Горячий Источник

В жизни Какудзу случалось много страшных вещей, а жизнь шиноби — сплошная травма. Самой болезненной и страшной была юность Какудзу. Когда-то он верил в свое предназначение, был лучшим воином своей скрытой деревни, ее первым защитником. Грохот пятидесяти водопадов рокотал в его ушах, и сквозь водный пар сияли радуги. Он был горд и искал сильных духом противников, презирая мелких людей. Каждая его жизненная ошибка стоила ему ответного презрения, жестоких наказаний и потери самоуважения, пока он не пришел к печальному выводу: в этом мире великий дух и пафосная трескотня ничего не решают. Уважение покупается только силой, а безопасность — достойным положением. Ради этого можно предавать, красть и лгать — как все те, другие. Достойное положение себе Какудзу обеспечил после побега из родной страны, наладив личный бизнес. Его перечеркнутый хитай издали свидетельствовал, что он не ровня домашнему скоту, который стадами гонят на убой. Силу Какудзу обеспечил себе с помощью уникальной техники Джионгу, которой лишил родную деревню. После ее активации в его теле образовались черные нити, перенявшие все функции организма. Он состоял из ткани, в центре которой находился скелет. Эту темную ткань можно было использовать для удлинения своего тела, и даже интегрировать в себя части других тел, чтобы продлевать жизнь. Из нее можно было формировать существ, чтобы те действовали самостоятельно. Внедрение этой техники было крайне болезненным, и с тех пор Какудзу справедливо полагал, что про агонию знает все. Джионгу не требовала поддержки и действовала до самой смерти. Какудзу крал и интегрировал в себя чужие сердца с мощной чакрой различных видов, так что общий запас его чакры был крайне высоким. Она — вместе с техникой «живых нитей» — обеспечивала ему быструю регенерацию. Какудзу более пятидесяти лет был почти нечувствителен к болевым импульсам, и любое повреждение оценивал с точки зрения функционала. Нити чакры могли вправить или соединить ему кости, зашить кожу. Но его собственная техника «Гнев Земли», делающая кулаки каменными, а плоть непробиваемой, берегла его всю жизнь от глупых ранений. …Какудзу вобрал в себя чакровую ткань. Мелкими стежками она штопала его повреждения, соединяла суставы и осколки, растягивала кожу на лице, питала недостающие участки. Когда-то у Какудзу было породистое смуглое лицо, от которого давно уже остался только приятный профиль, закрытый тканью, и раскосые жестокие глаза. Какудзу смотрел на Хидана. Его плоть регенерировала изнутри: все выломанное, вырванное и отброшенное истлело. Позвоночник проломился и встал на место, кости выпрямлялись, срастались, новые ребра медленно поднимались из хребта, одновременно наращивая сухожилия, нервную ткань, мышцы и сосуды. Капилляры продлевались, превращались в артерии и вены, уплотняясь в сердечный мешок — миг, и он начал мерно сокращаться. От белых рук и с затылка поползла кожа, как пена, закрывая собой красные недра. Небо чуть посветлело, и в серо-голубом свете Какудзу рассмотрел даже то, что не собирался: расстегнутые штаны. Тело Хидана было безупречно, и в нем жила неведомая сила. Какудзу подумал, какое это утонченное удовольствие — разрушать его до полной потери облика каждый раз. В принципе, для этого не нужен никакой повод. Хидан пьянеет от боли, так что он еще сделает ему одолжение. Но повод был. Хидан должен ему двести тысяч. И новое сердце. Что-то подсказывало, что ни с одним из заданий Хидан не справится. Разгорался рассвет. Кожа Хидана потеплела, от нее шел холодный грозовой запах. Его лицо заострилось, как после болезни: чистые линии, прямые брови, открытый лоб, светлые губы с приподнятыми углами — спокойное лицо невинного человека. Решительное лицо. Располагающее. Ни одного признака слабоумия или расслабляющих страстей. Что-то забытое, тщательно вытесненное зашевелилось в душе Какудзу. Медленный Хидан. Ненавистный Хидан. Тотальный Хидан. Фанатик, отдавший жизнь за вшивые идеалы. Такой человек никогда не поймет противника, не примет его опыт, его не смягчит заплаченная цена. Но — при определенных обстоятельствах — он сможет уважать другого, как одна страна уважает другую. Какудзу нуждался в том, чтобы его уважали. Хидан презирает Какудзу не потому, что он заносчивый тупица, которого мало били, а потому, что Какудзу в его глазах вообще не имеет идеалов, он недостоин уважения. Он не отдает за свои идеалы жизнь. …До Какудзу стало медленно доходить. Его ранние идеалы претерпели сильное изменение — это значило, что он их не отстоял. Они оказались слабыми или слишком опасными, ибо требовали его смерти. И он нашел другие, что до сих пор сохраняют ему жизнь. Жизнь — самая главная ценность, даже если давно не приносит радости. Теперь он был смехотворен и убог в глазах того, кто сделал своей высшей ценностью Смерть. Главным ублюдком выходил вовсе не Хидан. Им выходил лидер «Рассвета» Пейн, само имя которого призывало постоянно сохранять бдительность. Зачем он поставил их в пару? Хидан тестирует Какудзу — это было совершенно ясно. Он вообще с самого начала ничем другим не занят. «Сильная рука» его не берет, а делает ситуацию все хуже. Хидан, к несчастью, бесстрашен. Если не найти решение — будущее очевидно: грязная брань по любому поводу, унизительные намеки, провокации, порча имущества, срыв планов, глупые растраты, подрыв репутации в «Рассвете», необходимость постоянной траты чакры на избиения, невыносимая жизнь рядом с говнюком, который уничтожает все, что тебе дорого, потому лишь, что ты не соответствуешь его ожиданиям. Чего хочет Хидан? Чакра Какудзу заштопала его плоть, и теперь несколько нитей выползли из локтя, привычно обхватив Хидану горло. Гладкая шея была сильной и удобной, под тонкой кожей прощупывалась каждая мышца. Кадык дернулся. Хидан раскрыл глаза. Правый был сиреневым и мечтательным, левый подозрительным и лиловым. — Все еще хочешь меня, старая плесень? — искривился хиданов рот. — Отвали ебать, и вынь эту срань из моих рук! Какудзу молча передвинул ладонь и вогнал две фаланги Хидану под ключицу. Бровь Хидана поднялась. — Ты не понял, мудак? Слезь с меня нах! — Он дернулся, но гарды в его ладонях остались неподвижны. Какудзу углубил рану и повернул пальцы. Близко ощущалась кость. Хидан вскрикнул и расплылся в неприятной улыбке. — Знал, что ты подсел, — прищурился он. Его кожа мгновенно покрылась испариной. Зрачки расширились, радужка потемнела. Он источал опасное желание каждой порой, и полностью принадлежал Какудзу. Дорожка крови на белой коже была уместна и хороша. В голове Какудзу складывался логичный, удобный план. — Заштопался, старая жопа, и решил продолжить? — хрипло выдавил Хидан. — Скока у тебя всего сердец?.. — Ты хотел боли от меня, — пошевелил пальцами Какудзу. — Сообщи, когда будет достаточно. Тело Хидана напряглось, дыхание участилось. — Я хочу жрать, — прошептал Хидан, сведя брови. — И новые штаны. Какудзу углубил рану и задел кость. Из груди Хидана вырвался стон блаженства. — Я хочу мои двести тысяч и новое сердце, — сказал Какудзу. — Вытащи свои сраные грабли из моего тела! — ударился затылком о землю Хидан. — Твое тело уже никогда не перестанет быть моим, — Какудзу зацепил кость и расширил рану. Хидан содрогнулся. — Мое тело — храм великого и древнего Бога! — выкрикнул он. — И если хочешь еще раз возлечь со мной на молитву, мать твою, как следует попроси. — Твой поганый храм стоил мне половины выручки, — стукнул в кость Какудзу. Хидан запрокинул голову, хватая воздух ртом. Его чувствительность после ритуала была предельной, но Какудзу необязательно было об этом знать. — За эти деньги я буду делать с ним, что хочу. — Рад, что ценности нах поменялись, — скрипнул зубами Хидан. — И ты почтил Бога Разрушения по своему желанию. — Нет, Хидан, — согнул пальцы Какудзу. — Просто ты слаб. Перед этим. — Нет, Какудзу, — пробормотал Хидан, отвернувшись. — Это ты перед этим слаб. — Он прикрыл веки, рванулся на своих опорах, и долгий крик прозвучал в ушах Какудзу, как музыка. Казначей не видел, что каждая из пробитых рук Хидана сложила фак.