***
Гарри спал на табуретке у ее кровати, и это была самая нелепая поза для сна, которую только можно было себе представить. Гарри настаивал, что они должны вызвать ее родителей и провести слушание. Гермионе пришлось угрожать лучшему другу тем, что они перестанут быть друзьями, если он сделает это. Она превращалась в камень от взгляда василиска, она становилась наполовину кошкой на достаточно долгий срок, она проходила и через более страшные вещи, чем пара переломов, это не стоит того, чтобы беспокоить родителей. Гермиона упала с Астрономической башни, и ее никто не поймал. Она использовала невербальную магию, чтобы замедлить скорость падения, но все равно упала – прямо в твердую землю, покрытую коркой заледеневшего снега. Это произошло за пару секунд – вот Малфой держит ее за горло, отпускает пальцы, она падает. Осознает, что палочки в руке нет, закрывает глаза и применяет невербальную магию – впервые на своей памяти настолько безупречно. И еще она, кажется, кричит. По крайней мере, когда ее находит Хагрид, у нее нет голоса. Так вот, она падает, а потом применяет магию. Когда ее спина сталкивается с поверхностью земли, силуэт в арке наверху исчезает.***
Гермиона вздрогнула, просыпаясь снова. Этот сон повторялся каждый раз, стоило ей прикрыть глаза. Бесконечное ощущение полета – это намного страшнее, чем сломанные ребра. Видимо, она опять закричала, просыпаясь, потому что вскоре мадам Помфри прибежала к ней из перевязочной. Она дала ей зелье, потом промокнула лоб и, погладив по волосам, сказала, что все наладится. Что и не такие переломы здесь залечивали. Гермиона верила ей. Все наладится.***
Вечером к ней пришел Рон. Он шутил о том, что они патрулируют больничное крыло по очереди, и Гермиона улыбнулась его шутке, вспоминая, что несколько дней назад Рон так же, как она, отлеживал бока на одной из коек. Но веселье вскоре сошло на нет, и на лице Рона проявилось серое беспокойство. – Поправляйся скорее, Гермиона, – сказал он, грустно вздохнув. – У нас скоро игра. Гермиона не была уверена, что придет на игру, но она попыталась успокоить друга, погладив его по руке.***
На четвертый день ее все еще не выписали из лазарета, но она уже могла перемещаться по палате и вздыхать у окна. К ней пришли Джинни, Симус и Дин, потом Полумна, Гарри, Хагрид, снова Гарри, потом Гарри и Рон. Она устала от посещений и вычитывала Гарри поздно вечером до тех пор, пока у него не покраснели уши. – Больной нужен покой, – заявила она, Поттер поспешно оставил принесенные для нее книги и ушел, уже до следующего утра.***
По ее желанию родителей не посвятили в курс дел, но один раз к ней пришел директор. Гермиона почувствовала себя неловко в его присутствии. У нее никогда не было особой связи с ним, она была больше близка с профессором Макгонагалл, и такой визит ее удивил. Директор сел на край соседней кровати. Он выглядел уставшим, измотанным, кожа на лице почти потеряла цвет, а плечи были понуро опущены. Гермионе стало жаль его. Видно, этот год вымотал до бессилия не ее одну. – Страшные вещи происходят в школе, – тихо сказал он. Гермиона вспомнила второй год обучения и тот ужас, что держал в страхе всех учеников. Ужас из Тайной комнаты. Кажется, тогда все учителя выглядели такими испуганными. – Что же с вами произошло, моя дорогая? Гермиона выпрямилась. Директор попросил ее не вставать, но сидеть перед ним, подтянув коленки к груди, было совершенно неприемлемо. – Мое безрассудство… – О, мисс Грейнджер, вы никогда не были безрассудной. Слух о том, что с ней приключилось несчастье, разлетелся по школе, подобно летнему ветерку. Она боялась представить, что о ней говорят. Гермиона опустила взгляд. Врать Дамблдору она не могла – не в этой ситуации. Спасая чужие жизни, зная, что это во благо – да. Но не сейчас. Краска залила лицо, сердце сжалось в груди, отдавая в ребра ноющей болью. – Это связано только со мной, – выдала она единственный ответ, который только смог прийти ей в голову. – Только ли? В глазах профессора мелькнуло что-то, заставившее Гермиону быстро отвернуться. Нападение на Кэти Белл. Нападение на Слизнорта и Рона. Нападение на Гермиону. Знал ли Дамблдор, кто за всем этим стоит? Она сомневалась, что существовала хоть одна тайна, не подвластная Дамблдору. Если так, то почему он прикрывал Малфоя и закрывал глаза на его действия? Почему спокойно ходил по школе, зная, что Малфой нацелен именно на него? У Гермионы был только один ответ – Дамблдор не верил, что Малфой реально способен на убийство. И это было его самой большой ошибкой.***
Лежать в больнице целую неделю – нерационально. Во-первых, Гермиона пропускает много уроков, и, пусть материал почти весь изучен заранее, осознавать, что уроки проходят без нее – отвратительно. Во-вторых, обязанности старосты никуда не делись. В-третьих, ей предстояло сдать в библиотеку книги, провести опыты, которые она выписала для себя, потренировать с Роном и Гарри заклинания, которые у них не выходят, а еще скоро Хогсмид, и Гермиона просто обязана туда попасть. – Куда ты собралась? – Гарри возник в дверях с новой связкой книг. – В гостиную. Не представляю, какая польза в отлёживании боков. Она сложила в сумку перья, кусочки пергамента и свою мантию, перекинула ремень через плечо. Остаточная боль в ребрах дала о себе знать, и девушка сжала зубы. – Ладно, – Гарри уперся кулаком в бок. – Если ты достаточно здорова, то пора перейти к тому серьезному разговору, где ты рассказываешь мне, что с тобой случилось. Гермиона вздохнула. Все, чего она желала – это выбраться отсюда, возможно, съесть что-то огромное, питательное и совершенно не полезное, а потом прогуляться в сторону Запретного леса. И ничего более. – Не думаю, что сейчас подходящее время. – Ты странно себя ведешь и говоришь это с первого дня… – И продолжу говорить… – Гермиона! – то, как безжалостно он бросил связку с книгами на пол, заставило девушку содрогнуться. Он подошел к ней близко и понизил голос. – Ты можешь мне доверять. – Я и так доверяю тебе больше всех на свете, Гарри. – Это сделал Малфой? Он сбросил тебя с башни? Она могла бы соврать, заупрямиться, но Гарри не поверил бы ни единому ее слову. Как и Дамблдор. Слишком много всего крутилось вокруг Малфоя в последнее время. Она посмотрела в его глаза. Гарри тихо выдохнул, Гермиона готова была поклясться, что слышит, как скрипят от злости его зубы. – Я убью его. – Тогда мы не узнаем, какова его цель! – Почему ты так бессильна перед ним?! Эти слова ударили ее, как пощечина. Гермиона отшатнулась, ярко краснея щеками. Ей показалось, что комната сужается, а стены давят со всех сторон, и даже потолок будто бы стал значительно ниже. – Я не бессильна. Ты спрашиваешь, доверяю ли я тебе, Гарри, но как насчет тебя? Ты доверяешь мне? Он моргнул. Отошел на шаг и, сделав вдох, отвернулся к окну. – Ты отдалилась в последнее время. У тебя какие-то свои дела с Малфоем, и это не то, что так легко осмыслить. – Ты думаешь, что у меня… дела с Малфоем? От возмущения она едва не задохнулась. – Если у тебя нет с ним дел, то просто скажи, что вас связывает? Я устал строить догадки, Гермиона. – Так перестань их строить и займись крестражами! Как будто у тебя мало других дел. Гарри посмотрел на нее, потом помотал головой. Отросшие волосы упали ему на глаза, и Гермиона подошла, чтобы убрать их в сторону. – Не беспокойся за меня, – попросила она. Ей хотелось обнять Гарри, почувствовать, как расслабляются вечно напряженные мышцы на его теле, но она боялась, что заплачет, если позволит себе такую слабость. Она не могла плакать. Она не могла обронить больше ни одной слезинки.***
А тем временем весна в окрестностях Хогвартса потихоньку отбирала власть у зимы. Студенты стали чаще выбираться из замка, уделяя больше внимания прогулкам по подтаявшим тропкам и по берегу Черного озера, что сейчас, все еще будучи в спячке, не вызывало такого панического страха. Хагрид подлатал забор вокруг огорода, а в теплицах мадам Стебль зазеленели растения. Небо большую часть времени было бледно-голубым, а солнце появлялось не раз в неделю, а почти каждый день. Все еще тускло-рыжее, оно тоже будто оживало после холодов, просыпалось, готовясь одарить окружающих своими лучами сполна. В воскресенье, через два дня после выписки (за которую мадам Помфри отчитывала Гермиону около получаса самым строгим из возможных тоном), профессор Макгонагалл пригласила старост на общее собрание. Гермиона с Роном, Пэнси Паркинсон и старосты остальных факультетов дожидались ее, устроившись за партами в полутемном кабинете трансфигурации. Не было только Малфоя, и, по словам некоторых гриффиндорцев, он вообще в последнее время залег на дно: в Большом зале не появлялся, на уроках сидел тише всех, а во время перемен его видели в самых разных концах замка, где он загадочно бродил вдоль стен с картинами и молчал, как будто «наелся слизней» (последнее – цитата Симуса). Гермиона аккуратно опустила перо на пергамент, поправила его, чтобы оно лежало перпендикулярно столу (почему-то это сейчас было чертовски важно). Староста Пуффендуя покосилась на нее, но, поймав в ответ суровый взгляд, отвернулась, покраснев. Паркинсон сидела на парте и размахивала ногами, как будто пришла в парк покататься на аттракционах. – Я прошу прощения за опоздание! – профессор Макгонагалл распахнула тяжелую дверь. В кабинет из коридора проник прохладный воздух и запах раскаленного металла – почему-то он все время следовал за преподавателем трансфигурации по пятам. – На самом деле, я собрала вас ради одной новости… О, мисс Грейнджер, вы снова с нами? Гермионе польстила улыбка профессора и ее довольный тон. Она заправила волосы за ухо и молча кивнула. – Я рада. Что ж, вопрос, по которому мы собрались, следовало бы озвучить в Большом зале за ужином, но… Мисс Паркинсон, слезьте со стола. Благодарю. Так вот. У нас в школе новый преподаватель, и он наотрез отказался делать из своего появления большое событие. Поэтому у меня будет просьба ко всем вам. Поставьте учеников ваших факультетов в известность, что с завтрашнего дня в должность вступает новый тренер по квиддичу. Гермиона и Рон переглянулись. – Но, профессор, а как же мадам Трюк? – поинтересовался Уизли. – О, не волнуйтесь, она в порядке, – улыбнулась Макгонагалл. – Роланда продолжит преподавать полеты на метле, но, вы же знаете, у нее в последнее время большие проблемы со зрением. К тому же новый учитель лучше знаком с внутренним миром современного квиддича. Он молод, но уже достаточно опытен. Гермиона почувствовала, как что-то сжалось у нее в груди. – Простите, мэм, а можем ли мы узнать имя нового преподавателя? – спросила она. Макгонагалл, продолжив загадочно улыбаться, произнесла: – Разумеется, мисс Грейнджер. Должно быть, вы помните звезду мирового квиддича, Виктора Крама? – Паркинсон выругалась, Рон вскочил со стула. Старосты Пуффендуя и Когтеврана воодушевленно зашептались. – Он любезно предложил нам свою кандидатуру.***
Это было невыносимо и жутко смущающе. Замок словно с ума сошел. Все галдели и бегали по коридорам, разнося новость, а у лестницы, где они с Виктором стояли, тихо переговариваясь, собралась кучка девчонок с третьего и четвертого курсов. Каждый раз, стоило болгарину повернуться в их сторону, они хихикали, как полные идиотки. – И зачем ты здесь? – не слишком любезно было начинать беседу с такого вопроса, но Гермиона и не собиралась с ним любезничать. Это мировой заговор против Гермионы Грейнджер, она раскроет его, и виновники будут наказаны! Виктор смущенно прислонился к стене. Ему уже выдали форму, в которую он облачился, и это было совершенно несправедливо, ведь форма профессора Трюк была далеко не столь современной и обтягивающей. Им следовало идти на завтрак, а не стоять здесь, привлекая внимание. – Ну, я устал путешествовать… – Виктор! Или как мне тебя называть? Профессор Крам? Он закатил глаза. Девчонки томно вздохнули в голос. Они что, на любое выражение его лица теперь будут так реагировать? – Я не профессор, я тренер. Ладно. Гермиона, я приехал из-за тебя. Его английский был ломаным, но все равно относительно понятным. И только абсолютно глухой человек не признал бы его акцент притягательным. – Зачем? – С тобой происходят ужасные вещи. – Передай Гарри Поттеру, когда увидишь его в следующий раз: я простила его лишь однажды, второй раз стукачество не сойдет ему с рук. – Зря ты злишься. Он волнуется. Виктор выглядел… черт, хорошо. Ладно, если быть откровенными, он выглядел потрясающе, как и подобает Виктору. Но его появление в школе уже заведомо душило ее. Она знала, что сейчас поползут слухи, потому что школа в курсе их маленького романа три года назад. А также она знала, что должна сосредоточиться на учебе, на помощи Гарри, на темной стороне жизни Хогвартса, втягивать в которую Виктора она не посмела бы никогда. Он так все усложнял! А к ней и без того сейчас приковано всеобщее внимание из-за «несчастного случая»! Только этого не хватало. – Ох, Виктор, – он улыбнулся. Однажды в письме Крам сказал, что ему невыносимо приятно слышать, когда она зовет его по имени. – Я не вправе что-то тебе запрещать, но, пожалуйста, уезжай. – Нет. Не до конца этого года. Гермиона застонала, спрятав лицо в ладонях. Что ж, упрямства Краму было не занимать. Она почувствовала, как краснеют кончики ее ушей, потому что осознание, что он приехал ради нее, немного смутило. – Тогда держись от меня подальше, – она ткнула ему пальцем в грудь. – Не хочу, чтобы меня упрекали в особых отношениях с преподавателями. Последнее ее заявление Виктор проигнорировал, сказав лишь, что плохо понимает по-английски и надеется, что это не что-то важное, иначе ему очень жаль.***
Разумеется, появление Виктора выбило из учебного ритма не только ярых поклонников квиддича, но и Гермиону. Она не могла отрицать, что еще один близкий ей человек, находящийся рядом, наполнял ее душу спокойствием, но все было шатким и некрепким, потому что каждую ночь, закрывая глаза, она все еще падала. Падала. Падала. – Вы меня слышите, мисс Грейнджер, или я недостаточно громко говорю? Гермиона вздрогнула, вцепившись в парту. Профессор Снейп смотрел на нее с непроницаемым выражением лица, и девушка почувствовала приступ невыносимого стыда за то, что прослушала вопрос. – Простите, профессор, – тихо выдавила она, мысленно обзывая себя разными непристойными словами. Она стоически отсидела все уроки, лишь на последнем растеряв всякое внимание. – Не могли бы вы повторить? – Я спросил, достаточно ли вы здоровы, чтобы посещать уроки? Гермиона сделала маленький вдох. Все смотрели на нее. У них было совместное занятие со Слизерином, и оба факультета сейчас таращились на нее, замерев от любопытства. Она чуть повернула голову вправо и наткнулась на полный отвращения взгляд Паркинсон. Гарри под столом сжал ее руку. – Я достаточно здорова. – В этом случае, я попрошу вас сосредоточиться на работе, а не витать в облаках. – Вы могли бы быть чуть любезнее, сэр, – голос Рона прозвучал за ее спиной. Гермиона в ужасе зажмурилась. Господи, нет. Когда эти идиоты поймут, что вступать в спор со Снейпом – бесполезно? Тем более, якобы отстаивая ее честь?! Профессор замер, гордо вскинув вверх свой изогнутый нос. Гарри отпустил руку Гермионы и сложил ладони перед собой, полностью копируя его выражение лица. Он готов был вступить в словесную схватку в любую минуту, надо полагать. – Минус десять очков Гриффиндору, – спокойно сказал Снейп. – Жаль, что с преподавателей нельзя снимать баллы за хамство, – заявил Рон. Класс в ужасе затих. – Еще минус десять очков Гриффиндору за нарушение порядка на уроке, – раздалось откуда-то справа. Голос Малфоя был холодным, и, сделав маленький вдох, Гермиона обернулась, глядя на слизеринца. Он не сводил с Рона своих отвратительных серых глаз, на его губах не было торжествующей улыбки, он просто смотрел, откинувшись на спинку стула и не моргая, его лицо было слишком бледным, почти прозрачным в полумраке кабинета. Рон приподнялся. – Я тоже могу снимать баллы, Малфой, – прорычал он. – Здесь полная комната свидетелей, готовых подтвердить, что с меня не за что снять баллы. – Когда это было препятствием? – Замолчите оба! – профессор сложил руки на груди, белые манжеты его рубашки выглянули из-под мантии, но он тут же оправил рукава, словно боялся нарушить целостность своего мрачного образа. – Мистер Уизли, жду вас вечером для отработки наказания. Мистер Малфой, сосредоточьтесь на теме урока. Мисс Грейнджер, если вы не в состоянии полностью погрузиться в работу – возьмите для этого подтверждение в больничном крыле. Гермиона вспыхнула. Господи, как же она ненавидела, когда на ней сосредотачивалось внимание! А особенно, когда она сама была тому виной. Сейчас это было просто невыносимо: в школе говорили о ней, когда она шла по коридору, люди перешептывались, думая, что она не слышит, а иногда не считали нужным понижать голос. Вчера вечером она возвращалась в гостиную из библиотеки, подсвечивая себе путь светом волшебной палочки, и несколько картин позвали ее по имени. А потом сказали что-то про «знаменитого ловца». Слухи в Хогвартсе распространялись с завидной скоростью, как будто сами стены, впитывая слова и фразы, разносили их, как совиную почту, по коридорам, кабинетам, башням и гостиным. Замок гудел, наслаждаясь поджаренными, свежими новостями, а Гермиона просто мечтала, чтобы все это поскорее закончилось. Ей хотелось одолжить у Гарри мантию-невидимку и не выходить без нее из комнаты. Она встала из-за парты, едва прозвенел звонок, и первой выбежала из кабинета. Только сейчас, избавившись от налипших на нее взглядов сокурсников, она почувствовала облегчение, и зашагала по коридору так быстро, что слышала только шум воздуха у себя в ушах и собственные шаги. Чужих шагов она не уловила. Взвизгнула и задохнулась, почувствовав ладонь на своих губах. Ее рот с силой закрыли, а плечи сжали второй рукой. Гермиона брыкнулась, отбиваясь, попробовала выхватить палочку из кармана, а в следующую секунду оказалась в пыльном кабинете, прижатой лицом к стене. – Вякнешь – удавлю! – прошипел Малфой. Где-то слева с грохотом захлопнулась дверь. Гермиона почувствовала ком из слез, подступивших к горлу. Она набрала полные легкие воздуха и резко вывернулась, отталкивая слизеринца от себя. Ее распирало от злости, она хотела кричать на весь мир о том, как сильно она его ненавидит, топать ногами и визжать, но она проглотила крик, как глотала пыль, висящую в воздухе. – Я бессмертна, забыл?! – выдала она, внезапно почувствовав просто невероятный прилив сил. Ярость внутри нее превратилась в кипящую сталь. Малфой засмеялся почти беззвучно, но смех этот больше походил на истерику. В пару шагов он преодолел расстояние между ними и взял лицо Гермионы в свои ладони. Она застыла. – Нет, Грейнджер. Ты не бессмертна. Ты невероятно живуча, но это разные вещи. – На что еще ты готов пойти, чтобы не признавать своих чувств ко мне? – На многое. – Может, стоит просто меня убить? – Заметь, я пытаюсь. Малфой смотрел так пристально, что Гермионе почудилось, будто его взгляд высасывает из нее жизнь. Она отвернулась. Он пытается. Он всегда будет пытаться, и дело не в чувствах, Мерлин, она не может быть столь наивной, чтобы верить в это. Дело в том, что она слишком много знает. – Держись от меня подальше, Малфой, – она снова посмотрела на него. Его ладони исчезли с ее лица и сейчас лишь легонько касались плеч. Холодные подрагивающие пальцы прожигали кожу сквозь форменный свитер и рубашку. – Заметь, я пытаюсь, – повторил он и вдруг посмотрел на ее губы. Его взгляд перестал двигаться. Он будто остекленел, а потом Малфой издал такой звук, от которого у Гермионы волосы встали дыбом. Он, сцепив зубы, зашипел, как змей. Отшатнулся, попятился в сторону, впился пальцами в покрытый толстым слоем пыли стол. Его будто изнутри выламывало болью, он колотил по столу ладонью, его спина выгнулась так, что под белой рубашкой отчетливо пропечатывался позвоночник. Гермиона покосилась на дверь. Больше всего на свете ей хотелось оказаться от него подальше, но в голове вдруг возникла еще одна мысль. Наверное, то падение сломало ее не только снаружи. Внутри тоже что-то переломилось с хрустом, и теперь «бежать, бежать, бежать» казалось слабостью. Она не могла себе позволить слабость. – Что, Малфой, – подходя сзади, сказала она, – твой план провалился? Девочка, которая слишком много знает, все еще жива. – Заткнись, – процедил он, и Гермиона увидела, как напряглись его плечи, как проявились вены на его руках. Ей захотелось подойти и раскатать его рукава, чтобы не видеть этих вен. – Не собираюсь я затыкаться! – Малфой был так уязвим сейчас, а она так сильно его ненавидела. – Хочешь знать, о чем я думала, пока падала? – Не хочу. – Я мечтала выжить только ради того, чтобы сказать тебе, – она схватила его за локоть и резко развернула к себе. Их взгляды встретились на мгновение. – Я сделаю все, чтобы твой план провалился, каким бы он ни был. Теперь я – твоя самая большая угроза в этой школе, не забывай об этом, Малфой. Он скривился. Гермиона не могла быть точно уверенной в том, что творилось у него внутри сейчас, но она знала, что он уязвим, растерян и болен. Серьезно болен, на всю голову. – Я умею устранять угрозы. – Не сомневаюсь в этом, – она подошла ближе. Настолько близко, что почувствовала, как вздымается его грудь под тяжелым дыханием. – Но также ты меня хочешь. И тебя убивает то, что ты не можешь бороться с этим. Она не верила, что действительно произносит это. Малфой глубоко вдохнул. Ей казалось, что сейчас он разразится хохотом или новым приступом ярости, когда будет хлестать ее словами, как пощечинами, избивать ее сущность, выплевывать ядовитые оскорбления и грязно шутить. Но он лишь кивнул. – Хочу, – сказал он тихо. Это не было признанием поражения, Гермиона не была столь глупа, чтобы в это поверить. Малфой улыбнулся, его лоб был влажным, а волосы он откинул назад. Ему совершенно не подходила такая прическа, она делала его старше, чем он есть. Ему невероятно шло, когда прядь закрывала часть лба, соблазнительно изгибаясь. – Трахнуть тебя и придушить, пока буду трахать. Чтобы, когда я буду кончать в тебя, выпачкивая всю тебя своей спермой внутри, твои глаза стекленели, а дыхание замедлялось. Вот чего я хочу. Гермиона стойко выдержала каждое из этих слов, искренне надеясь, что ее лицо не покрылось пятнами яростного стыда. Она кивнула. Подняла ладонь и обхватила пальцами верхнюю пуговицу на его рубашке. – Мне тебя жаль, Малфой. Так сопротивляться чувствам… – Себя пожалей, грязнокровка, – он не отходил, позволяя ей прикасаться, и его присутствие стало почти-что-совершенно-привычным, что не могло быть на самом деле. Но им давно нужно было поговорить. Без прикрас и сопротивлений. Поговорить о ненависти друг к другу, чтобы не было больше никаких сомнений, чтобы их не оставалось, чтобы они рассеялись, как дым. Ненавидеть друг друга, не сомневаясь в ненависти – это единственное, что они могут себе позволить. Они по разные стороны баррикад. Они могут делать вид, что сотрудничают, но Малфой всегда будет на стороне зла, а Гермиона всегда будет слишком правильной, чтобы встать на эту сторону. А еще она его никогда… Никогда не простит.***
День клонился к закату, и Гермиона искренне надеялась, что Гарри не бросится искать ее с помощью Карты Мародеров. – Отопри дверь, Малфой, – устало сказала она. Слизеринец сидел у стены, подперев ее спиной, он повязал себе галстук поперек головы, расстегнул часть пуговиц на рубашке, выглядел вымотанным, но, Господи, очень красивым. Гермиона не могла не признавать, что считает Малфоя красивым. Она где-то читала, что зло обладает большей красотой, чем добро, и этот человек, сидящий перед ней, был прямым доказательством. Но красоты недостаточно, когда каждый твой поступок – чернее предыдущего. – Такая умная девочка, а не можешь открыть дверь? – Не сильна в темной магии. – Я не использую темную магию в школе, дура. – Серьезно? Гермиона встала и прошлась по кабинету. Она немного замерзла, потому что они находились в подземельях, и без ежедневной порции обезболивающего зелья ее кости немного ныли. Сейчас она не боялась Малфоя. Наверное, она вообще больше не сможет его бояться, потому что самое страшное уже произошло. Какой его поступок может быть страшнее ее убийства? Господи, ее смешило все это так, что она хотела сорвать голос, хохоча. Но засмеялся Малфой. Он делал это раз в полчаса – закрывал ладонями лицо и смеялся, как сумасшедший. Гермиона перестала удивляться странному поведению, только покрепче сжимала спрятанную в кармане палочку. – Считаешь меня монстром, Грейнджер? – спросил он, немного успокоившись. У него охрип голос, губы выглядели пересохшими и потрескавшимися. Гермиона зажгла свечу, найденную в ящике стола, и поставила ее на одну из старых, с облупившейся краской парт. – Считаю, что у тебя поехала крыша. – Как будто ты не знала этого раньше. – Чего ты хочешь, Малфой? Почему мы здесь? – она подошла к нему, он поднял голову, чтобы смотреть на нее со смесью брезгливости и высокомерия. С этим галстуком, повязанным вокруг головы, он был совсем мальчишкой. Гермиона вдруг отчетливо представила, как Малфой тренирует полеты на метле во время летних каникул вот в таком виде. Наверное, на территории Малфой Мэнора у сына Люциуса и Нарциссы есть свой маленький стадион и свой собственный снитч, с которым он играет, как кот с мышью, то отпуская от себя, то крепко обхватывая пальцами. Когда его никто не видит, он даже может радоваться каждой новой маленькой победе. Это то время, когда он не затевает мировое зло, а всего лишь рассекает воздух на метле. – Хочу понять, как далеко ты позволишь мне зайти, – он потер коленку, на ткани тут же появилось пятно от пыли. Гермиона вздрогнула. Малфой, которого она знала, не допускал пятен на своей одежде. Да, он мог выглядеть небрежно иногда, но он ненавидел грязь во всех ее проявлениях. В нем что-то ломалось медленно, крошилось, как крошится со временем некачественный кирпич. – Ты так спокойна. – Да, возможно, мне стоит закатить истерику. – Люди так и поступают, когда кто-то пытается их убить. – Ты не смог бы на самом деле убить меня, Малфой. Ты знал, что я спасу себя сама. Он встал. Гермиона не шелохнулась, стоя напротив него со скрещенными на груди руками. Свеча играла с их силуэтами на стене так, что казалось, будто они стоят намного ближе, почти впритык друг к другу. – Да что ты знаешь обо мне? – Многое. Знаю, что тебя самого пугает все происходящее до такой степени, что ты видишь по ночам, как сбегаешь на край света, и там никто тебя не находит. – Мне нечего бояться. – Что тебе пообещали за убийство Дамблдора? – Гермиона прищурилась. Она ждала, что Малфой начнет отрицать, но это уже давно не имело смысла. Он скользнул взглядом по ее лицу, по шее, к выемке на груди. – Славу? Теплое место среди приближенных к Лорду? Или твою жизнь, а, Драко? Она уже произносила раньше его имя, так, мимоходом, в беседах с Гарри, в их маленьких заговорах на первых курсах. Но сейчас оно слетело с языка, как наболевший гнойник, и Гермиона была рада избавиться от него. Малфой несколько раз растерянно поморгал, после чего подобрался вновь. – Ты думаешь, я трясусь за свою жизнь? Временами ты такая тупая, Грейнджер. Такая тупая. Он обошел ее стороной и остановился у парты. Поднес ладонь к пламени свечи, огонь заколыхался, тени начали прыгать по комнате, как обезумевшие. «Интересно, который сейчас час», – подумала Гермиона и опустилась на пол, скрестив ноги. – Знаешь, что ОН дал мне, когда оказал «великую честь» выполнить задание? – на словах «великая честь» Малфой скривился. Гермиона помотала головой. – Фотографию родителей. Как будто в лицо плюнул. – И ты тут же безропотно согласился. – Точно! Я должен был бежать за помощью к великому Поттеру, и он бы несомненно что-нибудь придумал. Открой уже глаза, Грейнджер. Она никогда их не закрывала. Она просто различала, что есть вещи, которых они делать не должны, и можно убиться в поисках выхода, но ни за что не сдаваться. – Я не дам тебе это сделать, Малфой. Ты ведь это знаешь? – Расскажешь Поттеру? – Нет, – она помотала головой. – Я не буду вмешивать в это Гарри. После всего, что ты сделал со мной… Это уже личное. – Я могу сделать больше. – Теперь нет. – Тебе идет уверенность в себе. Он подошел близко-близко, наклонился так, что их лица оказались на одном уровне. Гермиона ждала, что он поцелует ее, и твердо знала – она ничего не почувствует. Малфой выбил из нее все чувства, когда толкнул в пропасть, и теперь она может только ненавидеть его острой ненавистью, и еще немного жалеть. Она отшатнулась. Малфой дернул ее на себя, заставляя смотреть в глаза. – Давай, скажи, что я противен тебе, – попросил он. Его пальцы крепко впились в ткань ее кофты. Гермиона не узнавала этого человека перед собой. Нет, он не был ей противен, но он больше не волновал ее, не заставлял кончики ее пальцев неметь, он больше не сводил ее с ума одним запахом и жаром губ у шеи. Она улыбнулась. – Сам догадайся. Малфой сжал губы так, что они побелели, а в следующее мгновение уже отпустил ее.***
В своей голове Драко часто отматывал время назад, возвращаясь в первые дни учебы на шестом курсе и пытаясь понять: есть ли что-то, что он мог бы исправить? Есть ли рычаг, который он дернул, обрушив на себя все это, как лавину из снега? Зима не заканчивалась, нет. Она даже не пыталась закончиться, несмотря на то, что на улице тут и там, как грибы, вырастали проталины, несмотря на бесконечное солнце, что теперь заглядывало в каждое окно, настырно предлагая себя даже тем, кому оно вовсе не нужно. Зима не заканчивалась. В душе у Драко Малфоя бушевал ураган, каждый орган так глубоко погружался в сугробы, что, казалось, он дышит холодом, а словами может заставлять воздух вокруг застывать. Если бы он мог вернуться в сентябрь, он не подошел бы к грязнокровке даже на шаг. Он отказался бы от значка старосты, он обходил бы всю троицу стороной, а дозу искал где-то на стороне или излечился бы вообще. Потому что дозы от Грейнджер давно превратились в подачки, ради которых он скулил, как щенок, пачкал руки, готов был стать убийцей, не тронув директора даже пальцем. Она смогла выжить. Драко был уверен, что падение с башни поставит жирную точку, поэтому чуть не прыгнул следом, чтобы наверняка. Чтобы не жить потом с этим, не глотать эту черноту, подобно яду, не травить себя. Она смогла выжить, и Драко жил с осознанием этого, пока в лазарете мадам Помфри собирала ее кости по частям. Должно быть, это было сильное зелье, или же Грейнджер была сильна. А, быть может, слухи о том, что вся она переломана, попросту были преувеличены. Драко не знал. Каждый день внутри у него происходила битва между сущностью, которая выла от боли, вины и страха, и сущностью, которая осознавала, что Грейнджер – проблема. Что она не отцепится, что она будет его проблемой до тех пор, пока не разрушит все, как ураган разрушает ветхие здания по досочкам. Он продрог. Зима внутри не позволяла согреться, она покрывала инеем каждый клочок души и вырастала снежными горами вокруг и без того обледенелого сердца. Стадион обдувало со всех сторон, Малфой сражался с внутренним холодом, чтобы взять себя в руки и сделать хотя бы один круг до колец и обратно, иначе его вполне могло разорвать от бушующих чувств. Как она говорила с ним. Словно ничего не было, но в то же время – словно ее подменили. Она была злой, равнодушной, уверенной в себе. Драко никогда не видел ее столь спокойной. Это обескураживало, заставляло во многом сомневаться и, господи, снова и снова желать ее. Разную. Он хотел ее глупую, теплую, злую и равнодушную. Любую. Он смотрел в ее глаза и слушал вопли Тени в своей голове: Как ты собирался жить в мире, где ее не станет? Как, Малфой? – Не лучшая погода для полетов. Драко вздрогнул, поднимаясь на ноги. На штаны налип снег, они чуть промокли, но ему было все равно. Крам. Смешно, но несколько месяцев назад он так сильно ревновал к нему Грейнджер, а сейчас все было настолько плохо, что он даже не знал, есть ли смысл для ревности. – Я как-нибудь сам разберусь, – ветер подхватил его слова и растащил по стадиону. Крам как-то снисходительно улыбнулся. – Ты не слишком рад моему назначению, да? Его акцент раздражал. Его голос казался слишком не к месту здесь. Он не подходил Грейнджер совершенно, и Драко не собирался этого отрицать. – Мне плевать, – выдавил Малфой, и это было правдой. Крам. Уизли. Поттер. Маклагген. Да кто угодно, плевать. Чей член будет в Грейнджер следующим? Точно не Малфоя. О, да. Она будет трахаться с Крамом, возможно, прямо на стадионе. Стоит пожелать ей не отморозить задницу. Или она даст Уизли, как только Снейп отпустит его после наказания. Мерлин, да есть ли разница, кому? Все, что его связывает с Грейнджер теперь – взаимная ненависть, только у него она опутана болью со всех сторон, а у нее чистая, непорочная, чувствами не испорченная. Драко оттолкнулся от земли и подлетел сразу на несколько метров. Крам проследил за ним, прислонив ладонь ко лбу «козырьком», а через секунду развернулся и зашагал к замку.