Сердце в тысячу свечей

      Миротворцы ведут меня по коридорам, некоторые из которых я помню – я проходила по ним, когда пыталась сбежать. Мои стражи сворачивают три раза налево, затем используют электронный ключ, подобный тому, что предлагала мне Энорабия, для того, чтобы открыть дверь, и мы продолжаем путь.       Я пытаюсь запомнить дорогу – направо, снова направо. Лифт. В нем зеркальные стены, и я вижу себя впервые за несколько недель. Тусклые волосы, заплетенные в неряшливую косу, ярко выделяющиеся скулы, острый подбородок. Мое лицо изможденное, уставшее. Отвожу взгляд: я и раньше не была красавицей, а теперь и подавно.       Лифт поднимается достаточно долго, из чего я делаю вывод, что Сноу ждет меня где-то в личных апартаментах: в прежние времена я не раз бывала во дворце, первые этажи открыты для посещения, тогда как третий и четвертый – закрытая для посторонних территория.       Створки дверей лифта бесшумно разъезжаются, и вслед за миротворцами я выхожу в просторный холл. Обстановка здесь самая что ни на есть капитолийская: пол устилают ковры, стены наполовину покрыты панелями из красного дерева. Кругом картины, вазы, цветы и безгласые, стоящие через каждые пару метров и готовые выполнить любой приказ своих хозяев. Проходя мимо, я невольно всматриваюсь в их лица, помеченные татуировками. Молодые симпатичные девушки. Искалеченные и сломленные.       – Пришли! – командует один из миротворцев, и наша маленькая процессия останавливается.       Он стучит в массивную деревянную дверь, а потом входит, докладывая о том, что «мисс Эвердин ожидает в коридоре». Не проходит и минуты, как миротворец возвращается и предлагает мне пройти внутрь.       Очевидно, меня привели в рабочий кабинет президента: здесь полно книжных шкафов, несколько кресел в ряд возле стены и центр всего – длинный стол, во главе которого сидит Сноу. Он не смотрит на меня, подписывая какие-то бумаги, и это дает мне лишнее время, чтобы осмотреться: строгая роскошь, подчеркивающая статус президента. Мое внимание целиком поглощает огромное окно, расположенное за его спиной, на дальней стене, – в нем раскинулось широкое чистое небо.       – Все, Кларисса, можешь забирать, – говорит Сноу, откладывая в сторону ручку и отодвигая от себя бумаги.       Мой взгляд останавливается на темноволосой капитолийке, стоящей возле него.       –Спасибо, – сладким голосом отвечает девушка, прижимая к груди документы.       Она обходит стол и направляется к выходу, скользнув по мне оценивающим взглядом таких же серых, как у меня, глаз.       – Рад снова вас видеть, мисс Эвердин, – приветствует Сноу, и я тут же забываю о капитолийке. – Присаживайтесь.        Чувствую, как мышцы сковывает от страха, однако подхожу ближе и располагаюсь на одном из стульев.       – Замечательно выглядите, – говорит президент.       Вспоминаю свое отражение в зеркале и морщусь.       – Не думаю, что я сейчас в лучшей форме, – спорю, сжимая в пальцах ткань штанов.       – Согласитесь, для почти шести недель плена, ваш вид можно назвать цветущим, – настаивает Сноу. – Ваше тело не получило физических увечий, вы не отравлены и не страдали от голода.       Мне нечего возразить, так что я решаю промолчать.       – Мятежники представляли картину куда более красочной. Их ролики делали из вас благородную мученицу. Плутарх Хейвенсби всегда любил добавить драматизма.       Я настораживаюсь от слов, произнесенных Сноу, но не потому, что он знает о предательстве Плутарха, а потому, что он говорит о повстанцах в прошедшем времени. Видимо, что-то изменилось в моем лице, потому что президент снисходительно улыбается, сложив руки перед собой на столе.       – Вы все правильно поняли, мисс Эвердин. Сопротивление сломлено. Революция, на которую вы так надеялись, не состоялась.       Я как рыба, которая только и может, что открывать рот, жадно хватая воздух. Единственное, что у меня выходит, это прошептать имя сестры.       – Прим?       Сноу не обращает на меня внимания, продолжая:       – Повстанцы по всему Панему сложили оружие, признав власть Капитолия. Наша с вами страна едина как никогда.       – Что с Прим?! – настойчивее спрашиваю я.       Президент долго смотрит на меня, перебирая короткими пальцами свою седую бороду, и только спустя несколько минут говорит:       – А это как раз самая интересная часть нашей с вами беседы, мисс Эвердин.       Я задерживаю дыхание, боясь услышать новость, которая разобьет мне сердце.       – Полагаю, наш уговор не врать друг другу все еще в силе? – уточняет Сноу. Я энергично киваю. – Замечательно.       Он делает знак рукой, и безгласая подходит к нему, наливая в кружку чай.       – Для мисс Эвердин тоже, – говорит президент.       Я мотаю головой, отказываясь.       – Я настаиваю. Ромашковый чай – прекрасно успокаивает нервы.       Мне ничего не остается, как принять из рук девушки небольшую белую фарфоровую чашку. Ее тепло согревает мои окоченевшие от волнения пальцы.       – Мне известно, что вы помогали повстанцам, изображая Сойку-пересмешницу, – Сноу говорит медленно, периодически отпивая по глотку чая. – И у меня есть основания полагать, что вы, мисс Эвердин, можете стать прекрасным символом единства Панема, – он бросает на меня быстрый взгляд, наблюдая за реакцией. – Я могу наказать вас, но предлагаю взаимовыгодное сотрудничество.       Я крепко сжимаю в руках кружку.       – А если я откажусь?       Сноу ставит свою чашку на тоненькое блюдце. Соприкасаясь, посуда позвякивает.       – В этом случае, мне придется постараться вас убедить, мисс Эвердин. Например, в одну из ясных зимних ночей на Тринадцатый, в котором укрывается ваша сестра, посыпятся бомбы. Больше, сильнее и куда более разрушительные, чем те, которые сравняли с землей ваш родной дистрикт.       – Они откроют ответный огонь! – вырывается у меня. Я испугана, но пытаюсь защищаться.       Президент пожимает плечами.       – Возможно. Если уцелеет кто-то, способный отдать такой приказ.       Я до крови закусываю губу. Сноу способен обрушить бомбы на головы целого дистрикта? Конечно, способен: Двенадцатый тому доказательство.       – А если… я соглашусь, что мне нужно будет делать? – тихо спрашиваю я.       Сноу улыбается, он знает, что загнал меня в угол.       – Ничего сверх того, что вы уже делали, мисс Эвердин: продолжать радовать публику своим присутствием. Вы с Питом уже проделывали подобное во время Тура победителей. И, ах, да, мне, вероятно, стоит называть вас миссис Мелларк?       Я затравлено смотрю на президента, от всей души желая оказаться как можно дальше от его грязно-серых, налитых кровью глаз.       – Нет, – признаюсь я.       – Я рад, что мы понимаем друг друга, – улыбается Сноу. – Полагаю, историю с ребенком тоже можно забыть?       Вынужденно киваю.       - Замечательно, но все это останется между нами. Зрителям ваша игра в любовь пришлась по вкусу. Очевидно, кое-что придется повторить.       Я чувствую, как страх липкими щупальцами гладит мою душу.       – Для большинства – вы уже замужем. Не будем разрушать их иллюзий? Лучше сделаем сказку былью.       – Зачем? – не выдерживаю я. – То есть… в каком смысле?       Сноу вспоминает о чае и подносит кружку к губам. Медленно пьет. Тянет время, наслаждается моим ужасом.       – Свадьба, дети… – он улыбается.       – Нет!       Президент удивленно вскидывает брови.       – Вы имеете право выбора, мисс Эвердин. Бомбы или… Вы сами разыграли этот спектакль, я всего лишь дописываю не хватающие сцены.       Я не знаю, что сказать. Мне так страшно, что хочется бежать прочь. Но я остаюсь сидеть на месте.       – Тринадцатый не будет уничтожен полностью! – громко говорю я, стараясь выглядеть уверенной.       – Вы можете оказаться правы, но… – Сноу отодвигает от себя блюдце и почти пустую кружку, – задайте себе вопрос: откуда мне известно про «Кискис»? И, если вспомните, вы попали ко мне прямиком из Тринадцатого, верно?       Он намекает, что среди повстанцев есть предатели? Кто-то, кто может навредить Прим и остальным, даже если капитолийские бомбы не уничтожат дистрикт?       Моя бравада проходит, едва начавшись. У меня нет выбора.       – Хорошо, – говорю я.       – Что хорошо?       – Я буду делать так, как вы захотите.       – Нет, мисс Эвердин, – не соглашается Сноу. – Это целиком и полностью ваши личные желания и стремления. Вы любите нашу страну, вы цените ее единство. И вы без ума от своего будущего мужа. Не забываете говорить об этом почаще.       Чувствую, что слезы жгут глаза. Я не заплачу, президент не увидит моих слез. Глубоко вздыхаю, пытаясь успокоиться.       – Я могу идти?       Сноу кивает, и я поспешно поднимаюсь со стула. Дохожу до двери, когда он снова зовет меня.       – И, Китнисс...       Оборачиваюсь.       – Что?       – Вам удалось. Вы убедили меня в том, что Пит вам не безразличен.       Это контрольный выстрел в голову. Чувствую, как слеза все-таки покатилась по щеке. Я связана по рукам и ногам, если ослушаюсь, нарушу правила…       Не хочу даже думать об этом. Выхожу в коридор. Миротворцы, которые привели меня сюда, никуда не делись.       – Пройдемте с нами, – говорит один из них.       Можно подумать, у меня есть выбор.       Они ведут меня по коридорам дворца, я даже не замечаю поворотов – не пытаюсь их запомнить. Какой смысл, если мне отсюда все равно не выбраться? Поднимаемся на последний этаж, проходим вглубь и останавливаемся возле белоснежной двери.       – Ваша новая комната, мисс.       Ничего не отвечаю, нажимаю на ручку и прохожу внутрь. Мерзкая догадка не дает покоя: комната приготовлена заранее, Сноу не сомневался, что я соглашусь.       Место, где я буду жить, представляет собой две большие комнаты – гостиная и спальня, разделенные дверью. Падаю на кровать лицом вниз и позволяю себе зареветь. Плачу долго и с удовольствием, разрешая скопившейся боли и страху найти выход в потоках слез.       Проходит целая вечность, прежде чем я успокаиваюсь и могу, наконец, осмотреть свою новую клетку. Сноу не поскупился на то, чтобы прутья моей камеры были покрыты золотом. Дорогие шторы, резная мебель, сотни ламп и розы, огромное количество роз, расставленных в вазах – на тумбах, столах, по углам. Запах настолько сильный, что я удивляюсь, как не заметила его сразу.       Устремляюсь в ванную комнату, встаю под прохладные струи воды и натираю тело мочалкой, стараясь содрать с себя кожу. В камере условия были ужасными – маленькая раковина, которая позволяла только намочить тряпку, чтобы обтираться, так что я шаркаюсь до красноты, до боли. До слез. Снова плачу. Ненавижу Сноу. Ненавижу. Ненавижу.

***

      Просыпаюсь, когда на улице уже смеркается. Подхожу к окну – передо мной раскинулся Капитолий, бескрайний и всемогущий. Целое мгновение размышляю о том, чтобы открыть ставни и броситься вниз. Птицей, которая не полетит.       Качаю головой, отходя прочь.       На мне теплый халат, в который я кутаюсь, усаживаясь перед телепроектором. Жму на кнопку, и экран тут же озаряется светом: новости Капитолия – радужные, глупые, пафосные. Передо мной на столике теплый ужин, бутылка с вином. Никогда не любила алкоголь, но именно сегодня мне это кажется хорошей идеей. Наполняю бокал, делаю несколько глотков – жидкость обжигает горло, а голову почти сразу наполняет туман.       Откидываюсь на спинку дивана. Нам с Питом придется здесь жить?       И вдруг я понимаю, что не знаю, где Пит. Он все еще в камере? Почему его не привели сюда, если Сноу собирается заставить нас играть на публику? Может, что-то пошло не так? Пита снова накажут?       В это мгновение открывается дверь и входит мой напарник. Никаких ключей или замков – нас не запирают, нам некуда бежать.       – Привет, – говорит Пит грустным голосом.       – Привет.       Пит выглядит так же, как в камере – спутанные волосы, поношенные штаны, только добавилась футболка, прикрывающая грудь.       – У нас теперь есть душ, – сообщаю я.       Парень кивает, проходит к двери спальни, но замирает на пороге, машинально поглаживая рукой деревянную поверхность. Обернувшись ко мне, он говорит:       – Сноу хочет, чтобы мы поженились. По-настоящему.       Отвожу глаза.       – Знаю, – едва слышно произношу я.       – Что будем делать?       Тянусь к бокалу и, поднеся его к губам, выпиваю содержимое до дна. Голова кружится, но мир уже не кажется таким безжалостно жестоким.       – Есть игры и похуже, – говорю я, начиная истерично смеяться.