке. Чонин сунул телефон в карман, подхватил папку и побрёл к школе. Зашёл домой бесшумно, но всё равно нарвался на Ханя — тот как раз переступил порог кухни и удивлённо уставился на него. — Разве ты не должен быть на дежурстве? — Меня отстранили. Чонин обогнул Ханя по дуге, добрался до кабинета и аккуратно положил папку на стол. Дверь за спиной распахнулась. — Тебе же нельзя говорить до конца месяца! — Наплевать. — Чонин... что случилось? Он всё же обернулся, смерил Ханя долгим взглядом, потом прошёл мимо, бросив на ходу: — Ничего. Он не мог оставаться в стенах — задыхался. Выскочил снова на лестницу и сел прямо на ступенях под навесом крыльца. Разумно, потому что на землю хлынул тёплый ливень. Сонаги. Всегда непредсказуемо начинается и быстро заканчивается, повесив в небе радугу. — Чонин?.. Он устало провёл ладонью по лицу, оттолкнулся руками, чтобы подняться и вновь сесть — на пару ступеней ниже и под дождём. Волосы тут же намокли и тяжёлыми прядями свесились до самых глаз. Тугие струи били по плечам и спине. — Чонин... — К спине прижалось тёплое. Хань уселся на ступени тоже и крепко обхватил его руками, сжал коленями бока и упёрся подбородком в левое плечо. — Но ведь что-то же случилось — по тебе видно. Чонин... — Ни к чему. — Чонин повёл плечами, но высвободиться из объятий Ханя так просто не удалось. — Ни к чему... Достаточно просто называть меня объект К, верно? Как четыре года назад. Хань замер, после крепче обнял его. — Никто никогда так тебя не называл. Имя я тебе придумал ещё тогда, когда ты спал в биокамере. Объектом К ты был только в отчётах, потому что ни к чему кричать о своих чувствах всему миру, ведь так? Чёрт, в чём ты хочешь меня упрекнуть? В чём — на этот раз? — Я не упрекал. Это моя жизнь, и я пытаюсь с этим жить. Хотя бы с тем, что для кого-то я просто строчка в отчёте и объект исследования. — Не для меня. — Хань настойчиво провёл губами по его щеке. — Не для меня, слышишь? — Не для тебя, — тихо повторил Чонин и снова прикрыл глаза, криво улыбнувшись. — "Но в целом, миссис Линкольн, как вам пьеса?" — Перестань. Для ребят ты тоже никогда не был объектом К. А если и был, то ровно до того мгновения, когда они увидели тебя — живого и настоящего за стеклом биокамеры. Маленькое чудо, которое никто и никогда не совершал... Поэтому... Поэтому забудь об этом, любовь моя. Просто забудь. Пожалуйста. Чонин... что ты хочешь сейчас? Скажи, и я это сделаю. Что угодно. Ну хочешь... хочешь, я от... — Спой мне. — Что? — переспросил после долгой паузы ошарашенный Хань. — Просто спой мне. Ту песню... Ту, которую... Спой. Хань послушно запел. Сначала слабым и неуверенным голосом, потом — смелее. Пел негромко и гладил Чонина по голове. Пел, хотя дождь закончился так же внезапно, как и начался. Пел и тогда, когда Чонин умудрился как-то улечься на ступенях, пристроив голову у него на коленях. На смуглом лице блестели прозрачные капли дождя, медленно высыхающие в лучах солнца. Хань умолк и провёл пальцами по влажным тёмным волосам, убирая их со лба Чонина. — Иногда я тоже начинаю верить, что остаться в криокамере и там умереть было бы лучшим выходом. Для всех. — Не говори так. — Хань наклонился и коснулся губами щеки Чонина. — Никогда не смей так говорить. Ты спас слишком много жизней, чтобы могли забыть о твоей. Иногда надо спасать спасателей. Иначе кто будет делать твою работу? — Какую ещё... Меня отстранили. И подумай о том, что на тот свет я спровадил немало народа. Помимо прочего. — Заслуженно. Перестань мучить себя и других. Перестань, пожалуйста. Я люблю тебя. Неужели ты в этом сомневаешься? — Нет. Уже нет. — Тогда почему? Чонин? Он медленно сел, уперевшись локтями в колени и сложив ладони вместе. Смотрел на радугу и думал об иллюзиях. Инфракрасный переходит в ультрафиолет. Но людям нравится видеть радугу из семи цветов. Самообман, который всем кажется невинным. Только всё зависит от освещения и строения глаз, а под водой — на глубине в пятьдесят метров — кровь у людей такая же зелёная, как у рыб. — Ты знаешь... я хотел купить Солли розовое платье. Она просила. Открыл любопытную вещь. Я не различаю оттенки розового. А ты? — Не различаешь... в смысле, плохо разбираешься в оттенках? — помолчав, тихо уточнил за спиной Хань. — Нет. Не различаю их. Раньше различал, теперь — нет. Чонин выждал две минуты, потом поднялся со ступеней, обошёл удивлённого Ханя и двинулся в дом. Заперся в кабинете и вновь принялся изучать листы из папки. Иногда отвлекался на пресс-папье из стекла. Внутри стекла раскинула ветки вишня. Если взять и потрясти, то внутри стеклянного шара начинали кружиться лепестки. Мама говорила, что лепестки там белые и трёх оттенков розового. Чонин видел только немного белого и розовый. Без оттенков. Розовые лепестки казались ему совершенно одинаковыми. Через час в дверь постучал Хань. Притащил поднос с чашками и вазочкой с печеньем. Тем самым, миндальным, которое Чанёль всучивал всем желающим и не очень. — Почему бы сегодня всем вместе не пойти по магазинам и не выбрать платье для Солли? А цвет она подберёт сама, — предложил он. — Просто выберет себе то, что ей понравится. Чонин вскинул голову, осмотрел довольного Ханя и слабо улыбнулся. Закрыл папку и убрал в ящик стола, чтобы глаза не мозолила. — А потом ты вернёшься на работу, когда страсти поутихнут. — Не думаю, что вернусь. — Чонин придвинул к себе одну из чашек и стянул из вазочки печенье. — Почему? Тебе же нравится. — Мы не всегда делаем то, что нам нравится. Я собираюсь уехать. — Куда? — Хань заметно напрягся. — Подальше отсюда. Сначала в Рио-Гранде, потом на остров Эстадос. — Это же... — Аргентина. — Да, я знаю, но Эстадос ведь необитаемый! Там никто не живёт! — Идеально для меня, не находишь? — Чонин невольно улыбнулся, отметив замешательство и изумление в лице Ханя. — Придётся вместо нолика в графе "население" нарисовать двоечку. Мелочь, а приятно. — Чонин, ты серьёзно? — обмякнув в кресле, уточнил Хань. — У меня хорошее чувство юмора, не спорю, но да, я серьёзно. — Так далеко? — Теперь и тебе любви недостаточно? — негромко поинтересовался Чонин, наблюдая за оттенками эмоций в лице Ханя. — Нет. Я поеду с тобой, если не попаду за решётку, конечно. И если ты не против. — Там нет клиник, Хань. И меня устроит, если это так и останется. А ещё я не могу запретить тебе заниматься тем, что тебе нравится. А нравится тебе медицина. — Я теоретик, как помнишь, а не практикующий врач. И занимаюсь, в основном, исследованием генетических теорий. — Сколько угодно, пока это не затрагивает меня. Хань нахмурился, отставил чашку с кофе и выбрался из кресла. Он медленно обошёл вокруг стола, провёл пальцами по подлокотнику, а потом уселся к Чонину на колени. Прижал ладонь к горячей щеке, и Чонин тут же потёрся щекой о его ладонь, словно большой кот. Сердцебиение, учащённое дыхание, расширившиеся зрачки — одна на двоих симпатика, хотя Хань просто привлёк к груди голову Чонина и перебирал пальцами тёмные волосы. — Я хочу поехать с тобой. И мне всё равно, какое ты выберешь направление. — Хань... — Заткнись, ладно? Лучше поцелуй меня... Пресс-папье тяжело упало на ковёр и покатилось к двери. Застывшая в стекле цветущая вишня осыпалась лепестками, то и дело взмывающими вверх и опадающими на зелёную траву, но после вновь кружащимися в прозрачном плену над причудливо изогнутыми ветвями.