Afterglow

Машина остановилась у самого основания горы, там, где брала начало каменная лестница. Я сидел в салоне до тех пор, пока менеджер Ли Бёнён не вышел и не открыл мне дверцу. Он сделал это не потому, что я пафосен и сам не мог ее открыть, просто для меня главное - оставаться здесь инкогнито. Обычно мои люди сначала проверяют, нет ли вокруг кого-либо из прохожих, а уж потом дают сигнал, что можно выходить. Нога ступила на белый, только что выпавший снег. Он хрустел, ломаясь под моими туфлями, как будто я ступал по тонкому льду. Выпрямившись, я поправил свое пальто, но мне все равно было неуютно. Я натянул шляпу на лоб, скрывая свое лицо, и высоко поднял воротник: так ветер меньше дул мне в лицо. Меня немного знобило - в машине было теплее. Бёнён помахал рукой, подставляя зонтик, и я, улыбнувшись, шагнул к лестнице. Приехать сюда было совсем спонтанной идеей. Но, когда ты совершаешь то, что хочешь, а не то, чего от тебя ждут, пожалуй, это и значит жить. Мы поднимались медленными шагами, и я все боялся поскользнуться и упасть, поэтому менеджер держал меня под руку. Он был отличным другом и всегда относился ко мне и другим ребятам по-человечески, я ему за это благодарен. Даже сейчас вместо того чтобы ехать в отель и блюсти комендантский час, мы находились здесь вопреки любым приказам. Место, куда мы приехали называлось смотровой горой. Обычно сюда приезжали туристы, чтобы оценить красивый вид Сеула, делали памятные снимки, но уже много лет она была заброшена. Чтобы добраться до вершины, нужно было пройтись по лестнице, заботливо спроектированной для развлечения тех же самых туристов. Но сегодня тут никого не могло быть. Никого, кроме меня, моих мыслей и молчаливого Бёнёна. На вершине дул сильный ветер, и он казался холоднее, чем около машины. Если бы я знал, то оделся б теплее, но разве не в этом прелесть спонтанных решений? «Пусть я запомню этот озноб, который пронзает меня», - подумал про себя я и подошел к краю площадки, сжав пальцы на перилах. Кожу закололо от мороза, но, стиснув зубы, я решил потерпеть. Эта боль была не такой сильной, как та, что бушевала в моем сердце. На этой площадке отлично виделась вечерняя заря. Солнце оранжевыми лучами освещало весь Сеул и пряталось далеко за горизонтом. Небо из туч серо-голубого цвета постепенно переливалось в желтый и ближе к Солнцу концентрировалось оранжевыми оттенками. Пока я любовался этим зрелищем, вновь пошел снег. Это был первый день снегопада в Корее. Обычно я радовался снегу, но сегодня мне показалось, что небо плачет. Заплакал и я. Менеджер понимающе посмотрел, вздохнул и закрыл зонтик. - Я принесу одеяло, чтобы ты окончательно не заболел, - заботливо сказал он. Я кивнул, сопя в свой вязаный шарф. Когда Ли оставил меня одного, я немного успокоился. Трудно быть мной: человеком, который всю жизнь страдает от одиночества, но который сам добровольно загоняет себя в него. Человеком, который так хочет окружить себя любящими людьми, но в итоге его никто не понимает. И, если я стану делать вид, что ничего не случилось, найдутся те, кто скажут: «Посмотрите, какой он бесчувственный, у него нет сердца»! Если я буду смеяться и делать вид, что ничего не произошло, то: «Тебе лишь бы хохотать, когда ты повзрослеешь»? А если увидят меня таким? Что-то типа: «Ну ты и тряпка: стоять, смотреть на закат и плакать». Да, я плакал. Потому что болен. Моя душа болела, будучи истерзанной и сломленной. Фарфоровая чаша, по сути, красива и хрупка. Стоит ее разбить - уже не склеишь. Но люди научились склеивать душу временем. Иногда у них получалось, правда, всегда оставались швы, и стоило сделать лишь одно неверное движение - все разбивалось вновь. А потом снова и снова до момента, когда осколки становились мелкими, будто пыль. И ничего не оставалось, как развеваять их словно прах по ветру. Тогда нас не станет, меня не станет. Может, многие думают, что я сильный и волевой. Но, по сути, я затравленный ребенок и не знаю, что делать с моей жизнью и с моими непринятыми чувствами. Много лет назад я был здесь с Джиёном. Наверное, поэтому мне захотелось приехать именно сюда. Тогда мы были не популярны и могли спокойно стоять в толпе, не привлекая внимания. Был такой же красивый оранжево-желтый закат. Мы стояли рядом и, не касаясь друг дружки, смотрели в небо. В тот вечер мне казалось, что Джиён намного красивее самого заката, отчего украдкой я поглядывал на него. Он, как ребенок, улыбался, с распахнутыми глазами смотря вверх и думая о чем-то своем. Когда он был счастлив, я тоже был счастлив. В моей душе играли теплые струны нежности каждый раз, когда он был рядом, особенно в хорошем настроении. Я загляделся, и Джи повернулся ко мне, встречаясь взглядом. В его зрачках игриво отражались оранжевые лучи. Я смутился, опуская голову, а потом почувствовал, как моей руки робко касается его мизинец. Сердце неестественно колотилось до тех пор, пока солнце полностью не скрылось за горизонтом, погружая город в ночную мглу. Наши тела так часто соприкасались с того дня, что мне начало казаться, что его рука словно часть меня. А когда мы засыпали под одним одеялом, он обнимал меня сильно-сильно, прижимая к себе, и я боялся даже пошевелить пальцем на ноге, чтобы не разбудить его. Мне было ужасно жарко: обычно я всегда спал в пижаме, а он - в одних боксерах. И каждую ночь он душил меня своим горячим телом, своей нежностью. Я тогда ненавидел его за это. А сейчас это единственное, что я помнил от того, что осталось. И мне до дрожи этого не хватало. Было больно просыпаться посреди ночи, поворачиваться ко второй половине кровати и понимать, что она пустая. Не временно, а навсегда. На плечи мне аккуратно легло одеяло, а в руки преподнесли кофе. Чтобы я делал без своего менеджера? Улыбнувшись, я поблагодарил его и взял напиток. Оказалось, рук я совсем не чувствовал и пальцы онемевши, стали сжечь, ощущая горячий бумажный стаканчик. Солнце уже почти село. Я с горечью и легкой обидой смотрел ему вслед. Виднелась лишь маленькая щелочка оранжевого заката. Она была как символ моих отношений: сначала появлялось такое огромное круглое солнце, которое дарило тепла столько же, сколько любви, а потом медленно наступал закат, унося с собой любовь и понимание. Я даже не замечал этого, потому что было слишком много лучей на небе, и казалось, что все только начинается, все впереди. Но любовь, подобно солнцу, уходит, исчезает, и остается одна полоска, как сейчас. И тогда тебе говорят: «Мы не можем быть больше вместе». Говорят, что все неправильно и надо бы подумать о собственной семье. Тогда твоя душа погружается в холодную и одинокую ночь. И, бродя по темным закоулкам памяти, ты вспоминаешь то тепло, что дарило тебе чувство любви, ту заботу, те яркие прекрасные воспоминания. Ты начинаешь ценить их еще больше, согреваешь себя ими в ночную стужу. Но сознание жестоко, и потом ты понимаешь: уже ничего не вернуть. Не будет иначе, потому что «мы» сами так решили. Потому что наш закат уже состоялся. Моя душа больна, и больно ей сделал я сам. Джиён не виноват, что столкнулся с такой стеной непонимания в моем лице. И мне ничего не оставалось делать, как молиться о его здоровье, о его счастье, о его новой любви. Я хотел, чтобы он когда-нибудь простил меня. Чтобы однажды, также смотря на закат, он не плакал, а улыбался, словно мы вернулись в тот вечер, словно мы такие, как были тогда: молодые, влюбленные и свободные. - Нам нужно ехать, - тихо сказал Ли. Я снова кивнул, выкидывая пустой стаканчик в урну, и, развернувшись, медленно зашагал по лестнице. Напоследок я вновь посмотрел вдаль. Туда, где было солнце. И одно понял наверняка: за каждым закатом следует рассвет. Неизвестно, сколько будет длиться ночь, сколько будет идти снег. Но солнце и чувства когда-нибудь появятся вновь. А пока меня будут греть приятные воспоминания. Я не хочу помнить плохое, но я буду ценить все хорошее, что у нас было, потому что наша сказка должна закончиться хорошо. Спустившись вниз, мы сели в машину. Я заснул, пока мы добирались до нужного отеля. В душе было спокойно впервые за такое долгое время. Будто всю боль, что сковывала меня, я оставил там, на горе. Пусть так, нужно жить дальше. Нужно верить в рассвет и в то, что он символизирует: в новый день, в новую жизнь.