...И вот, она снова со мной - Идеальный конец для идеального дня; Идеальный конец... что же ещё скажешь тебе, Моей одинокой девочке, воскресному другу? С тобой воскресенье будет длиться для меня вечно. Sonic Youth - Sunday
Я сидел на веранде небольшого домика своих родителей, держа в руках первое творение Джеффри Евгенидиса, которое принялся читать ради домашнего задания по литературе. Вообще-то, нам задавали прочесть «Средний пол», но я, как человек любивший судить книгу по обложке, да и плюс - по его названию и фильмам, которые по ним снимают, решил взяться за его первый и наиболее популярный роман. Сказания о гермафродитах меня не особо-то и вдохновляли, сказать честно. И вот, я, представляя машину скорой помощи, толстенького судебного медика и аппарат искусственного дыхания, который этот толстячок носил, сидел на стуле, в ожидании того, что моя мать, возможно, скоро принесет чай. То было прелестное летнее утро, на небе не было ни облачка, но солнце ещё не успело обогреть всю землю и воздух до такого состояния, что по улице ходить было бы просто невозможно. Идеальное время для того чтобы уединиться с интересной книгой перед самым началом нового учебного года. Именно в это утро, девятнадцатого августа тысяча девятьсот восемьдесят шестого года, в районе Хайт-Эшбери, в десяти минутах ходьбы от парка Аламо Сквер, в доме номер девятнадцать на Бейкер-стрит, я, Кичи Прайс, впервые в жизни увидел сестёр Окумура. Они ехали на популярном и весьма респектабельном тогда Suzuki Cultus, сидя на задних сидениях. Мне удалось мельком, всего на секунду увидеть спокойное лицо старшей сестры, но и этого мне хватило для того, чтобы восхититься её слишком красивой, - не очаровательной, как обычно говорят по отношению к девочкам, - а именно красивой внешности. Но потом весь мой обзор заполонила младшая сестра, которая, прижавшись к стеклу автомобиля ладошками, личиком и носом, разглядывала новое место жительства. Меня рассмешил её вид, когда она оторвалась от стекла и, повернувшись к сестре, что-то ей сказала, указав пальчиком в сторону здешних домов. Она была невероятно милой и тогда, когда надув губы, уткнулась личиком в одежду родственницы, похоже, решив пропустить мимо ушей недовольство матери насчет её крикливости. Авто быстро доехало до дома, находящегося противоположно от моего, и припарковалось перед гаражом. Так как я находился через дорогу от их места прибытия, да и со зрением у меня были лады, мне удалось разглядеть каждого члена семьи, являющихся теперь моими соседями. Первой из машины выскочила Мико, которой на тот год было около семи лет, разминая ноги и кружась на одном месте, позволяя юбке своего действительно красивого синего платья стать похожим на «колокольчик». В руках она сжимала своего плюшевого ястреба, которого и называла "Така-кун". Следом вышла и Карасу, собирая длинные чёрные локоны в низкий хвост, и на каблучках последовала к сестре, чтобы она не мешалась взрослым вытаскивать багаж. Мы были примерно одного возраста, но из-за худобы лица и тела, да сравнительно высокого роста для тринадцатилетних девочек, она больше походила на студентку юридического факультета в каком-нибудь престижном частном университете, ну, или на крайний случай, – на учащуюся школы «Священное сердце». Как бы ни была очаровательна в своем ребячестве Окумура младшая, я всё же больше интересовался старшей, испытывая на себе силу «любви с первого взгляда». И в будущем, как я считал, зря – Мико выросла писаной красавицей. Но этого я в то время не знал. Затем я увидел мистера Окумура, мужчину на внешность приятного, с телом обычного среднестатистического офисного работника. Мы разговаривали с ним всего несколько раз. Он довольно быстро навевал скуку. Несомненно, мужчиной он был добрым, да и очень сильно любил своих дочерей, но было в нем нечто такое, что меня отталкивало. Прошли годы, а я до сих пор не могу понять почему. Мистер Окумура открыл багажник и неторопливо принялся за дело. Последней вышла миссис Окумура, глядя на которую я не мог понять того, как у такой женщины могли родиться столь прекрасные дети. Каждый раз, проходя мимо неё в супермаркете, я дивился тому, насколько ровной у неё была осанка и как утонченно она одевалась, прикрывая свои недостатки правильно нанесенным макияжем и модной одеждой. Да она даже мусор выбросить не пошла бы, не подготовив себя ко встрече с другими людьми. По отношению к дочерям она всегда была строга и по-своему сурова. И как казалось всем вокруг, весьма сильно недолюбливала свою младшую дочь. При всем своем желании сохранять этикет и весьма гордый вид, она не стыдилась ругать Мико, хотя обычно ограничивалась своим острым, будто проникающим в душу взглядом, от которого хотелось бежать сломя голову или спрятаться хорошенько. В общем, миссис Окумура мне не нравилась, как и я ей после более близкого общения. Супруги самостоятельно справились с сумками и пакетами, которых было совсем немного, и отправились в свой новый дом. Зато их дети,наоборот, отдыхали на лужайке, которую неплохо было бы привести в порядок, разглядывали жуков и о чем-то увлеченно болтали. В скором времени наблюдать за ними мне стало скучно, и я вновь принялся за книгу. К тому времени отец девочек позвал их в дом. На следующий день моя любящая потрепать языком мать испекла пирог, который вчера должна была принести мне вместе с обещанной чашкой чая с лимоном, и наведалась в гости к новым соседям. И, разумеется, взяла меня с собой, решив, что мне полезно завести новые знакомства. Дверь нам открыла Карасу, и на будничное для привыкших к переездам людям «Добро пожаловать в наш район! Надеюсь, мы с вами подружимся» ответила кивком головы, и, не изменяя выражения лица, пригласила внутрь. Мать потом очень долго говорила своим подружкам во время ежемесячных встреч у себя дома о том, что от одного только взгляда соседской старшей дочери ей становилось дурно. Я слабо улыбнулся девочке, проходя через порог, ощущая трепетание бабочек в животе. Карасу скорее из вежливости попыталась смягчить взгляд, но в итоге просто указала нам сесть и подождать старших в гостиной. Пока мы ждали членов семьи Окумура, я, повторяясь за своей матерью, разглядывал помещение. Что сказать, дом у них был шикарный, в раза так два больше нашего, пусть и пока не обжитый. Где-то пару месяцев назад сюда приезжали рабочие и устроили ремонт, причем очень такой неплохой ремонт, судя по ламинату на полу, аккуратно разрисованному потолку и стенам. А так как стены были достаточно высокими, обои, которые красовались на них, выглядели великолепно. В гостиной был лишь старый красный кожаный диванчик в форме женских губ, видимо, оставшийся от старых домовладельцев специально для рабочих, небольшой журнальный столик. Мамин пирог старшая Окумура забрала на кухню, и пришла обратно спустя несколько минут. Сообщив о том, что отцу как-то нездоровится, поэтому он нас не встретит, а мать поехала в аэропорт, дабы убедиться в том, что мебель и вещи их перевезли в целости и сохранности, она поставила перед нами вазу с аккуратно разрезанными кусками пирога, перед этим протерев стол тряпочкой. Следом за ней зашла и Окумура младшая, точнее, не зашла, а влетела с чашкой чая в руке, за что и поплатилась тем, что упала и сломала посуду. Карасу тут же позабыла о нас и принялась за сестренку, которая наверняка хотела заплакать от обиды за разбитую чашку и тарелочку, чем из-за ноющей ноги, но не позволила себе этого. Спустя пару минут Мико, уже смеясь, рассказывала нам увлекательные истории про свою поездку из Киото в Сан-Франциско, так и не сумев уплести маленький кусочек пирога. Её Тако-кун сидел на её коленках, уплетая крошки сладкой выпечки. Мать пила чай и слушала рассказ девочки, а я принялся помогать Карасу в собирании осколков. Вообще-то помочь хотела Мико, заявив, что гость не должен делать нечто подобное, но после наказания сестры о том, что она не должна пораниться осколками, таки не возникала на этот счет. Окумура быстро вытерла тёмную лужицу и справившись с разбитой посудой, поблагодарила меня и отправилась выбрасывать мусор. Я всё же уселся обратно на диван и умял половину своего куска, когда вернулась Карасу. Так мне и довелось повидаться с девочками. Примерно в конце августа начался новый учебный год, и я заметил за собой странное чувство уныния, после того как узнал, что Карасу учиться в классе выше моего, пусть и была младше меня. Как оказалось, она перепрыгнула аж целых два класса, сдав замечательно экзамены. За первый месяц она быстро завоевала всеобщее внимание в качестве идеальной ученицы – конечно, материал понять она могла и самостоятельно, без помощи учителя, да ещё и с такой легкостью, что даже я был не прочь и «по ненавидеть» её некоторое время, но это быстро прошло. В конце-то концов, учить уроки смог бы и самый непроходимый идиот, поэтому можно было обидеться на неё за другое. Она даже дерется лучше местного забияки! Я даже понять что произошло первые несколько секунд не мог, впрочем, как и все, у кого тогда был урок самообороны. Задира даже встать первые десять минут не мог, только с помощью посторонних людей. Подружиться-то мы с ней подружиться не смогли, к сожалению. Сказать честно, я её стеснялся, но в отличие от моих ровесников не пытался привлечь её внимание дёрганьем за хвостик, ну или попыткой подарить подарок. Я старался разговорить её, иногда прерывая себя же, мямлил и сбегал, а потом опять подходил во время перемен в школе и даже специально ради неё записался на курсы кунг-фу, на которые она ходила. Пытаясь встречаться с ней как можно чаще, насколько это возможно, моя скромная персона казалась ей уж больно подозрительной, но отгонять от себя меня не стала, чему я был несказанно рад. Дело дошло и до того, что в течение года она привыкла ко мне настолько, что я мог сидеть с ней за одним столом в кафетерии, молча хрустя огурцом из сэндвича, вслушиваясь в разговоры шумных школьников и разглядывая аккуратное личико объекта своей влюбленности. Да, я почти уверен в том, что был влюблен в эту девчонку.Записи из дневника, найденных во время обыска дома Кичи Прайса, 1992 год.
В марте тысячу девятьсот восемьдесят восьмого года Мико Окумура скрывалась от одного человека. На улице ещё не успел полностью растаять снег Сан-Франциско, так что задача эта оказалась не из легких – на асфальте игровой площадки оставались крошечные следы от её ботинок, из-за чего игра в прядки стоила больших усилий. И, вот, она сидела под железным куполом-домиком, где летом остальные девочки играли в дочки-матери. Мико прикрыла ладошкой в перчатке свою довольную улыбочку – сестренка ни за что не найдет её здесь. - Бу! Неожиданно лба девочки коснулись два пальчика, легонько стукнувших её. Обиженно надув губы, Окумура младшая с досадой поглядела на старшую, что с улыбкой потащилась вытаскивать её из убежища. Начало смеркаться, и сестрам пора уже было возвращаться домой. Карасу не спеша двигалась по направлению к выходу из парка Аламо Сквер, на пару с Мико. Но в один прекрасный момент затихшая девочка ускорила шаг и оказалась впереди, и, повернувшись к ней лицом, пошла походкой на манер Майкла Джексона: - Сестренка, мы ведь ещё погуляем за-а… И упала, под наказ сестры «осторожней», как этого и следовало ожидать. Домой Мико уже шла, катаясь на спине старшей сестры. Не страшно за спину Карасу, так как она сильная, да и Мико чуть ли не легче перышка, даже подросток мог бы её спокойно понести на руках. - Чего это ты так улыбаешься? – Мико не много приподняли, так что из-за неожиданности она чуть не упала, и девочка наклонилась к сестре,- Надеюсь, ты это сделала не для того, чтобы покататься на мне? - Разумеется, да,- в такт тону Карасу отчеканила та в ответ, прижимаясь своей щекой к чужой,- Но мы же завтра сходим погулять, да? Завтра же у тебя тоже выходной! И Тако-куна тоже возьмем с собой! - Ну, дополнительные уроки мне пока что не нужны, так что я подумаю над твоими словами. - И только попробуй меня обмануть! За разговором сестры даже не заметили того, что кто-то наблюдал за ними. Мико Окумура прикрыла аккуратной ладошкой один из своих абсолютно чёрных глаз, и чуть прищурившись разглядывала, как солнечный свет проникал через листву деревьев, освещая всю округу. Ей очень нравился подобный вид, пусть потом у неё длительное болели глаза. Особенно здорово было сидеть под неизвестным ей деревом у них во дворе, пощипывая травинки, а уж если рядом была старшая сестричка – то и подавно! Жаль только, что и сегодня Карасу не нашла для неё свободного времени, так как ей пришлось усердно заниматься для поступления в Иезуитский университет Сан-Франциско. Конечно, мать не знала о том, что её старшая дочь хочет стать «или писателем, или музыкантом», поэтому скандала не было. Да и решение поступить в университет, где основной частью обучения концентрировалось на искусстве донесения мысли до наблюдателя скоро отпадет, когда Карасу в который раз в жизни поймет, что творчество – явно не для неё. И, скорее всего, постарается попасть на бюджет в Калифорнийский университет, чтобы не тратить денег родителей лишний раз, да не быть обузой. К тому же, лечение людей – благое дело. В конце-то концов, из того университета выходят люди лишь с медицинским образованием. Девятилетняя девчушка легла на газон, не жалея ни своих белых гольф, ни белого платья. Когда она вырастет, она станет хирургом, это точно. Будет лечить людей, спасать их. Может даже соревноваться с сестрой в том, кто больше жизней сбережет и улучшит. На губах заиграла легкая улыбочка. Несомненно, она сделает всё, чтобы достичь эту цель. И превзойдет свою Карасу. Обязательно. На новом месте семья Окумура проживала уже второй год. В связи с тем, что вновь, как и в восьмидесятом году в США возобновилось расследование насчет несправедливого отношения американцев к японцам во время Второй мировой войны снова начался бунт на этот счет. Война закончилась, но перепалки продолжались. Это сказалось и на сестрах Окумура, которых, как и энное количество иммигрировавших японцев в школах и университетах, иногда даже на работе начали притеснять. Больше всего досталось Мико, которая в конце концов из-за травли одноклассников замкнулась в себе. Увы, жизнерадостность и желание становится невероятной болтушкой появлялись по отношению к тем, к кому она успела привыкнуть, так что её и без того шаткие отношения с учащимися в итоге переросли в то, что она совсем отдалилась от них. Будто бы «щелк!» и всё пропало в один миг. И лишь в одиночестве или рядом со старшей сестрой она научилась находить желанный покой. Мико и Карасу, и без того раньше проводившие вместе всё своё свободное время, сблизились ещё сильнее, правда, больше духовно. Грех был бы не упомянуть старшую Окумура, которая воинственно игнорировала все негативные слова на её счет. Казалось, что она вообще не реагирует на то, что происходило с некоторыми людьми, не считая это важным и нужным. Также было бы грехом не рассказать о том, что объявили о себе и группы, в которых царила чуть ли не идеология насчет великолепия Соединенных Штатов. Увы, больший процент людей, состоящих в подобных неофициальных «организациях» состоял из белых, причем с явными шовинистскими замашками. Так что подобному ущемлению прав подверглись не только японцы, но и прочий процент азиатов, плюс темнокожие. Да, подобные люди были и раньше, но настолько громко они о себе не заявляли. В противовес к этому началось ещё и «третье лето любви» в мире и «второе лето любви» в Хайт-Эшбери, как раз на четвертый год проживания там четы Окумура и их детей. Можно легко догадаться, что этот социально-политический бунт состоял не только из хиппи, но и теми, кто был против описанных выше «организаций». Стоило бы сказать и о том, что Карасу поддерживала сторону тех, кто предпочел устроить бунт, и участвовала во «втором лете любви». Попивая свой напиток, Кичи Прайс по старой привычке разглядывал личико своей дорогой соседки, в который раз в жизни признаваясь себе, что влюблен в неё по уши. Тихо, не говоря об этом ни слова, с придыханием по ночам думая о том, из-за чего потом краснел и подолгу не мог смотреть в её глаза. Отмечая про себя то, что ей очень идет этот чересчур взрослый наряд – чёрное платье французской длины, поверх которого был накинут белый пиджак с чёрными пуговичками, да чёрно-белая шляпка с умеренно широкими полями. А на нем – строгий костюм – лучшее, что он мог найти за пятьдесят долларов перед самим выпускным балом, когда цены были просто выше крыши. Они выглядели идеально, дополняя друг друга. - Многие уже расходятся,- перевел свой взгляд с любимого человека на парочки, которые уже подозрительно сильно прижимались друг к другу, и неторопливо собирались уйти из спортзала школы, где и проходил выпускной бал,- Ты не подумай, что я просто пользуюсь моментом хоть, так оно и есть, но… Знаешь, я тебя уже давно лю… - Я переспала с одним фанатиком психоделического рока этим летом,- прервала единственного друга за все эти пять лет девушка, посмотрев прямо в глаза парня, который лишь со слабой улыбкой на устах посмотрел вниз, на столешницу,- Понятия не имею, где он находится сейчас. До сих пор любишь? - Просто я был слишком медленным,- прошептал Кичи, и потянулся к девушке, погладив по гладкой нежной щечке кончиками пальцев,- Не волнуйся. Всё будет хорошо. Выпускной прошел как нельзя отвратно. На первой фотографии была семья Прайс, состоящая из взрослой, не особо привлекательной женщины, старика и самого Кичи. Мико не знала, что у её соседа неполноценная семья, да и, в принципе, ей это не нужно было знать. Просто было интересно поглядеть на многочисленные фотографии, висящие на стене, стоящие в простых деревянных рамках на столе и хранящиеся в альбоме. Странно, но фотографий мужчин, которые моги бы быть отцом Кичи там не было. Совершенно, будто его и не существовало вовсе. Праздник в честь поступления Прайса в Калифорнийский университет тянулся просто до ужаса долго. Родственница проводила время с другом, как и мать с отцом общались с другими гостями. На Мико не обращали внимания, так как среди гостей, которые в основном были бездетными подругами и коллегами по работе миссис Прайс, не было никого, кто мог и хотел бы обратить на неё внимание. Именно поэтому девочка отправилась наверх, где могла бы найти спальню с телевизором, чтобы хоть как-нибудь скрасить этот вечер. Первая комната слева от лестницы оказалась спальней старикашки из фотографий – дедушка Кичи, человек старый настолько, что уже не может ни разговаривать, ни видеть, ни слышать, так что приходится ему лежать на своей кровати чуть ли не двадцать три часа в сутки. Тихонько прикрыв дверь, ребенок отправился дальше исследовать комнаты на поиск нужного ей прибора. Вторая комната уже была спальней миссис Прайс, и, как ни странно, там был телевизор. Старенький, потрепанный, но он есть и вполне себе мог работать, что радовало. Однако, спустя пару минут лежания без дела на почему-то односпальной кровати (Мико всегда считала, что взрослые спят на двуспальных, вместе со своими возлюбленными и неимение в этом доме подобной мебели её удивляло) за просмотром мыльной оперы ей надоело, так что она, выключив прибор, который показывал всего один канал, отправилась изучать последнюю комнату на третьем этаже. То была «детская», как называли в их семье комнату Мико и комнату Карасу, точнее – спальня Кичи. Что именно выдавало его? Идеальный порядок. Прайс младший был чистоплюем. Комната была идеально чистой, что даже становилось от чего-то страшно. На памяти Мико, да и Карасу, если честно, он умудрился вляпаться в потасовку лишь однажды, пытаясь защитить девочку от нападок старшеклассников, когда Карасу не было рядом с ней. Кичи не пострадал, умудрившись каким-то нереальным способом уделать всех троих, и лишь с отвращением стирал кровь парней со своих рук предоставленным спасенной платочком. Ему было всё равно на то, что стало с Окумура, важнее было оттереть от себя эту «грязь». К доказательству того, что это было его обиталищем можно было добавить ещё кое-что. «Девственницы-самоубийцы» на письменном столе, которая сразу же бросалась в глаза. Фотография рыжевато-каштановых волос на обложке, название на английском, где буква «S» почему-то была красного цвета. Карасу как-то говорила ей, что Прайс ну никак не может дочитать этот роман, пусть ему было очень интересно. То уроки, то другие книжки заинтересовывали его внимание, то он влюблялся в кого-то (когда она говорила об этом, Мико могла поклясться, что обычно безразличная ко всему на свете сестренка даже чуть-чуть расстраивалась), то матери нужно помочь с деньгами, то уход за дедушкой… В общем, за пять лет он так и не дошел дальше десятой главы. Девочка начала исследовать комнату знакомого, и скорее всего, она ушла бы, не найдя ничего интересного, но альбом для рисования на полке над письменным столом привлек её внимание. Полка была установлена достаточно высоко, так что со своим небольшим ростом Мико вряд ли его заметила бы. Ей захотелось напоследок попрыгать на кровати Кичи, заприметив её как самую удобную для подобных игр во всем доме, и только она залезла на стол для того, чтобы запрыгнуть на кровать, заметила альбом. Кровать осталась цела, не став жертвой благого дела, и в детские ручонки попались наброски знакомого. На секунду она даже подумала, что это нечестно с её стороны, но быстро отбросила эти мысли, как только встряхнула альбом, позволяя ему избавиться от слоя пыли. Странно. В комнате такая чистота, да и на полках не было пыли, так почему с альбомом так? Но и эта мысль была забыта, как только девочка заметила, что из альбома вывалилась небольшая бумажка. Наклонившись и подняв её, Окумура младшая с удивлением узнала на фотографии свою сестру. Девочку сразу же начала просмотр рисунков Прайса, и на первом листе увидела карандашный набросок фотографии в её руках. - М-Мико, пожалуйста, верни мне его,- девочка вздрогнула, даже не услышав, как открылась дверь в «детскую» и в неё зашел Кичи. Окумура счастливо улыбнулась – наверняка старшая сестра его вдохновляла, набросок был очень красивым – и вернув Прайсу и фотографию, и альбом, честно заверила его не рассказывать Карасу о том, что она нашла, и как бы невзначай сказав, что единственное, что она увидела было достойной работой. А потом ушла, оставив юношу смущаться. Выглядящей крайне естественно румянец на щеках будто по велению его исчез, а выражение лица с «милашки» сменился на «пародия Карасу». Кажется, Мико увидела лишь первый рисунок. Это хорошо. Вряд ли ей понравились бы рисунки и прикрепленные снизу фотографии обнаженной старшей сестры. Осень восемьдесят девятого прошло, оставив после себя не очень приятные воспоминания. С семнадцатого по двадцатое октября мистеру и миссис Окумура пришлось находиться вдали от дочек, на острове Энджел. Тогда проводилось очередное расследование насчет неравенства между нациями, что жили в штате Калифорния, а место, названное в честь ангела, когда-то был лагерем для интернированных во время Второй мировой войны, и миссис Окумура, которой просто надоело то, что её не берут на постоянную работу только из-за того, что она не являлась членом одной из «организаций», решилась на отчаянные меры в виде забастовки. Мистер Окумура, напуганный таким поворотом событий, поехал вместе с ней. Если вы смотрите каждый год «Мировую серию» игр в бейсбол, ну или если вы жили в Сан-Франциско, в крайнем случае хотя бы время от времени узнаете новости в Соединенных Штатах, то наверняка вы знаете, что девятнадцатого октября случилось землетрясение буквально за три минуты до начала игры. Да землетрясение такой мощи, что от дорог Эмбаркадеро и Централа не осталось фактически ничего, что уж сказать о материальном состоянии жителей округа Марин. К счастью, в то время сестры Окумура сидели в подвале, с запасом еды и воды, так как за всё время житья-бытья в Киото привыкли к тому, чтобы отсиживаться во время тряски земной коры. Сразу же после того как по радио объявили о том, что опасность миновала, Карасу позвонила родителям для того, чтобы узнать что с ними. - Мама и папа в порядке? – вопрошала Мико, сверху вниз глядя на сестру, что пыталась дозвониться до родителей. Студентка медицинского университета же лишь горестно вздохнула, сообщив, что связи нет. Больше девочка на их счет не возникала, вплоть до двадцать первого, когда миссис Окумура смогла выйти с детьми на связь и сказать о том, что их уже везут со злополучного острова домой. Ущерб, который получил их прелестный домик, который со времени своего переезда Окумура сумели обустроить, был относительно небольшим. Карасу со спокойной душой на пару с сестрицей и вызвавшимся помочь Кичи убралась в доме, выбросила разбившиеся вещи, вызвала рабочих и позволила им привести дом в прежний божественный вид. На это ушло примерно три-четыре дня, а по возвращению родители всё же были довольны. Конечно, их старшая дочь ведь всегда делает всё идеально и проконтролировать всё обязательно сможет. А двадцать второго октября Кичи Прайс признался в любви Карасу Окумура ещё раз, надеясь на взаимность. - Я не могу,- коротко ответила на подобное студентка, да с таким лицом, будто бы они о погоде разговаривали. - Не можешь или не хочешь? – смущение за несколько лет общения всё же ушло, и в тоне парня слышались почти всегда нотки настроя «да мне всё равно», но сейчас всё же он был раздражен,- Ты пойми, я не могу тебя потерять. Шестьдесят восемь человек погибло после этого случая. Тебе просто повезло. - Повезло в этот, повезет и в другой раз. Молчание. - Но почему? Ты ведь говорила, что я тебе… - Ты непросто нравишься мне, я тебя люблю. Но я не могу оставить Мико. - Она не так мала, чтобы зачахнуть без твоей опеки. Ты ведь просто не хочешь её оставлять? - И правда, не хочу. Я люблю её намного больше, чем тебя. Ты не дашь мне с ней видеться, я это чувствую. «Щёлк!». И в Кичи Прайсе что-то изменилось. Ранее вам рассказывали о том, что что-то в Окумура младшей и Прайсе младшем стало не так. Добавить к этому можно было и то, что отношения мистера и миссис Окумура стали уж слишком натянутыми. Между ними происходил конфликт, во время которого мать семейства срывалась на своих детях, пока отец до поздней ночи, а иногда и до утра пропадал на работе. Больше всего доставалось Карасу, которая училась заочно, а потому большое своё время всё же проводила дома, оказавшись объектом для криков матери, пока Мико была в школе. Если быть крайне честным, то Карасу специально отгоняла младшую от матери, чтобы она не видела мать в истерическом припадке. Даже отдавала свои собственные карманные расходы и деньги с подработки ей, чтобы она смогла погулять с друзьями (а к тому времени она уже заимела двух друзей), пусть потом младшая их возвращала, потратив лишь самую малость – на какой-нибудь простенький напиток и на дорогу. Но всё же уберечь её она не могла по вечерам, так как с первого этажа прекрасно был слышен голос матери, переходящий из шипения в крики. А в один прекрасный день Мико вышла из «детской», прижимая к груди любимую игрушку. Осторожно выглянув из-за угла, девочка вздрогнула, услышав хлопок. Миссис Окумура была весьма сильной женщиной, пусть на первый взгляд такого и не скажешь, так что её пощечина выбила из колеи дочь, которая просто не могла дать ей отпор ни плохим словом, ни ответным ударом. Разумеется, приученные с самого детства к уважению и подчинению «вышестоящим властям» будоражили в душе такую забавную «вещицу», как «совесть». И скорее всего, Карасу потом будет долго съедать чувство вины и стыда перед матерью, если позволит себе, как ей казалось, «лишнее». - Мама! – выйдя из ступора, воскликнула тоненьким голоском Мико, выдав себя. На неё тут же синхронно перевели взгляд родственницы, и в глазах старшей сестры девочка впервые, сколько она себя помнит, увидела страх и волнение. Страсти в этой семье накалялись, что пагубно влияло на младшую Окумура, вновь замкнувшуюся в себе. Друзья по школьной скамье не могли вывести её из этого состояния, как бы ни пытались. Казалось, что жизнь начало медленно превращаться в ад: истерики матери продолжались, у отца появилась женщина на стороне, а Карасу убегала вместе с сестрой на свою работу, иногда даже по ночам, где Мико просто не могла отоспаться и на следующий день приходила в учебное заведение чертовски уставшей. Но это было лишь началом конца, чего сама девочка ещё не понимала, надеясь, что всё будет хорошо. Момент же, когда все надежды на лучшее действительно рухнули, произошел девятого июня, на день рождения Окумура старшей. В тот день она пришла к хозяину книжной лавки, у которого она работала, склонилась в вежливом поклоне и с сожалением сообщила о том, что уходит и больше не вернется. На полученные деньги за эту неделю работы она купила младшей сестренке аккуратные закрытые туфельки, тогда ставшие мечтой многих девочек её возраста. Завернула коробку в красивую обертку, налепила бантик и спрятала в ванной комнате наверху, которой пользуются только они. В последний раз сходила в университет, попрощалась там с теми немногочисленными приятелями, которых завела, пожелала удачи устающим учителям. А затем, купив какой-то антидепрессант, спрятала его в своем шкафу до поры-до времени. Прибралась в комнате, умылась, распустила тот низкий хвостик, который всегда делала, сделала прическу, одела свой самый лучший наряд и пошла к младшей сестре. На её восклицание о том, что она выглядит просто сногсшибательно она лишь улыбнулась и крепко-крепко обняла сестру, наказав ей хорошо себя вести, пока её не будет. И даже пришила левый глаз Тако-куна. - А где ты будешь, сестренка? - Хочу прогуляться. Одна. Можно ведь? - Ну… ты уже взрослая, сама знаешь, что делать. Легонько стукнув двумя пальчиками лоб Мико, Карасу отметила, что её сестренка умная девочка. А утром десятого июня тысячу девятьсот девяностого года, в воскресенье Мико Окумура нашла подарок от старшей сестры, вместо нового тюбика зубной пасты. Школьница на всех парах понеслась в комнату Карасу, надеясь найти её там, но сестры на своем месте не было. Тогда она решила прочесать все комнаты в доме, чтобы найти её, и лишь зайдя в гараж, чувствуя противный запах рвоты, она увидела свисающую из открытого окна автомобиля тонкую бледную ручку. Карасу Окумура, студентка второго курса Калифорнийского университета, гордость Сан-Франциско покончила жизнь самоубийством. По крайней мере, так написали в газете, где чуть ли не всех молодых людей сделали потенциальными суицидниками, сделав в качестве причины одиночество нынешнего поколения и излишняя трата энергии на «ненужные вещи». Что же именно являлось «ненужной вещью» по мнению прессы в жизни её сестры и молодежи в общем так и остались втайне от Мико, так как она просто выбросила в мусор этот выпуск. Прошло лето, осень и зима, и весною Окумура, теперь уже единственная дочь в семье, сделав вид, что её больше не беспокоит смерть самого близкого ей человека, продолжала жить. На неё сразу же обратили внимание, но уже не со стороны мальчишек, которые не были против «приударить» за симпатичной школьницей, да девочек, которые потешались над ней, пусть и в тайне, за спиной. Теперь на неё обратили внимание и учителя, заметившие, что Мико пусть и перестала проявлять свои эмоции вообще, как это делала когда-то Карасу, но всё же учиться стала чуть ли не на самом высшем уровне, так что могла легко перепрыгнуть через класс. Но делать этого она пока не спешила, и одной из причин для этого было… - Ми-и-и-ико-о-о! – так по-американски растягивала гласные Кэтрин Хокс, пытаясь прикоснуться к аккуратному личику одноклассницы, которая задумчиво смотрела в пол, а теперь – на неё,- Ты, что, не слушала нас? - Мы говорили о том, чтобы ночью проверить склад на наличие привидений,- объяснил Мартин Эрл Рей Кинг, после того, как Окумура отрицательно покачала головой, да причем сказал таким тоном, будто это было самым глупым, что он только мог представить в своей жизни,- Согласись, что Кэт – дура. - Я не дура,- таки прекратив пытаться пальчиками приподнять уголки губ Окумура, спародировав улыбку, и с явной обидой взглянула на Кинга, поставив руки на бок,- И тем более я уверена, что на складе около стадиона Калифорнийского университета есть призраки. Их просто оттуда выгнали злобные будущие медики! - Не говори так о медиках, чёрт возьми! – мальчик отвесил девочке совсем несильный подзатыльник,- Я ведь хочу в будущем стать хирургом! - Несомненно, из тебя ведь будет идеальный хирург – до начала операции заверишь своих пациентов, что в любом случае исход у них будет летальный. Если убьешь не во время операции, то своими криками точно. - Дура! Да, эта компания, состоящая из трех человек, включая её саму Мико нравилась. Она была знакома с ними ещё до суицида Карасу, и пусть считала Кэтрин – блондинкой до мозга костей, а Мартина – крикливым фанатиком, но всё же это были её единственные приятели, которых она подпускала к себе ближе, чем остальных. А если уж серьезно, то только их к себе она и подпускала, так как одна-единственная попытка наладить отношения с матерью закончились таким вот коротким диалогом: - Мам,- после ужина, в котором всё же участвовал отец семейства, оставивший таки свою любовницу после смерти старшей дочери, позвала тихонько родственницу она, пока та мыла посуду,- Я сегодня получила золотую медаль от директора за работу по олимпиаде. - Мико, мне всё равно на то, что ты получила чёртову золотую медаль. Ни «Я так горжусь тобой!», ни «молодец», что обычно говорят в таких ситуациях любящие родители, ни даже короткого одобрительного взгляда – ничего более. А говорить с отцом – дело совершенно бессмысленное, так как его «чрезмерная любовь к своим детям» будто испарилась год назад и вряд ли когда-нибудь вернется. Поэтому она не испытывала чувства вины, когда сбегала из дома для того, чтобы вместе с ребятами проверить склад около стадиона Калифорнийского университета, где когда-то училась её дорогая сестра. Разве что попросила своего единственного плюшевого ястреба простить её и не винить. Вот только на складе они не нашли призраков, так что они решили пойти в один из заброшенных домов, которые так и не перестроили после «землетрясения Мировой серии», так как Хокс решила пуститься во все тяжкие, раз уж всё равно завтра утром их родители будут пускать гром и молнии во все стороны из-за их проделок. Конечно, ведь сторож заметил их и наверняка при свете ночных фонарей запомнил лица. В ту ночь случилось всякое – они откопали работающий патефон, слушали "Sonic Youth", пили шипучку, которую просто до счастливого визжания обожала Кэтрин, нашедшую даже рядом с убитым домом автомат с напитками. Кинг даже признался в любви Мико, под чуть ли не шокированное состояние Хокс, которая всё же испытывала к нему какие-никакие чувства. Одноклассница ему не отказывала, но и соглашение на вопрос о том, могут ли они встречаться не дала, и сказала, что пойдет и прогуляется внизу, в подвале. Единственный мальчик в команде из трех человек попытался её остановить, так как там могло быть опасно, но один только взгляд Окумура умерил его пыл. Кэт не возражала. Нужно было хоть немного времени, чтобы понять что делать с этим детским любовным треугольником. Жаль только, что Мико спустилась вниз не ради того, чтобы подумать над своим решением или увидеть призраков. Как только она увидела высокую мужскую фигуру перед собой, она, ничуточки не испугавшись, закрыла дверцу в подвал и подошла к нему, узнав черты лица своего соседа. Мико, не отрывая от него сосредоточенного взгляда, подошла к нему, цокая небольшими каблучками подаренных сестрой туфель, и встала на стульчик, над которым висела веревка. Даже стоя на сравнительно большой высоте от уровня земли и на каблуках, ей пришлось глядеть на человека сверху вниз. - Мне страшно,- доставая из заднего кармана брюк какой-то не особо красивый пистолет, с одной лишь пулей в магазине, Кичи Прайс положил его обратно, где он был, и помог девочке одеть на шею небольшой кружочек из веревки. С сожалением он провел ладонью по торчащим во все стороны иссиня-чёрным волосам на затылке и паре недлинных, едва достающих до плеч локонов спереди. Зря она решила сменить имидж с миловидной девочки наподобие эмо. Со своими длинными волосами, собранными в высокий хвост она была намного больше похожа на Карасу.- Ты точно в этом уверенна? - Уверенна,- со всей серьезностью произнесла Мико, сжимая пальчиками юбку своего платья,- Я больше не выдержу их безразличия. Прайс даже опустил голову, вспоминая последний его разговор с объектом своей любви. Те же слова она ему говорила, когда рассказывала о том, что происходит в её идеальной, как казалось со стороны, семье. «Жаль, что я тогда струсил» - в голове Прайса будто бы промелькнул момент, когда он выплюнул изо рта отвратительные таблетки и сбежал, оставив Карасу мучиться от тошноты в салоне их модной Suzuki Cultus. И всё же ему повезло, что судмедэксперты Сан-Франциско, где чуть ли не каждые два дня совершалось самоубийство с помощью антидепрессантов, не стали особенно заморачиваться по поводу Карасу Окумура, иначе он бы не смог столько прожить на свободе, оказавшись лицом, которое натолкнуло её на самоубийство. - О чем это ты? – девочка нахмурилась, а как только до неё дошел смысл обрывков его слов, которые Прайс бормотал себе под нос сам того не замечая, попыталась освободиться от веревки, взявшись худощавыми ручонками за неё. Ей вдруг резко перехотелось умирать рядом с человеком, который скрывает от неё что-то о той, из-за потери которой она решилась на подобный шаг. Но пистолет, наставленный в её сторону, и крайне пугающее выражение лица соседа таки вогнало её в состояние, близкого к шоку. - Быстро убери от веревки руки, иначе я выстрелю,- Мико послушно опустила руки, но он всё ещё целился в неё,- Знаешь, если бы ты оставила себе такие же, как у неё длинные волосы, я бы отговорил тебя от самоубийства. - Как у Карасу?.. - из ступора она вышла достаточно быстро, и школьница, желая узнать больше, продолжила,- Тогда почему же ты не спас её, а? Она же тебе нравилась, и очень сильно. На меня ведь ты внимания не обращал, только после её кончины. - Мне просто хотелось увидеть сможет ли она отказаться от тебя, если проблемы будут сыпаться и дальше. Но я считал, что она не сможет. Ошибся,- парень взглянул на неё другим взглядом, с такой ненавистью, будто ошибкой была именно она,- Мико то, Мико сё. "Мико", "Мико", "Мико", "Мико", "Мико". Такое чувство, будто вы не сестры, а возлюбленные какие-то. Достала уже со своей Мико. Зачем ей нужна была ты, когда был я?.. А ты... ты от неё не отходила. Ты её у меня отбирала. И даже когда она находила время на меня, то вновь: «Ах, моя Мико такая молодец, достигла эдаких успехов в учёбе! Бедная Мико так и не смогла подружиться с кем-то из девочек. Ну, ничего, всё у неё будет хорошо. Это же Мико. А ты представляешь, Прайс, Мико подружилась с кем-то. Такие крикливые, но очень добрые. Я рада за Мико». И вновь "Мико", "Мико", "Мико", "Мико". Мы даже поговорить не "о Мико" смогли от силы три-четыре раза. Зачем ты вообще появилась на свет, а, "молодчина Мико"? Может быть, не будь тебя родители к Карасу относились бы мягче и всё не обернулось бы так? Она даже разозлилась на меня за подобные слова. А ведь это правда. Мистер Окумура ведь любил тебя больше, чем её. Думал, что новая женщина примет его и тебя, и не придется больше бедной Мико выслушивать ругань своей матери. Скажи, что это не так? А вместо этого жена начала устраивать истерики и мучить старшую дочь. Забавно. Будто это она была виновата во всем этом. И ведь у неё даже тогда было на уме: "не позволить, чтобы это коснулось Мико". "Мико", "Мико", "Мико". Но я тоже виноват. Убедил её, что если кто-то из вас двоих умрет, то ваши родители вновь будут вместе и оставшуюся дочь будут беречь как зеницу ока. Кичи закончил свою тираду, как только вновь взглянул в аметистовые глаза правильной миндалевидной формы. Окумура молчала, глядя на него выслушивая эту тираду, и смотря на него так же, как смотрела бы на него Карасу. Хмыкнув, Прайс встал поближе к девочке, наклонившись, заглядывал в столь родные глаза, видя в них своё отражение. - Я ненавижу тебя за то, что ты оказалась ей нужнее своей собственной жизни. Слыша шаги сверху и голоса одноклассников, Мико вздохнула, закрывая глаза, пытаясь собраться для ответной длительной речи, но в голову почти ничего не приходило. Никакие фильмы в жанре триллера не подходили под эту ситуацию, в которую она попала. И кроме одной крайне банальной, но весьма эффектной фразы ничего не было. - Тебе обязательно достанется,- девочка подняла голову вверх, глядя на то, настолько же крепко привязана к толстой трубе веревка,- В другом мире, если будешь таким же. - Ты ведь не такая глупая, как мне хотелось бы считать. Давишь на совесть, чтобы освободиться? - Нет. Но даже если ты меня ненавидишь всем естеством, ты ведь прогуляешься вместе со мной? - Разумеется. Пинок ногой, обутой в вычищенный до блеска ботинок, и деревянный стульчик, на котором стояла девочка был опрокинут. Кичи с удовольствием отметил наличие жемчужных слезинок в уголках глаз школьницы, которая в немом крике потянулась пальчиками к тугому жгуту на шее, пытаясь отодрать его от себя. Быстро взяв в руки пистолет, он, приложив его дуло к виску, без промедления нажал на курок. Через несколько секунд у Мико просто не осталось сил бороться с болью, которую она испытывала, и она впала в беспамятство. Она умерла третьей. Открыв таки дверь в подвал, Мартин и Кэтрин, громко разговаривая, спускались вниз по лестнице. Ох, и каких же усилий стоило открыть этот чёртов проход. Странно, но половина подвала таки была освещена неярким светом совсем крошечной свечи, чей свет уже готов был погаснуть. Хотя, это и к лучшему – школьники хотя бы смогут увидеть что здесь есть. - Кэт, ты, дурочка, просто не понимаешь,- говорил Кинг, мечтательно прижимая руку к сердцу, идя спиной вперед и лицом к однокласснице,- Мико просто невероятно красивая девчонка! Вот бы она ответила мне взаимностью... Эй, Хокс, что это с тобой? Ты как будто труп увидела. Эпилог. Миссис Прайс глядела с окна своего дома на бедных мистера и миссис Прайс. Она лишилась единственного сына, а они – обеих дочерей. Кто бы мог подумать, что Мико и Кичи последуют за Карасу и закончат также? Смахнув одиноко скатившуюся слезу, женщина мысленно попрощалась с оставшимися членами семьи Окумура, которые собирались уехать обратно в Киото, подальше от этих мест. И, вот, сев в машину, чета уехала, оставив в памяти след в виде бесконечной тоски по дитя. Миссис Прайс не умела плакать, просто все слёзы высохли ещё тогда, когда умер её дорогой муж и слег отец, превратившись в «овощ». А ведь она надеялась плакать от счастья. Что-ж, похоже, не судьба. Придется теперь в одиночку присматривать за больным отцом, вспоминая о глупом сыночке, чей второй родитель так необдуманно решился застрелиться, как только в один прекрасный день не удумал, что с его ребенком произойдет нечто ужасное и он не хотел бы этого видеть. Эх, слабый он был человек, слишком слабый. В комнате своего ребенка она нашла дневник своего сына, где он описывал свои романтические чувства к Карасу и желание защищать Мико, заставив её вздохнуть спокойно. Эти ничего не понимающие следователи, которые решили разобраться в деле предположили, что её неспособный на какое-нибудь злодеяние Кичи окажется причиной смерти двух девочек. Скандал, который закатила тогда миссис Прайс не ставился на один уровень с истериками миссис Окумура, но детективы потом очень пожалели о том, что побеспокоили мать парня, и после того, как нашелся его дневник, попросили прощения. На бежевой бумаге аккуратным почерком были описаны страдания, которые он испытывал, и то, как он пытался отговорить себя от этого, чтобы совсем не сломать жизнь маленькой Мико. Несколько наивно, конечно, но для того, чтобы замять дело этого вполне хватило. Да и чёрт знает о чем думал и что чувствовал двадцатилетний парнишка, который в детстве потеряв отца, в юношестве потерявший возлюбленную, но всем было уже всё равно. Мёртвых, насколько известно, не вернешь обратно. Мать Кичи нашла его ставшей любимой книгу, которая не нравилась ей, и отправилась к полкам с остальными книгами и учебниками сына. Резкий шум сверху даже чуточку её испугал, так что она уронила «Девственниц-самоубийц». Опять её отец попытался встать с кровати, наверное, настолько сильно он проголодался. И она предпочла бы не читать маленький клочок бумаги, такой старенький на вид, что выпал из переплета бумаг, если бы нежелание видеть мусор в обычно идеально чистой комнате Прайса младшего. Присев на корточки, женщина взяла в руки визитку оружейного магазина. Она не вспомнила, что этот магазин закрылся спустя месяц после переезда семьи Окумура, и что именно оттуда шесть лет назад украли пистолет Kahr PM9, который нашли около трупа её сына. Лишь взглянула на не очень красивый пистолет на визитке и прочла какую-то глупую надпись из типичных реклам травматического оружия. Она встала с места и хотела было засунуть его в карман своего фартука, но заметила надпись на обратной её стороне. И с ужасом подумала, что, может быть, он и вправду придумал всё это. Шесть лет назад у её сына был такой же – неаккуратный и страшный – почерк.«Карасу девятнадцать. Мико тринадцать. И это навсегда.».