Давно забытое.

      Они всегда ссорятся. Даже без видимой причины. Любой человек с первого взгляда определил бы, что они если и не ненавидят, то уж точно испытывают взаимную неприязнь друг к другу. Мало кто знает, что так было не всегда.       Нет, друзьями Кантаро Ичиномия и Хасуми Рекан никогда не были. Но когда-то давно, ещё во времена высшей школы, Хасуми уже не был в этом уверен, но они были кем-то вроде приятелей. Ичиномия ещё тогда, в школе, был странным. Хотя нет, скорее он всегда был таким. Одиночка, старательно избегающий любых близких контактов, прячущий свою настороженность за фальшиво-милой улыбкой. Мечтатель, скрывающийся от всех проблем за толстыми стенками своего выдуманного тесного мирка. Что именно привлекло Хасуми к нему, оставалось загадкой, но он единственный из всего класса не побоялся подойти к Ичиномии тогда.       Хотя впрочем, может быть, дело было именно в этом. Рекан категорически не понимал, чего можно бояться в этом своенравном, немного эксцентричном и, возможно, чересчур неординарном мальчишке. Внешность? Поступки? Ну да, он необычно выглядел и всегда нёс какую-то чушь про ёкаев, тэнгу и прочую нечисть. Но даже не веря ни единому его слову, Хасуми всегда удивлялся тому чувству, которое Ичиномия вкладывал в свои рассказы. Наверное, он действительно искренне верил в то, о чём говорил. И потому, даже несмотря на всю свою чудаковатость, Кантаро всегда был интересным собеседником. А ещё он был очень талантлив. Это Рекан заметил не сразу. Но не заметить было невозможно. Тщательно выполняемые и выверенные вдоль и поперёк домашние задания Хасуми всегда проигрывали небрежным и написанным второпях отпискам Ичиномии. Он словно не прилагал ни капельки усилий, но каким-то образом всегда побеждал.       Наверное, это и бросило первые ростки неприязни в душу Рекана. Однако к таким мелочам он относился ещё более-менее ровно, воспринимая все свои поражения как призыв к совершенствованию, а вот само отношение Ичиномии к учебе… Сильно, просто невыносимо бесили его катастрофическая лень и непереносимый эгоизм. Кантаро запросто мог написать великолепный доклад, получить высший бал и тут же отрицательную оценку за то, что лень было делать другое домашнее задание. Он не желал воспринимать других учеников всерьёз и, сделав что-то лучше, чем другие, терял к этому всякий интерес, не желая соперничать дальше. И усовестить его было абсолютно невозможно. Ослиное упрямство было ещё одной отрицательной чертой этого неподражаемого существа. Упёршись во что-то, Кантаро не желал никого слушать, даже если был в корне не прав.       Всем казалось естественным, что с таким отношением у него не было близких друзей. Хотя временами Хасуми казалось, что дело не только в этом. Иногда он готов был поклясться, что Ичиномия нарочно отталкивает от себя всех, кто приближается слишком близко. И что неспроста в глубине его алых глаз частенько прячется этот изо всех сил скрываемый страх. Он определённо что-то скрывал, от чего-то прятался. Хасуми никогда не понимал от чего. Впрочем, поначалу это и не казалось ему важным.       Только как-то так получилось, что незаметно для себя, несмотря на раздражение и непонимание, царившие между ними, Рекан стал сближаться с Ичиномией всё сильнее. Появилось желание знать больше, понимать лучше… В общем, сначала Хасуми решил, что хочет просто быть его другом. Он перестал слушать россказни Кантаро о тэнгу и попытался вытянуть хоть какую-то информацию о нём самом. Никогда, наверное, Хасуми уже не забудет тот взгляд, напоённый болью и недоверием, которым наградил его Кантаро, когда он спросил про его жизнь.       Отлично, словно отпечатанные под прессом гравюры, отпечатались в памяти события тех дней.       Ичиномия снова поссорился с учителем из-за невыполненного задания, поругался с одноклассниками из-за своего бреда про ёкаев и стоял тогда в полной прострации, прислонившись к стене школы.       — И почему ты не можешь вести себя хоть чуточку учтивее? Станешь казаться людям нормальнее, — сказал ему тогда Рекан.       Может быть, это фирменное учтивое притворство Кантаро появилось у него именно после этого? Тогда же Ичиномия ничего не ответил, даже глаза не открыл — проигнорировал.       — Сложновато тебе, наверное, в жизни пришлось с таким-то характером, — это прозвучало слишком надменно, даже сам Хасуми это понимал, но всё равно продолжил. — Эй, как ты живёшь вообще? У тебя родители есть? А другие родственники? Кто за тобой присматривает?       — Не твоего ума дело, — тихо, но с отчётливыми нотками злости произнёс Ичиномия.       — Почему же? Что такого в этих вопросах? — навис над ним Хасуми.       Кантаро открыл глаза, но ничего не ответил и, опустив голову, рассматривал носки ботинок Хасуми.       — Ты слышишь меня вообще, Ичиномия? — раздражённо фыркнул Рекан, жёстко схватив его за острый подбородок и резко подняв лицо вверх.       Медленно, словно бы нехотя, Ичиномия поднял взгляд, встретившись глазами с Хасуми. Всего несколько секунд метались в его взгляде боль и недоверие, и очень быстро их сменила откровенная ненависть.       — Оставь меня в покое, — чётко проговаривая каждое слово, произнёс Кантаро таким голосом, что у Хасуми по спине табунами забегали мурашки. Ичиномия мог быть жутким, если хотел.       В тот день Кантаро рано ушёл домой, даже не попрощавшись. А на следующий не пришёл в школу. И потом. Его не было целую неделю, и никто не знал причину его отсутствия. Хасуми очень плохо чувствовал себя в те дни; именно тогда ему в голову пришла та сумасшедшая мысль, в которую он отказывался верить до сих пор. Но она мучила его каждую минуту, он просто нуждался в том, чтобы её высказать. Наконец не выдержав, Рекан спросил у учителя адрес и направился к Ичиномии домой.       Ему пришлось очень долго стучать, прежде чем тяжёлая створка двери приоткрылась до узкой щёлочки, в просвете которой показалась маленькая фигурка Ичиномии в нелепых красных хакама и белом косодэ.       — Что тебе нужно? — не слишком приветливо поинтересовался он у Хасуми.       — Поговорить, — твёрдо прозвучал ответ.       Кантаро задумчиво посмотрел куда-то сквозь него и посторонился.       Внутри дома Ичиномии было просторно, даже как-то пусто и просто удивительно неуютно и одиноко.       — Ты живёшь один? — не удержался-таки Хасуми, поражённо разглядывая большую и мрачноватую гостиную, в которую его привёл Кантаро. В ответ он получил только кивок и понял, что разговор будет весьма напряжённым.       Глубоко вздохнув, Рекан встал в шаге от Ичиномии и, удерживая его взгляд своим, решительно начал:       — Я знаю, то, что я тебе сейчас скажу, прозвучит дико. И, возможно, ты меня не поймёшь, но я должен тебе это сказать… — Рекан прервался на мгновение и закрыл глаза, но тут же выпалил на одном дыхании. — Ичиномия, я люблю тебя. Я знаю, что это странно и неприемлемо, но я точно осознал это чувство.       Открывая глаза и снова встречаясь взглядом с Кантаро, он ожидал испуга, недоумения, шока, но никак не этого. Не холодного безразличия, которое выражал весь его образ, словно такое признание и не было для него неожиданностью вовсе.       — Прости, Хасуми, но моё сердце давно уже занято. Я ничего против тебя не имею. Но извини, не могу ответить на твои чувства, — легко, словно заученный стишок, произнёс он.       — Занято? — поражённо выдохнул Рекан, не смея даже пошевелиться. — И кем же? — напряжённо вглядывался он в глаза цвета крови, ожидая ответа.       — Поглощающим Духов тэнгу, — прозвучал спокойный ответ.       В воцарившейся с последними звуками его голоса напряжённой тишине оглушительно громко хрустнули пальцы Рекана, сжавшиеся в кулаки. Никогда в жизни — ни до, ни после этого — он не испытывал такой обжигающей смеси злости, недоумения и отчаяния. Он резко шагнул вперёд, преодолев в один шаг то расстояние, что было между ними, и, стиснув со всей силы плечи Кантаро, притянул его к себе. Сначала просто касался губ поцелуем, а потом с силой провёл по ним языком, словно стремясь смыть те жестокие слова. И даже хотел проникнуть дальше в мягкую теплоту рта, но Кантаро не дал. Изо всех сил оттолкнув от себя Хасуми, он тяжело опустился на холодные доски пола.       — Хватит! Я же уже сказал тебе, что не принимаю твои чувства! Оставь меня в покое!       Хасуми дёрнулся, ему очень хотелось тогда встряхнуть Ичиномию так, чтоб всю дурь вытрясти, но он только кричал. Долго и громко. О том, что Кантаро кретин, и о том, что он совсем спятил, напридумывав себе всяких идиотств. И много ещё чего высказал он тогда в лицо Ичиномии, сравнявшегося по цвету с его же косодэ. И дверью на прощание хлопнул очень сильно, так, что аж треск раздался.       Тогда Рекан пообещал себе, что непременно победит Ичиномию, станет великим учёным и докажет ему всю глупость веры во всяких там призраков. И заставит признать и принять его, Рекана, чувства.       И вот с тех пор прошло уже так много времени и случилось столько всяких событий, что Хасуми уже стал сомневаться в правдивости своих воспоминаний. Мысль о подобных чувствах к этому эксцентричному чуду казалась ему какой-то глупой шуткой. Лишь иногда, в холодные одинокие вечера, когда рядом не было ни одной живой души, к Рекану приходило это мерзкое чувство. Осознание того, что он так и не смог выполнить данное себе обещание. Ичиномия, чёрт бы его подрал, нисколечко не изменился. Ни внешне, ни внутренне. Словно время не властно над этим странным человеком. И по-прежнему, что бы ни делал Рекан, как бы ни взбирался вверх по карьерной лестнице, и как бы ни бесился, доказывая этому упрямому идиоту свою правоту, Кантаро оставался выше, такой же недоступный и снисходительный. Как будто действительно знал и видел больше, чем он, Рекан. Как будто действительно больше всего в жизни любил свою нелепую мечту. И от этого иногда очень больно становилось на сердце.