Пять цепей

Вот какая странность – мы впервые встретились в воде. Твои руки схватили меня. Нет – обняли. Впервые за столько лет – по-настоящему. То были не объятия продажного парня, раскрашенного, как шлюха – да они все и были шлюхами, только мужского пола. Шлюхами, готовыми отдаваться за деньги. Нет, ты обнимал меня, потому что хотел спасти – неожиданно сильные руки вытаскивали меня из чёрно-синей бездны. Я тогда не знал ещё, кто ты. Не знал, как тебя зовут. Но поверил твоему голосу. Поверил твоим объятиям. Чарльз. Чарльз Ксавье. Ты сказал мне тогда, что я не один. Так лопнула первая стальная цепь, которыми судьба заставила меня сковать своё сердце. У тебя оказались удивительные, ярко-голубые глаза, которых не бывает в природе. Я видел такие только на раскрашенных фломастерами чёрно-белых фото. И очень яркие губы. И привычка упрямо поджимать их. Ты оказался невысок и строен. И при такой внешности ты был умён, как никто. Я ещё не встречал такого интеллекта, таких знаний, такой рассудительности. Не знаю, что привлекало меня больше. Наверное, всё вместе. Но я никогда не стал бы добиваться тебя, просто ушёл бы своей дорогой, если бы ты не удержал меня сам. Ты сказал, что мне нужны друзья. Что я не могу бороться один. И это было правдой. Долгие годы я никого не подпускал к себе близко, и не знал, каково это, когда рядом не враги, а друзья. Ты послал того ЦРУшника и сказал: «Мы с Эриком это сделаем». МЫ с Эриком. Для меня это значило очень многое. И я невольно улыбнулся – впервые за столько лет. Улыбка вышла кривой, но в этот момент лопнула вторая стальная цепь. Потом мы колесили по стране, ночевали в десятках разных отелей, порой даже в одной кровати, но я не спешил. Ты был безумно соблазнителен, но я боялся спугнуть то, что возникало между нами. Вечера мы коротали за шахматами, и мне ещё не доводилось играть с более сильным соперником. Твой разум был неистощим и непредсказуем, и стоило мне на секунду отвлечься, посмотреть на твои упрямо поджатые губы, на обтянутое брюками крепкое бедро, как я безнадёжно проигрывал партию. Ты громил мои фигуры, разнося защиту в пух и прах. Но длилось это счастливое время недолго. Вcкоре битва разгорелась уже не на шахматной доске. Погиб один из наших друзей, и будущее заволокло чёрным дымом. Но ты отдал ребятам свой дом. Признаюсь, я обалдел. Я видел роскошь, хоть и не приучал себя к ней – но чтобы с такой лёгкостью отдать огромный, роскошный замок… И ты сделал это не ради выгоды, не ради себя. Пожалуй, с этого момента я начал понимать, что у тебя не только безграничный разум, но и огромное сердце. Ты находил ключик к каждому. Я просто не мог сопротивляться, не мог не впустить тебя в свой разум, и ты вошёл туда… Разумеется, прежде я несколько раз пробовал пассивную роль, но ещё никто и никогда не входил в меня глубже, чем ты тогда. Мне казалось, что ты не перебираешь мои воспоминания, а проник в самые сокровенные уголки моей души, и озаряешь тёплым светом те выжженные развалины, что от неё оставались. Это благодаря тебе я вспомнил мать – впервые за столько лет это не принесло мне боли, а в душе вдруг воцарилось умиротворение, которого я никогда не знал. В этот миг лопнула третья цепь, в этот миг я познал свою истинную силу, и из самых глубин вдруг вырвался торжествующий смех. Пока непривычный и скрипучий, но я заново научился смеяться. Той ночью ты впервые поцеловал меня. Я помню, как засмотрелся на тебя за шахматами и забыл про игру. Помню, как уже открыл рот, чтобы сморозить очередную колкость, но ты потянулся через доску и коснулся моих губ коротким поцелуем. «Я всё знаю», - шепнул ты. И на секунду у меня потемнело в глазах. Ну разумеется, ведь ты телепат, и ты давно всё понял… Какой же я осёл, поистине сказочный идиот… Конечно же, ты видел всё, что я чувствую… И ты понял – мне не хватит сил сказать, что я люблю тебя. Что мне слишком страшно раскрыть своё сердце самому – но ведь ты уже всё знал. И поцеловал меня сам – впервые в жизни ты поцеловал мужчину. Не помню, как оказался с тобой на диване. Шахматные фигуры раскатились, на них падала наша одежда, я напрочь забыл, что в библиотеку могут войти. Помню твои припухшие от поцелуев губы, помню лихорадочный румянец на твоих щеках, помню, как ты выгибался под моими ласками и требовал зайти дальше. Ты был готов к боли первого проникновения и хотел этого, но я слишком дорожил тобой. У нас не было ни смазки, ни кондомов, и как бы мне ни хотелось взять тебя здесь и сейчас, я сдержался. Лёжа на тебе, я просунул между нами руку и обхватил ладонью оба члена. Мы были так возбуждёны, что хватило всего нескольких движений. Я чувствовал, как ты содрогаешься в оргазме, и чуть сам не отключился от наслаждения, которого ещё никогда не чувствовал, несмотря на весь свой опыт. Ещё не переведя дух, ты шепнул мне на ухо: «Я тоже». И меня захлестнуло неведомое прежде чувство – так лопнула четвёртая цепь. Я был счастлив. Почти. Лишь одно тревожило меня – Шоу. Не подведенная черта, неоплаченный счёт. Я просто не мог шагнуть в новую жизнь с тобой, не рассчитавшись со старой. Я знал, что ты не поймёшь. У тебя слишком доброе сердце. А ты знал, что боль, причинённую этой сволочью, я простить не смогу. Ты знал это, умолял остановиться, но остался верен своему обещанию и не стал останавливать меня силой. Если бы я знал, чем это обернётся… Если бы я знал, что люди вместо благодарности за спасение дадут по нам залп из всех орудий… Если бы я знал, что настолько выйду из себя… Если бы я знал, что небрежным, раздражённым жестом искалечу тебя на всю жизнь… Мягкий укор в твоих глазах, наполненных болью, показался мне самым жестоким приговором. И я вынес его сам себе, решив, что ты никогда не простишь меня. Что возненавидишь меня, как я ненавидел Шоу. И я ушёл. Последняя, пятая цепь плотно стянула мне сердце. Наконец оставшись один в одном из тайных убежищ Шоу, я рычал от отчаяния. Сильнее всего мне хотелось повернуть время вспять и принять ту пулю. Ведь тогда ты был бы здоров, по-прежнему бегал бы по утрам… Ты ведь так любил бегать, играть в футбол, и просто прогуливаться по парку у твоего замка…. Я отнял у тебя всё это, и ты имеешь полное право меня ненавидеть. Пятая цепь сдавливала мне сердце так, что было трудно дышать, и порой казалось, что в груди у меня не сердце, а кусок металла. Мне казалось, что время взбесилось – оно то бежало с безумной скоростью, и куда-то исчезали целые недели, то вдруг почти останавливалось долгими, одинокими ночами, когда я молча таращился в стакан виски. Я сидел часами, не двигаясь, не трезвый и не пьяный, не видя времени, не замечая закатов и рассветов. Я не снимал шлема, даже когда наконец отключался и засыпал прямо в кресле, выронив из рук пустой стакан. Я боялся вновь услышать твой голос. Наверное, я последняя сволочь, но у меня не было сил даже увидеть тебя, и тем более попросить у тебя прощения. Так было до той ночи, когда я во сне наконец сполз с кресла и оказался на полу, а шлем слетел с меня. Тогда я и услышал твой голос. Он повторял моё имя, словно заевшая пластинка в граммофоне. Издалека, еле слышно. «Эрик, Эрик, Эрик…» Помню, я сжал голову ладонями и заорал, словно от боли, которую на самом деле чувствовал не я. Вот таким, очумевшим от недели беспробудного пьянства, свернувшимся в клубок на полу, сжимающим голову руками, и нашла меня Эмма. Не знаю, как она приводила меня в чувство и чем отпаивала, и не помню, что я нёс в бреду. Но очнулся я уже в постели, а на обеих щеках были царапины от алмазной ладони Эммы. Она швырнула мне газету и проворчала: «Иди к нему, к своему телепату. Потому что в следующий раз я уже не буду тебя спасать». Во рту был мерзкий привкус, словно там стая кошек справляла нужду. Я потянулся за графином с водой и долго, жадно её пил. Капли воды упали на газету, которую швырнула мне Эмма, и я увидел ту крошечную заметку. В ней говорилось, что тебе сделали четвёртую операцию, и врачи надеются вернуть тебе способность ходить. Там было указано и название клиники, где тебя оперировали. Я вскочил с постели, как ужаленный, разбив к чертям графин. Не прошло и получаса, как я, небритый и помятый, влетел в приёмную клиники. Сперва меня не хотели к тебе пускать, но я пригрозил разнести всё к чертям и завязал узлом металлическую пилочку для ногтей в руке девушки из регистратуры. Испуганным голосом она назвала мне этаж и номер палаты. Накинув на плечи дурацкий халат, я помчался по лестнице. Я бежал к тебе, и разнёс бы всё, что преградило бы мне дорогу. Ты лежал на больничной койке, смертельно бледный, с прилепленными датчиками и вонзённой в руку иглой капельницы. Вокруг пикали и моргали приборы. Я не знал, что мне делать, что говорить. Видеть тебя таким было больно. Невыносимо больно осознавать, что в этом виноват я. Сознаюсь, я хотел уйти из палаты. Бежать на другой конец света, залить глаза спиртным, чем попало, от дорогущего виски до дешёвого подпольного самогона. Только бы не помнить, что это сделал с тобой я. Но к счастью, я не успел развернуться и удрать. Ты открыл глаза. Они были такими же яркими, а на бледном лице горели ещё пронзительней. Ты чуть слышно шепнул: «Эрик… Какой чудный сон…» На почти негнущихся, словно деревянных ногах я подошёл к тебе. «Это не сон, Чарльз. Это я. Ты звал меня, и я пришёл. Не мог не прийти», - произнёс я непослушным голосом. В горле стоял ком. А ты в ответ слабо улыбнулся и одними губами произнёс: «Спасибо». Твои глаза снова закрылись, и ты уснул. Крепким, спокойным сном. Я присел на пол у твоей кровати, и слушал размеренное пиканье приборов. Я думал о том, что очень хочу попросить у тебя прощения. Думал о том, какое у тебя огромное, любящее сердце. И о том, какая же я сволочь. Сволочь, сломавшая твою жизнь. Таким меня и нашла ранним утром медсестра, пришедшая сменить тебе капельницу и проверить датчики. Увидев мою физиономию, она даже не стала меня ругать. Только сказала, что в фойе есть автомат с хорошим кофе, и что я первый из друзей Чарльза, которого она видит здесь утром, но мне всё же нельзя оставаться здесь. Я снял номер в гостинице неподалёку. Я приходил к тебе каждый день. С каждым днём ты улыбался всё более широкой, искренней улыбкой. Мы снова стали играть в шахматы, и каждая партия затягивалась на несколько дней, потому что тебя то и дело увозили на процедуры, а меня выгоняла милая, но суровая медсестра. С каждой встречей крепла моя надежда – ты встанешь на ноги, и тогда я смогу вымолить у тебя прощение. И пятая цепь чуть ослабила хватку, давая мне возможность дышать. В тот день немилосердно жарило солнце, и даже работающий на полную мощность вентилятор в твоей палате не мог справиться с духотой. Ты попросил у медсестры разрешения спуститься к бассейну, и обычно строгая девушка уступила твоей улыбке. Я шёл за твоей коляской по незнакомым мне коридорам, которые ты уже успел изучить за время пребывания в клинике. Шёл молча, не зная, чем развеять затянувшееся молчание. Я чувствовал себя полным идиотом, поскольку хотел отнести тебя на руках, туда, где от воды тянуло прохладой, а от жаркого солнца тебя защитила бы тень деревьев. Но что-то не давало мне заикнуться об этом, даже когда медсестра осталась в фойе, а ты упрямо катил кресло по коридору. Только когда оказалось, что лифт сломан, ты смущённо посмотрел на меня у двери на лестницу. - Эрик, ты не мог бы… Кресло металлическое, и тут всего два пролёта. А дальше я уже сам, - тихо произнёс ты. Будь у меня под руками кувалда, я бы врезал себе по лбу за недогадливость. Ну конечно, ты не мог сам спуститься по узкой лестнице без пандуса. Какой же я тупой шлемазл, поистине болван с чугунной башкой. Сосредоточившись, я нащупал магнитное поле и очень осторожно приподнял коляску вместе с тобой над лестницей. Я нёс тебя, боясь вздохнуть, ведь ты уже давно стал величайшей ценностью в моей жизни. Я боялся даже качнуть твою коляску. - Смелее, Эрик, я не стеклянный, - улыбнулся ты, заметив напряжение на моём лице, и я невольно улыбнулся в ответ. Наконец мы миновали лестницу, и я бережно опустил твою коляску на мраморный пол. Через минуту мы уже спускались с крыльца – ты лихо съехал по пандусу, словно ковбой, отколовший какой-нибудь верховой трюк. В саду жара не так ощущалась. От мощёных плиткой дорожек не так тянуло жаром, как от асфальта, дул лёгкий ветерок, пробиравшийся под влажную от пота рубашку. За поворотом показался бассейн. В середине дня здесь никого не было, только по дальней аллее молоденькая стажёрка везла коляску со старичком. - Ну что, искупаемся? – лукаво подмигнул ты, и я слегка оторопел. У меня не было с собой плавок, и хотя окунуться в прохладную воду очень даже хотелось, я замялся. Здесь наверняка запрещено купаться. Да и можно ли тебе, в твоём-то состоянии? Но ты не стал ждать моего ответа. Ты скинул через голову больничную футболку, открывая незагорелый, но уже окрепший от регулярных занятий и прогулок в инвалидном кресле торс. Я и не замечал раньше, как ты раздался в плечах. Ты застопорил коляску у самого края бассейна и, опустив подножку, сполз на край. Босые ноги оказались в воде. Ты позвал меня ещё раз, обернувшись через плечо: - Эрик, ну чего ты там? Давай же, вода просто восхитительная! И я, наплевав на всё, тоже сбросил рубашку, а затем и брюки, оставшись в одних трусах, надеясь, что никто, кроме тебя, меня не увидит. Но ты уже соскользнул в бассейн, и тут я увидел невероятное чудо – твоё тело, такое неловкое и неуклюжее в инвалидной коляске, вдруг обрело невероятную грацию. Ты плыл, рассекая воду, словно экзотический белый дельфин. Уже не думая, я прыгнул в бассейн. Минут десять мы играли и плескались как дети, ловили друг друга, ныряли и смеялись. Затем ты «поймал» меня у самой лесенки из бассейна и взялся руками за поручни, не давая мне выскользнуть. Мой смех стал нервным и фальшивым – ты был слишком близко, я кожей чувствовал твоё тепло, твоё дыхание… Ты смотрел мне в глаза, не отрываясь. - Эрик, - шепнул ты, - выслушай, это очень важно. Я должен это сказать. Ни одна операция, никакие чудеса медицины не вернут мне способность ходить. Врачи сделали, что могли. Я останусь таким навсегда. И если я противен тебе таким, если ты не хочешь… Я пойму. И тут я был готов стукнуть себя не то что кувалдой, нет – меня стоило огреть огромным кузнечным прессом… Ты думал, что я отвернусь от тебя, потому что ты не можешь ходить… - Нет, Чарльз… Это ведь я виноват… Я думал, ты больше не захочешь меня видеть… Или даже убьёшь при встрече – видит Бог, я это заслужил. Ты никогда меня не простишь… Теперь настала твоя очередь удивлённо распахивать глаза и открывать рот, не зная, что сказать. Но вместо слов ты обнял меня и поцеловал. Я не мог не ответить. Прижимая тебя к себе, бедром я ощутил твоё возбуждение. - Да… - выдохнул ты мне в губы, - Я могу любить тебя, Эрик. И хочу этого. Ночь мы провели в моём номере отеля. В этот раз у меня было всё, что нужно. Ты принял меня внутрь, негромко охнув, но я замер, давая тебе привыкнуть. И чуть позже ты охнул уже от наслаждения. Закусив губу, я старался сдерживаться, и был очень осторожен, пока ты не потребовал сильнее… Потом ты уснул у меня на плече. Я боялся шевельнуться, чтобы не потревожить твой глубокий и спокойный сон. Дышалось мне легко и свободно. За распахнутым окном лил дождь. А моё сердце уже ничего не стягивало. Оно билось свободно и легко. Нам с тобой предстояло пройти долгий путь, мы на многие вещи смотрели по-разному. Наши пути будут расходиться и снова сливаться, жизнь будет бросать нас в водовороты и бить об пороги, но одно я знал точно – последняя цепь больше никогда не сожмёт мне сердце. Она осталась там, в том больничном бассейне. Навсегда. И все эти цепи снял ты. Одну за другой. Ты освободил меня – от меня самого. Снова в воде, как при нашей первой встрече. - Я люблю тебя, Чарли, - чуть слышно шепнул я, целуя тебя в висок. Ты улыбнулся во сне.