Граница между днём и ночью стёрта. Время не имеет значения в этом мире. Можешь оставить часы в чемодане. У [этого] дня не будет конца.
На улице темно, когда Аомине, наконец, добирается до дома после длительного и скорее нежелательного «воссоединения» в местном баре, и всё, чего он хочет, это скинуть одежду, принять душ и лечь спать. В квартире темно, лишь свет луны пробивается сквозь шторы, воздух пропитан запахом сигарет и чего-то кислого. За окном мелькает уличное освещение – неясные очертания фонарей и полосы света от проезжающих мимо машин; он сбрасывает обувь и идёт на кухню за пивом. Вечер выдался неприятный и неловкий – настолько паршивый, что ему кусок в горло не лез, пока он сидел там, окружённый старыми друзьями, которые забрасывали его бесконечными вопросами. - Как ты справляешься? - голос Мидоримы был каменным, в его типичной защитной манере «сделаю-вид-что-мне-все-равно». Впрочем, Аомине заметил, как часто взгляд зелёных глаз метался от коктейля в руках к его лицу. - Выглядишь лучше, - вставил Мурасакибара. Даже идиот бы понял, что это жалостливая малодушная ложь. - То, что случилось, ужасно, Аомине-кун, но ты не должен сдаваться. Ты должен жить дальше. Глаза Куроко были безразличными и холодными; два кубика никогда не тающего льда. Десять лет прошло, но его взгляд остался таким же – он все еще пронизывал Аомине насквозь, не оставляя возможности ничего утаить. Ужасная сила в умелых руках, и Куроко владел ей лучше всех, кого Аомине доводилось знать. Но в этот раз даже Куроко ошибался. Сдаваться? Как бы не так. (Его левая рука сожмётся на маленькой баночке в кармане.) Слегка вздрогнув, фигура, сидящая за кухонным столом с чашкой горячего шоколада, поднимает на него взгляд, знакомая искорка мелькает в кошачьих глазах. - Соскучился, Дайки?(Поначалу это происходило неожиданно и, если быть откровенным, пугало его до чёртиков.) (Кисе появлялся, когда ему вздумается – но только после того, как Аомине принимал антидепрессанты, выписанные его психиатром. Он мог просто сидеть за столом и читать газету, когда тонкий палец вдруг выглядывал из-за его плеча и указывал на какую-то строку в тексте.) (Кисе вздыхал, что очень хотел посмотреть этот фильм – вот этот, да, где парня отправили в ад – чёрт бы побрал проклятый грузовик.)
Мерзкий звон нарушает утреннюю тишину, безвкусный звук, лишённый ритма и тона. Рука выныривает из-под одеяла и слабо хлопает по прикроватной тумбочке, промазывая мимо будильника. Аомине ворчит и снова тянется к тумбочке, но рука бессильно падает на кровать. Бесполезно. Нету. Опять. (Четвёртая попытка таки увенчается успехом, и он нащупает маленький предмет знакомой формы.) (Краем сознания он отметит, что ещё слишком рано для них, но таблетки уже скользнут по гортани, не давая времени подумать дважды.) - Ты ленивая задница, ты знаешь об этом? Аомине снова утыкается лицом в подушку, когда будильник замолкает и в комнате повисает звенящая, но умиротворяющая тишина. Он слышит тяжёлый вздох где-то над головой и успевает перекатиться на другую, прохладную сторону кровати за мгновение до того, как на его место плюхается чужое тело. - Семь часов. Тебе пора вставать, Дайки. - …мпфх. - Ну же, ты опоздаешь на работу, - не успокаивается Кисе, больно тыкая его пальцем в ребро. Аомине лишь недовольно стонет и переворачивается на спину, подложив руки под голову. Перед глазами появляется белый потолок с блондинистой шевелюрой Кисе на периферии. Солнечный свет снова заливает его комнату, и почему он постоянно забывает задернуть эти клятые шторы? - Аомине Дайки. - Сделай мне завтрак, - парирует Аомине, наслаждаясь раздражением на лице Кисе. Он ёрзает на кровати, пристраиваясь поудобнее, и повторяет: - Сделай завтрак, тогда я встану. Кисе недовольно качает головой, но Аомине точно знает, что тот борется с улыбкой. Ключицы виднеются в вырезе его кофты, ноги в домашних штанах скрещены на кровати. Что-то в том, как солнечные лучи сверкают в его растрёпанных волосах и отражаются от светлой кожи, заставляет Аомине сглотнуть. Рефлекторно, не успевая осознать, он вытягивает руку из-под одеяла и обхватывает Кисе за талию. - Эй! - возмущается Кисе, когда Аомине заваливает его на себя, но уже скоро начинает смеяться и брыкаться, мешая Аомине зажать его ноги своими. Аомине крепко держит его за плечи и едва заметно улыбается, чувствуя кожей хихиканье Кисе. - Так… прекрати! Говорю тебе, у тебя нет времени на это, тебе надо… Дайки, это мой зад, твоим рукам там не место. - Плевать, - он зарывается носом в светлые волосы и – да, все тот же шампунь, что и раньше. - Ты аппетитно пахнешь. - Я должен быть польщён? - Не то чтобы. Давай спать. Кисе смеётся и бьёт его по рукам. Аомине не остаётся в долгу и кусает его за ухо. - Больно, засранец! - Хреново тебе. А теперь заткнись. Кисе еще разок пихается и утихает. Аомине спит до четырёх пополудни. Когда он просыпается, Кисе нигде не видно.(Это пугало его до нервного тика первые пару раз, но вскоре он привык. Он даже приловчился кое-как управлять этим. После некоторой практики Кисе уже не появлялся прямо рядом с ним, стоило ему принять таблетки – он мог зайти в комнату или окликнуть его на улице, подзывая глянуть на какую-нибудь ерундовину в витрине. Так казалось естественнее.) (Как будто он и правда был тут.)
- Пахнет вкусно. Солнце уже скрылось за горизонтом, когда Аомине все же выбирается из спальни, почёсывая спину и зевая в кулак. Кисе награждает его лёгкой улыбкой, прежде чем отвернуться к шипящим на сковороде яйцам. Аомине не соврал, пахнет действительно вкусно. (Что любопытно, ведь Кисе никогда не любил готовить. Он ныл, что это скучно, да и поклонницы всегда приносили ему достаточно еды.) - Садись, я как раз сделал на двоих, - говорит он, перекладывая яичницу на тарелку. Аомине послушно усаживается и вскидывает бровь, замечая, как Кисе насвинячил со своим кулинарным шедевром – кухонная стойка заляпана кусочками яиц и брызгами масла. Он закатывает глаза как раз в тот момент, когда тарелка приземляется перед ним. - Знаешь, немного усилий – и твоя стряпня не выглядела бы так стрёмно. Кисе пожимает плечами. - Тебя никто не заставляет есть, - он ставит свою тарелку напротив Аомине, усаживается и облокачивается о стол, подперев щеку рукой. - Но если ты даже не попробуешь, это только докажет, что все мои мысли на твой счёт – чистая правда. - Какие такие мысли? Кисе ослепительно улыбается: - Что ты неблагодарный мудак. Он заходится хохотом, когда Аомине запускает в него куском яичницы, и заслоняет лицо руками. - Уборка на тебе, - хмыкает Аомине и принимается за еду. Кисе усмехается и отправляет в рот вилку. В кухне повисает уютная тишина. (Аомине моргнет. Посмотрит на пустой стол, затем на выставленные стопкой чистые тарелки и нетронутую сковороду у плиты.) (Он вздохнёт и пойдёт заказывать еду на дом.)(Он и заметить не успел, как это стало привычным.) (Проснуться.) (Таблетка – и Кисе проснётся с ним.) (Две – если захочется обняться.)
- Эй, так нечестно! - ноет Кисе, когда Аомине выхватывает пульт у него из рук. - Почему это ты всегда выбираешь, что смотреть? - Мой дом – мне решать, - отвечает он на автомате. Переключает на матч по футболу и падает на диван, закинув руки за голову. Кисе сверлит его хмурым взглядом добрых пару минут, но вскоре сдаётся и плюхается рядом. Аомине рефлекторно закидывает руку ему на плечо и придвигает ближе. (Он заметит, что его рука едва заметно проходит сквозь плечо Кисе. Запаниковав, он потянется за таблетками.) (Он успокоится лишь тогда, когда вторая таблетка упадёт в желудок и его пальцы снова почувствуют под собой твёрдый бицепс Кисе.) Кисе ёрзает, устраиваясь поудобнее, волосы на макушке едва ощутимо щекочут Аомине шею. - Почему ты не смотришь баскетбол? Он гораздо интереснее этой нудятины. На экране игрок забивает гол и бежит к команде, победно вскинув руки. На другой стороне голкипер разочарованно возвращается на свое место. - Ты знаешь, почему я больше не смотрю баскетбол. Кисе приникает к нему теснее, и Аомине будто чувствует, как тот прикрывает глаза. - Потому что он напоминает тебе обо мне? - Как будто я бы забросил его из-за этого, - врёт Аомине. Кисе замолкает, и Аомине уж было решает, что тема закрыта. К несчастью для него, он забывает, что имеет дело с Кисе, а Кисе делается абсолютно бестактным и беспардонным, когда ему это выгодно. - А мы были хороши тогда, в средней школе, правда? Аомине остаётся только хмыкнуть в ответ. На поле происходит замена, новый игрок поднимается со скамьи и хлопает сокомандника по плечу, прежде чем занять его место. Свисток – и игра возобновляется. - Хотя, в старшей школе было интереснее. Пришлось играть вместе и против стольких новых ребят. О, точно – как раз тогда Куроко-чи познакомился с Кагами-чи! - Кагами тогда дико бесил, - кивает Аомине. Кисе смеётся. - Только потому, что победил тебя. - Ну да, как же, а потом он утащил Тецу с собой, когда упёр играть в Америку. - Ладно тебе, ты виделся с Куроко-чи на днях. Как он, кстати? Аомине сжимает зубы. Ты должен жить дальше. - …нормально. - Точно? - Кисе отрывается от телевизора и внимательно вглядывается в лицо Аомине. - Он спрашивал обо мне? То, что случилось, ужасно, Аомине-кун, но ты не должен сдаваться. - Ты мёртв для него, Рё. (Слова отдадут неприятной горечью на языке.) (Неужто он впервые произносит это вслух?) Но Кисе и бровью не ведёт. - Знаю, и всё же? Что-то в его взгляде даёт понять, что он точно знает, какой эффект производит его вопрос на Аомине. И все равно ждёт ответа. (…Слишком рано.) - Смотри игру, а. Кисе, наконец, отворачивается к телеку. - Терпеть не могу футбол. - Тогда не смотри. Пара мгновений тишины – и тёплая тяжесть у бока Аомине исчезает. Пульт падает на пол. (…) - Рё?.. Никакого ответа. Толпа ревёт и аплодирует, когда забивают еще один гол. - Рё? Рё! Куда ты делся? Рёта! (Аомине быстро сообразит, что что-то не так. Но что? Почему он исчез? Как он вообще мог исчезнуть? Он не должен быть на это способен.) - К-Ки...! (Он запнётся на первом же слоге.) (Никак? Столько времени прошло – и все равно нет?) Аомине вскакивает с дивана и идёт к дверям, когда вокруг его шеи обвиваются руки, а губы прижимаются к уху. - Идиот. Если не хотел, чтобы я ушел, не надо было этого говорить. Кисе подталкивает его обратно к дивану.(Не то, чтобы Аомине сошел с ума. Он слишком реалистичен и скептичен, чтобы считать, будто всё это «на самом деле».) (В конце концов, Кисе зовёт его только «Дайки».) (А он называет его только «Рё». «Рёта».) (На то должна быть причина, разве нет?)
Ледяной воздух тысячами иголок колет нос, когда Аомине делает вдох. Не обращая на это особого внимания, он идёт по улице с руками в карманах, и шарфом, намотанным вокруг шеи в попытке защититься от холода. В такую холодину все сидят дома, так что Аомине не встречает ни единого прохожего на пути к метро. Все здравомыслящие люди передвигаются на машине, такси или автобусе, что предполагает наличие собственного авто или денег, которых у него нет. Приходится шагать пешком. Но он и не против. Он запрокидывает голову кверху и проверяет, как долго может смотреть на солнце не мигая. (Долго он не продержится.) Кисе подходит ближе, и Аомине замечает, что тот сбит с толку и нахмурен. - Ты ведь знаешь, что выглядишь глупо, да? - Закройся, Рё. - Это я так, проверяю, - он закатывает глаза, но от внимания Аомине не ускользает скрытый смешок в его голосе. - Тебе все равно никогда не выиграть, я не позволю. - Я сказал тебе заткнуться, люди подумают, что я чокнутый и говорю сам с собой. Лёгкая улыбка и вздёрнутая бровь. - Оке-е-ей. И тем не менее, Кисе по-хозяйски суёт руку в задний карман штанов Аомине, чтобы удерживать его рядом, пока они идут. Аомине требуется вся его сила воли, чтобы вспомнить, что они таки на людях и вести себя стоит прилично. Только после того как они спускаются в метро, проходят турникеты и усаживаются на сиденья, Аомине позволяет переплести их пальцы. Кожа у Кисе тёплая на контрасте с кожей Аомине, он отбивает пальцами по внутренней стороне его ладони что-то в ритм напеваемой мелодии: наверняка какая-то популярная песенка из тех времён, когда он еще был жив. Аомине прикрывает глаза. - Ты собираешься взять ещё таблеток, да? - внезапно спрашивает Кисе, обрывая песню. Аомине утвердительно хмыкает. - Сначала таблетки или сеанс? - Сеанс. - А-а, - понимающе тянет Кисе. Аомине думает, что на этом вопросы кончатся, но Кисе, судя по всему, никогда не научится затыкаться. - Как думаешь, что она скажет сегодня? - Кто знает, - вздыхает он. А теперь захлопнись. Но намёка Кисе не улавливает. - Уверен, она заговорит о том, что ты всё ещё не вернулся на работу, - говорит он, облокачиваясь на Аомине. - Она решит, что ты всё ещё страдаешь от депрессии. Может, даже скажет, что тебе стоит приходить дважды в неделю. - Хмм. (Метро остановится, двери откроются, чтобы запустить поток бизнесменов и женщин. В вагоне полно пустых мест, но одна из девушек направится прямо к нему.) - Или она может сказать, что ты поправляешься. И что пора прекращать медикаментозное лечение. (- Рядом с вами свободно?) Аомине крепко сжимает руку Кисе. (- Нет, простите.) - Закрой рот, Рё. В этот раз Кисе слушается.(Кисе здесь, чтобы мучить его. Он здесь, чтобы издеваться над ним. Пытать иллюзорным счастьем.) (Потому что, Аомине знает, всё было бы совсем иначе, если бы они только остались дома тем вечером.) (Или если бы не было дождя.) (Или если бы грузовик не потерял управление.) (Или если бы он позволил Кисе сесть за руль.)
Аомине откидывается на спинку стула и старается придать своему взгляду нейтральный характер, в то время как его психиатр садится напротив и вздыхает, просматривая заметки в своём блокноте. Она улыбается. - Как вы себя чувствуете сегодня? Её голос, как всегда, такой умиротворённый, что Аомине хочется впечатать кулак в стену. - Нормально, - отвечает он. Но, замечая, как ее взгляд останавливается на его сжатой челюсти, неохотно добавляет: - Отлично. Я отлично. Отличный день. (После многих визитов он просёк, что самый быстрый способ свалить из этого кабинета – это дать ей то, чего она хочет.) (Аомине терпеть не может играть по чужим правилам, но каждая секунда с ней – это секунда без Кисе.) - Рада слышать, Аомине-сан. Однако вы ведь знаете, что нет ничего плохого в том, чтобы не чувствовать себя «отлично», правда? Аомине сверлит взглядом пятно на ковре, когда отвечает: - Само собой. Повисает тишина, в которой слышен лишь скрежет ручки по бумаге. Даже если ему приходится подыгрывать, облегчать ей задачу он не собирается. Впрочем, по ней не скажешь, что её что-то не устраивает; она просто продолжает писать в блокноте. Закончив, она поднимает голову и спрашивает, как прошел вчерашний день. Он говорит, что проснулся в полдень и заказал китайской еды. Рассказывает про футбольный матч по телевизору. (Он не расскажет ей, каким тёплым был Кисе, когда лежал у него на груди утром, как светло стало в кухне от его смеха днем, как он подмял его под себя во время матча или как провел языком по его губам ночью.) Она говорит, что это звучит весело. Аомине соглашается.(Его психиатр предложила этот тестовый препарат, потому что ничего другого не помогало. Новые таблетки полагалось принимать, когда пациент почувствует симптомы депрессии, к тому же, они не ограничивались в дневной дозировке. Ни минимума, ни максимума. Вероятно, они были сделаны так, чтобы пациента было легче с них «снять», когда он «излечится».) (И все же, несмотря на свою профессию, она так и не поняла, что никакие антидепрессанты не сработают на Аомине.) (Ведь чтобы они помогли, он должен был быть в депрессии.)
Час. Время вышло. Аомине встаёт, пока доктор продолжает писать. Он уже направляется к двери, чтобы покинуть это место на ближайшие семь дней, когда она останавливает его за руку. - Я прошу прощения, Аомине-сан, но осталось разобраться ещё с одним вопросом, прежде, чем я смогу вас отпустить, - говорит она, спокойная и собранная, совсем как Куроко. Боже, как он ненавидит их обоих. Он снова усаживается на стул. - В чём дело? - неохотно спрашивает. (Краем сознания он заметит смешок Кисе.) - Эм… - она кидает взгляд на блокнот в руках, затем откладывает ручку и поднимает глаза на него. Грустная улыбка появляется на ее лице. - Это касается медикаментов. Сегодня мне звонили из компании, что проводит тестирование. Я сожалею, что не сообщила вам раньше. (Мурашки пробегутся по его рукам.) - Что такое? - (Спокойно, дыши.) - Мне снова надо пройти тесты, что ли? Я свободен в любое время, можете скинуть мне смску, когда прийти, и я… Она поднимает руку, обрывая Аомине. Что-то в её лице ему сильно не нравится. - Нет-нет. Вообще-то, вам больше не надо будет к ним ходить. Он сглатывает. - Что вы имеете в виду? Я не хочу, чтобы они названивали ко мне домой или что-то в этом роде. - Звонков тоже больше не будет, - говорит она, нахмурив брови. По её виду Аомине понимает, что реагирует не так, как она ожидала. …Оу. Аомине чувствует, как кровь застывает в жилах и Земля перестает вращаться. Всё замирает в неподвижности. Аомине наклоняется вперед, вслушиваясь в звук тикающих часов и шуршание за дверью, упирается локтями в колени и говорит тихо и быстро: - Вы снимаете меня с этих таблеток? Док, говорю вам, это огромная ошибка. Мы уже как-то пытались, помните? У них медленное действие. Производитель уверяет, что они не опасны для жизни. У вас нет причин для беспокойства. Только они и помогали мне всё это время, - («Чушь», - прошепчет Кисе.) - и я уверен, что только они и помогут. - Боюсь, мне нечего добавить, Аомине-сан, - она вытаскивает листик из блокнота и искоса его просматривает, прежде чем продолжить. - Они остановили эксперимент. Сейчас, если я смогу отыскать… ах, да, вот оно: «у большинства испытуемых после принятия антидепрессанта обнаружился один и тот же побочный эффект». Из-за этого они сняли препарат с производства и отправили на доработку, чтобы устранить этот эффект. - Какой такой побочный эффект? Доктор бросает на него взгляд поверх очков, её губы слегка вздрагивают. - Галлюцинации. (…) (Что-то изменится.) (Аомине потянется за рукой Кисе, но не нащупает её.) - Галлю…цина…ции, - слово звучит на иностранный манер, и внезапно он чувствует, будто ледяные пальцы сжимают его желудок. - Что вы имеете в виду под галлюцинациями? Вроде каких-то видений? Она кивает, не отрываясь от листка и не замечая, как побледнело лицо Аомине. - Судя по всему, многие испытуемые сообщили, что видели своих погибших любимых или каких-то случайных людей, после приема антидепрессантов. Один мужчина даже спрыгнул с крыши за своей мёртвой сестрой, по крайней мере, так сказала его жена. Всё оказалось настолько серьезно, что… хмм… Восемьдесят пять процентов пациентов признались, что видели «разные вещи». Из-за такой высокой опасности препарат пришлось снять с производства, - она поднимает на него взгляд и улыбается. - Но ничего страшного, Аомине-сан. Мы попробуем подобрать вам другое лекарство. Можем попробовать подыскать ещё какой-то пробный препарат, если вы всё ещё хотите подзаработать на этом, но… Аомине встает, не давая ей закончить. - Спасибо, - говорит он резко. - В этом нет необходимости. Я сам с ними свяжусь. Улыбка сползает с её лица. - Аомине-сан, вы ведь не… может ли быть, что вы… - Спасибо за потраченное время, я ценю ваши усилия. Я поговорю с вашим секретарем, не думаю, что у меня получится прийти на следующей неделе. - Аомине-сан… вы… Аомине вылетает из кабинета в мгновение ока. Он проходит мимо секретаря и женщины с сыном-подростком на стульях для ожидания, останавливается у лифта и сверлит стрелку «вниз» разъярённым взглядом, пока двери, наконец, не открываются и он не оказывается в безопасном укрытии стальной кабины. Он прикладывается затылком к стене лифта. Кисе поджидает его, опершись о лестничные перила. Он по-прежнему улыбается. - Готов идти, Дайки?(Аомине Дайки не был в депрессии, потому что он застрял в куда более страшном состоянии.) (В отрицании.) (Только поэтому он принял Рёту так охотно. Таблетки лишь способствовали тому, что он делал с собой сам.)
Они сидят в метро. В этот раз Аомине не прикасается к Кисе, но всё равно чувствует каждое его движение. Кисе снова насвистывает песенку. - Я схожу с ума? - бормочет Аомине. В поезде столько народу, что он не боится быть услышанным или принятым за чокнутого. Болтовня стоящих неподалеку школьниц точно перекроет его шёпот. Аомине упирается локтями в колени и массирует виски. Не помогает. - Я не принимал таблетки с того момента, как вошёл в кабинет, но все равно слышу тебя. Почему я слышу тебя? - Ты слышишь то, что хочешь слышать, - легко отвечает Кисе, наматывая край своей футболки на палец. - Но я не хочу слышать тебя. - Знаю. - Я не просил этого. Вздох. Улыбка исчезает с лица Кисе. - Знаю. Огни сливаются в сплошные полосы за окном проезжающего поезда. Руки Аомине невольно сжимаются в кулаки. Его начинает трясти. Маленькая банка в его правой руке скрипит от того, как сильно он её сжимает. Восемь последних таблеток протестующе грохочут. - …я тебя ненавижу. Пауза. Шорох ткани, неслышный ни для кого, кроме них двоих – Кисе подвигается ближе и утыкается носом в шею Аомине. Комок встает посреди горла от тепла и нежности этого прикосновения, и ему приходится прикусить язык, чтобы не заорать. Это все так несправедливо. (Мысли, полные негодования, боли, злости и обиды, яркими пятнами пронесутся перед его глазами на манер карусели, застилая собой окружающих людей, отделяя Его от Них.) Но Кисе лишь прижимается к нему щекой, его дыхание жидким пламенем льётся по его коже. - Ладно, - отвечает Кисе. (Никогда в своей жизни Аомине не хотелось плакать сильнее.)(На самом деле он хотел сказать:) («Мне так жаль».) («Пожалуйста, вернись».) («Прости меня, я так тебя люблю».)
- Ты ведь настоящий, правда? Вопрос звучит уже вечером, когда они добираются до дома. Аомине заказывает китайскую еду (опять), а Кисе сидит за столом напротив него и смотрит с ласковой усмешкой. Его брови исчезают в чёлке. - Что ты имеешь в виду? Аомине задумывается на секунду, пока отправляет креветку в рот, затем откладывает палочки в сторону, не сводя с них глаз. - Ну, то есть… ты призрак или эта… галлюцинация… как она сказала? (Он будет наблюдать за Кисе, пока тот думает. Его мимика и жесты покажутся ему в точности такими, какими он их помнит. Аомине усомнится, что его сознание могло воссоздать что-то с такой точностью, даже с помощью антидепрессантов.) - Я не призрак, - наконец отвечает Кисе, опуская взгляд на свои пальцы. - Я не призрак, но с той же уверенностью могу сказать, что я – порождение твоего сознания. Думаю, это значит, что я реален настолько, насколько ты сам в это веришь. (Так делает это его реальным или нет?) - Так делает это меня реальным или нет? - спрашивает Кисе, укладывая подбородок на скрещенные ладони. Он отрицательно качает головой, когда Аомине подносит к его рту горошек, и наблюдает, как тот пожимает плечами - и съедает его сам. - Какая вообще разница? И Кисе улыбается, широко и лучезарно, так, что каждая его мысль и эмоция отражается на лице – так, как он делал это всегда. - А ты как думаешь, разница есть? - спрашивает он в ответ. В этот раз Аомине не нужно даже задумываться. - Нет. Кисе прикрывает глаза, но улыбка по-прежнему сияет на его лице. - Тогда её нет. (И всё же, несмотря на свои слова, Аомине проверит баночку перед сном.) (Всего шесть таблеток посмотрят на него с её дна.)(Ответ, который Аомине хотел услышать от Кисе:) («Всё в порядке».)
Тихое утро. Аомине стоит, опершись о стену в гостиной, и ждёт, когда мелодия на том конце провода, наконец, прервётся. Хотя, простояв так с трубкой у уха больше получаса, он начинает сомневаться, что это когда-нибудь произойдёт. Он проверяет визитку уже который раз, чтобы убедиться, что набрал верные цифры, проводит пальцем по золотым буквам названия фармацевтической компании – как вдруг музыка обрывается с громким кликом и он удивлённо замирает. - Благодарю за ожидание, меня зовут Кей, чем могу… Аомине не даёт ему договорить: - Да-да, отлично. Скажи, Кей, достаточно ли ты важная шишка в этой вашей компании? - …прошу прощения, сэр, я не совсем пониманию, о чём вы. - Могу я поговорить с тобой о таблетках, которые вы производите? С другого конца линии доносится клацанье и шуршание бумаги. - Извините, сэр, о каких именно таблетках речь? Наша компания производит большое количество препаратов, трудно будет найти нужные, если вы не… - Антидепрессанты, - снова перебивает его Аомине. Что-то в Кее сильно его раздражает и напоминает о ком-то из старшей школы, чье имя он давно забыл. - О! - клацанье возобновляется с удвоенным усердием. - Ах да, сэр, я понял, какие таблетки вас интересуют. К сожалению, вынужден сообщить, что этот препарат был экспериментальным и нам пришлось отозвать его. - Я в курсе, я принимал его. - Оу… в таком случае… вы не получили окончательный расчёт или?.. Аомине скрипит зубами и сжимает трубку крепче. Он не видел Кисе все утро, и это не идёт ему на пользу. Он впечатывается ладонью в стену и замечает, что его рука трясётся от усилия сохранять спокойствие и не сорваться на ни в чём не повинного Кея. - Получил, - он поворачивается и откидывает голову на стену. Темные пятна перед глазами помогают ему сконцентрироваться и вернуться к первоначальному плану. - Вообще-то я хотел узнать, могу ли получить ещё этих таблеток. У меня не было никаких побочных эффектов, из-за которых вы, парни, их отозвали, никаких галлюцинаций или типа того. Честно говоря, я перепробовал много разных препаратов, и ни один из них мне не помогал. А ваш действительно работал. Как думаешь, могу я остаться в программе? Повисает странная тишина, прежде чем Кей заикается в ответ: - Я-я прошу прощения, подождите минутку. Аомине отнимает трубку от уха и смотрит на неё с жаждой убийства, но терпеливо ждёт ещё десять минут. Когда телефон снова подает признаки жизни, с ним на линии уже не Кей, а кто-то совсем другой. По успокаивающему тону он понимает, что что-то пошло не так. - Добрый день, как я могу к вам обращаться? - вежливо спрашивает голос. - …Аомине сойдет. - Приятно познакомиться, Аомине-сан. Как я понял, вы бы хотели получить отменённый препарат из нашей испытательной программы? Его руки снова начинают трястись. - Именно так. Из трубки доносится приглушённое «хмм», прежде чем голос продолжает: - Простите мое любопытство, но знаете ли вы, что нам звонило уже немало людей, которые просили продлить программу для них или спрашивали, где ещё можно найти эти таблетки? - …нет, я не знал. - Так и есть, любопытно, не правда ли? Но знаете, что ещё любопытнее? - Что? - во рту появляется привкус горечи. - Все эти люди страдали от передозировки препарата и, собственно, от галлюцинаций. Он теряет дар речи. - Аомине-сан, вы такой не один. Мы пытаемся собрать группу поддержки для людей, что принимали те же таблетки, которые принимали вы, и видели те же вещи, что видели вы. Обещаю, вы получите должную помощь и… Аомине вжимает палец в красную кнопку сброса с такой силой, что дешёвая пластиковая трубка ломается на две части. Он стоит, безвольно опустив руки, и отчаянно пытается отыскать взглядом хоть что-то, что поможет ему понять, что же творится с его головой. Хоть кого-то, кому можно врезать, на кого можно наорать, чтобы получить хотя бы какое-то удовлетворение. И ничего не находит. Тихое утро медленно перетекает в тихий полдень.(Порой Кисе пугал его.) (Ведь его присутствие – отражение отчаяния Аомине.)
Полдень перестаёт быть тихим довольно быстро. Аомине смотрит на невысокого гостя, стоящего у его порога и думает, что, пожалуй, стоило накинуть рубашку, прежде чем открывать дверь. Молчание становится ощутимо некомфортным, когда Аомине, наконец, переводит внимание со своего обнажённого торса на нежданного гостя. Не зная, что сказать, он автоматически бормочет: - Давно не виделись. Куроко Тецуя, разглядывающий потолок на лестничной клетке так, будто одним взглядом может залатать трещины на нём, удивлённо поднимает бровь. - Мы виделись два дня назад. Ответ настолько удивляет его, что он зависает. Вспоминая прошедшие после встречи в баре дни и ночи, он вынужден признать, что Куроко прав – с тех пор прошло не больше 48 часов. (Что забавно, ведь Аомине за эти два дня успел пройти через ад. Логика подсказывает ему, что это невозможно: понадобилось бы больше, чем два дня, чтобы пройти через ад.) (На самом деле, он оказался там почти год назад. И до сих пор не видел другого конца.) - Хм, - единственное, что ему удаётся из себя выдавить. Он замечает, как сужаются глаза Куроко и сжимаются его губы. - Что заставляет тебя думать иначе? Аомине беспомощно пожимает плечами. - Много что, - признаётся он. Больше Куроко вопросов не задаёт.(Есть ли разница между «всем» миром и «его» миром?)
- Почему ты ещё здесь? Разве ты не должен был улететь из Японии той ночью? Они усаживаются на диване в гостиной. Куроко греет руки о чашку с горячим чаем, Аомине откидывается назад и прикрывает глаза. В этом что-то есть – снова сидеть здесь вместе с Куроко. Если не открывать глаза, напоминает прежние времена. - Я задержался, потому что волновался за тебя, - прямо отвечает Куроко. Он делает вид, что не замечает, как напрягается Аомине, и продолжает: - Я сказал Тайге, что вернусь на несколько дней позже, он не возражал. Он передаёт тебе наилучшие пожелания и надеется, что ты не растерял форму, и, если соберёшься навестить нас в Америке, сыграешь с ним. Сначала Аомине усмехается типичным для Кагами пожеланиям, но потом хмурится. - Ты не сказал ему, что я бросил? Ему не нужно даже открывать глаза, чтобы уловить лёгкий вздох Куроко. - Я верю, что ты преодолеешь это временное затруднение и вернёшься, так что нет, я не сказал, что ты взял перерыв. Ха, Куроко действительно ни капли не изменился. - Это не просто перерыв, Тецу, пора бы уже понять. - Это именно он. - Те… - Прошел уже почти год, Аомине-кун, ты должен хотя бы начать пытаться. Аомине открывает глаза. Ощущение, что они всё ещё те ученики старшей школы, которые верили в «долго и счастливо», исчезло, как не бывало. - …я пытаюсь. Но Куроко не обмануть. - Твой психиатр сказала, что ты принимал таблетки. Она говорит, что ты отличаешься от других пациентов, преодолевающих горе. Она хотела снять тебя с этих таблеток еще давно, потому что ты вёл себя все более и более странно, но, судя по всему, теперь в этом нет нужды – их и так отозвали. - Ты говорил с моим психиатром? - ошарашено спрашивает Аомине. Куроко не обращает на него ни малейшего внимания. - А ещё она сказала, почему их отозвали. Аомине со стоном откидывается обратно. Это уже слишком. Вселенная явно пытается его доконать. Куроко ставит свою кружку на кофейный столик и оборачивается к нему, припечатывая к месту этими жуткими, всевидящими глазами. - Аомине-кун, мы оба знаем, кого именно ты видишь, когда принимаешь эти таблетки. Если ты думаешь, что это хорошо, то ты ошибаешься – это нездорово и неправильно. Ты должен научиться двигаться дальше естественным путём. Аомине не удерживается от смешка. («Двигаться дальше естественным путём». Есть ли вообще какой-то «естественный путь», по которому можно двигаться дальше? Тецу, не смей заливать мне про «естественность», когда ничего из того дерьма, что свалилось на меня, ни черта не «естественно».) - Как Кагами поживает? - неожиданно спрашивает он. Его взгляд прикован к потолку, он старается не смотреть на Куроко, чтобы не растерять остатки самоконтроля. - Ты не выходил на контакт ни с кем из нас не один месяц, - невозмутимо продолжает Куроко. - Мы все страдали. Пускай тебе он был особенно дорог, но всех нас затронула его смерть. Ты такой не один, понимаешь? Среди нас тебе станет лучше. Тебе пора вернуться к людям, Аомине-кун. («Чушь собачья. Среди вас, парни, мне только хуже».) - Акаши-кун прилетает из Парижа. Мы собираемся поужинать все вместе. Потом хотим сходить посмотреть, на месте ли тот магазин, где мы всегда покупали мороженое после тренировок. Возможно, нам даже удастся уговорить нынешнего тренера Тейко одолжить нам зал на вечер, чтобы поиграть. Аомине закрывает глаза и сжимает челюсть. - …Аомине-кун, пожалуйста, открой глаза. - Нет. - Аомине-кун. - Оставь меня в покое. - Аоми… - Заткнись! Что-то заметно меняется – Аомине ощущает перемену кожей – внезапно Куроко больше не сидит рядом с ним на диване, он встаёт и идёт за курткой, и без его присутствия в комнате становится гораздо холоднее. Когда Куроко снова подает голос, он звучит очень отстранённо. - Я понимаю, Аомине-кун. Тебе нужно время. Но тебе придется научиться доверять нам, потому что мы не собираемся сидеть и ждать, когда ты, наконец, смиришься со случившимся и преодолеешь это. Ты живешь в прошлом, и за этим больно наблюдать. Кисе-кун… И всё, что Куроко говорит после, сливается в сплошной белый шум, с которым мир распадается на части. (Удивительно, на что способно одно-единственное имя.) Аомине не замечает, когда Куроко замолкает и уходит, забирая с собой то немногое тепло, что было в его квартире. Он не замечает этого вплоть до тех пор, пока не оказывается в своей спальне с белой баночкой в руках. Он крутит её и напряжённо всматривается в ожидании ответов.(Аомине находил забавным, что теперь он способен называть его только «Рёта» или «Рё».) (Если спросить его о причинах, он скажет, что понятия не имеет. И лишь крохотная часть этого ответа будет ложью.) (Потому что лишь крохотная часть его самого догадывается, что, возможно, причина его личной вендетты с этим именем из четырёх букв заключается в том, что Кисе не откликался на него в ту дождливую ночь, как бы громко и отчаянно Аомине его ни повторял.) (Честно говоря, это был первый раз, когда Кисе его разочаровал.)
Аомине просыпается уже вечером. (Он разозлится на себя за это, но все равно не сможет сдержаться и высыплет на ладонь две драгоценные таблетки.) (Тогда Аомине впервые поймет, что зависим.) Аомине сидит на кровати, спиной приникнув к спине Кисе, и наблюдает за закатом из окна. Кисе сидит лицом к комнате, сжимает руку Аомине и играется с его пальцами. Никто из них не произнёс ни слова с тех пор, как Кисе вышел из ванной, но долго эта тишина не длится. - Ты не злишься на Куроко-чи за его слова, - замечает Кисе. Аомине рад, что он обошёлся без вопросительных интонаций. - Могу ли я вообще злиться на него? - хмыкает он. Плечи Кисе подрагивают от тихого смеха. Он щиплет Аомине за кожу между пальцами и смеется сильнее, когда тот дёргается и чертыхается от неожиданности. - А ещё ты не считаешь, что он так уж ошибается. Сидеть с Кисе вот так – наблюдать за закатом в тишине, нарушаемой лишь их дыханием, шуршанием одежды и насвистыванием Кисе, в окружении танцующих в янтарных лучах садящегося солнца пылинок, когда мир кажется таким живописным и красивым – будто бы снимает паутину с сознания Аомине и проясняет его. Он понимает, что Кисе прав. - Ты хочешь сказать, что мне надо сдаться? Кисе отвечает не сразу. Он кладёт голову ему на плечо, и Аомине видит, как глаза цвета неба за окном замирают на потолке. Он поднимает взгляд туда же, чтобы понять, на что именно смотрит Кисе. Они сидят так очень долго, пока мир снаружи растворяется в ночной темноте, которую пытаются развеять уличные фонари и огни витрин. Их квартира неподалеку от центра, поэтому до его ушей долетает приглушенная какофония ночной жизни города. - Завтрашний день будет последним, - говорит Аомине. Больше он ничего не добавляет. Кисе бы понял его даже без слов. (Но если говорить вслух, будет легче, и Аомине это поймёт. Чем больше он будет говорить, тем меньше времени останется на обдумывание сказанного.) - Ты собираешься выпить 4 таблетки за раз? Если бы на твоем месте был кто-то другой, я бы заволновался, - приглушённо бормочет Кисе. В этот раз уже Аомине поворачивается к Кисе. Он целует его в нос и тяжесть на сердце становится немного легче, когда Кисе смешно морщится и бормочет что-то неразборчивое, пряча лицо в его шее. - Ты ведь сам этого хотел, разве нет? Я собираюсь пойти погонять мяч с тобой, Тецу и остальными придурками. Думал, ты обрадуешься. Совершенно непонятно пробормотав что-то ему в шею, Кисе отодвигается и повторяет: - Да-да, здорово. - Ты дуешься. Кисе, к счастью, не ломается. - У Куроко-чи всегда получается, да? - недовольно спрашивает он, но его голос слишком игривый и насмешливый, чтобы принять его всерьёз. - Этот парень умеет находить нужные слова, - признаёт Аомине. - Он просто разозлился на тебя, так и я могу. К тому же, не то чтобы я не умел подбирать слова. - Чушь собачья, я помню те стихи, что ты писал на первом году старшей школы. - Заткнись, как будто у тебя получалось лучше. - «Чёрная птица сидит на моем подоконнике. Взгляни на её крылья. Они похожи на…» Кисе не дает ему продолжить и спихивает с кровати. Аомине тянет его за собой, и они дерутся, препираются и подкалывают друг друга, хохоча на всю квартиру, пока солнце вновь не появляется из-за горизонта. Аомине засыпает на коленях Кисе, убаюканный пальцами в своих волосах и тихим насвистыванием.(Кисе говорит:) («Ты должен жить дальше».)
Аомине определённо не собирается тратить свой последний день понапрасну. Он встаёт рано, принимает душ, чистит зубы, расчёсывается и одевается, завтракает на скорую руку, распихивает кошелек и таблетки по карманам – и вот он уже на пути к автобусной остановке. Час спустя он оказывается на знакомой территории. Кисе, который появился рядом с ним, как только он проглотил две из оставшихся таблеток, сияет от радости, когда замечает стены средней школы Тейко на горизонте. Хихикая как дети, они перелезают через ворота, пробираются к спортивному залу, который, увы, закрыт, и находят то самое место, где в голову Кисе прилетел мяч Аомине. Аомине подбивает его повторить сцену, но Кисе отказывается, предлагая поменяться местами, чтобы Аомине смог прочувствовать эту сцену с обеих сторон. Двери школы тоже закрыты, поэтому они так и остаются стоять возле зала, со смехом вспоминания разные случаи из школьных времён. К примеру, тот раз, когда им пришлось искать перуанскую подружку для Мидоримы в качестве «талисмана дня» в день важного матча. Или когда они ночевали все вместе и Куроко решил, что будет забавно обернуть сиденье унитаза прозрачной плёнкой. Или вот тот раз, когда Акаши, обнаружив коллекцию Аомине и заметив, как Момои смотрит на Куроко, собрал всех членов баскетбольной секции и прочёл им подробную лекцию о том, как ужасен секс и как они все могут забеременеть и умереть, хотя единственной девушкой там была Момои. Не отдавая себе отчёта, Аомине и Кисе выходят из Тейко, проходят знакомой дорогой вниз по улице и обнаруживают себя возле торгового центра рядом с тем самым продовольственным магазином. Они покупают себе по мороженому, несмотря на прохладную погоду, и оно оказывается гораздо вкуснее, слаще и холоднее, чем каждый из них помнил. Аомине уже приканчивает свое и собирается проверить, не выиграл ли он, как вдруг Кисе прижимает палочку от мороженого к его щеке, отчего Аомине орёт благим матом на всю улицу, заставляя бабушку-одуванчика гневно обернуться в его сторону и погрозить ему нижними кругами ада за бранную речь. Кисе хохочет до слёз и пихает Аомине в спину, чтобы он пришел в себя и сдвинулся с места. Игрового центра больше нет. Аомине с Кисе стоят на том месте, где он раньше был, и с нескрываемым разочарованием смотрят на китайский ресторан, который его заменил. - Ну, что-то должно было измениться, - пожимает плечами Кисе. Аомине соглашается. Они возвращаются домой.(…)
Аомине открывает двери и ступает на крышу дома, в котором находится его квартира. Он подходит к краю и облокачивается на ограждение, наблюдая за садящимся солнцем. Весь день он ходил по местам их с Кисе детства, оживляя воспоминания, забытые и нарушенные обещания, людей, что покинули их жизнь так же легко, как вошли в нее. От количества воспоминаний его голова разболелась, но рука Кисе в его руке заметно облегчает боль. Аомине продерживается на тех двух таблетках до тех пор, пока образ Кисе не становится виден лишь на периферии зрения. Но его это устраивает: он концентрируется на ощущении пальцев, переплетённых с его собственными. Он вытаскивает баночку с таблетками и рассматривает её – впервые действительно её рассматривает. Она белая, маленькая и легко умещается в его ладони. Этикетка давно стёрлась, и даже клей от неё больше не прилипает к пальцам, так часто Аомине крутил её в руках. Сами таблетки круглые, диаметром с ноготь его мизинца. Он высыпает две последние на ладонь, сминает банку и бросает её вниз с крыши. Звук её соприкосновения с асфальтом едва достигает его ушей. Он кладёт таблетки на язык и позволяет горькому вкусу заполнить его рот. (Это вкус смерти, скажет он себе, вкус смерти и обмана, и ты никогда не заставишь себя почувствовать его снова.) Аомине закрывает глаза и проглатывает. Эффект появляется мгновенно. Он открывает глаза. - Люди часто говорят, что твоя жизнь – всего лишь ничего не значащая точка на отрезке времени, да? Что Земля вращалась до твоего рождения и будет вращаться после твоей смерти. Они говорят это, чтобы убедить тебя, что ты неважен и, в общем и целом, твоё существование не имеет особенного значения, так? - Да. И что? - Они ошибаются. Брови Кисе удивленно приподнимаются, а губы изгибаются в такой родной полуулыбке. - Оу, это тот самый момент, когда я заверяю тебя, что, даже после смерти, ты будешь жить в моей памяти? - дразнит он. - Но это неправда, - говорит Аомине. Его прямолинейность сгоняет усмешку с лица Кисе. - Ты – часть меня. Когда я умру, ты исчезнешь вместе со мной, Кисе. («Поэтому должен быть другой путь».) Они молчат. Кисе едва слышно хмыкает и перегибается через ограждение, чтобы посмотреть на переулок под ними. Аомине не двигается с места, и они стоят так, пока Кисе не поднимается со вздохом, подставляя лицо ветру. - Ты прав, - тихо признает он. - Ты абсолютно, совершенно прав. - Я знаю, - отвечает Аомине. Он говорит это так самоуверенно и бестактно, что Кисе не удерживается от смеха. Аомине, будто по его примеру, перегибается через ограждение и изучает взглядом переулок, который рассматривал Кисе. Крышки мусорных баков открыты, их содержимое высыпается наружу: остатки испорченной еды и некогда любимые игрушки валяются на земле. На мгновение из темного угла виднеется пара желтых глаз, прежде чем их обладатель исчезает из поля зрения. Аомине понимает, почему никто не сворачивает в этот переулок. Здесь было так безлюдно и мрачно, что он поражается, как этот кот вообще умудряется тут выживать. - И все же как-то у него выходит, - бормочет Кисе так тихо, что Аомине едва не упускает его слова. - Находит способы. Этот глупый кот цепляется когтями за всё, что попадается, лишь бы оставаться в темноте и не дать свету снаружи сжечь себя… да? - …да. И хотя в переулке нет ничего живого, Аомине достаточно повернуть голову – и он замечает молодую девушку, что идёт со школы со своими друзьями, покачивая сумкой в ритм ходьбе и весело болтая о последних сплетнях из жизней знаменитостей. Какая у неё, должна быть, простая жизнь. Она закончится после экзаменов, из-за которых она в тайне переживает, а потом случится что-то новое – признание в любви или каникулы – и с этого начнется уже другая, новая «жизнь». Эта девушка принадлежит к тому типу людей, которых Аомине всегда ненавидел. Пустые и бесталанные, они проживают свои бессмысленные жизни, посвящая их удовлетворению примитивных желаний. Но, наблюдая за тем, как они с друзьями сворачивают за угол, он замечает, что его голова почти не болит после того, как он увидел её улыбку. Он знает, что это было за чувство. Это был зов другого мира. - Тебе пора возвращаться, - наконец говорит Кисе, и Аомине оборачивается к нему, замечая в кошачьих глазах перелив цветов и оттенков, чего никогда не замечал прежде. (Наверное, никогда прежде он не представлял Кисе так ясно и детально – ему не нужен был настоящий Кисе, ему нужен был хоть какой-то.) Аомине отворачивается – от человека, что значил всё для него, и от лжи, что выстроил, чтобы защитить себя – и наблюдает за проезжающими машинами, парочками, заходящими и выходящими из ресторана, друзьями, отправляющимися в ближайший караоке-бар. Поразительно, как легко нашёлся ответ. - Да, пора, - отвечает он. И, как всегда, он чувствует улыбку Кисе прежде, чем видит её. - Вот и хорошо, - говорит Кисе. Он откидывает голову назад и открывает рот так, чтобы облачка пара вырвались из него и растворились в воздухе. Аомине рассматривает его впервые за долгое время, и замирает от того, как его губы краснеют от ледяного ветра, а ресницы дрожат, когда он снова открывает глаза. Кисе улыбается. - Проводишь меня? Аомине не отвечает – нет нужды. Он помогает Кисе перебраться через ограждение, поддерживает его руками за бёдра, пока тот выпрямляется осторожно, чтобы не свалиться. Когда тот находит устойчивое положение, он отпускает его и соединяет их руки между ними, чувствуя, как Кисе едва заметно наклоняется к нему. - Ты в норме? - Ага, - кивает он. Дыхание сбилось, а щеки раскраснелись от усилий и холода. - Я в порядке, правда. Теперь твоя очередь. В этот раз удивляется уже Аомине. - В… в смысле? Но улыбка на лице Кисе становится лишь шире. Он сжимает его пальцы, и в уголках его глаз появляются морщинки. - Ты сказал, что проводишь меня. Вперёд. Ему требуется время, чтобы понять, что Кисе имеет в виду, а когда до него доходит, во рту пересыхает. Крыша начинает уходить из-под ног, и он уж было отступает назад, но Кисе его удерживает. - Нет, хватит убегать. Давай, Аомине-чи, пора. Аомине-чи. Имя прожигает дыру в его груди, и он застывает на месте. Услышать это имя снова оказывается больнее, чем он мог вообразить, но он закрывает глаза на короткий миг и пытается утихомирить свое бешено колотящееся сердце. Он чувствует, как подушечки пальцев Кисе гладят его пальцы, чтобы успокоить. Это срабатывает. - Что я должен делать? - вопрос адресуется земле под ногами. Это так не в его духе, что он бы выругался и свалил оттуда – если бы не Кисе, стоящий за оградой крыши и держащийся за его руку. Кисе поднимает их сцепленные руки вверх, и Аомине приходится поднять взгляд. - Что ж, у тебя не было возможности сделать это в прошлый раз, так? - Сделать что? Его смех звучит на удивление успокаивающе. - Попрощаться, конечно.(Поднялся ветер, пустив мурашки по спине Аомине.) (Он не чувствовал себя таким живым уже очень давно.)
Аомине простоит на крыше не меньше часа. Слова будут литься сплошным потоком. В конечном итоге он вряд ли вспомнит, что тогда говорил.Я… хочу сказать тебе спасибо. За то, что спас мне жизнь, конечно. Но еще за то, что терпел меня все эти годы. Я не просил тебя выкручивать руль. Будь шанс отыграть все по-новому, я бы сделал всё, чтобы не дать тебе повторить ту же тупую ошибку. Скорее всего, дал бы тебе по морде, если бы только знал, о чем ты думал. Потому что ты не думал. Ты вообще нихера не думал. Ты поступил, как эгоистичный придурок, что насмотрелся этих идиотских бабских фильмов, в конце которых парень жертвует собой ради девушки… каким же надо быть идиотом, чтобы решить, что в реальной жизни всё работает так же. Так близких не защитить, Кисе. Ты знаешь, что ты со мной сделал? Ты видел меня тогда? Я бы хотел сказать, что не проронил ни слезы, но это мой последний шанс высказать всё тебе в лицо, так что я расскажу тебе, как заперся в ванной и орал, и орал, и орал часами из-за того, что ты сделал. Я говорил тебе кончать с этой хернёй и возвращаться ко мне. Я говорил, что ненавижу тебя. Я говорил о том, как хотел – больше всего в этом чертовом мире хотел – увидеть тот грузовик первым, чтобы у меня была хотя бы возможность свернуть с дороги. Может, тогда я не чувствовал бы такую беспомощность и злость. Какой же ты придурок, Кисе. Самый придурочный придурок из всех придурков. Но вышло, как вышло. Машина развернулась, грузовик врезался. Я в порядке. Ты – нет. И я не могу… не могу, блять, поверить, что Бог позволил тебе так умереть. Я не… не пойми меня неправильно, я все еще ненавижу тебя за твой поступок, но я больше не собираюсь цепляться за эту злость. Я цеплялся за неё весь прошедший год, и ты только глянь, до чего я докатился. Месяцами без работы, живу в собственной грязи, заперся от людей – всё ради таблеток, которые останавливали время на пару часов, чтобы я смог снова тебя увидеть. И я прошу у тебя прощения за это. На самом деле прошу. Но… я больше не собираюсь удерживать тебя здесь. После всего дерьма, что ты вынес, ты попросту не заслуживаешь этого. Я обещаю, что больше не буду оскорблять твою память таким образом, и что развернусь и уйду отсюда сегодня. Несмотря на то, что это твоя чертова вина и я никогда не забуду этого, понял? Хотя, знаешь, я бы так хотел увидеть тебя ещё раз. И сказать всё это тебе в лицо. Не Рёте, а Кисе. Ты бы, наверное, разревелся. Обнял бы меня, как всегда это делал – до скрипа костей. Я бы поцеловал тебя. Черт… Как же херово, что я больше никогда не смогу сделать этого. Но я смирюсь с этим. Как сказал Тецу, я должен жить дальше. Спасибо тебе за это. Кисе… («Ты – первый человек, которого я полюбил».)
Когда Аомине заканчивает, его трясёт, а глаза щиплет. Кисе улыбается и наклоняется, чтобы поцеловать его в уголки глаз, прежде чем потянуться к уху и прошептать что-то.(«Ты – последний человек, которого я полюбил».)
Больше он ничего не говорит. Больше ему и не придется. Аомине отпускает его.(Кисе откинется назад с закрытыми глазами, улыбкой на лице и руками, раскинутыми в стороны. Его светлые волосы взлетят наподобие ореола вокруг его головы.) (Последней связной мыслью Аомине будет: какой же он все-таки красивый.) И всё же, прощай.