Дьявол в деталях

      Если выбрать вариант Дэрроу, то случится полный откат назад. Запрет как спасение. Аварийный выключатель. Крах, страх, регресс, болото, рыба сгниёт с головы. Знаменитый «человек завтрашнего дня» пожелал вернуть день вчерашний, первобытный, дикий. Вынес приговор для миллионов модифицированных. Ради… чего?       «…иллюминаты не смогут контролировать таких, как вы, как они изначально рассчитывали. Никто не сможет использовать изобретенную мной технологию, чтобы превращать людей в нечто иное».       Красным предупредительным на экранах высвечиваются уведомления о протоколе «420» и «450»; за спиной небрежно сидящего господина Хью – тёмно-бордовые нелепые брызги. Свежие, маслянистые. Густой запах крови забивает ноздри.       И дело не в том, что колченогий гений абсолютно не прав. Отнюдь. Его попытка имеет веское основание, его сторона медали тяжела и рельефна.       Но… всегда есть но. Дьявол в деталях.       Случайные подслушанные разговоры в бесчисленных, узких, жарких лабиринтах Хэньша, в тёмных сырых закоулках Детройта.       Бойкая Малик, девочка-вертушка с нейроимплантами, облегчающими жизнь профессионалу. Адам без понятия, где они у неё находятся и насколько… бесповоротно сращены с живым смуглым телом.       Кашляющий кровью старик Рэдфорд с перебитым позвоночником. С трудом согласившийся попробовать жить с имплантами, костеря при том Дженсена почём зря и роботом, и уродом.       В будущем Хью Дэрроу склочный детектив окажется парализованным инвалидом, проклинающим тот час, когда отказался от летальной дозы морфия. Фарида – в лучшем случае безработной, в худшем же – изломанной наркоманкой, нуждающейся в нейропозине даже без аугментов.       Если принять мир Дэрроу, его путь спасения от невидимого контроля Иллюминатов, то и сам Адам станет тем, кем быть не готов. Беспомощным куском мяса с отпиленными конечностями, безруким манекеном, калекой в пелёнке-переноске. Такого проще же пристрелить, чем щадить.       Зато свободным, трезвым, без транслируюшего биочипа в башке.       «Тем, кто добровольно, шаг за шагом убивает в себе человеческое…»       На офисных стульях, на полу – опрокинутые, скрюченные тела ассистентов. Как спички, рассыпавшиеся из коробка.       Лицо гения – странное сочетание смирения, гордыни, усталости, спокойствия.       Человека, который давно отказался от надежды.       «…мы никогда не хотели запрещать импланты. Мы лишь добивались регулирования!..»       Когда Дженсен внимает чуть истеричным, но уверенным, красноречивым доводам лидера «Фронта человечества», ему непроизвольно хочется зажать переносицу между пальцами.       Психологи достали его ещё на реабилитации в клинике «Лимб». Их бескомпромиссность в диагнозе, их умение давить на самые больные, уязвимые точки.       «Биочип не должен был обращать людей в рабство! Он лишь ограничивал способности».       Если согласиться с Таггартом, скользким, изворотливым, двуликим змеем, то никто и никогда не повторит тот пиздец, что сотворил Дэрроу. Всегда будет кто-то, кто затормозит эпичный размах катастрофы. Не из-за благородства, но потому, что каждый из власть предержащих потянет одеяло на себя. И не даст противникам слишком много контроля, не допустит сосредоточия власти в одних руках.       Алчность, корыстолюбие, ненасытное стремление скорпионов в банке господствовать и обсечь влияние соперников – вот что удержит мир в равновесии. В отличие от наивных сказок об отваге, чести, достоинстве.       Скорее всего, всем аугментированным так или иначе поставят маячок, контролирующую плату в голову, введут принудительную регистрацию. Удалят из общества, как отбраковывают овцу из стада.       А потом – рывком – затянут петлю на шее, удавку, шипастый строгач: такие железные ошейники надевают на бойцовых собак, запрещая им дышать без разрешения на то хозяина.       В подземельях пряной, острой, неторопливой Хэньши об этом, как о чём-то обыденном и очевидном, говорил жрец принципа Талиона. Пряча за колючей суровостью усталость и надрыв.       Стёртая память, добела, начисто. Повиновение голема. Отсутствие страха, вины, осознания ответственности… выбора.       Но зато чаша весов не уйдёт в необратимый крен.       История развивается по спирали, воссоздавая одно и то же, но с каждым разом – выше, жёстче, страшнее.       И пройденный в двадцатом веке цикл, в двадцать первом повторится. Гетто для изменённых: для начала, на затравку. А потом, и Дженсен хорошо понимает это, лагерь для всех непохожих. Кто не строем, не значок на груди и слёзы под гимн за проволокой.       Взяли угрюмого соседа с инфолинком в башке? Верно! Поставили на контроль мажорного манагера из соседнего отдела? Отлично. Прочипировали шалаву-минетчицу с нелегальным приращением? Сама виновата!       Пока однажды, в какой-то незаметный момент святая, незыблемая уверенность вдруг окажется разрывом инфаркта, испугом, паникой: почему сегодня пришли за мной?! Я же хороший, без скверны, я не они!..       Рано или поздно грань между нами, правильными, и ими, теми, кого необходимо изолировать, ограничить, вырезать на корню – истончится. И станем ими – мы, гонимым на убой племенем отщепенцев.       «… вы окажетесь в полицейском государстве раньше, чем вы успеете сказать что-нибудь… ну не знаю, слово «нейропозин», друзья мои!..», жизнерадостно скалился в динамики вездесущего радио остроумный невидимый, неведомый ди-джей.       Между порядком и рабством есть разница. Между дисциплиной и режимом. Призором – и надзором.       Но где пролегает водораздел, граница «ещё можно» и «уже нельзя».       Где?       Если послушаться Шарифа - упёртого, хитроумного, с холодными синими глазами…       – Мы не должны допустить, чтобы страх нас остановил.       Такой дымчатый цвет у неба в грозу, у шторма над морем, у тайфуна, идущёго к берегам.       Умница-шеф, человек-консенсус. Акробат, канатоходец золотой середины.       – Дэрроу хочет, чтобы мы жили в прошлом. Иллюминаты хотят ограничить эволюцию лишь теми, кто у них под контролем. Мы с тобой…       Да. Уничтожить биочипы иллюминатов. И продолжить улучшать людей. Заменять тело на машинные запчасти. Не из-за острой необходимости, а… как там элегантно выражался Хью насчёт шаг за шагом?       Фанат кибер-эволюции, Шариф продолжит эксперименты с уникальной ДНК. А возможно – и с самим Адамом. Раз уж все секреты вскрыты. Почему бы и нет? Ради общего будущего… даже не так. Ради своей яростной бескомпромиссной мечты.       Губы Дженсена могла бы тронуть плотная холодная усмешка.       Он его всё время слушался, псом на команде «фас». С иллюзией принятия собственных решений.       Надо было решиться тогда, в квартире Адама. Дожать Дэвида. Не хлопать ушами, брезгливо фильтруя словесную шелуху. А взять стакан только для себя демонстративно. Показательно. Без дамских книксенов выразить шефу, что он лишился доверия. Молча, но не за спиной, а лицом к лицу.       Зря они не поговорили. Ни тогда, ни раньше, ни теперь.       Наверное, отталкивал постоянный крик голодных глаз Шарифа «Моё!», когда тот смотрел на Дженсена.       … Галатея, сокровище, Грааль, творение моё рукотворное, Адам, сынок…       Дженсен морщится. Чёрт знает что, не избавиться от личного, чтобы проанализировать вариант Дэвида объективно. Мешает бесстрашная искренность Шарифа, его обаяние и неоспоримое преимущество перед Дэрроу и Таггартом – он не чужой для Адама.       – Не надо нас объединять, Шариф.       Но и не свой.       За маленькой коробкой комнаты, задраенной наглухо, насмерть, не выйти! – безмолвный ледяной полюс, белое солнце, тишина.       И давит, давит колоссальная толща воды океана, раздвинутого широким, пустым зрачком Панхеи.       Мерцают три экрана над кнопками. Тасуют лица, как карты в тонкой колоде.       Дэрроу, могучий интеллект – и увечное тело. Сумрачный огонь тёмных матовых глаз; гений столетия, отец революции человечества. Хромоногий Гефест, что созидал чудесные, невероятные механизмы для Олимпийцев, но не мог исцелить самого себя.       Таггарт. Экземпляр умный и подлый. С внешностью не самого известного актёра, обладатель добродетельного взгляда и лицемерного языка. Дипломатия и осторожные письма, обличающие речи и скромная торговля честью и двойными стандартами. Изворотливый глумливый Гермес, убедительный в своей чистосердечности.       Шариф. Сила, целеустремлённость и власть. Резкость, противоречие, восхищение. Жажда сражений и смелость разрушать: имидж, стандарты, законодательство, запреты. Неистовый, жестокий характер завоевателя. Ареса.       Люди, замахнувшиеся стать богами.       … и Дженсен, мутация, генетическая завитушка полинуклеотидных цепей ДНК. Синтез живого и неодушевлённого. Наполовину человек, наполовину робот.       Deus ex machina.       И именно он – вдруг на месте вседержителя, определяя судьбу потомков адама, человечества, повисшего над гиблой пропастью. Вместо болезненного, нервного, злого треугольника двинутых на всю голову маразматиков. Возомнивших себя демиургами грядущего.       Как и когда ключом к ответу для рода людского стал Адам? Он не хотел, не желал, не загадывал подобного. Чтобы – решать.       За кулисами, в глухом тупике коридора четвёртая клавиша. Противоречием самой сути, природе Дженсена – выбираться из любой нагрянувшей жопы вопреки прогнозам, бороться и не сдаваться; сопротивляться, искать… жить.       Вот бы тут оказалась Фарида. Или Притчард. Люди в первую очередь, не изувеченные избранностью, не нафаршированные имплантами под завязку. Обычные, честные, хорошие люди. За которыми и должно остаться на самом деле заключительное слово.       Если бы он мог… поговорить. Не с этими обезумевшими стариками. А с кем-нибудь, кто… С другом.       Посоветоваться, выслушать привычно занозистую, язвительную реплику «Дженсен, ты что, совсем ошалел?», мягкое хрипловатое удивление: «Это ты круто взял, мальчик-шпион».       Безмолвствующий инфолинк. Холостая, гробовая тишина по каналу связи.       За крепкими бетонными стенами мечутся, колотятся головой в двери мёртвые разумом люди. Объятые ужасом, ненавистью, болью. Захваченные чужой бессмысленной волей.       Лежат трупы тех, кто не оказался под властью нейрочипов.       Мелькает дурацкая мысль – что бы примнилось ему, Адаму, попади он под адский сигнал? Какие химеры, какие чудовища визжащего рассудка?       От возможной перспективы в животе холодно, словно высыпали упаковку кубиков льда.       Из чистилища нет иного выхода, кроме предложенного. Все двери заперты, оборваны связи, и только время – прокрустовым ложем, мерилом, счётчиком…       За слепой клеткой Панхеи – кровавая резня, бойня.       В полицейском участке Детройта – сцепившиеся в воющий клубок ребята, бывшие только что напарниками в рейдах, коллегами по кабинету.       Хлынувшие из подворотен Хэньши банды невменяемых сборщиков, ордой на мелких лавочников, обомлевших продавцов, разбивая им и витрины, и черепа.       Болтливый гудящий пресс-центр монреальской редакции «Пик» – в месиво.       Мужья режут своих жён, родители – детей, внуки – стариков. Люди гибнут, сходят с ума, кромсают друг друга. Убивают, кричат, и трещина между модифицированными и обычными превращается в чудовищный раскол.       Пока он колеблется и мучительно выбирает кнопку.       Если бы кто-нибудь стоял за спиной и решал за него по своей воле, своему разумению. Если бы Господь оказался простым игроком, уткнувшимся в монитор, ведущим Адама через мясорубку выбора к финальным титрам. И вся ответственность решения легла на чужие плечи, пальцы, опущенные на тусклую клавишу, одну из четырёх…       Дженсен чуть поводит плечами. Усмехается, не размыкая белых от напряжения губ.       Он здесь сам. Один. Никого.       Кнопка ушла под ладонью с тугим плавным щелчком.