Объятья
20 сентября 2014 г., 22:06
Она всегда хотела стать человеком. Таким живым, пульсирующим, тёплым.
Душа Элайджи, как могла, изворачивалась, скручивалась, сжималась, кричала ему и приказывала не быть таким дураком. Но нет, он, вместо того чтобы скрутить ей руки и закричать в лицо о любви, о которой она и так наслышана, отводит глаза, когда она просит разрешения на то, чтобы стать им. Человеком.
Люди никогда не вызывали у Элайджи ни жалости, ни сочувствия. Он уже давно считал их чем-то самим собой разумеющимся.
Элайджа всегда думал, что если это всё-таки произойдёт и она раздобудет лекарство, то он сделает всё, даже предаст собственную семью и пойдёт по головам, но не даст ей выпить его. Люди, пусть и бессмертные, имеют привычку приукрашивать свои мысли.
На деле же он не смог её остановить, даже когда она стояла на расстоянии вытянутой руки. Он просто стоял и смотрел, как сестра и любовь всей его жизни сливались в одном человеке. Смертном человеке.
То ли это был испуг, то ли ужас. Он так и не смог разобраться. Он так и не смог её оставить. Ведь она теперь так беспомощна, словно бабочка без крыльев, но… Она выглядит такой счастливой.
Ребекка сидит на веранде в белом свитере.
Каждая петелька в нём пропитана её запахом, смехом, теплом и пульсацией.
Ему хочется украсть его, чтобы иметь хоть что-то Её и прятать его где-нибудь под подушкой, как какой-нибудь мальчик-подросток. Он уже забыл, как это.
А люди когда-нибудь забывают?
Ребекка находит отличного парня. Его имя как-то отдалённо начинается на «д», но Элайджу это мало заботит. Ему важна только она, а не какие-то другие мухи, раздражающе летающие вокруг; на тротуарах, дорогах, вокзалах, балконах.
Элайджу пугает сама мысль о том, что они слетаются на трупный запах его сестры. Они ведь не знают, да? Не знают, что она теперь человек и так уязвима? Но ничего, он же здесь. Он сможет защитить её. До самой смерти.
Ребекка стареет. Для неё дни тянутся очень медленно, а для него - слишком быстро. Он ужасается мелким морщинкам в уголках её глаз. Так ужасается, что ему кажется, будто кровь сама бурлит в венах и умоляет его обратить её в вампира.
Он стал параноиком. Дотошным параноиком, притаившимся в тёмных углах дома, который Она и «Д» купили на помолвку.
Очень редко его посещает тщеславная мысль, что Ребекка придет сама и попросит обратить её, но дни идут, а этого так и не происходит.
Однажды он задерживается, но не настолько, чтобы найти её мёртвой. Она всё ещё держится за жизнь, посмеиваясь. Элайджа напуган. Элайджа в ужасе. «Д» валяется где-то у стены, но этот незначительный факт быстро теряет свою ценность.
- Кто это сделал? – Элайджа бы подхватил её на руки и унёс отсюда, но она отталкивает его и снова падает на бежевый ковёр. Посмеивается.
- Вор. Обычный вор, – Ребекка широко улыбается и держится за рану от ножа. – Всё, как я и хотела, Элайджа.
Он не в силах раскрыть рта.
Всё, как она и хотела.
- Элайджа, мне холодно, – тихо шепчет Ребекка. – Согрей меня.
- Ты же знаешь, - мужчина замялся. Его запястье потянулось к губам. Обрати её. – Я не могу.
- Можешь, – она опять улыбнулась. – У тебя душа тёплая.
- Ты такая наивная, – усмехнулся мужчина и прижал её к груди.
- Я у тебя единственная сестра.
- Да, единственная.
Он взял её руки, перепачканные кровью, в свои и попытался согреть дыханием. Биение сердца замедлялось, а первородный и не заметил, как в каком-то странном исступлении пытался согреть её тонкие ладони, обливая их раз за разом холодным кислородом из своих лёгких.
В какой-то момент он просто понял, что не слышит её. Слушает и не слышит.
Она больше не была тёплой.
Не была пульсирующей.
Не была живой.
Шевелилась ли в нём скорбь, когда он, пуская несколько слезинок, прижимал её голову к своей груди и вдыхал тот самый запах, что и на украденном свитере? Бушевала ли в нём ярость, когда она не отвечала на поцелуи? Шептало ли ему отчаяние, когда тело её задеревенело?
Он хотел обратить её в вампира в последний момент, но так и не смог. Он всегда был таким бессильным, когда она улыбалась… А ведь она была всего лишь на расстоянии объятия.