***
Это место совсем не изменилось с того раза, как мы были здесь с Айзеком и Гасом. Все тот же ковер, все те же стулья и все тот же Патрик. Конечно, он выглядел немного иначе: похудел, его взгляд был грустный, щеки впали, в общем, выглядел он измождённым. Но дело в том, что в прошлом месяце у него обнаружили раковые клетки, а это значит, что его рак прогрессирует. Мне стало печально от мысли, что всех поддерживающий Патрик может впасть в депрессию и не выходить из дома. Когда мы все уселись, я заметила, что никого не знаю, кроме Патрика. Это побочный эффект умирания. - Итак, мы вновь в буквальном сердце Иисуса, - начал Патрик. Он был все тем же веселым человеком, рак не сломил его. Он снова начал рассказывать о своем прошлом, как жизнь оставила его без яиц, и я заскучала. - Хейзел, - вдруг сказал он, и я подпрыгнула от неожиданности, так как задремала, - как ты себя чувствуешь? - Все окей, - хриплым голосом соврала я. - Гас не хотел, чтобы ты страдала, - сказал он затем, - он любил тебя больше всего на свете. Я не знала, что хотел Патрик: подбодрить меня, успокоить, или просто сказать об этом, поэтому кивнула. Патрик не стал долго задерживаться на мне, по очереди спрашивая, как дела у остальных. Вскоре пришел Айзек и, увидев его, я даже обрадовалась. Я помогла ему сесть на стул, так как он все еще был слепым Айзеком. Затем Патрик спросил, не хочет ли кто-то чем-нибудь поделиться и голубоглазая девочка Стейси, лишенная волос, начала свой рассказ. Это продолжилось недолго, а затем Патрик спросил у Айзека: - Чего ты боишься? У меня случилось что-то типо дежавю, и мне показалось, что Патрик хочет причинить мне как можно больше боли, но это было не так, он просто спрашивал у всех об их страхах. - Я боюсь остаться слепым, - наконец, спустя минуту молчания, ответил Айзек и засмеялся, - но я уже слеп, поэтому... - Как я знаю, - перебил его Патрик, - тебе предложили электронные глаза, так что ты вновь можешь видеть, но ты отказался. - Да, отказался, - подтвердил Айзек, в его голосе не было слышно сожаления, - это всё потому, что я не хочу видеть мир без Огастуса Уотерса. Это был впечатляющий ответ, который очень задел меня. Я смахнула пару слезинок, которые скатились из моих глаз и задумалась, действительно ли после смерти друзья остаются друзьями? Я подумала, что это пример настоящей дружбы, потому что Айзек сдержал свое слово перед Гасом. Он мог согласиться на электронные глаза и вновь видеть мир, но отказался, потому что считал Гаса своим самым лучшим другом.***
В этот же день, вечером, я написала в своем дневнике: Дружба живет даже после смерти. И расписала дружбу Айзека и Огастуса, которую я считала настоящей дружбой. Затем я почистила зубы, надела пижаму и легла в кровать, нагруженную подушками со всех сторон, как любил Гас. Я подумала, что многие привычки я переняла у него. Я долго лежала и не могла уснуть, наверное, была очень взволнованна днем, который прошел. Вернуться в группу поддержки может и помогало, но не мне. Мне было физически трудно смотреть на те стены, стулья, пластмассовые стаканчики с печеньем и прочим, что напоминало мне о Гасе. Невольно я схватила свой телефон, может быть, от горя, и зашла в свои фотографии. У меня была фотография Гаса, когда мы ходили к Улётным костям, а еще фотография Айзека и Огастуса у дома Моники, когда они закидывали яйцами ее машину. Мне должно было стать грустно, но я улыбнулась, вспоминая те хорошие дни, которые у нас были.***
На следующий день мне предстояло пройти обследование. Раньше я очень переживала по этому поводу, думая, что же скажут врачи и сколько мне осталось. Но, вероятно, после смерти Огастуса я перестала волноваться о своей смерти. Я, конечно, боялась, но уже не так сильно, как раньше. По дороге в больницу я все думала, существует ли ад и рай, и сможем ли мы встретиться с Огастусом когда-нибудь еще. Я безумно скучала по нему, я скучала по его метафорам, глупым фразам и прикосновениям. Гас был тем, кто подарил мне немного счастья, рядом с ним я забывала о своей болезни. - Ты в порядке? - спросила мама, когда припарковалось возле больницы. Она волновалась обо мне и я очень ценила это, но иногда это надоедало, мне казалось, что иной раз она сильно перегибает палку своей заботой и волнением. - Да, все хорошо, - ответила я, отстегивая ремень безопасности, и только я хотела открыть дверь, как мама схватила меня за руку. - Хейзел, - тихо сказала она, - я люблю тебя и что бы нам не сказали сегодня, знай, что я всегда буду любить тебя. Иногда я не могла представить, что значит иметь ребенка, который может в любой момент умереть, но смотря на маму, я понимала, что это жутко тяжело жить с этим. Я знала, что мама с папой пытаются бороться, вылечить мою болезнь, но понимают, что ничего не могут сделать. Если суждено, значит суждено. - Да, мам, я знаю, - глупо кивнула я, и снова попыталась выйти, но неожиданно мама сказала: - Гас очень любил тебя, и я действительно рада, что он ждет тебя там. Я уверена, что с ним ты будешь в безопасности. Я хотела что-то ответить, но мама открыла дверь и вышла, а я так и осталась сидеть в недоумении. Что значит, Гас ждет меня? Я все время думала об этом, но я не думала, что так думает кто-то еще. Я вышла с машины спустя полторы минуты, мама улыбалась и ждала меня. Мы пошли в здание, которое разбивает все надежды и мечты "онкологический центр".***
Когда мы вернулись с больницы, спустя кучу обследований и вопросов я вымоталась, как собака. Усталость давала о себе знать, поэтому я прилегла и уснула. Время было около шести вечера. Я проснулась ночью, задыхаясь и смотря в пустоту, надеясь, что умру. Я правда хотела умереть, я так устала проходить через это всё. Я устала от того, что мне приходилось лежать в больнице, соблюдать диету, спать кучу времени, чтобы восстановить свои силы, которые совсем не восстанавливались. Я была слаба и единственное, что я хотела - умереть. Умереть и увидеть Гаса. Я чертовски скучала по нему! Кажется, я потеряла сознание, а когда пришла в себя, то увидела знакомые стены в больнице. Услышала пиканье приборов и почувствовала трубки у себя в руке. Я ненавидела больницы. Больше всего на свете. Мелани, медсестра, которую я тоже знала, зашла и улыбнулась мне, тыкая в какой-то прибор. В больницах мне, наверное, больше всего нравились медсестры и врачи. Они были добрые и улыбчивые, хотя пару раз я видела их грустными. Сложно работать в онкологическом центре, я их понимаю. - Все хорошо, Хейзел? - мило спросила она. - Я в порядке, - я ответила и не узнала свой голос. Он стал хриплым и каким-то отдаленным, кажется от того, что я задыхалась в течении нескольких минут, а, может, и больше. - Хорошо, если что-то понадобится, то просто нажми на красную кнопку, - напомнила мне она, хотя я знала это. Она собиралась уже уйти, как я спросила: - Я умираю? Она обернулась и волнение застыло на ее лице. Я улыбнулась. - Ты спрашивала это сотни раз, Хейзел. И ты знаешь, какой мой ответ. - Я имела в виду, что умру ли я в ближайшее время? - мне было правда это интересно, я улыбалась, как ненормальная. - Я не могу сказать точно, эээ... Она замешкалась и стояла так еще минуты две, прежде чем ушла, подумав, что я уснула. Я всего лишь отвернулась к окну, думая о том, какая все-таки я эгоистка. Все это время я думала только о себе, а не о своих родителях. Я думала, что хочу умереть, чтобы встретить Гаса, но... как же мои родители? Смогут ли они пережить это? Мама обещала мне, что они продолжат свою жизнь дальше, что она пойдет работать, они будут ездить отдыхать, смотреть шоу по выходным и любить друг друга все так же, как это было, когда я была жива. Я верю ей, но также знаю, что боль утраты останется с ними навсегда. Я думаю, что люди должны продолжать свою жизнь, даже если кто-то из родных покинул этот мир. Жизнь не закончена на этом, а продолжается. Конечно, это тяжело. Тяжело, когда твой ребенок умирает от рака в юном возрасте, но с этим ничего нельзя сделать. Я лечилась много лет, я боролась с раком и все мои желания варьировались от "я хочу, чтобы никто не болел", до "я хочу вылечиться".***
Утром ко мне пришел Айзек и принес мне новый блокнот для моих записей. Он проходил обследование на прошлой неделе, и я спросила, нашли ли у него что-то снова. Он ответил, что нет и переживет нас всех, вместе взятых. Я думаю, что он был прав. Я неважно себя чувствовала весь день, но когда Мелани спросила, все ли хорошо и как я себя чувствую, я снова ответила свое коронное: - Все окей. Родители забрали меня в этот же день, вечером. Меня тошнило по дороге домой и, наверное, я выглядела зеленой, потому что папа спросил, хорошо ли я себя чувствую. Мы смотрели весь вечер "Топ модель по-американски", и я была счастлива лежать в объятиях мамы и папы. Я пошла к себе в комнату около полуночи, мама сказала, что поменяла мне постель. Я поцеловала их обоих, сказала, что сильно люблю и поднялась наверх. Я переключилась с баллона на ИВЛ* и легла в постель, взяв свой дневник. Я написала: Дорогие мама и папа! Я знаю, что вы читаете это письмо, и это значит, что меня больше нет. На самом деле, я не хотела писать предсмертное письмо, но мне приходится, потому что я хочу, чтобы вы меньше страдали. Но, наверное, читать предсмертное письмо своей дочери чертовски больно и это приносит еще больше страданий, верно? Простите меня за это. Я ничего не могу с собой поделать. Так вот, я хотела сказать, что очень люблю вас. Я хочу, чтобы вы продолжали жить без меня. Мама, недавно я разговаривала с папой и он сказал, что не против малыша. Я думаю, что вы сможете завести ребенка и это будет очаровательный мальчик или девочка, который будет любить вас также, как любила вас я. Я хочу, чтобы ты продолжила работать и учиться. Я хочу, чтобы ты продолжила жить. Папа, я знаю, что бывала несносна, когда не хотела кушать твое овощное поре, которое очень полезно и "ты должна есть это, Хейзел, чтобы восстановить силы". Это стереотип, пап, оно не восстанавливало мои силы и когда меня рвало, то рвало меня от еды. Но ты был настойчив. Таким и оставайся. Я вас очень люблю и всегда буду наблюдать за вами. Просто продолжайте жить. Я подумала, что письмо получилось немного скомканным и неуклюжим, но не стала переписывать его. Я лишь нарисовала внизу сигарету и подписала: Гас тоже любит вас.---
Спустя два месяца, мне сказали, что рак прогрессирует и переходит во все части тела. Мои родители плакали так, что, возможно, их слышали на другой планете. Я не виню их. Мне предложили возобновить химиотерапию, но после нее я всегда ужасно себя чувствовала, и я понимала, что она уже не поможет мне. Но мои родители не сдавались, они верили, что есть еще какой-то шанс, что я вылечусь, поэтому подписали все необходимые бумаги, и в понедельник утром мне снова начали вливать лекарства. Я бы сказала, что плохо себя чувствовала, но я чувствовала себя просто ужасно, я хотела убивать всех вокруг, хотела орать, материться и... Гаса рядом. Вместе мы бы справились. Мама суетилась вокруг меня, принося мне в больницу еду, забывая про свои занятия. Папа пропускал работу. Все летело к чертям, и я понимала это. Я становилась слишком слаба, иногда не могла даже встать с постели и сходить в туалет. Мне было не до еды, я не хотела разговаривать, не хотела ни-че-го. Я хотела умереть. В четверг утром я стала задыхаться, хотя была подключена к ИВЛ*. Я хотела выплюнуть свой желудок, пока билась в конвульсиях, ожидая, когда лекарство подействует. Но оно не хотело действовать, и я услышала, как медсестра сказала моей маме, что это конец. Я не помню, что произошло дальше, но точно помню, что увидела его. Он сидел на лавочке, без одной ноги, в своих глупых джинсах и рубашке поло, разговаривая сам с собой. Меж его зубов виднелась сигарета. Он был прекрасен: его волосы были зачесаны назад, а на губах играла милая улыбка. Я улыбалась тоже. - Огастус, - позвала я, и он повернул свою голову, заметив, наконец, меня. - Я не курю, - почему-то сказал он, - я просто зажимаю орудие убийства у себя между зубов, не давая ему силы убить себя. Я снова улыбнулась и кинулась ему в объятия.