23 кадра в секунду

Сначала будет свет. Яркий такой, ослепляющий. Он возникнет на пустом месте, в темноте, в "ничто". Он наполнит собой это "ничто" до самых краёв, чтобы больше никто не заплутал в лабиринтах этого ада. А когда заполнять будет уже нечего, и пустота перестанет иметь смысл, он потратит капельку себя, чтобы впустить в эту пустоту немного больше того, что он может подарить. Он не пожалеет себя, ведь явился он лишь с одной целью - стать началом чего-то большего, чего-то невероятного. Так возникнет цвет. О, нет, не стоит путать свет с цветом, они не потерпят этой путаницы. Цвет разнесётся на мириады звёзд, окрашивая во всевозможные цвета то, что раньше было адом. Станет ли он от этого раем, или ему всё же будет чего-то не хватать? Цвет не знает, он начнёт своё существование, мимолётное, но ценное и незаменимое, живя лишь целью потратить всего себя на этот жалкий мир. Мягкие, добрые и нежные пятна, на которые он поделится, упадут там и тут, превращая всё вокруг себя в этакий мольберт для новых стремлений. А потом появится контур. Он возникнет где-то на далеко и стремительно, как стрела, пущенная опытным охотником, пронесётся через всю вселенную, а, может, и дальше. Он обведёт то, что было пятном, создаст из пятна фигуру, чтобы дать ей имя и внушить ей всего два слова: "Ты жив!". Он расчертит границы, по которым цвет поймёт, где его начало, а где... И образовавшаяся в результате картина оживёт. Она моргнёт, если ей будет чем моргать, чихнёт, если ей будет чем чихать, взмахнёт руками, ногами, крыльями, лишь бы показать всему вокруг - "Я жив!" И это будет лишь началом того, что привыкли называть жизнью. Лишь началом. Картина полетит, побежит, поскачет, радуясь, веселясь до коликов того, что можно было бы назвать её животом. Она, может, споткнётся, если другая картина окажется на её пути, но ничто не сможет помешать ей быть живой. А потом она перестанет быть просто картиной. Она сама не заметит, как из двух измерений, в которых она родилась, она вдруг станет чем-то новым, чем-то ей незнакомым, но ещё более живым, ещё более весёлым. Она робко осмотрится, вглядится куда-то вдаль, постарается что-то усмотреть там, на границе, расчерченной контуром. Возможно, она увидит там себя, возможно, она увидит что-то другое, но, непременно, такое родное и знакомое. А затем возникнет ветер. Он принесёт с собой волну новых ощущений, новых переживаний и стремлений. Ведь, оказывается, помимо видимого, есть ещё невидимое. Ветер нельзя пощупать, но его можно ощутить, и это привнесёт в новую жизнь новую гамму того, что можно назвать чувствами. Но что такое "чувства"? И что это за гамма? А есть ли что-то ещё? И, словно откликаясь на мнимые вопросы, в этом мире поселится ещё один невидимый герой. Он расскажет о том, что у всего есть запах, что всё вокруг благоухает разными цветами и красками. Какой-то запах покажется резким, какой-то, наоборот, мягким, но так или иначе, ветер, гуляющий вольно там и тут, везде и сразу, будет всю жизнь носить на своих руках эти ощущения. И когда запах достигнет своего апогея, когда ветер устанет и попросит помощи, придёт вкус. Запах и вкус, словно близнецы, не могут друг без друга. И пускай один из них более активен и стремителен, всегда возникает словно из ниоткуда, подгоняемый дружком ветром, второй рассудительнее и насыщеннее. Он подумает, накопит силы, и лишь потом заявит этому миру о том, что он здесь. Он рядом. Он никуда не делся. И так будет продолжаться всегда. И новые чувства будут населять этот мир. Не на смену, а вдобавок ко всем, придёт осязание. Оно позволит насладится формой того, что благоухает, разрешит пощупать то, что привлекает вкусом, оно раскроет новую гамму цветов, принимаемых в этом мире за живое. И это будет очередным началом. А что же это? Оно похоже на ветер, появляется так же стремительно и внезапно, похоже за запах, такой чуткий и приятный, но это не они. Мир слышит звук. Он наполняет вселенную своим существом, пока его слышат. Он сильно зависит от своих друзей и существует лишь для тех, кто способен улавливать этот тон. Кто способен слышать и, слыша, воспринимать. Здесь родится жизнь. Ей будет достаточно того, что явилось в пустоту, которую мы раньше назвали "ничто". Ей будет достаточно лишь впитать в себя всё вокруг, чтобы понять истину, воспитанную контуром: "Я жив!" Но не будет больше границ, не будет больше контура. Он станет единым целым с этой жизнью. Он поможет ей вырваться на свободу, освободиться от оков и запретов, чтобы ничто не мешало этой самостоятельности процветать и развиваться. Но, что же такое "жизнь"? Что значит "быть живым"? Важны лишь ощущения, не так ли? Вопросы, ответы, ответы, вопросы. Если не найти ответа на нужный вопрос, возникнет иллюзия. Жизнь, неспособная найти ответ, заполняет образовавшийся пробел сама собой. И не всегда истина равна иллюзии. Далеко не всегда. А, если есть иллюзия, созданная самой жизнью, почему не может быть чего-то большего? Может. Так возникает идея. Идея от иллюзии отличима лишь тогда, когда понимаешь, что от возникшего образа отказаться не получается. Иллюзия, столкнувшаяся с истиной и не развеявшаяся, становится идеей. Она вгрызается в жизнь, раздувается, как зоб сытого попугая, и существует. И ничто не сможет её изгнать из этого мира. Ничто. Идея руководит, идея направляет. В какой-то момент начинаешь понимать, что не жизнь - это главное, а идея. Она возьмёт тебя за руку, поведёт в дебри знаний, которые могут оказаться бесполезны или вредны, но ничего с ней поделать будет нельзя. Она насытит навыками, которые могут погубить всё на белом свете. Нет, не белом, всё ещё разноцветном. И когда придёт время претворить навыки в реальность, наступит момент, когда миру явится новая жизнь. И граница, расчерченная контуром, давно забытая, окажется зарыта глубоко-глубоко, что уже и не достать, не увидеть, лишь проигнорировать. И то, что создастся сейчас, может разрушить то, что было создано ранее, нажито таким непосильным трудом, собрано по частичкам и каплям. Будет результат положительным или нет - предугадать невозможно, но в финале, когда будет поздно что-либо менять, опыт подскажет игроку о том, как стоит себя повести в следующем раунде. Возникнет та самая истина. Она всегда приходит под конец вечеринки. Допивает полупустой бокал шампанского, смахивает пылинку со своего платья и уходит. Она всем своим видом показывает, что её снова забыли пригласить на праздник. Вот она и приходит тогда, когда о ней мельком грезят. Она никого не винит, нет, это не её забота. Она лишь расскажет всю правду в лицо, без робости и корысти. Расскажет и уйдёт, словно ничего и не было. Истина - злая сука. У неё мало забот, но зато сколько смысла! Своим кротким появлением, недостойным заголовков газет, она оставляет осадок, тяжелее которого не сыскать в этом мире. Оставшись наедине с ответами, приходится карабкаться вверх по древу осознания, создавая версию за версией, версию за версией. Но созданный горизонт событий будет лишь ложью, ничем иным. И автор лжи, будучи уверен в собственной правоте и непоколебимости собственной воли, будет так же знать, что воля его давно сломлена, а всё это - лишь жалкие попытки восстановить подпиленный сук, на котором он творит. И чтобы сук не обломился под весом его собственным и тяжести его лжи, он создаёт компромисс. Он приходит на помощь, деля вес осознания пополам, деля на равные доли плюсы и минусы. И становится легче сидеть на этом суку. Сидеть, болтать ногами, изредка плевать куда-то вниз, мечтая о чём-то отвлечённом, порой забывая, с чего всё началось и куда всё скатилось. Дать компромиссу имя, такое нелепое, но желанное - исход. И когда буря понемногу утихнет, а подпиленный сук перестанет трясти, придёт чувство. Понять его будет невозможно, как и приравнять к чему-то знакомому, как нюх или слух. И новая гамма эмоций зальёт своими красками горизонт. Но горизонт этот стремительно, как цунами, приблизится и опрокинет всё то, что едва-едва по кирпичикам улеглось на свои места. И тогда понимаешь, что, оказалось, не всё было предусмотрено, и защиты, как таковой, в этом эго не было. Произойдёт непоправимое. То, чего никогда не ожидаешь, но что непременно пробьёт остатки обороны, ворвётся внутрь и захватит всё живое, что осталось внутри. Ведь снаружи к тому моменту от живого останется лишь название. Предательство, словно кнут, хлестнёт по самому ценному, самому сокровенному, что было запрятано глубоко-глубоко, дабы никто ненароком не сломал. А, вон оно как, в самый неожиданный момент, рухнет само. Потом закроются двери и окна, заделаются щели и взорвутся мосты. Даже ветер, принёсший столько новых эмоций, не найдёт себе места и будет обходить эту твердыню стороной, изредка ударяясь о твёрдые и глухие стены. Вот слышится стук, а слышится ли он на самом деле? Вот пахнет ромашкой, а ромашкой ли на самом деле? И что вообще такое - ромашка? Так создаётся первый анклав, отчуждённый и непринуждённый. Как вода точит камень, как ветер рушит горы, так и твердыня однажды падёт. Возможно, по песчинкам со временем, а может быть шквалом, одним лишь махом рухнет то, что так отчаянно отстраивалось, оставив лишь прежнее чувство. Отчаяние. Откуда-то издалека снова придёт ветер. Он посмотрит на то, что осталось, вздохнёт, махнёт своим крылом и улетит как можно дальше, искать себе лучшее место. Гамма цветов, кляксы, размытость, запахи, чувства, фантазии, бытность, иллюзии, мысли, идеи, тревоги, грамм истины, спрятанной за тонной лжи. И вроде бы стен давно уже нет, и мост вновь отстроен, ничто не мешает всему быть снова таким, каким оно было относительно недавно. Но краски уже не те, стали какими-то блеклыми, да и запахи обыденны. И чувства, которые раньше приносили лишь радость, теперь уже кажутся назойливой мошкой, летающей перед глазами. И вроде бы знаешь, чего ожидать и что делать, но сидишь себе смирно и глядишь. В ничто.