О смерти

      У Довакина поставленная пластика, быстрые, тихие и изящные движения, верный глаз и недрожащие руки. Он точно сбивает ястребов стальными стрелами. Тяжелый удар его щита заставляет, при случае, терять равновесие генералов драугров. Он всегда точит меч до бритвенной остроты, чтобы легче было вогнать его под ребра – неважно, живому или мертвому, со спины или стоя лицом к лицу.       Довакина не видно в тени, даже несмотря на светящиеся опасным золотом глаза. Его движения так тихи и осторожны, что несколько раз разбойники проходили в шаге от него, спотыкались о неловко отставленные ножны – и искренне не понимали, что заставило их потерять равновесие.       У Довакина ловкие пальцы, способные как легко забраться в кошелек, так и подложить фальшивую улику или, может быть, даже яд.       Своими вампирскими глазами Довакин без труда видит в темноте. Даже Нереварин, хваставшийся силами Луны-и-Звезды, однажды наступил на ловушку, которую норд мастерски обошел. Увидев паленого данмера, люди не посмели ни откровенно заржать, ни усмехнуться – да только Нерв дулся еще три недели, правильно подозревая немного снисходительный настрой.       Иногда, вспоминая обо всем этом, пока Дова аккуратно снимает бандитов, а они двое отсиживаются за камнями, ожидая, когда до преступников дойдет, откуда ведется атака (что бывает далеко не всегда), имперец тяжело и немного завистливо вздыхает про себя.       Они все трое – в какой-то степени неплохие охотники. Только вот Нерв – безобиден, когда у него кончается мана. Чес – слишком неповоротлив со своим громадным двуручем в узких пещерных тоннелях. И лишь Дова – не имеющий изъянов. Он находит тени везде – даже под крыльями желающих убить его драконов. Он немного слабоват в открытом бою – да только зачем выходить в открытый бой, когда противника легко убить единственной стрелой?       Именно он, Довакин – идеальный глава Гильдии Воров и Темного Братства, тот, кто сможет поставить их на ноги после таинственного исчезновения прежнего великого мастера чуть более двух сотен лет назад. Он – лучший убийца, а не Чес, который вместо стрел кидает тяжелые молоты.       Он слушает Мать Ночи и восславляет Ситиса, чего Чемпион не делает уже сотни лет.       И он…       Если бы Чеса спросили, тот бы ответил, что он ведет себя странно.       Конечно, если бы Чес только мог быть рядом с ним в моменты этого странного поведения.       Например, в замке Волкихар, когда заходит очередная жертва и начинается новый пир. Довакин отказывается с легким содроганием – слишком по-звериному скалятся Харкон и его слуги. Хозяин замка лишь усмехается – юное нордское дитя еще не до конца поняло прелести Дара Молаг Бала. Для познания ему можно дать еще немного времени.       Довакин пристально следит за тварями ночи, багряными от чужой крови, и содрогается при мысли о том, что однажды хотел показать Чесу и Нерву этот замок. А еще клянется себе, что придет только срок – и он избавится от проклятого благословения, подаренного Принцем Интриг через кровь и насилие. Но сейчас этот пир нужен Довакину. Он пробирается мимо наслаждающихся «добычей» «сородичей» неслышно. Впрочем, они чересчур пьяны кровью, чтобы замечать. Дову же мутит, хотя он давно не ел и с самого Хелгена привык к смерти. Он пытается не наступать в вязкие багряные лужи. Не получается. Крови слишком много. Он останавливается у стола и открывает специально купленный мешок. Дова морщится – после такого точно придется выбрасывать. Из мешка он достает перчатки. Меховые – в таких теплее, но теряется чувствительность. Помеха для карманника. Дова без колебаний надевает их. Все равно тоже выбросит. Довакина чуть не выворачивает наизнанку, когда он берет в руки сердце несчастного. Он отрешенно думает, что точно не справился бы с организмом, если бы красными были руки, а не перчатки. Норд содрогается от одной мысли о том, чтобы съесть человеческое сердце. Нерв безжалостно усмехался, что это редкий в наше время алхимический ингредиент, и ел в свое время камни – но Дова не в состоянии. Недостаточно циничный. Дова быстро, тихо и безжалостно бросает сердце в мешок. За ним следует ошметок плоти. Дова не анатом, но и думать не хочет, какой частью тела это было до того, как попасть на стол. Вампир останавливается и думает, не взять ли с собой кости и череп. Но на них все еще есть следы мяса – и норд, содрогнувшись, отметает эту идею. Он тихо выскальзывает из замка и, содрогаясь, просит лодочника поскорее увести его на материк – а глаза хозяина перестают следить за новопосвященным. Харкон улыбается. Мальчик почти готов. Хотя на самом деле лорд-вампир понимает неправильно. Дова находит подходящий скелет в одной из пещер. Кажется, «Волчьем Черепе», из которого прогнал дух Потемы – это сейчас не интересно. Довакин вываливает к черепу и костям сердце и плоть. Книга не говорит, как они должны лежать – значит, пусть валяются. Главное, чтобы в круге. Дова быстро расставляет свечи. Красные – они больше всех понравились. И Нерв, достававший разговорами об интимности чадящих свечей, при их виде почему-то побледнел и отстал. Норд выставляет их в ровный круг. Конечно, это получается не со второго и даже не с третьего раза – но выходит. Кажется. Дова достает книгу – что там было дальше? - А. Точно. Довакин всегда держит за пазухой кинжал – на всякий случай. Сейчас он слитным движением достает его – и втыкает в начинающее портиться сердце, не очень уверенно читая: - Милосердная Матушка, пошли мне свое дитя, ибо грехи недостойных должны быть омыты в крови и страхе. Довакин сделал все, что нужно – но ему упорно кажется, что что-то не так. Он листает книгу, повторяя ритуал. - Ах же ж, скамп меня за ногу! – бьет он себя по лбу рукой с кинжалом и повторяет слова, смазав предварительно клинок соком лепестков паслена. Довакин ждет несколько минут – и поднимается, стараясь не глядеть на истерзанное сердце. Он искренне надеется, что Матушка примет этот ритуал. Впрочем – нет. Точно примет. Она же о нем и просила. Он подъезжает к Фолкриту уже глубокой ночью следующего дня. Астрид внимательно следит за тем, как Слышащий проходит к Матери Ночи. Пока она позволяет ему это делать – мальчишка покорен и не слишком непредсказуем, в отличие от мертвого шута. Довакин же смотрит, не подглядывает ли за ним кто – и, убеждаясь в собственной ненужности, преклоняет перед гробом колено: - Я исполнил за Вас Темное Таинство, Матушка. - Я знаю, что ты исполнил мою маленькую просьбу, мальчик, - шелестит тихий и нежный, слышимый только ему голос. – Отец Ночи видит тех, кто просит о его милости, пусть даже и не за себя. Норд слушает, не поднимая головы. - Тебе понравится заготовленный мной подарок, мальчик. Такой брони, незаметной и крепкой, в Братстве не делают уже две сотни лет. - Дык кого надо… того? – неловко спрашивает Довакин. Почему-то при упоминании двух сотен сосет под ложечкой. - Темное Братство старо. Старше Мидов, Септимов, Маннимарко, - мягко, нараспев говорит иссохшая старуха так, что Довакин не может оторваться. – Но оно никогда не забывает обидчиков, - эти слова режут слух. – Твоя цель – тот, кто уничтожил неисчислимое множество моих сыновей и даже мою преемницу – Мать Ночи! – старуха визжит так, что Довакину хочется заткнуть уши. – Ты слышишь, он поднял руку на Мать Ночи – и ответит за это, пусть и через сотни лет! Я не хочу больше чувствовать его огня в Нирне!! А потом Довакин мертвенно бледнеет. Его, потерявшего сознание, находит Габриэлла, которой внезапно захотелось совершить поклон Матери. Чемпион Сиродиила просыпается оттого, что кто-то вваливается в его комнату. Он подскакивает и хватается за рукоять молота, который Эльда великодушно разрешила оставлять в таверне. Воры? Убийцы? Пенитус Окулатус? Нет, пронесло. В дверях всего лишь Дова. Имперец пытается присмотреться. Закрывая за собой дверь, Дова покачивается и чуть не здоровается с полом. Это беспокоит Чеса. К тому же, Дова никогда так себя не вел – не врывался посреди ночи, пусть и к лучшему другу. Дова обычно либо не беспокоит спящих – либо не беспокоит их, присваивая себе их же драгоценности и септимы. Встревоженный, Чес зажигает прикроватную лампу. И содрогается. Дова совсем не похож на себя, веселого хищника-убийцу. Он небрит больше обычного, глядит в никуда покрасневшими глазами, мертвецки пьян. - Чес! – кричит он, будя, кажется, этим криком половину постояльцев. – Чеееес! – паладин едва успевает поймать его в свои объятия и умудряется не потерять равновесия от веса широкоплечего норда. Тот откровенно ревет, уткнувшись в ночную рубашку. Чес не может отдать себе отчета в том, что происходит. Потому что творится какой-то даэдрец. Дова никогда не стал бы вести себя так. Имперец успокаивающе кладет руку на спину друга и участливо просит: - Дов, успокойся. Расскажи лучше, что произошло. Рыдания медленно стихают и прекращаются, пусть и не очень скоро. Чемпион терпеливо ждет, обнимая друга – и в награду получает взгляд. И холодеет от этого взгляда. Слишком много в нем всего. Трезвости, хоть норд и не держится на ногах. Боли, хоть норд ничуть не ранен – Чес же видит! А еще – расцветающего безумия. Имперцу становится не по себе. - Чес, что мне делать? – доверчиво спрашивает младший товарищ. Имперец молчит, подбирая слова. - Дов. Что случилось, все-таки? – пытается ободряюще улыбнуться Чес. Улыбка увядает, а глаза расширяются, когда норд одними губами шепчет: - Мать заказала мне Нерва. Время застывает. Чемпион чувствует, как замедляются мгновения и сердечный ритм. Как теряются слова, деревенеют руки. Он смотрит в глаза Довы – и по ответной реакции понимает, что взгляд у него такой же безумный, как у норда. Дова вновь утыкается в ночную рубашку – и плачет. Тихо, как ребенок, который только что убил птицу – и вдруг услышал, как зовут ее птенцы. И Чес не знает, как его успокоить. Да что там – он даже не знает, как успокоить себя. Нереварин со всей силы пинает дверь – и тут же понимает, что эта идея была отнюдь не лучшей в его многовековой карьере. Прыгая на одной ноге и баюкая распухающий – Нерв чувствует это даже через сапог – большой палец, данмер в который раз, уже немного хрипло, орет: - Отзовись, дерьмо скампово! Иначе я уже подумаю, что ты сдох, и провожу тебя, по вашим идиотским нордским обычаям, шикарным погребальным костром. У этого особняка тупое нордское сложнопроизносимое название – я имею на это полное право!!! Нереварин наконец-то добивается своего – дверь открывается. Эльф хочет войти в дом. Его не пускает Чес. - Да какого даэдрота?! – шипит Телванни, даже не осекаясь от того, что направленный на него взгляд всегда свежего и улыбчивого имперца пытается пригвоздить к земле. - Дова не выйдет. Уходи, - мрачно бросает Чес, пытаясь закрыть дверь. Сапог Телванни вовремя оказывается в исчезающем проеме – и Нерв тихонько дребезжит, получив по ноге во второй раз. Имперец сдается и оставляет попытки закрыть дверь. Данмер тихо баюкает ногу и задается вопросом: - Какого скампа, Чес?! Этот предатель пообещал мне пойти на охоту за даэдрическими сердцами сразу же, как вернется из похода! Что-то в лице имперца дрожит – и Нерв прищуривается. - Дова устал и болен, - на одном дыхании выдает Чес. Данмер вновь оживляется. - Тогда на кой Обливион я все еще на пороге?! А ну, дай пройти! Имперец опять преграждает ему путь. - Нет, ты не поможешь. Только хуже сделаешь. Данмер масляно усмехается и поднимает бровь, и Чес поясняет: - Ты ж ни скампа не смыслишь в ядах. Данмер, поднимая брови, картинно отводит глаза. - Если у вас от меня какие-то тайны – так и сказал бы, дипломат ты хлаальский. Сам схожу. Шаг данмера четкий и уверенный – Чес думает, что он ни о чем не догадался. Закрыв дверь на ключ, Чес возвращается к Дове. Он как раз должен проснуться. И действительно – едва он входит в спальню, мутный взгляд золотящихся глаз пытается прожечь в нем дыру. - Чес… Нерв… - Тихо, Дова. Тихо. Все будет хорошо, - успокаивающе шепчет имперец, поднося к губам не до конца очнувшегося друга флягу с водой. Дова жадно глотает – и успокаивается через минуту. Чес вздыхает с облегчением – если бы у него не был так хорошо подвешен язык, данмер бы вошел. Он точно не позволил бы опаивать мальчишку снотворным. Чес мотает головой. Если бы данмер вошел – снотворное явно не было бы главной проблемой. Чес вздыхает и встает со стула. - С этим нужно разобраться, и поскорее, - бросает он в пустоту, поправляя висящий на поясе кинжал. Данмер открывает глаза внезапно. Он судорожно делает вдох, впиваясь тонкими пальцами в одеяло, и дышит часто и прерывисто, слушая стук постепенно успокаивающегося сердца. Скампова Вермина. Проклятая Этериусом Вермина и ее кошмары, раздери их небо клиффрейсеров. Нереварин переводит взгляд к окну – и замирает. До рассвета еще далеко. Лишь мягко светлеет далекая полоса у самого горизонта, предвещая начало дня, полного исследований, издевательства над нордами и этих двоих. Нет, ни одного: Дова болен, а Чес за ним ухаживает. Но это сейчас неважно. Потому что Вермина никогда не отпускает его так рано, если принимается играть. Потому что он и сам не поднимется в такую рань просто так – а сейчас поводов вроде цветения корня Нирна или еще какой кланфирни не имеется. К тому же тревожно тянет сердечную мышцу. Именно так Аури-Эль всегда предупреждал его, что рядом враг. Желающий смерти враг. Нереварин медленно поднимается в сидячее положение. Наметанным взглядом окидывает комнату. - Ассасины Темного Братства, которые заставляли меня просыпаться прежде, входили ко мне, как хозяева. Они гремели своей хитрой броней так, что я слышал их за версту. И мои знакомые, если я был где-нибудь в отделении Гильдии, слышали – но не бросались помогать. Скамп знает отчего, - Нерв делает паузу. – Очень рад, что такими даэдровыми специалистами являлись только те, кого подсылали ко мне раньше, и на самом деле ваш орден не так работает. Затем он бросает совсем будничным тоном: - Привет, Чес. Чем там Дова заболел, не подскажешь? Чемпион Сиродиила смущенно отводит глаза, даже не пытаясь спрятать странный кинжал. Молчание затягивается. - Чеес, я жду ответа, - напоминает о себе данмер ушедшему в глубины безумного сознания. И тот вдруг резко поднимается, встречаясь глазами, и четко рапортует: - По просьбе Матери Ночи Довакин, не зная ее целей, совершил Темное Таинство. Угадай, на кого? Данмер бледнеет – имперец видит это в предрассветной мгле – но усмехается. - И потому не может встать с постели целые сутки? – он хорохорится, как настоящий Телванни, хотя Новый Шеогорат четко чувствует, как сковывает его нутро безумный страх. – Дова бы просто напился – и придумал что-нибудь. Чемпион молчит некоторое время – и, не оставляя бездушного докладного тона, констатирует: - Довакин вор и убийца – но еще слишком молод, чтобы цинично расправиться с… - Чемпион глотает слово. – Ему не приходилось проходить через Очищение. Данмер задумчиво кивает. Однажды Чес рассказал ему о той ночи. На какое-то ужасно долгое мгновение все в комнате замирает. Чес лихорадочно пытается просчитать возможные действия данмера – но путается и не верит сам себе. Затем Нереварин медленно опускается обратно в постель и закрывает глаза. Чемпион будто примерзает к полу, неверяще смотрит на застывшее маской безразличия лицо мера. А тот, как будто устав от ожидания, открывает глаза, приподнимает голову и, болезненно кривя рот, задает вопрос: - Что ты стоишь столбом, Чес? Ты же хочешь сделать всю грязную работу за него. Пальцы на рукояти кинжала хотят разжаться – но слишком онемели. - Я жду. Чес сглатывает. - Почему ты даже не пытаешься сопротивляться? Данмер откидывается назад и тихонько смеется: - Не принимай меня за дурака, Чес. Ваше Братство выполняет контракт, чего бы ему это ни стоило, в то время как в Мораг Тонг жертва, убившая своего палача – жертва, достойная жить, - Нереварин как-то вдруг становится серьезным. – Ну, убью я тебя, - он скептическим взглядом окидывает ассасина, - что проблематично. Потом мне пойдет мстить за тебя и выполнять свое дело Дова, - Нереварин кривится, - против которого у меня шансов больше, но у которого еще Предназначение висит, которое, кстати, при таком раскладе придется выполнять МНЕ и ОДНОМУ. Так еще после вас карга кого-нибудь другого пошлет. Чес глотает объяснение о том, что заказ идет от существа, которое слышат только они с Довой. Последний след улыбки на лице данмера медленно увядает – и выражение его становится печальным и немного несчастным. Уже гораздо тише он продолжает: - Сна в постоянном страхе мне на свою жизнь хватило. К тому же… - Нереварин сбивается, но находит в себе силы продолжать, - даже первые два пункта возможны только в случае отрыва от эмоциона… вы – мои друзья, и убить ни тебя, ни его я не смогу. Данмер устало закрывает глаза и с обычной приказной ноткой яростно прикрикивает: - Так что сделай это быстро, скамп тебя уже побери! Все еще ощущая неловкость, Чес тихо приближается. Нереварин не обращает на него никакого внимания, хотя явно слышит тихие шаги, и только дышит глубоко. Чес останавливается у изголовья. - Знаешь, а в моих кошмарах ты не раз пытался меня убить, - голос данмера разрушает тишину, а Чес застывает от горькой усмешки, поселившейся в уголках вновь открывшихся глаз. И пытается выдавить из себя улыбку: - А откуда тебе знать, что это не сон? Данмер пожимает плечами и бездумно улыбается. «Он успокоился, потому что чувствует дыхание Этериуса», - с содроганием думается Чесу. - Вермина всегда делала тебя немного… искусственным. Слишком готовым сражаться, слишком агрессивным и по-звериному умным, слишком… хищным. Усмешка перерастает в ухмылку. - Зато я больше не буду видеть этих даэдровых кошмаров. Затем взгляд опять переключается на Чеса. Ассасин вздрагивает – в глазах данмера настоящая мольба. - И… Чес. Присматривай за мальчишкой так, как делали бы это мы оба. Данмер с трудом сглатывает, часто моргает – и Чес не выдерживает. Нереварин лишь удивленно охает, когда в его груди на мгновение появляется даэдрический металл. Он переводит взгляд на имперца. - Но… рана же не смертельна… Потом он что-то чувствует – и уголки тонких губ презрительно кривятся: - Яд. Из тебя никакой пала… Нереварин не успевает договорить – его губы деревенеют. Чес с содроганием смотрит в стекленеющие красные глаза. Не вынеся этого взгляда, он закрывает их – и вскакивает. Рассвет уже вступил в свои права, затопив сумеречные небеса золотисто-алой рекой. Ему нужно торопиться.