pianist

Солнечный свет запутался в волосах Чонина, нагревая макушку, а заодно и голову до предела. Время прекратило свое существование уже довольно давно. Все закрутилось в небытие, когда он убежал от вечернего солнца, одергивая тонкую ткань возле окна. Он привык провожать ребят из труппы, оставаясь в просторном зале наедине со своими демонами, пробуя новое па, выгибаясь под удар молоточков об сильно натянутые струны в голове (и умирая с каждым ударом снова и снова). С очередным прогибом, мышцы отказываются сотрудничать, отдавая Чонина земному притяжению. Не очень удачный момент – позорный момент – для того, чтобы явить лучшего танцора и хореографа кому-либо. В этот момент, когда черный, начищенный воском ботинок ступил на деревянные дощечки пола с рухнувшим посередине зала Чонином, обратный механизм был запущен. Когда Чонин поднял голову, скользя взглядом по тонкому силуэту возле дверей, и встретился с глазами за стеклами очков, стрелка часов решила нагнать упущенное. – Я новый пианист, меня зовут Пак Чанёль. Чонин не мог пошевелиться, или хотя бы поздороваться ради приличия. Он даже не заметил, как этот новый пианист прошел по залу к нему, протягивая руку. – Здесь нельзя ходить, – хрипло сказал Чонин, глотая воздух ртом. И это единственное, о чем он пытался думать. – Нельзя ходить в обуви. – Я знаю. Это сменная обувь. Это же не запрещено? Чонин почувствовал боль в пояснице. Было практически невозможно оставаться на полу, и ему пришлось принять помощь Пак Чанёля. Когда его без труда вытянули в верх, Чонин не без удивления посмотрел на нового коллегу. Ему показалось, что силы в Чанёле не так много; большинство пианистов такие – бледные, тощие, слабые. Хрупкие. – Босиком не положено на педали ставить ноги? – Чонин только сейчас заметил, что его рука до сих пор в плену ладони Чанёля. – Просто неудобно без твердой подошвы, – улыбнулся Чанёль, пожимая ладонь Чонина, и отпуская руку. Чонин почувствовал холод, пробежавший от шеи к животу. Чанёль улыбнулся еще раз, от чего оправа его очков немного приподнялась, и пробежал взглядом по залу, останавливая его на инструменте. – Что ж... ты не против, если я проверю фортепиано? – Чонин кивнул сразу же несколько раз, скрещивая руки на груди. Их предыдущий пианист ушел с месяц назад, нужных записей на кассетах не было, и приходилось репетировать либо под старые песни, либо вообще без всего, под счет. Это было ужасно неудобно, и сбивало с толку. Чонин почувствовал облегчение, когда чуть пыльную крышку открыли, проводя пальцами по клавишам. Чанёль пододвинул скамейку к инструменту, усаживаясь на нее, и поднимая руки. Когда тихая и немного грустная мелодия заполнила зал своим звучанием, внутри Чонина что-то безбожно рухнуло. Он не мог оторвать взгляд от спины их нового пианиста, сжимая рубашку в области сердца в кулак. * Чанёль приходил каждый день в три часа, здороваясь чуть ли не с каждым танцором, а уходил в восемь, вместо положенных шести. Потому что выступление не за горами, а они не готовы должным образом. Чонину кажется, что его готовы загрызть со всех сторон, особенно когда женская половина срывается, а некоторые едва ли не в слезах уходят из зала. Для Чонина это все в порядке вещей. Сегодняшний день был самым отвратительным за последний месяц. Чонин понял это, когда зал опустел к семи часам. Чанёль не спешил уходить, поэтому Чонин попросил его задержаться еще ненадолго. – В программе есть еще один номер, твое соло. Ты еще ни разу не репетировал его, – сказал Чанёль, рассматривая Чонина в отражении зеркала. Когда Чонин поднял голову, и поймал его взгляд, Чанёль поспешил отвернуться, поднимая руку к лицу, и поправляя свои очки. Вчера они задержались возле театра, болтая далеко не о работе. Чонин вспомнил, как Чанёль улыбался ему на прощание. – Я как раз хотел спросить, сможешь ли ты сыграть это, – Чонин опустился на пол, делая растяжку. – Да, я... я уже видел эти ноты раньше. Это не сложно. А еще Чонин не раз ловил себя на мысли, что Чанёль гений: вот бывают такие люди. Которые полностью отдают себя музыке, отдают себя творчеству. Прокручивая в голове движения, а затем и демонстрируя их зеркалам, Чонин почувствовал настоящую свободу и легкость. Не чувствовал даже боли. Чонин танцевал, ловя в отражениях отрывки движений, и взглядов Чанёля, пока не потерялся между реальностью и небытием. Последнее, что он запомнил, так это обеспокоенный голос Чанёля, показавшийся ему родным; голосом из стертых веками воспоминаний. * Перед тем, как открыть глаза, Чонин несколько секунд вслушивался в приглушенные голоса, доносившиеся, судя по всему, из-за двери. Когда он открыл глаза, первое, что он увидел, это лицо Чанёля, с тенью задумчивости и растерянности. На нем не было очков, которые тот еще ни разу не снимал. Он показался Чонину еще старше. Будто другой Чанёль сидел перед ним. – Скажи честно, ты ничего не ешь, или это нормально для тебя? Чонин не знал, что ответить. Он почувствовал холод на лбу, поднимая руку, и дотрагиваясь до мокрой ткани. – Не знаю. Я ел... вроде, – сказал Чонин тихо, будто бы боясь, что кто-то за дверью его услышит. Самое неприятное было то, что об его внеплановом обмороке узнал почти каждый человек, находившийся в тот момент театре. Чанёль позже сказал, что он никого не звал на помощь. А еще позже пытался пригласить в кафетерий через дорогу. – У меня не очень хорошие воспоминания с тем местом, – солгал Чонин. Ему не хотелось напрягать Чанёля. Но лучше бы он согласился пойти туда, потому что Чанёль вызвался проводить его до дома. – Я могу угостить тебя кофе, если хочешь, – Чонину жутко неловко, но вежливость не пропьешь, поэтому он предложил Чанёлю зайти, хоть время было уже позднее. Когда Чанёль снял пиджак, повесив его на крючок, Чонин задумался о том, как тот выглядит без его деловых костюмов. Чанёль осмотрел небольшие апартаменты точно так же, как первый раз зашел в зал, где тренировался Чонин. Он выглядел довольно спокойным, и казалось, что его ничего не может удивить. – Ты давно играешь на пианино? – спросил Чонин. Почему-то хотелось, чтобы Чанёль рассказал о себе. А еще просто хотелось послушать его голос. – С восьми лет. Сначала меня отдали на скрипку, но из-за учителя интерес быстро пропал, – на его лице проскользнула грустная улыбка. – Я не хотел больше ходить в музыкальную школу. Но... потом, я увидел по телевизору концерт. Меня так вдохновила игра на пианино, что я снова пошел в ту же школу. Чонин вспомнил себя в детстве. Он до сих пор помнил свое первое занятие. – С тех пор я играю на пианино. Это моя жизнь, – теперь Чанёль улыбался уверенно. Чонин почувствовал надежду. Чанёль рассказал о своих «счастливых годах», рассказал, что успел побывать в Германии на каком-то крупном фестивале, и даже получить почетную грамоту. Чонин почувствовал облегчение. С Чанёлем легко находиться рядом. Когда стрелки часов приближались к самой верхней отметке, Чанёль неловко сказал, что ему пора домой. Он был скорее похож на опоздавшего к определенному времени ребенка. Чонин подумал о том, что было бы забавно предложить проводить его. – Тогда... до завтра? И не забудь позавтракать, – Чанёль держался за ручку двери, было видно, что ему отчего-то неловко. Чонину хотелось оттянуть момент, но попросить остаться язык не проворачивался. Чанёль ждал, когда Чонин скажет хоть что-нибудь. – Спасибо, – Чонин поднял голову, пытаясь посмотреть Чанёлю в глаза. Такое бывает, когда тело будто отлепляется от души, и когда не совсем понимаешь, что ты делаешь. Чонин сделал пару шагов, по направлению к Чанёлю, а в голове почему-то крутилась одна фраза, появившаяся из ниоткуда. «Не рань сердце пианиста – это убьет его душу» Чонину стало горько и противно от самого себя, потому что он приблизился к Чанёлю предельно близко. Слишком близко. В глазах Чанёля мешались паника и немой интерес, когда Чонин протянул руки, стягивая его очки. – Я... мне надо идти, – практически шепотом в губы Чонина сказал он, прикрывая глаза. «Не рань», – холодной волной по телу, с головы до ног. Чонин тяжело сглотнул, перед тем, как поцеловать Чанёля, вдыхая через нос. Чанёль стоял неподвижно: казалось, что непонятный страх его окутал с ног до головы. Чонин поднял руку, дотрагиваясь до его щеки, и проводя ладонью по коже, опускаясь к шее. Это было в первый раз, когда он целовал парня. И первый раз, когда трезво понимал, что эти чувства, которые вызывал в нем Чанёль, были самыми сильными и трепещущими. Это было в первый раз, когда Чонин осознал, как беспомощен перед самим собой. Чонин нашел в себе силы отстраниться от губ Чанёля, поднимая глаза, и встречаясь со своим собственным страхом. «Что я наделал?» Он посмотрел на Чанёля виновато. – Спасибо, что ты был сегодня рядом, – Чонин наблюдал, как Чанёль неловко забирает у него очки, а затем открывает дверь. Он не ждал, что Чанёль что-нибудь ответит. Слова казались такими чужими. – До завтра. Со звуком захлопывающейся двери, Чонин нашел в стене очень хорошую опору. Жаль было только то, что она была холодной и бездушной, не способной поддержать морально. * До концерта оставалось две недели, и именно в это время Чонин задумался, останется ли их новый пианист с труппой, или же сбежит, как все предыдущие. Он был идеальным и непонятным одновременно; и открытый и скованный; и жизнерадостный и грустный. Голова кипела каждый раз, стоило вспомнить лицо Чанёля, и его взгляд, не закрытый стеклами. Чонин медленно и незаметно умирал. В один из пасмурных дней Чонин принес и прикрепил к стене большой лист бумаги с обратным отчетом. Каждый день он делал пометки, насколько они продвинулись. А еще, Чонин просто панически боялся остаться с Чанёлем наедине. – Ты выглядишь очень замученным, – сказал Чанёль во время перерыва. Он не часто заговаривал первым. Почти никогда: всегда ждал момента, когда к нему обратятся или что-нибудь попросят. – Я думаю сегодня отпустить пораньше ребят. Все очень вымотаны. Чонин свое слово сдержал, а еще очень надеялся, что и Чанёль уйдет со всеми, как он делал это на протяжении недели. Чанёль, кажется, никуда не торопился, когда несколько раз убирал ноты в свой кейс, и обратно доставал. – Я не буду мешать, если просто посмотрю, как ты тренируешься? Чонин посмотрел на Чанёля через зеркало. Тот сидел, уставившись в клавиши, и не двигался – замер, как фарфоровая кукла. – Нет. Конечно не будешь, – Чонин улыбнулся самому себе, вытирая пот со лба. Чанёль развернулся к нему лицом, поднимая голову вверх. Нельзя было сказать, что его это обрадовало, но выглядел он не так угрюмо, как тогда, когда только пришел. – Но... у меня есть одно условие. – Какое? – Чанёль смотрел теперь с интересом, наблюдая за движением руки Чонина. – Ты мне сыграешь что-нибудь из своего любимого. Чанёль улыбнулся. Воздуха возле Чонина стало в два раньше меньше, когда он поспешил отвести взгляд в сторону, вытягивая руки вверх. Полчаса тренировки показались Чонину ужасно длинными. Повторяя в последний раз прыжки, он чувствовал, что вот-вот упадет, как в тот раз, как в первую встречу. Он встречался взглядом с Чанёлем, и каждый раз ему хотелось упасть самому, чтобы Чанёль перестал смотреть так – с восхищением и интересом. Когда Чанёль скрещивал пальцы, положив руки на колени, Чонину хотелось убежать от него, чтобы не думать. Потому что это все слишком для него. И даже времени нет подумать, разобраться в себе. – Ты потрясающе танцуешь, – сказал Чанёль, наблюдая, как Чонин уничтожает воду. Чонин не нашел ответ, вместо слов улыбаясь. Он даже на какое-то время забыл, что теперь очередь Чанёля показать часть своей души. А может и немного больше... Чонин сел рядом на скамейку, но не слишком близко. Он понимал, что Чанёлю нужно пространство, чтобы было комфортно играть. – Моя любимая «Лунная соната», Бетховен. Готов? Это прозвучало так, словно Чанёль говорил о чем-то более глубоком, чем просто любимом – так, как говорят о любимом человеке. Чонин тяжело сглотнул, неуверенно кивая головой, когда Чанёль повернулся к нему. В его глазах играли ноты непонятной тоски, заставившей Чонина в очередной раз убедиться в своей теории о пианистах. Но Чанёль все равно не был таким, как те, другие пианисты. Взмах рук был похож на взмах крыльев бабочки – так легко и быстро они оказались над клавишами, что Чонин ничего и не успел понять; еще один взмах, и пальцы легли на струны души, заставляя сердце болезненно сжаться перед предчувствием бури. Немой бури. Чонин раньше слышал эту мелодию и уже знал, что опять будет так грустно – детские воспоминания всегда бьют больнее позже полученных. Мелодия заполняла зал постепенно, как заполняют чашку горячей водой. Она заполняла все пространство, не оставляя ни единого угла, забираясь внутрь, и обволакивая снаружи. Но, несмотря на это, Чонин чувствовал свободу. Звук пианино уносил его далеко из этого зала, в котором Чонин убивал свое время. Мелодия закончилась, когда Чанёль держал пальцы на клавишах, но не спешил убирать руки. Звуки тихо тонули в пустоту, и снова становилось холодно. Когда Чанёль хотел положить руки на колени, Чонин аккуратно перехватил его ладонь. Эмоции вырывались наружу, он не совсем контролировал себя. Чонин хотел бы сказать, какой Чанёль чудесный на самом деле, вот только он не поэт, и не умеет красивые слова находить. Он провел свободной рукой по тыльной стороне ладони, поднимая ее, и касаясь губами. – Чонин... Чонин, – Чанёль попытался выдернуть руку, из-за чего Чонин сильнее сжал его пальцы. – Я не могу... по-другому, – тихо сказал Чонин, целуя костяшки пальцев, и прижимаясь щекой к руке. Чонин дышал сбивчиво, боясь поднять голову и увидеть в глазах Чанёля презрение, но, когда он почувствовал на своей щеке горячую ладонь, ему стало спокойней. Пальцы Чанёля скользнули к подбородку, поднимая голову Чонина вверх. Чонин не успел ничего понять снова, когда Чанёль поцеловал его сам. Даже его очки не мешали. Когда Чанёль открылся ему, в зал вошла девушка из труппы. Это было провалом, как для Чонина, так и для Чанёля. Чонин бы хотел отмотать время назад и закрыть дверь на замок. – Я… я не вовремя. Простите… * Было совсем не удивительно, что об этом случае узнал чуть ли не каждый человек, но Чонину (на удивление) было совсем плевать на то, что скажут люди. Его больше всего волновала реакция Чанёля. И было совсем не удивительно, что Чанёль боялся даже посмотреть на Чонина, когда они были в репетиционном зале, или коридоре. – Не обращай внимания. Чанёль вздрогнул, когда дверь в его кабинете захлопнулась. Он сидел возле инструмента, смотря сквозь клавиши. – Не обращай внимания ни на кого. Они забудут обо всем, – сказал Чонин, облокачиваясь о дверь спиной. Чанёль сжал в кулаки ткань на своих брюках. – Я не могу так. Они… на каждом шагу говорят что-то, смотрят презрительно и… Почему каждый день появляются какие-то новые слухи, между нами даже ничего не было, чтобы… Чанёль не успел договорить, потому что ему самым наглым образом не дали. Чонин не мог держать себя в руках, запуская пальцы в волосы Чанёля, и оттягивая их назад. Чанёль схватил его запястье, пытаясь оттолкнуть руку. – Если тебя волнует чужое мнение, то ты никогда не сможешь жить так, как говорит тебе сердце, – Чонин был практически зол. Ему хотелось удержать Чанёля, потому что больше всего он боялся, что Чанёль может все бросить и исчезнуть. – Чонин… До репетиции оставалось полчаса. Чонин не мог заставить себя подготовиться, как следует, потому что не мог сейчас уйти от Чанёля, хоть они и не разговаривали. Чанёль смотрел на клавиши еще какое-то время, топя пространство вокруг себя в мертвой тишине, а потом стал рисовать мелодию, спускаясь тихими нотами с верхних октав. Чонин смотрел на его спину, сидя на полу; смотрел, как поднимается левая рука, заполняя низкими трезвучиями фон, и накладывая сверху мелодию. Кажется, это была мелодия из какого-то мультфильма – грустная, но не достаточно трагичная. Чанёль играл все громче и быстрей, пока не сорвал мелодию режущими звуками, не подходящими. – Тебе надо идти. * Чанёль не завязывал разговор первым, казалось, они вернулись туда, когда Чанёль только присоединился к их коллективу. И с каждым днем Чонин все больше боялся потерять Чанёля. Времени не было даже на то, чтобы просто поговорить, а когда начались концерты, Чонин видел Чанёля только во время выступлений. Это было и хорошо, и ужасно, потому что желание остаться наедине никуда не испарялось. От этого хотелось убежать; убежать от всех людей и зрителей, чтобы никто не помнил, чтобы все забыли. Голова болела всегда, никакие таблетки не помогали. После очередного выступления Чонину стало настолько плохо, что он не мог сам дойти до гримерной. Впереди шли парни из труппы, но когда Чонин открыл рот, чтобы окликнуть их, его голос пропал, колени подгибались. – Ты выглядишь ужасно. Чанёль перехватил руку Чонина, закидывая ее себе на плечо, а свободной рукой обнимая его за талию. С того случая, когда их увидели вместе в репетиционном зале, прошло достаточно много времени, но Чонин не мог перестать думать об этом. Ему казалось, что Чанёля все еще волнует это, потому что они не так часто пересекались. Чонин не просил Чанёля помогать ему, но когда он переоделся, Чанёль принялся оттирать грим с его лица. Хотелось, чтобы этот день никогда не заканчивался. – С этой краской ты похож на куклу, – сказал Чанёль. На его лице появилась заботливая улыбка, и Чонин пытался вспомнить, когда ему так улыбались последний раз. – Но зато красивую? – предположил Чонин. – Очень красивую. Чонин смутился, отводя взгляд. Чанёль все еще был в смокинге и с зачесанными назад волосами, но без пиджака. – Но настоящий ты красивее любой куклы, – продолжил Чанёль. – Можно мне сегодня остаться с тобой? Рука Чанёля замерла на его щеке. Чанёль не поднимал взгляд, лишь продолжил стирать грим. – Готово, – улыбнулся он, поднимаясь на ноги и поправляя свои очки. – Собирайся, надеюсь, мы успеем до закрытия магазина. Чонин подумал, что Чанёль просто уйдет, даже в слова не получалось поверить сразу. Он не мог сдержаться от того, чтобы обнять Чанёля, утыкаясь носом ему в живот. * За то, чтобы видеть Чанёля после душа, с мокрыми волосами и в одних домашних штанах, Чонин бы продал часть своей души. Увидев Чонина, сидящего на полу возле телевизора и переключающего каналы, он улыбнулся, проходя в комнату и усаживаясь рядом. – Если хочешь, можешь спать в моей комнате, – сказал он. Чонин повернул к нему голову, останавливая взгляд на капле, готовящейся сорваться с волос Чанёля. – Хочу, – он был уверен, что Чанёль будет спать в другой комнате, но у него были немного другие планы. Он потянулся вперед, касаясь губ Чанёля своими. – Только я не хочу спать один. – Но… – Чанёль немного отстранился, но это не мешало Чонину поцеловать его еще раз, только на этот раз более открыто. – Я не могу держать эти чувства в себе, и я не могу ни о чем думать, кроме тебя, – тихо сказал Чонин в губы Чанёля. – Скажи, я тебе хоть чуточку нравлюсь? Чанёля будто парализовало, как показалось Чонину. Он смотрел перед собой, ничего не отвечая, и это было самым сильным ударом. Чонин грустно улыбнулся, щелкая кнопку выключателя телевизора, и поднимаясь на ноги. По голове будто ударили чем-то тяжелым, выбив все мысли напрочь. Он даже не заметил, как дошел до комнаты, упав на кровать. Через пару минут свет в соседней комнате погас, и еще через несколько минут кровать скрипнула от чужого веса. – Когда ты появился, мой мир перевернулся с ног на голову. Я все еще не могу к этому привыкнуть, – голос Чанёля был хриплым. Он говорил медленно, будто бы боялся сказать те слова, которые совсем не хотелось. – Твои прикосновения и эта близость… я будто тону, Чонин. Чонин сжал одеяло так сильно, что казалось, может и ткань порваться. Сердце ускорило свой привычный ход, когда по его щеке провели холодными пальцами. – Я все еще не могу поверить, что это происходит на самом деле. Чонин молчал, не говоря ни слова. Но когда Чанёль залез под одеяло, прижимаясь к его спине, и обхватывая руками, Чонину захотелось рассыпаться на много-много звездочек. Он перевернулся в его объятиях, проводя руками по груди, и останавливая их на плечах, пока Чанёль не уложил его на спину, нависая сверху. Чонин не слышал ничего из-за стучащего в голове сердца, когда Чанёль целовал его шею, проводя рукой по бедру, и спускаясь поцелуями к груди, попутно отодвигая одну ногу в сторону. Чонин не дышал почти, когда Чанёль провел языком по его соску, снова поднимаясь вверх, и касаясь его губ. Поцелуй казался таким долгожданным. Чанёль разорвал поцелуй, скатываясь на бок, и падая на спину. Его грудь часто-часто поднималась, казалось, будто ему тяжело дышать. Чонин понимал, что сам торопит его, поэтому ухватился за одеяло, натягивая его повыше, и укладывая голову на грудь Чанёля. Его сердце билось так часто, будто готовое сломать ребра и порвать кожу, выпрыгивая наружу. Когда Чанёль запустил пальцы ему в волосы, перебирая прядки, Чонину показалось, что так уже было; этот момент настолько ярко отразился в голове, что он невольно зажмурился. – Прости меня, – сказал Чанёль. Чонин поймал его руку, переплетая пальцы со своими, и притягивая к себе, чтобы коснуться губами. Так мало Чанёля, хотя он сейчас полностью его. – Спасибо, что ты есть. Чонин не видел его лица, но чувствовал, как тот улыбается. Чонин хочет узнать его лучше, и сделать так, чтобы улыбка с лица Чанёля не стиралась никогда. Он сможет.