«хочется выкупить у какого-нибудь пожилого инженера универсальный декодер – и обрести дар всегда быть понятым правильно хочется сгрести воедино свою жизнь, как груду костей, и составить ровный позвоночник, и ребра, и череп, и все берцовые и лучевые, ничего не упустив, и узнать наконец, что же я за зверь»
В этот час в метро уже никого нет. Зеркальный пол гулко отзывается на неспешные шаги, звук уносится сначала вверх, к сводчатому гладкому потолку, а затем ныряет вниз и, обогнув стального цвета колонны, исчезает в темноте туннелей, откуда вот-вот должен появиться запоздалый поезд. Но проходит минута, две, а поезда нет. Это насторожило и идущего по станции мужчину; шаги его замедлились и стали тяжелее. Он кинул косой взгляд на большое табло у входа – моргнув, красные цифры поменялись и выстроились в 0:31. Мужчина начал нервничать. А что если поезд сегодня отменили? Вдруг где-то там случилась авария, и последний состав вышел из строя? А двери просто забыли закрыть, не догадавшись, что по станции блуждает одинокий пассажир, ждущий назначенного времени. Или что если это время на табло на самом деле забежало далеко вперед, и нерадивый сотрудник метро просто забыл отмотать числа назад, а он как назло сегодня не надел на запястье свои часы – «Ролекс» цвета серебра, жена подарила два года назад, а ему до сих пор жалко их носить, он иногда тайком от нее снимал часы и клал в верхний ящик тумбочки в прихожей у зеркала, потому что, ну правда ведь, если отправляться на рыбалку с друзьями, их легко можно поцарапать, потерять, хуже – пропитать солоноватым озерным запахом до самых шестеренок. Да и черт с ней, с этой рыбалкой и часами, а что если... Нарастающая паника сменилась облегчением, когда мужчина услышал далекий стук колес и натужное пыхтение электропоезда. Всего лишь опоздал. Сбился с расписания, родимый, только и всего! На часах 0:34, но эти цифры уже не казались ему зловещими. Перед глазами пронеслись размытые сине-желтые бока состава, постепенно замедлившись; со скрипом и стуком распахнулись заветные двери. В вагоне было пусто, не считая одного невзрачного человека в дальнем конце, но оно и понятно, время-то позднее. Единственный пассажир не привлек особого интереса, так что мужчина прекратил осматриваться и упал на ближайшее сидение. Еще немного, и он будет дома... Двери с тихим шипением закрылись, и поезд начал набирать скорость, убаюкивая двух своих пассажиров колыбельной из перестуков, напевая им о дальних странах с чудесными городами и приветливыми горожанами, куда можно попасть, только сев на старые-старые поезда с разрисованными боками... Мужчина попытался сосредоточить взгляд на расклеенных объявлениях напротив, но веки сами закрылись против воли. Он прислонился к поручню и позволил сну забраться в его мысли. Колеса тихо перестукивались между собой, шепчась о чем-то своем, несомненно важном... Глава 1 – Дженсен! Дженсен, прием! У нас есть работа! Попугаи сами себя не накормят, Дженсен. – Какие к черту попугаи? – пробормотал Дженсен, с трудом разлепляя глаза. Тут же обнаружился говорящий: темной горой навис над ним и тряс за плечо. – Перестань меня теребить, какие еще попугаи? – Не знаю. – Незнакомец удостоверился, что он проснулся, и удовлетворительно хмыкнул. – Красные какие-нибудь. Или зеленые, волнистые. Любишь волнистых попугайчиков? Не получив хоть какого-то ответа, он вздохнул: – Знаешь, если во сне сказать человеку абсурдную фразу, его ответ может многое сообщить о его личности. – Да? – хрипло переспросил Дженсен. В голове было туманно, словно после нехилой попойки. Прочистив горло, он уселся на стул по-нормальному: похоже, сполз во сне. Оглядевшись, он заметил, что сидит посреди светлого коридора рядом с большой раскидистой финиковой пальмой в кадке. – И что тебе сказал обо мне мой ответ? – Что ты даже во сне зануда. Поднимайся давай, насчет работы я не шутил. Дженсен наконец перевел взгляд с узких темно-зеленых листьев на возвышавшегося перед ним парня. Он казался моложе него, может, лет двадцати четырех, был одет в ярко-синюю футболку с глупой белой надписью «Death to normalcy» во всю грудь и обычные джинсы. Лицо, однако, выражало дружелюбие, пускай этот парень и нес всякую чушь про попугаев. – Идем, Дженсен, – мягко продолжал настаивать на своем незнакомец. Он повторял «Дженсен» так часто, будто для него это было смертельно – не упомянуть его имя в предложении хотя бы раз. Откуда он вообще знал, как его зовут? Дженсен поморщился, однако послушно поднялся со стула, и парень наконец отстал: метнулся к соседней двери и поманил его пальцем. Дженсен пошел к нему, попутно понимая, что этот коридор напоминал ему. Больницу. Здесь вдоль каждой стены висели всякие натюрморты, стояли неудобные стулья, а больше всего добивали стерильная чистота и едва уловимый больничный запах, который ни с чем нельзя спутать. Заглянув в комнату, куда секундой ранее проскользнул тот нелепый человек, разбудивший его, он увидел подтверждение своей догадки: типичную палату с койкой у стены, различными приборами и пищащими датчиками. Ну и зачем он здесь? – Дженс, сюда. Дженсен проследовал за голосом, и его взгляду предстала еще более ошарашивающая картина: незнакомец стоял у крохотного стола, заваленного разными сумками, от кожаных до тряпичных, которые никоим образом не вязались со стерильностью и белизной палаты, и прижимал к своей синей футболке нечто, похожее на шлем. – Держи, надевай. – Что это? – обалдело спросил Дженсен. – И ты, кто ты вообще такой? Расслабленность на лице парня вмиг сменилась озадаченностью. А уже через пару секунд вернулось прежнее веселье. Незнакомец кашлянул и толкнул шлемом Дженсена в живот. – Это шутка? Ты проснулся, и после хорошего здорового сна тебе захотелось пошутить со своим старым добрым другом? В таком случае, я – король Финляндских Объединенных Земель, сокращенно ФОЗ, мои подданные... – Я серьезно, – перебил его Дженсен. Его разум, несмотря на раздражительность хозяина, жадно ловил крупинки информации, тщательно отобранные среди редкостного бреда, который вдохновенно нес этот человек, являвшийся, похоже, единственным живым существом в этом помещении, не считая того на койке, о котором Дженсену пока не хотелось даже думать. По всему выходит, это его «старый добрый» друг? Почему он старый, если Дженсен его абсолютно не помнит, и почему тогда добрый, если не дал ему нормально поспать в коридоре? Аргх. Столько вопросов. С чего бы начать? – Имя, фамилия, род деятельности. Считай это проверкой. «Cтарый добрый друг» внимательно смотрел на него секунд пять, а затем неожиданно кивнул. – Шлем-то возьми. Все-таки шлем. Дженсен машинально прижал его к себе, приготовившись слушать. – Значит так, Миша Коллинз, родился в семьдесят четвертом году, в Миссуле, штат Монтана, по специальности – несчастный человек, которому приходится работать с идиотом-напарником, который как будто и забыл, что в Жемчужине у нас каждая секунда на счету, и вдруг вознамерился устраивать какие-то несмешные прове... – Стой-стой, что за жемчужина? Определивший себя как Миша Коллинз осекся и снова уставился на Дженсена, теперь уже с подозрением и тревогой, окончательно поставив его в неловкое положение. – Та-аак... – нехорошим тоном произнес он. – Ты вообще, что ли, ничего не помнишь? Если что, предупреждаю: ненавижу эту фразу, после нее всегда приходится долго объяснять нудные вещи, умоляю, скажи мне, что это шутка. Дженсен молчал. Молчание становилось напряженнее, воздух сгущался. – Ты не помнишь ни меня, ни зачем ты здесь? – попытался снова этот… Коллинз. Дженсен только и смог, что кивнуть. – А имя-то ты свое помнишь? Пришлось кивнуть второй раз, словно китайский болванчик. Коллинз запрокинул голову к потолку и горестно взвыл, так, что Дженсен подскочил и всерьез забеспокоился, не помешают ли вопли Коллинза лежащему совсем рядом пациенту. Но тот и не шелохнулся, что, если подумать, на самом деле являлось не самым радостным знаком. Черт его знает, может, он вообще уже испустил дух? Тем временем Коллинз успокоился, посерьезнел и исподлобья глянул на Дженсена. Он отвлекся на его изучающий взгляд и снова, кажется, смутился. – Да-а, дела. Прости, я... точно! Наверное, я в прошлый раз напряжение слишком высокое выставил, вот тебя при перезагрузке и выкинуло. Ну, плюс пару разделов памяти почистило, хотя не должно было, конечно. Но такое случается. Но почему именно в этот раз, Дженсен?! Черт, как не вовремя! – Прости, что? – от такого потока информации Дженсен остолбенел больше, чем от недавнего вопля Коллинза. – Какое напряжение? Какая перезагрузка – стоп, черт с ней, что за жемчужина?! Он готов был потерять голову, но Коллинз внезапно схватил его за плечо, встряхнул и зачастил с удвоенной силой: – Слушай и запоминай, повторять не буду. Мы с тобой работаем в компании «Лунная мечта», дурацкое название, согласен, но суть одна: рай после жизни, здоровые воспоминания на старости лет – ну и прочие слоганы в этом роде; ты мой напарник; Жемчужина – это прибор, он создал реальность вокруг нас. Вообще, эта штука позволяет работать с разумом, по сути, мы сейчас находимся во сне у этого милого человека, – Коллинз кивнул на койку с мерно поднимающимся покрывалом (все-таки поднимающимся!). – Точнее, не во сне... Ну, считай, как в коридоре до сна. Где-то в астрале, если выражаться по-ламерски. Еще не во сне, но уже не... – Я понял, – снова перебил его Дженсен. Туман в голове не рассеялся, но пара шестеренок определенно встала на свои места. Шлем в руках внезапно стал знакомым. Точно – они еще называют его «ракушкой», под стать Жемчужине, он помогает им носиться по временным линиям, выискивать нужные воспоминания и корректировать их. Стоит только надеть и нажать ту черную кнопку на приборе, который сейчас завален походными вещами... хотя откуда у астральных путешественников гора походных вещей? И когда они успели переместиться сюда? Может, это все-таки чья-то злая шутка, и его разыгрывают коллеги по работе? Или друзья? Потому что он точно помнил, что не устраивался ни в какую «Лунную мечту», да и кто бы назвал компанию таким идиотским словосочетанием? Да, минутное озарение насмешливо вильнуло хвостом и скрылось за углом. – Дженс, ты, конечно, очаровательно выглядишь, когда зависаешь посреди комнаты, но наш клиент никуда не делся, – услышал он сквозь мысли язвительную насмешку Коллинза. Так бесила эта его беспечность. Словно это смешно, что Дженсен нихера не помнит, и только он один самый умный. – Иди к черту, – огрызнулся он в итоге, безуспешно попытавшись подобрать нужные слова. И как это они могли быть друзьями? Этот весельчак сейчас разговаривал с ним так, будто они в одной песочнице играли. Но Дженсен всегда считал себя здравомыслящим человеком, он бы не допустил подобную оплошность в своем детстве. Однако палата казалась довольно реальным местом, так что, возможно, некоторые – только некоторые! – слова Коллинза имели смысл. Ну а если это розыгрыш... Он потом придумает в ответ похлеще, вот увидите. – Ты, наверное, думаешь, что я тебя разыгрываю. Ну или шучу над тобой, верно? – Коллинз словно прочел его мысли: понизил голос, растягивал слова, как будто объясняя трехлетнему ребенку: – Это не так, Дженсен, поверь. Подойди сюда. Он поманил Дженсена за собой, и тот нехотя приблизился к больничной койке. Боже мой, хоть бы не, хоть бы... Все оказалось не так страшно. Никто не успел испустить дух или даже откинуть копыта. Казалось, лежащий мужчина находится в глубоком сне, лоб был хоть и покрыт морщинами, но разглажен, как у тех людей, которым не снятся кошмары. Правая половина лица, не считая перевязок на макушке, переносице и под подбородком, скрывалась под бинтами так, что наружу выглядывал только вздернутый нос, тонкие губы и один глаз. Дженсену не удалось разглядеть спящего получше: Коллинз отвлек внимание на себя. – Он... разговаривал по мобильнику за рулем, попал в аварию, впал в кому. Врачи сказали, что раны не смертельны, однако этот парень, похоже, решил воспользоваться случаем и уйти в лучший мир. – Судя по всему, Коллинз пытался осветлить ситуацию и шутить, хотя ситуация нисколько не выглядела смешной. Однако улыбка на его лице была грустнее, чем это принято у добропорядочных клоунов. Дженсен, к своему удивлению, тоже ощутил укол сочувствия. – Не могу его винить, он прожил хорошую жизнь для своих сорока лет: жена, дети, карьера физиотерапевта – в общем, все, что можно с гордостью записывать в тетрадь и пересказывать внукам. Ну вот, еще жена и дети. Рановато на тот свет собираться-то. Дженсен покачал головой. – Ты его знаешь, верно? Коллинз, помедлив, кивнул. – Это... мой друг. Мы жили рядом и часто ходили друг к другу в гости. У него такая смешная комната, кстати, вся зеленая. Можешь обвинить меня в излишней сентиментальности, но именно из-за нее я хочу ему помочь. Он не хотел проживать обычную семейную жизнь, – вернее, хотел, конечно, кто не хочет? – но у него была своя мечта. Мечта большого ребенка, который есть в каждом из нас и который с каждым прожитым годом все дальше забивается в самый укромный, дальний уголок души, потесненный ежедневными обязанностями, счетами за воду, мелкими долгами соседям и семейными праздниками. Тебе знакомо такое чувство, Дженсен? Этот парень… хотел стать актером. Играть роли, веселить людей, заставлять их хохотать до слез, переживать горести, вдохновлять совершать добрые дела... в общем, все, что того требует это звание. – И почему же он им не стал? – Я не знаю, – Коллинз снова бросил взгляд на лежащего мужчину. – Он никогда не рассказывал. Но именно поэтому мы с тобой здесь: чтобы увидеть его воспоминания, пройтись по важным моментам его памяти и попытаться повернуть их так, чтобы мой друг добился своей цели. – Но это не вернет его к жизни? - уточнил Дженсен, нахмурившись. – Ну… Нет. И врачи признаются, что его состояние ухудшается, так что у нас не так много времени. – Но в чем тогда смысл? Это же всего лишь... воспоминания! – Дженсен развел руками, не заметив, как втянулся в беседу. – Именно воспоминания делают людей счастливыми, Дженсен. – Но он ведь не станет актером в настоящей жизни, как бы ему – или тебе – этого ни хотелось. Коллинз как-то странно на него посмотрел. – Ты не представляешь, сколько людей живут иллюзиями, – сказал он. – Что с того, что у кого-то появится еще одна? Вот если бы тебе внушили, что у тебя всю жизнь была тачка твоей мечты, ты бы жаловался? – Если бы я не смог на ней поездить, то да. Коллинз пожал плечами. – Нельзя убивать гусениц, а потом жаловаться, что не видишь ни одной бабочки, – задумчиво и совсем, по мнению Дженсена, не к месту сказал он. Этот парень точно чокнутый. – Все равно это чушь собачья, – заявил Дженсен. – Это как минимум противоестественно. Коллинз запнулся. Пару раз он открывал рот, чтобы что-то сказать, но передумывал и в итоге просто махнул рукой. – Ты... В таком случае, я не стану в очередной раз спорить с тобой о полезности нашей работы, а просто засуну тебя в воспоминания и заставлю делать свое дело. – Да пошел ты, – усмехнулся Дженсен. Разговор с Коллинзом немного остудил его пыл, как бы ему ни хотелось это признавать. Он чувствовал себя барахтающимся в одной из тех иллюзий, о которых они только что говорили, а сейчас... сейчас мир потихоньку приходил в себя. Абсурдность происходящего, которую он ощущал, только очнувшись, незаметно исчезала, и хотя Дженсен пытался ее удержать, зацепиться здравым смыслом, – она утекала сквозь пальцы. «Как будто во сне, – отстраненно подумал он. – Сначала ты понимаешь, что ни за что не мог очутиться на самом верху Крайслер Билдинга, а потом плюешь, просто ловишь кайф и в конце концов втягиваешься». Почему он выбрал именно такую ассоциацию, Дженсен и сам не знал, а более обстоятельно обдумать эту мысль ему не дал Коллинз, в очередной раз нагло втиснувшийся в его личное пространство и голову: – Дженс, если ты снова собрался зависнуть, пялясь в одну точку, то хоть предупреждай, когда тебя ждать. Не то чтобы я был против, но этому парню нужна наша помощь, о чем ты, надеюсь, не забыл. А если уже успел написать увольнительную, то должен был сообщить мне немного ранее, чем я засунул нас обоих в астрал, Дженсен! – Если я ее и писал, то, как ты мог заметить, не помню об этом ни черта. – Блин, двенадцатый раз!.. – закатил глаза Коллинз, хватаясь за голову. – Что? – не понял Дженсен. – Ничего. Обещаю, мы поищем твою увольнительную по возвращению. А теперь изволь работать, как это полагается приличному ни черта не помнящему человеку. – Перестань трещать, – беззлобно огрызнулся Дженсен, натягивая на себя шлем. В руках он имел форму огромного меча для регби, на голове же сидел идеально. В черном забрале Дженсен видел свое размытое отражение, но как он ни сосредотачивался, не мог сфокусировать взгляд. Он тут же вспомнил слова Коллинза о том, что они находились «еще не во сне, но уже не...». – Я так понимаю, Жемчужину программирую я? - донесся сквозь шлем голос Коллинза. - Нечестно, в прошлый раз был тоже я, а мы ведь договаривались по очереди. – У меня потеря памяти, – парировал Дженсен. – Все предыдущие договоренности невалидны. Перед его глазами неожиданно посветлело, и почти тут же замелькали разноцветные вихри. Везде: справа, слева и, хотя он не мог видеть, но интуиция ему подсказывала, наверняка сзади. – Умник, – было последним, что услышал Дженсен, прежде чем провалиться в это радужное безумие. Ну, он все равно, даже порывшись в дальних уголках своего сознания, не мог вспомнить, как управлять тем прибором. Да и насолить этому высокомерному сентиментальному засранцу хоть в какой-то мелочи показалось неплохой идеей. Вернее, просто отличной.* * *
О моменте перемещения во времени и пространстве рассказано много историй, от описания банального сна до унесенного за горы вихрем домика-фургона. Но те источники, которым более-менее может довериться человек, сходятся в одном: перенос сознания непременно должен либо сопровождаться мучительной болью, либо оставлять неизгладимый отпечаток в воспоминаниях путешествующего. Это может быть и мгновение, когда закрывают глаза и видят самый обычный потолок – у кого-то в царапинах, у кого-то – разрисованный; у одних только что заштукатуренный, у других высокий дубовый – перед отходом ко сну; может статься, люди чувствуют холод ритуальных камней, слышат скрежет механизма машины времени, а может, просто падают куда-то во тьму, ниже, ниже, проваливаясь не столько под землю, сколько в глубины своего незатейливого с виду, но невероятно запутанного на самом деле сознания... Хотел бы он сказать, что для него это было похоже на падение. Однако нет, с ним не случилось ничего мало-мальски примечательного, только разве что окружающий мир перед глазами застлала светлая пелена с радужными пятнами – но не такими сочными, как на любой упаковке «Скиттлз», а полупрозрачными, как разводы на стенках детских мыльных пузырей, появившихся после того, как кто-то потряс цветной пластиковой палочкой. Размытые очертания за этими стенками постепенно становились четче, цветная пленка растекалась по сторонам, превращаясь в синее небо, кирпичного цвета крышу, белые стены, зеленую лужайку, бордовую машину... И неожиданно для себя Дженсен вдруг осознал, что по-настоящему стоит: под ногами реальный тротуар, перед глазами – чей-то дом, как будто ничего из этого не возникло из лопнувшего пузыря, а всегда здесь было, просто он по рассеянности – так всегда бывает в любом приличном сне – не запомнил дорогу. Дженсен повернул голову, и вид стоящего рядом Коллинза тут же его отрезвил. Н-да, если это сон, он явно что-то переел на ночь. Ах да, они же не во сне, а в голове какого-то умирающего бедняги. Но если у того и кавардак в голове, то на удивление безмятежный. Птички, травка, маленькие заборчики... Он видел по губам Коллинза, как тот что-то сказал, но почему-то ничего не услышал. В ушах стоял звон – мелодичный, колокольчатый – почти как от клавиш пианино, – но звон. – Что ты сказал? – громко спросил Дженсен, оглядываясь в поисках источника звука, но их двоих окружали только строгие ряды двухэтажных домов и ни одной колокольни или даже открытого окна с играющим оттуда пианино. Странно, понял он мгновением спустя, своих слов он тоже не услышал. А вот это уже чертовски пугало! – Эй? – попробовал он снова. Стоящий рядом Коллинз кивнул... и отвернулся, словно это было обычным делом, что Дженсен оглох и слышит фиговы колокольчики вместо нормальной речи! Засранец. – Эй! – крикнул он еще раз, но звон в ушах перебил и этот крик. Что за черт, а если это навсегда и этот Коллинз наврал ему про работу, а на самом деле эта штука как-то действует на мозг? Вдруг он уже поврежден и теперь ничего не исправить?! Нет уж, пусть ответит, что за хрень с ним творится – и хоть на бумаге, хоть на пальцах! Дженсен подскочил к не успевшему далеко уйти Коллинзу и что есть силы развернул его к себе. Должно быть, на его лице отражалось настоящее безумие, потому что взгляд Коллинза из смиренно равнодушного (кстати, с каких пор он такой?) стал удивленным. И на этом спасибо. – Сделай что-нибудь! – не выдержал Дженсен, пытаясь перекричать звенящие в голове колокольчики, уже эволюционировавшие из пианино в целые набаты, да что там, в стройные ряды сидящих мартышек, со зловещим хохотом бьющих в тарелки. Видимо, у Коллинза слух был, потому что тот невольно дернулся и поморщился. Дженсен уже собрался повторить свою настойчивую просьбу, но тут его схватили за уши. Точнее, Коллинз просто накрыл обеими ладонями его ушные раковины, стискивая голову Дженсена и, в силу роста, наклоняя ее к себе. Дженсен поперхнулся очередным выкриком. В звон вклинилось мягкое жужжание. Мелкие вибрации умело изгоняли чертовых мартышек, вычищали звон из головы, приглушали его до тех пор, пока понемногу Дженсен не стал различать отдельные звуки: лай дворовых собак за выкрашенными в белый цвет американской мечты заборчиками, шипение садовых поливателей, стуки мячей об асфальт и – о счастье – голос Коллинза. – ...ечно. Нет чтобы подождать, так сразу надо паниковать и пугать соседок. Мы не невидимки, Дженсен, а сейчас вообще выглядим так, будто собираемся поцеловаться. Что подумают люди? Голос у Коллинза был на удивление усталый и раздраженный, но Дженсен был невероятно рад его слышать. Серьезно! Не было ничего прекраснее этого въедливого назойливого голоса, господи, как он счастлив. Дженсен даже широко улыбнулся, глядя на хмурое лицо перед собой. Естественно, Коллинз не догнал, с чего он так расцвел, иначе с чего бы ему так недоуменно вскидывать бровь? – Так гораздо лучше. – Порядок? – Да... – Дженсен понял, что его лицо все еще крепко обхватывают ладони с грубыми подушечками пальцев, и ему стало неуютно. – У тебя что, волшебные руки, убирающие звон из ушей? – попытался отшутиться он, отшагивая назад. Коллинза это позабавило. – Нет, все лишь браслет на них, способный вибрировать с нужной частотой, – хмыкнул он, наконец отнимая ладони от ушей Дженсена и потряхивая кистями. Только сейчас он заметил массивный толстый ремешок из черного пластика, обхватывающий одно из запястий Коллинза. – Что это? – полюбопытствовал он. – Гаджет для управления Жемчужиной. Ну, прибором. – А почему у меня такого нет? – Может, потому что я лучше с ним управляюсь? – Коллинз пожал плечами, но Дженсен выжидающе на него смотрел, и ему пришлось продолжить: – Ну, если серьезно, то ты выскочил из точки отправки прежде, чем я о них вспомнил, а сейчас уже поздно. О, ну просто отлично. – Ты всегда так халатно относишься к своей работе? – спросил Дженсен не без доли скептицизма в голосе. Без сомнений, теперь это было его долгом – присмотреть за Коллинзом, не дай бог что испортит или где-нибудь напортачит. Дженсен, конечно, понятия не имел, что должно входить в список «не напортаченной работы», но он подумал, что как-нибудь разберется по ходу дела, раз уж он в это ввязался, добровольно или не совсем. Коллинз снова пожал плечами и отвернулся, зашагав вниз по улице. Такое странное поведение абсолютно не нравилось Дженсену. Он поспешил следом и подстроился под его шаг: Коллинза нельзя даже упускать из виду, просто на всякий случай, вдруг удастся понять – что именно ему не нравится. – Но мне безопасно здесь находиться без этого... гаджета? – на всякий случай дополнительно уточнил он. – Только если ты рядом со мной. Иначе можешь потеряться в чужом воспоминании, – бесстрастно ответил Коллинз. Ему показалось, или он и эту фразу произнес как-то чересчур равнодушно? По спине пробежались коварные мурашки. Идеальный напарничек, ничего не скажешь. – Просто помни – ничего из этого не происходит на самом деле, – вдруг услышал он от Коллинза. Дженсен удивленно покосился на него. Да он, в общем-то, уже и не сомневался, что это все – чей-то вымысел... разве нет?* * *
Они остановились у одного из десятка одинаковых светлых домов, отличающихся лишь разнотипными почтовыми ящиками – вернее, их остановил Коллинз, рукой преградив Дженсену дорогу. – Сейчас начнется, – буднично сказал он тоном, каким обычно приветствуют стучащийся в двери апокалипсис. – Что начне... – начал Дженсен, но замолчал, уловив краем уха хлопок двери и чей-то повышенный голос, восклицающий: – Да я же сказал ему, что операцию нельзя проводить! Что значит – очень хочет встретиться? Не буду я ему никакие справки выписывать, если с ним что-то случится, это же под мою ответственность будет, мне боком выйдет, понимаешь? – Я не... откуда ты… – шепотом продолжил озадачиваться Дженсен, но Коллинз нетерпеливо махнул рукой прямо у него перед носом, и вместо того чтобы возмутиться, Дженсен покорно замолчал, вслушиваясь в чей-то, по всей видимости, телефонный разговор. – Берт, я прекрасно догадываюсь, что он на уши всю больницу поставил, но не могу же я идти на поводу у клиента, который сам не понимает, чего просит, а лишь таранит наши двери, как старый чокнутый буйвол? Не слушает! А меня послушает? Что ты... а, ладно, валяй. Скажи, пусть мне позвонит, я постараюсь ему объяснить. Но с тебя как минимум чашка кофе. Две! Слышишь? Две. Давай. Воспользовавшись возникшей паузой, Дженсен выглянул из-за спины Коллинза и рассмотрел мужчину на крыльце, прижимающего трубку к уху серым твидовым плечом и наклоняющегося за оброненными в пылу разговора ключами. – Ну не пялься, – нарочито громко (вот козел) вздохнул Коллинз. – Не привлекай внимание. Непонятно откуда он вытащил потертый портсигар и протянул его Дженсену. – Держи. Не куришь? И я нет. Но ты все равно бери. Дженсен, преисполненный праведного гнева, напополам смешанного с подозрением, все-таки зажал сигарету меж двух пальцев. После того как Коллинз сделал то же самое, но даже не потрудился поднести ее к губам или хотя бы вытащить зажигалку, а всего лишь беспечно уставился куда-то поверх его плеча, он не выдержал и ехидно заметил: – Брось, твоей маскировкой не провести даже трехлетнего малыша, который в песочнице лопаткой ковыряется. Они ведь даже не зажжены. Коллинз озадаченно посмотрел на кончик сигареты и нахмурился, словно та по непонятной причине не оправдала его ожиданий. Спустя секунду его пальцы запорхали над браслетом, и их с Дженсеном немедленно окутал естественный серый дымок. – Как?! – изумленно вытаращил Дженсен глаза, ненадолго перестав язвить. Поднявшиеся над сигаретами полупрозрачные дымные витки защекотали ноздри и принесли с собой почему-то персиковый аромат. – Очень просто; небольшая манипуляция с воспоминанием, – хмыкнул Коллинз. – Только не говори начальству. И подмигнул. – А все-таки... – не утерпел Дженсен, но за спиной Коллинза снова раздалась резкая трель, и незнакомец в сером костюме в очередной раз взял трубку. – Алло! Да, это я, – пауза. – Уважаемый мистер Гринберг, как ваш физиотерапевт, я рекомендую, нет, требую, чтобы вы отказались от операции. Риск слишком велик. Нет, я ничего не хочу слышать... (в сторону) Господи... Я не буду подписывать вам разрешение. И прошу, оставьте в покое персонал больницы! Нет, сейчас я не могу встретиться, в моих планах было сейчас забрать дочку из детсада, а ваше колено, несомненно, потерпит до завтрашнего дня. И я все-таки искренне, заметьте, надеюсь, что вы передумаете насчет операции. Нет, не нужно приезжать ко мне домой!.. Да что же... Раздалось пиликанье, и, в очередной раз выглянув из-за, в принципе, неширокого, но каким-то образом умудряющегося загораживать обзор плеча Коллинза, Дженсену удалось увидеть, как мужчина рассерженно падает на переднее сиденье синей хендай и резко трогается с места, унося с собой отрывки фраз из разговора с неизвестным, но малоприятным «мистером Гринбергом». – Мда-м... – произнес, поразмыслив, Дженсен. – То есть, этот твой друг поссорился с клиентом и уехал забирать дочь из детсада, так? – Дождавшись кивка, он спросил: – И в чем же важность этого воспоминания? Есть тут вообще какой-нибудь тайный смысл? Его поток вопросов был прерван оглушительным визгом стирающихся об асфальт покрышек и глухим ударом с соседнего перекрестка. На звон стекла они обернулись одновременно. – Он... ам-м... не доехал, – странным голосом сказал Коллинз.* * *
Пальцы мелко дрожали. Миша не сразу смог заставить себя посмотреть в сторону вдруг замершего движения в конце улицы; три драгоценные секунды ушли на то, чтобы унять маршем бухающее о грудную клетку сердце, еще две – на то, чтобы мысли, как бы он ни противился, вознеслись к произошедшей аварии. К стоящему рядом Дженсену пристала соседка – сухонькая, но крепкая по всем параметрам бабулька, – громко ругаясь на то, что они курят рядом с домами, людьми, животными и детьми, совсем стыд и совесть потеряли. Миша мигом отключил от нее свое сознание. Как же это так? Вот живет человек, перекатывается, перелетает, как расписанный листок, по тротуару – и вдруг шлепается прямо на лобовое стекло или в грязную лужу, или попадает в лапы кошке. И все, привет-прощай, беззаботные деньки полета. Твоя судьба в руках беспощадных дворников, и тех и других, игривых мурлыкающих или еще каких полубогов, с которыми, как думал, никогда не встретишься. Теперь ты не расписанный, а по-другому – исписался, до конца, до последней пустой клеточки. Только и остается, что полагаться на разум. Что не подведет, что вытащит; что хватит силы воли и той крохотной надежды, затеплившейся в груди: еще полетаем, мол, вот только немного оклемаемся от цепких когтей, отряхнемся от мокрой жижи да застрочим с новой силой поперек старых слов и ненужных счетов. Почему ты-то не надеялся? Почему позволил капризному посетителю взять над собой верх, безраздельно завладеть вниманием и отвлечь от сознания надвигающейся опасности? Почему так получилось, что ты лежишь сейчас у себя с перебинтованной головой и упрямо не хочешь просыпаться, словно втайне уверен, что во сне сможешь отыскать тот день, когда не удалось свернуть на единственно верный путь? Тратишь время, чтобы увидеть и понять, почему так и не стал актером, хотя в детстве всегда мечтал покорить сцену и камеру? Но ответа Миша так и не дождался. Эх, ты... Моргнув, он осознал, что слишком долго стоит на месте, оцепенев от своих мыслей. Буркнув: «Простите, мэм», он схватил остолбеневшего Дженсена за локоть, вырвал его из цепких ручонок бабули и потащил за собой. Что бы он ни думал, взглянуть на перевернувшуюся машину – невероятно сложно. Покореженный корпус синей перламутровой фигурой в лучших традициях кубизма раскинулся у столба, который и затормозил полет машины, снесенной не успевшим остановиться грузовиком. Теперь тот стоял, развернувшись, поперек всего перекрестка, а надпись на его боку – «Вы в жизни не видели такой быстрой доставки!» – издевалась злой сатирой над произошедшим. Когда Миша в первый раз на нее взглянул, его перекосило – наполовину от смеха, наполовину от презрительно сжатых зубов. Он машинально вытащил телефон из кармана и начал набирать телефон скорой. Но тут подушка безопасности зашевелилась и к разбитому окну припал немолодой мужчина, отчего Миша вздрогнул и скосил взгляд. Рот мужчины изгибался в знакомом жесте, виски и половину лица заливала кровь, мучительных хриплых выдохов не было слышно из-за оханья и окриков подбегающих со всех сторон людей. Миша увидел, как побледнел Дженсен, с ужасом уставившийся на жертву катастрофы. Из машины при кувырке выпал черный кожаный портфель, и все из него: документы, ключи, кошелек с квадратиком фотографии, мелочь, телефон, – теперь лежало, рассыпавшись, на подмигивающем осколками асфальте. Дженсен было подошел ближе, поднял пару вещей, но его тут же оттеснили от машины более любопытные прохожие, и это кстати, потому что в голове у Миши смутно щелкнуло от нехорошего предчувствия. – Зачем ты это делаешь? – непонимающе спросил Дженсен, отвлекшись от созерцания жуткой картины и разглядывания попавших к нему вещей. – Делаю что? – Миша рассеянно продолжал набирать номер. Дженсен кивнул на телефон в его руках. – Это. Миша растерялся. Он перевел взгляд с телефона на машину, на Дженсена, на лицо мужчины у тротуара (чувство нехорошего никуда не делось) и снова на телефон. И тут до него дошло. – Ты прав, – бросил он и захлопнул телефон. – Подожди! – спохватился Дженсен. – Я не имел в виду, что мы не должны ему помочь! – Да брось, – Миша вернулся в прежнее состояние безмятежного непоколебимого айсберга в океане, которое он так искусно умел изображать, чем прекрасно бесил Дженсена, судя по его часто искажавшемуся лицу. – Не мы бы это сделали, так кто-то другой. Например, эта приставучая бабулька. Или тот мужик, который прибежал аж с шампуром. Это же всего лишь воспоминание, что бы мы ни сделали здесь, он все равно очутится в больнице. Ключевой момент истории нельзя изменить. Хочу заметить: любой истории. – Но... – Дженсен замялся, крутя в руках кошелек потерпевшего и рассматривая маленькую фотографию с изображенной на ней рыжеволосой девушкой и попавшими в кадр плечом и щекой тот самого мужчины. – Слушай. Мне удалось рассмотреть этого человека вблизи... И мне кажется... я уже где-то его видел. Миша моргнул. Перед ними суетилась бабулька, крикливо советуя всем вызвать скорую, но только создавая больший беспорядок, чесал голову и возбужденно переговаривался с соседом мужчина с шампуром, дети радостно вопили и бегали вокруг, продолжая перекидываться мячиком, стонал человек в перевернутой машине... Дженсен – что – видел? Мишу прошиб холодный пот. Он понял, что сам не заметил, как допустил ужаснейшую из когда-либо совершенных им ошибок. По невнимательности или от усталого равнодушия – уже неважно. Дженсен увидел лицо их клиента. – Блядь, – с чувством выдохнул Миша. Глава 2 Дженсен и моргнуть не успел, как Коллинз схватил его за кулак с зажатой фотографией, быстро ткнул свободной рукой в браслет, и перед глазами забушевали разноцветные вихри. На этот раз они были настолько яркими и резкими, что Дженсен зажмурился что есть сил, а то ведь так и ослепнуть можно, так же легко, как и оглохнуть после первого раза. Когда он открыл глаза, то увидел себя за столом у колонны в ресторане, а Коллинза – сидящего напротив с видом, которому можно было бы дать 12 по шкале, где 0 – это жуткая улыбка до ушей, которой напарник одарил его в самом начале, а 10 – зловещая мина на лице, когда он тогда же ни с того, ни с сего взвыл посреди больничной палаты. Взгляд Коллинза был хмурым, он одновременно сверлил его, метал молнии и поджигал лазерами, и, честно говоря, Дженсен нисколько бы не удивился, почувствовав жжение на коже и увидев на себе волдыри. Однако опасную лекцию, которую, судя по скованности и недвижимости Коллинза, ему собирались прочитать, можно отложить: звон в ушах на этот раз тише, но он был; Дженсен уже знал, что надо просто успокоиться и переждать. К тому же, они не начнут разговаривать, пока у обоих не пройдут побочные эффекты от перехода вроде упомянутой потери слуха и несильной головной боли. Пользуясь случаем, он начал разглядывать место, где им посчастливилось оказаться. Их диваны и стол стояли у самой стены между широкой бежевой колонной, отделявшей Дженсена от остального зала, большого раскидистого растения в горшке (он не признал, что за вид), с третьей стороны сидел тоже не худенький Коллинз. Вполне себе замкнутое пространство, разве что справа стояли еще четыре дивана с такой же серо-клетчатой нейтральной обивкой, и за одним столом он увидел семью с двумя детьми – семилетней девочкой и четырехлетним пацаном – и за другим мужчину с чашкой кофе и сэндвичем в руке. Когда разглядывание нехитрой картины наскучило, ему пришлось-таки вернуть взгляд к Коллинзу. И сам не зная почему, старался не смотреть в глаза, фокусируясь на уже знакомой, но не ставшей от этого менее идиотской надписи «Death to normalcy» на синей футболке, на широких запястьях с парой кожаных браслетов и одним массивным и черным, который, по словам, являлся чем-то вроде пульта управления, на дважды проколотых мочках ушей, беспорядке на голове, достойном звания «расскажите-мне-что-такое-расческа», и нелепом широком носу, словно какой-то небесный гончар так устал, совершенствуя все остальное, что нос налепил как попало. Впрочем, если подумать, это была не единственная выбивающаяся из внешности деталь. – Прошло? – наконец спросил Коллинз, занервничавший от долгого молчаливого разглядывания. – Почти. Только голова немного болит, – признался Дженсен. Коллинз обеспокоенно нахмурился, но тут же взял себя в руки и проворчал: – Так тебе и надо. Ничего себе. Это ему-то здесь надо? Больше всех, наверное. И в головах чужих людей Дженсен сам радостно кинулся копаться! Хотя хрен его знает, может, так и было. Дженсен все-таки заметил за собой небольшой интерес к происходящему. А еще у него было много вопросов. Например, почему в воспоминания они не должны вмешиваться, но Коллинз у машины порывался позвонить в скорую? И как вообще работает вся эта мозгопроникательная система? Или куда делась фотография, которую он поднял, и почему за это на него так обозлились? Кстати, о ней... – Ну где я мог раньше его видеть? – Дженсен решил, что хватит копить вопросы в себе, можно и поприставать к Коллинзу. Совсем уже заигрался – корчить из себя партизана. В ответ тот (Дженсен почему-то этого и ожидал) закатил глаза и чересчур, по его мнению, шумно вздохнул. – Естественно, ты его видел, он же наш клиент. Перед тем, как залезть в Жемчужину, мы просмотрели его фотографии из жизни и изучили основные факты. А теперь, ради бога, Дженсен, не отвлекай! – и отвернулся, призывая любоваться своим гордым соколиным профилем. – Чего-о? – вспылил Дженсен, не удержавшись. – Если я не должен был подходить к нему, мог бы просто сказать, а не лаять, как последняя собака. – Последние слова он буркнул тихо и себе под нос, отвернувшись и посчитав разговор завершенным. А что еще оставалось? Вытряхнули из дома, втиснули подглядывать за чьей-то жизнью, да еще и, как выяснилось, попутно где-то головой приложили. Почему бы просто не поговорить, прояснить обстановку и цели, а не ограничиваться простыми «мало времени» и «отстань, Дженсен»? Тогда бы, глядишь, и не нарушил одно из их – наших? – дурацких правил. Если это, конечно, на самом деле правило. – А без особого пояснения непонятно? – внезапно огрызнулся Коллинз, поворачиваясь и взмахивая руками. – Ты хоть раз читал про Эффект Бабочки? Ну или хотя бы Гарри Поттера смотрел с их маховиком времени? Клиент не должен нас видеть! Особенно – тебя! – Почему особенно меня? – удивился Дженсен. – Рожей не вышел, – буркнул напарник, снова отворачиваясь и оставляя его задыхаться от праведного гнева. Вот и поговорили, блин.* * *
И вообще, на свой нос бы лучше посмотрел, думал Дженсен три минуты спустя, потеряв всякое терпение. Коллинз нарочно, что ли, его игнорировал? Решил, что заставит его поерзать на диване, покуда сам с благородно-возвышенным видом пялится куда-то за колонну, словно там ему рассказывают все тайны мира. Так дело не пойдет. Да, Дженсен хоть и нарушил рабочий устав, но его тоже можно понять: он и не знал, что такой существует. Вернее, не помнил, а вообще, Коллинз и сам не сахар, не обычный, по крайней мере, – скорее, горьковатый падевый мёд, и… походу, Дженсену пора перестать облизываться на сладкий пирог у мальчишки за соседним столом, еще не хватало, чтобы он слюни начал пускать в чужой голове. Это как минимум неэтично. Так что придется все-таки Коллинзу потерпеть его назойливое общество. – А от чего я тебя вообще не должен отвлекать? – полюбопытствовал Дженсен и, надо же, Коллинз соизволил глянуть в его сторону. – От их разговора, – кивнул он куда-то за колонну. Дженсен вытянул шею, но увидел только рыжеволосую девушку в изумрудном пальто с потрясающей – серьезно, безумно очаровательной! – белоснежной улыбкой, в тот самый момент она как раз залилась звонким смехом, видимо, от удачно рассказанной собеседником шутки. – Это… – его вдруг осенило. – Это его жена? Ну, твоего друга? Коллинз с видом гордого отца кивнул. – Точнее, пока еще девушка. Это их первое свидание. Помнишь, я говорил, что он физиотерапевт? Так вот, она – фигуристка и неделю назад вывихнула ногу. Несколько встреч – исключительно профессиональных, гм, – и вот уже ей в голову приходит идея позвать его встретиться вне работы, а он приглашает ее в ресторан. Спустя десять минут она сделает фотографию на память, он, возвращаясь из туалета, случайно попадет в кадр, а через четыре года у них родится первый ребенок. Дженсен раньше не видел такой теплоты в глазах Коллинза. Обычно те смотрели лукаво, с хитринкой и иногда совершенно непонятно, но сейчас… Он внезапно почувствовал себя неуютно, но от него ждали поддержки разговора, и он сказал первое, что нашлось в мыслях: – Он ее фотографию хранил в бумажнике? С самого первого свидания? Коллинз поднял правую бровь. – Обычно людям свойственна сентиментальность, Дженсен, – насмешливо ответил он. – Если ты робот, это не значит, что у других нет чувств. – И именно потому, что у тебя есть эти самые чувства, ты посадил меня за широченную колонну, из-за которой мне ничего не видно, хотя сам спокойно можешь наслаждаться разворачивающейся семейной историей? – Его взяла злость. Ну почему Коллинз никогда не может ответить нормально, не сострив?! Ну не настолько же он его оскорбил. – Это, вообще-то, несправедливо! Мы работаем вместе, а выходит, что я таскаюсь за тобой хвостиком, ничего не зная и не понимая! – Дорогое дитя, – с ласковой интонацией, обычно предназначающейся для больных на голову взрослых, произнес Коллинз, – что ты знаешь о справедливости… – Блядь! – не выдержал Дженсен, вскакивая с сиденья и с обвинением тыча в ехидно ухмыляющуюся рожу перед ним. – Или ты мне сейчас же все рассказываешь, или я не буду тебе помогать. Найду другую, нормальную работу и адекватного напарника, не идиота! Ты же ведешь себя так, как будто я убил твоего любимого попугайчика! – Ш-ш-ш! – Коллинз каким-то непонятным образом умудрился протянуть под столом ногу и носком ботинка подкосить его под колено так, что он рухнул обратно на мягкий диван, натужно скрипнувший под ним. – Ты все провалишь! Тише! Сиди смирно! Дженсен не собирался его слушаться, поэтому открыл рот для новой возмущенной тирады, но Коллинз замахал руками и начал первым: – Ладно! Ладно. Я на самом деле не очень красиво себя повел, признаю. Но на то у меня были причины. – И какие же это? – встрял Дженсен, навострив уши. Коллинз хмуро зыркнул на него исподлобья, отчего Дженсен заключил, что это как-то связано с его провалом в памяти, и внезапно остыл: – Слушай… я не знаю, как мы общались раньше, и может, я забыл что-то важное, но ты не считаешь, что нам все-таки стоит больше усилий прикладывать к совместной работе, иначе мы рискуем никогда ее не закончить? А? Прошу, все, что мне нужно – это немного информации и готовности помочь с твоей стороны. Даю слово, мы вернемся обратно в реальность, и я разберусь, в чем дело. Но сейчас главное – обеспечить этому парню счастливые воспоминания, и хотя я не понимаю, почему нам нужно переделывать его жизнь так, чтобы он становился актером, когда у него есть прекрасная жена и дети, но если это заказ… я весь внимание. Только расскажи мне все. Коллинз пораженно на него смотрел. Так смотрит путник в пустыне, впервые увидевший воду, или щенок, замерший оттого, что на его нос села бабочка. Он мигнул и задумчиво пожевал губу. – Ты прав. Черт, ты действительно прав. – Так ты мне объяснишь, что с той фотографией? – Это называется мемо. Ключевой предмет, который имеет большую важность для клиента. Вообще, мемо могут быть чем угодно – хоть носками, при условии, что ему их подарила его бабушка и он хранил их десять лет на спинке стула, трепетно целуя перед сном. Фотографию, которую наши голубки сделают через… уже семь минут, хранили сначала на телефоне, затем распечатали, а потом рассказали про нее мужу, и именно тогда она перекочевала к нему в бумажник, который был выброшен из машины во время катастрофы. – Коллинз на секунду задумался, а затем продолжил: – Помнится мне, его не нашли, так что кто-то наверняка стащил с места ДТП. Не переживай, что в последний раз этим человеком оказался ты. Фотография связывала одно воспоминание с другим, благодаря чему я смог с помощью браслета переместить нас из того времени в это. Так может любое мемо. Собственно, так мы и работаем, продвигаясь дальше и дальше, от конца жизни к ее началу, в детство. – И меняете ее? – Ну… не совсем. Сначала нужно найти воспоминание, которое влияет на ход событий, – ответил Коллинз, неловко опустив взгляд. Удивительно, как это он так сразу стал серьезным, когда с него сбили спесь. – Ту самую бабочку, которую необходимо растоптать, понимаешь? А уже потом только аккуратно подбирать кусочки и собирать паззл. – И… чего мы тогда ждем? – не понял Дженсен. – Почему бы тебе не попробовать изменить это воспоминание? Сделать, ну например, так, чтобы они с той фигуристкой не встретились. Посмотреть, вдруг он… станет актером? Он осознал, что сморозил глупость и стушевался. Коллинз не преминул ухмыльнуться: – Ага, от безысходности. Все нормальные люди вешаются от тоскливой жизни, а он в актеры подастся. Ну нет, я уже пытался. Это не настолько ключевое воспоминание, поэтому что бы я ни менял, он проживает всю ту же банальную скучную жизнь обычного американца. – А если поискать дальше? Вернее, раньше? – Не пускает, – вздохнул Коллинз. – Вот в этом-то и… гм… проблема, которую мы с тобой должны решить. Чтобы попасть куда-то раньше двадцати лет, нужно сильно постараться. Воспоминание того времени заблокированы. Я пытался обратиться к грубой силе, но само сознание словно отшвыривает назад: отскакиваешь моментально, как шарик для пинг-понга от стенки. Без мемо туда не проникнуть. Дженсен задумался. – Мы должны искать его здесь, в ресторане? – Ам-м… не обязательно. Есть еще одно доступное место, куда мы можем сгонять. Сдается мне, кое-что с того столика может отправить нас прямо в дом нашего товарища, – Коллинз кивнул, взглядом указывая куда-то за колонну. – Я все еще ничего не вижу, – язвительно заметил Дженсен. Коллинз фыркнул. – Тогда слушай. – Он снова начал тыкать пальцем в свой браслет на запястье, и тут же рядом с Дженсеном раздались два голоса, так отчетливо, будто он в этот момент сидел за столом с той рыжеволосой девушкой с замечательной улыбкой. – У тебя очень живые мимика и движения. – Первый голос мужской и молодой. – Готов поставить на то, что тебя любят судьи. – Еще бы! – звонко вторил ему женский голос. – В фигурном катании главное – энергетика! Если ты вял и равнодушен, можешь катиться отсюда куда подальше. – Теперь так на тренировках говорят? Смех. – Нет, этому меня научили еще в школьном театре. Знаешь, я всегда занимала ведущие роли. – Дай угадаю, Джульетты и девы Марии? – Ага, – снова звонкий смех. – Я вот тоже… когда-то хотел стать актером, – говорящий вдруг замялся. – Даже на кастинги ходил. – Да? И что, не взяли? – Почему же, взяли… просто… в общем, неважно. Замнем, – он поспешно попытался перевести тему. – Но… – Я только сейчас заметил, как тебе к лицу эти сережки. Ты их не надевала, когда приходила ко мне на прием, верно?.. – Вау, – только и смог сказать Дженсен, когда голоса утихли под приказом чудо-браслета. – И вот на этом все подсказки кончаются, – развел руками Коллинз. – Ходил на кастинги, хотел стать актером… и не стал. Ума не приложу, почему. Да я если бы хотел, я бы сразу сцену покорил! Собственно, когда-то у меня тоже была такая мечта. По-моему, все хотят стать актерами. На худой конец – режиссерами. – Чего ж тебя не крутят тогда по ближайшему телеку? – поддел напарника Дженсен. Тот в долгу не остался: – Просто играть в чужие воспоминания мне понравилось больше. Знаешь, копаться в чужом грязном белье… – Все-все-все, – замахал шутливо руками Дженсен. Тайные отношения Коллинза с «бельем» их клиента его ни капельки не интересовали. – Так что, идем искать мемо? – Через пару минут, – глянул на браслет Коллинз, где, как можно было догадаться, наверняка еще и часы были. Чертовски полезная штуковина. – Они еще не сфотографировались, не ушли и не забыли под своим столиком черную мужскую перчатку. У нас есть еще время. Кстати, не хочешь попробовать местную кухню? – Он расслабился и откинулся на мягкую спинку дивана. – Что? – У Дженсена глаза полезли на лоб. – Хочешь сказать, в чужих воспоминаниях еще и есть можно? – Ну, попытаться стоит, – пожал плечами Коллинз. – Если ты в жизни ел это блюдо, то вспомнишь его вкус. Знаешь… я посоветую тебе попробовать вот это. Его пальцы запорхали над клавиатурой, вставленной в пластиковый ремешок на запястье, и перед Дженсеном тут же появилась вазочка с вишневым пудингом. – Боже, – восхитился Дженсен, немедленно хватая лежащую рядом ложку. – Будет обидно, если окажется, что в последний пудинг, который я ел в реальности, попала муха и он был отвратительным! Но, как оказалось, опасался он зря: вкус был изумительным. Пудинг таял во рту, и вишневый сок стекал по языку, доставляя неземное удовольствие. Дженсен готов был признать, что это лучший десерт в его жизни. – Фпафыбо, – невнятно промычал он, перекатывая от щеки к щеке сладкую вишенку и в блаженстве закатывая глаза. Коллинз, глядя на него, расхохотался. Дженсен проглотил и потянулся за новой порцией. Мельком он глянул на напарника: – Слушай, а что, эта штука так много умеет? И переносить в воспоминания, и создавать охеренно вкусные пудинги? – И переносить, и создавать, – ухмыльнулся Коллинз. Похоже, ему что-то пришло в голову, потому что он тут же просиял и забарабанил пальцами по браслету. – Что на этот раз? – полюбопытствовал Дженсен. – Оглянись вокруг, – было ему ответом. Он послушался, и… все стены ресторана были покрыты… ЧЕРТОВЫМИ ЖИРАФАМИ! Дженсен даже поперхнулся. Пронзительно-яркие желтые шторы и… повсюду коричневые пятна и рожки всевозможных форм и размеров. Зато Коллинз аж заливался от счастья. Он хихикал так сильно, что чуть не свалился под стол. Дженсен тоже не смог сдержать улыбки, но постарался спрятать ее от Коллинза, а тот, в свою очередь, снисходительно сделал вид, что не заметил. – Кстати, – будто бы мимоходом заметил Дженсен. – Это все-таки нечестно, что браслет у тебя. Не хочешь поделиться со своим напарником, м? Коллинз склонил голову набок, тут же прекратив смеяться и внимательно посмотрев ему в глаза. Дженсен понял, что его сейчас отошьют, и хорошо если культурными словами. Так что он поспешил первым пойти в атаку: – Ты мне не доверяешь? Хочу напомнить, что без моего острого ума ты точно не справишься, сам говорил, что пытался, но не смог, а мемо не нашел. Так что будет справедливо, если на этот раз попробую я. Я же твой коллега. Или как? Уж не врешь ли ты мне? – ухмыльнулся он, явно перебарщивая в конце. Должно сработать, и… сработало. Коллинз побледнел, а через секунду замешательства уже, насупившись, стаскивал с себя браслет. – Учти, я не собираюсь терпеть, если ты все время будешь жевать пудинги, – предупредил он, застегнув пульт управления на его запястье. Дженсен только кивнул, наслаждаясь ощущением вмиг потяжелевшей руки и заманчивыми возможностями, открывающимися перед ним. Угрозу Коллинза всерьез он не рассматривал, конечно же.* * *
Перед тем как покинуть ресторан, подняв с пола забытую перчатку и проделав с ней все соответствующие манипуляции, Миша кинул взгляд на столик, где еще недавно сидела рыжеволосая девушка в изумрудном пальто и со счастливой судьбой, напротив своего первого свидания и будущего мужа. Несколькими минутами ранее оттуда исчез вишневый пудинг с ложкой, и Дженсену, конечно, лучше бы об этом не знать. Глава 3 – Это... Ну, очень необычный интерьер, – сказал Миша, осматриваясь в комнате, в которой они оказались. Дженсен что-то сдавленно промычал, прижимая руку ко рту, и Миша недовольно скривился: – Укачало. Печально. Садись, сейчас пройдет. Дженсен глянул на него исподлобья, но послушно приземлился на диван с веселой цветочной расцветкой. Утоп в мягком сиденье, но не подал и вида, что ему не комфортно. Впрочем, даже в свете заходящего солнца и пробивающихся сквозь шторы солнечных лучей Дженсен был достаточно зеленоват, чтобы вообще ни на что не жаловаться. – Сейчас пройдет, – повторил Миша и отошел в сторону камина, давая Дженсену немного времени прийти в себя. Тот завозился, потом шумно перевел дух – Миша втайне замер, боясь, что раздадутся звуки рвоты, а это было бы не очень приятно, – и снова затих. – Лучше? – Вот на столечко, – ответил Дженсен, но Миша стоял к нему спиной, а потому не видел его жеста. А жест наверняка был – сближенные большой и указательный пальцы. Взгляд его упал на полку, на которой стояли фотографии: симпатичный мальчишка лет восьми обнимает мать за шею, та смеется и держит в руках синий воздушный шар в виде сердечка. За их спинами стоит отец, положив руку матери на плечо, и, широко улыбаясь, смотрит прямо в камеру. Интересно, кто держал фотоаппарат? На другой фотографии мальчик явно выглядит повзрослевшим – вытянувшиеся руки-ноги и острые локти-коленки заметны даже через одежду, и сам он насупленный, смотрит скорее недовольно, чем обрадованно, стоя у колонны, видимо, на крыльце. Миша не был на улице, не знал, как выглядит этот дом снаружи, но ему казалось, что этого подростка засняли здесь. – Оклемался? Время не резиновое, нам нужно делать дело, – отвернувшись от камина, Миша наткнулся на незаметно подошедшего к нему Дженсена – едва не уперся носом ему в щеку, но вовремя отстранился, схватив его за плечи и удержав на месте. Дженсен выразительно на него посмотрел, приподняв бровь, и открыл уже рот, чтобы что-нибудь спросить – наверняка едким, язвительным тоном в едком, язвительном духе – но тот вдруг заметил фотографии и замолк. – Смазливый пацан, – только и сказал Дженсен, тогда как Миша, затаив дыхание, не рисковал даже шевельнуться. Не хватало еще одного прокола! – Запал? – отмерев, выдавил он, и Дженсен ткнул его кулаком в грудь. – Ты, извращенец-педофил, пошли искать мемо.* * *
Полчаса поисков не дали ничего. То есть, совсем ничего, зато Миша умудрился досконально изучить гостиную вплоть до клубов пыли за тумбочкой и телевизором – зачем он туда залез, было непонятно ему самому. – Нам повезло, что дома никого нет, – сказал Дженсен, – а то я не представляю, что бы мы делали, если бы переместились в разгар семейного торжества. Зато примерно воображаю, как бы они на нас уставились. Больши-ими кру-углыми глаза-ами, – протянул он, и Миша хмыкнул: – В это время Америка очень верила в инопланетян, это была вечная и популярная тема на всех сборищах, так что, я думаю, семейство бы решило, что мы – они самые и есть. Нас бы потащили на обследования, заперли в клетках – кстати, до сих пор хотят слухи, что в подвалах Пентагона скрывают инопланетян и их летающие тарелки... – Очень интересно, – кивнул Дженсен с преувеличенной серьезностью на лице. Миша посмотрел на него внимательно, а потом с улыбкой кивнул на лестницу: – Я думаю, здесь ничего нет. Нужно искать в более личных местах. Мемо вряд ли будет в гостиной. – Их не оставляют на виду? – Да нет, почему же. Оставляют. Мемо может быть даже этим телевизором или подушкой на том диване – может быть, наш клиент любил сидеть здесь вечерами и печально смотреть фотографии, заливая слезами одинокой любви подлокотник. А может – старательно запрятанная записка, и, Господи Боже мой, я тебе об этом уже говорил. – Не думаю, что такой смазливый пацан мог бы страдать от неразделенной первой и навсегдашней любви. Если бы я мелким был таким, я бы со всеми перевстречался, ни одной бы не упустил. Как это – не воспользоваться такой возможностью? – Я и не сомневался, – поджал губы Миша. Дженсен, спасибо, не заметил его тона, направившись к лестнице, и через миг его ботинки застучали по ступенькам. А когда шаги раздались наверху, Миша опомнился и последовал за ним.* * *
На втором этаже было не так безумно цветочно. – Мать... или это была его бабушка?.. В общем, кто-то из женщин семьи клиента точно очень любил цветочный орнамент. Может, она хотела быть феей и мечтала жить на клумбе? Там во дворе нет никаких цветов?.. – Дженсен стоял около картинки с вышитым букетом роз и как-то брезгливо рассматривал чужую работу. – Явно очень любила, определенно. – Если мы не поспешим, то получим возможность посмотреть на ученых, сидя в клетке. Ты точно этого хочешь? – немного раздраженно спросил Миша, и Дженсен, глянув не него, толкнул первую попавшуюся дверь. Это была ванная. – Ценная бритва, доставшаяся по наследству от дедушки? Или помазок? Или древняя зубная щетка? – Не мог бы ты перестать? Если собрался помогать, так помогай, а то речь в ресторане толкнул – я чуть не зарыдал, так трогательно, – Миша начинал чувствовать злость, и его это не устраивало. Поиски мемо обычно проходили в напряжении, нужно было сосредоточиться, а с бесцеремонным Дженсеном, вернувшим свою уверенность, черта с два сосредоточишься. Разумеется, они пропустят все, что только смогут. – Вставная челюсть бабушки-феи? – Дженсен. – Да меня достало, – выдохнул тот вдруг. – Это бессмысленно, Миш, и можно ходить кругами бесконечно, перепрыгивая из одного воспоминания в другое, чтобы обнаглевшему от богатства клиенту предоставить прекрасные посмертно-предсмертные воспоминания. – Ну, вообще все не совсем так, – нахмурился Миша, не смотря на Дженсена и толкая следующую дверь. Спальня родителей – в пионах – не подходила. Дальше – кладовка, потом... – Мы движемся к цели. Подогнать нужное воспоминание, построить заново жизнь, можно за один раз, а можно пытаться дюжину, и все никак не будет получаться. И нужно дойти до конца, потому что, даже если это зажравшийся мудак (и под «зажравшимся мудаком» я имею в виду абстрактного мудака, а не моего дражайшего друга, которому я пытаюсь помочь), он должен получить свою выдуманную жизнь, потому что он недоволен своей реальностью. – Или его семья недовольна его реальностью, – буркнул Дженсен, запрокидывая голову и ударяясь затылком об косяк. – Это маловероятно, – улыбнулся Миша. – Семье, по сути, ни к чему выстраивать жизнь умирающего родственника, как бы сильно они его ни любили. Потому что они бы не залезли в его голову, чтобы узнать его желания, а изменили бы по собственному усмотрению, а я не представляю, как действительно любящий мог бы до такого додуматься. А вот если клиент, будучи живым, давал понять, что не такой он хотел бы видеть свою жизнь... Тут в дело вступают любящая семья и мы. Я понятно объяснил? Это тонкости взаимоотношений, вдруг ты не поймешь. – Смешно, – мрачно сказал Дженсен, открывая очередную комнату, самую дальнюю от лестницы. – Искать нужно здесь. Миша перегнулся через руку, которой Дженсен до сих пор придерживал дверь, и был вынужден согласиться, потому что, кажется, они наконец-то попали в спальню подростка: плакаты на стенах, пластинки, кассеты, валяющаяся одежда – парень явно торопливо собирался куда-то. Из-под кровати выглядывала коробка, спешно туда задвинутая, – вероятно, мемо находился именно там. – Разреши, – обронил Миша, надавливая Дженсену на руку, и тот убрал ее, пропуская Мишу вперед. Войдя внутрь, он поморщился от неприятного запаха, а затем нашел взглядом раскрытую сумку со спортивной формой и кроссовками – ну конечно, спортсмен, куда же без этого в старшей школе. – Ты только глянь, – почти восторженно произнес Дженсен откуда-то сбоку, и Миша обернулся на голос. Увидев, куда залез Дженсен, он закатил глаза и едва не застонал. – Ты прикинь, у него есть трусы со спайдерменом. – Да, а еще – коллекция... – Порно? – Это семидесятые, – укоризненно, но со смехом в голосе ответил Миша. – Комиксов. На столе. – Но трусы, Миш. Трусы со спайдерменом! У меня таких, надеюсь, не было. Я бы ни за что не надел, ужас какой. – Да брось. В семнадцать-то... Хотя ты прав, – рассмеялся Миша. – В семнадцать нужно носить черные боксеры, они сексуальные и солидные, девчонкам нравится. Так? – Именно! Именно так! – Я могу предположить, что они остались у парня после бурного детства в окружении Паука, и он просто не смог их выбросить, как и комиксы. – Эм... Ты серьезно? – Дженсен пораженно уставился на Мишу и через секунду прищурил левый глаз. И, выглядя комично, осторожно произнес: – Ты считаешь, что можно выбросить коллекцию комиксов? Да что ты за человек такой... – Ну они же прочитанные, зачем они нужны? Я бы выбросил, – Миша пожал плечами и направился к шкафу с одеждой. Встроенный гардероб в таких домах обычно обладал дополнительной функцией скрывать за полками и вешалкой нечто вроде потаенного местечка, в котором могло храниться что-нибудь особенное. Ну, или мальчишеская коллекция порно. – Я больше не хочу с тобой разговаривать, – Дженсен покачал головой и отступил к столу. – Выбросить такое сокровище! Да еще и с Пауком! – Ты опять перегибаешь палку, – натянуто произнес Миша, сосредоточенно перебирая вещи. Бледные застиранные футболки, которым место на помойке, лежали на самой нижней полке, и Миша предположил, что они был дороги владельцу. Он тоже не сразу расставался с памятными вещами, которые навевали мысли о детстве или доме родителей. Или других событиях, не обязательно счастливых. – Я пытаюсь хоть как-нибудь себя развлечь, – уже совершенно другим тоном ответил Дженсен, начисто убрав из голоса шутливость. – Потому что я не могу тебе помочь. Прости, я считал иначе. – Почему ты так думаешь? – Миша просунул руку вглубь шкафа, нащупывая двойное дно у верхнего ящика и, не найдя ничего, досадливо выдохнул. Выпрямился и принялся за висевшие на плечиках рубашки с джинсовками. Может быть, в карманах? Фантик от конфеты, которой парень отравился перед пробами, или билет в кино, после просмотра которого он понял, что слишком бездарен, чтобы пытаться. Хоть что-нибудь найти, любую полезную мелочевку. Время утекало сквозь пальцы, а они до сих пор ни до чего не добрались. – Потому что я ничего не помню. Я тебе как обуза, и ты мне все заново объясняешь. Без меня ты справился бы гораздо быстрее, но... – Но мы напарники, Дженсен, и работаем вместе. Если мне не повезло получить такого нытика как ты, значит, мне не повезло, но это не значит, что я мог бы тебя оставить в реальности и погрузиться в дело сам. – А... А там я тоже без памяти? – Нет, не думаю. Там ты, как и я, сидишь в шлеме, и, когда ты его снимешь, все станет для тебя таким же, каким было до начала работы. Издержки профессии, – Миша скупо улыбнулся и пожал плечами, мол, ничего не поделаешь. – А ты сам влетал в такое? – Я-то?.. – Миша задумался, а потом опустил глаза, неосознанно смяв пальцами края футболки, и со смешком ответил: – Конечно. И не раз. – Ну раз и ты через это проходил, то, так уж и быть... Опа. Смотри-ка. Что это у нас?.. Забыв про шкаф, Миша тут же подскочил к Дженсену, державшему в руках один из выпусков комикса, на обложке которого Человек-Паук сражался с каким-то зеленым существом. – О Боже, – раздраженно начал он, – сейчас-то что? Номер, который встречается реже, чем пингвины в Африке? – Что? – Дженсен поднял на него глаза и качнул журналом: – Вот. Смотри. Может быть, это оно? – Что– оно? – шумно выдохнул Миша и поджал губы. – Ты думаешь, что клиент цеплялся за чертов выпуск гребаного комикса? Что это – мемо? – Да о чем ты говоришь, – пораженно воскликнул Дженсен, недоверчиво смотря ему в глаза. – Какой комикс? Ты не видишь? – Что не вижу? – Да это же сценарий! – Ка... Что? Сценарий? Дай сюда, – Миша выхватил его из рук Дженсена, но чуда не произошло: то, что напарник видел сценарием, он все равно видел обычным пестрым журналом, в котором Человек-Паук в очередной раз спасал город. Миша был уверен, что это – искомое мемо, только почему-то надежно скрытое, но об этом можно было подумать позже. Теперь дело осталось за малым. – Сценарий, – повторил Дженсен немного удивленным голосом. Еще бы, такая реакция Миши наверняка не оставила его равнодушным. – Какого-то сериала, «Ночи и дни»... Что за бессмысленное название? – Почему его не вижу я? – Не знаю. Может, тут нужна магия потерявшего память? – Дженсен попытался взять комикс в руки, но Миша отдернул руку. – Ты охренел? – Я не охренел, у нас мало времени. Нужно двигаться дальше. – Так пошли, чего мы ждем? – Тебе со мной нельзя, – Миша посмотрел на него настороженно, будто не зная, как Дженсен отреагирует на его слова. Впрочем, правильно насторожился, потому что тот зло прищурился и выдавил: – И какого ж это хрена мне с тобой нельзя? – Тебе вряд ли понравится то, что я тебе скажу, но есть две причины, – Миша заговорил быстро, перебивая сам себя и проглатывая окончания слов. – У потери памяти – и любых ментальных повреждений – в сознании объекта есть один существенный минус, и ты его уже на себе ощутил. Сначала это был звон в ушах, потом – головная боль. В этом скачке тебя тошнило так, что ты был белый как не знаю что. Я не знаю, что будет, если ты перескочишь со мной на этот раз, и не удивлюсь, если ты свалишься мертвым. – А если я умру здесь, я же проснусь там? – голос Дженсена звучал чуть менее уверенно, чем минуту назад, но он все равно не оставлял упорства. Миша вздохнул: – Я не знаю. Я не умирал в головах клиентов. Но если ты это сделаешь, мы можем узнать. – Окей, – Дженсен медленно кивнул. – Вторая причина? – Вторая... Вторая причина – только ты можешь меня оттуда вернуть. И в принципе можешь вернуть нас обратно, к началу. – Поясни. – Браслет у тебя. Если мы пойдем вместе и ты не справишься с перегрузкой, я не смогу вернуть нас обоих, потому что ресурсов будет недостаточно. Эта техника подпитывается нами, понимаешь? Я с твоим трупом могу застрять в голове клиента и сдохнуть сам, и тогда мы точно не сможем ничего сделать. И будут тройные похороны. Заманчиво, м? – О-очень, – протянул Дженсен и прикусил на секунду губу, принимая решение. – Окей. Вали один. Что мне нужно делать? – Ты не безнадежен, – фыркнул Миша и схватил того за руку, подняв кисть на уровень груди, чтобы было удобнее настраивать браслет. – Чтобы отправить меня дальше, тебе нужно активировать процесс – нажать вот сюда, – он ткнул пальцем в кнопку и вопросительно посмотрел на Дженсена. Тот ответил бешеным взглядом, мол, «я не тупой». Миша улыбнулся уголком губ и продолжил: – Я сейчас выставлю таймер. Он сработает самостоятельно, но тебе нельзя уходить из этого места, потому что мозг – чертова тонкая материя, малейший сдвиг – и все полетит к чертям собачьим, а мне бы этого не хотелось. Больше всего он бы желал закончить наконец с этим адским делом и уйти в заслуженный отпуск. Года так на два. Потому что с этим заказом он явно переработал гораздо больше нормы. – Что-то мне подсказывает, что мне бы тоже этого не хотелось, – сумрачно произнес Дженсен, напрягаясь от объема ответственности. – Можешь полистать комиксы, – смилостивился Миша. – Там наверняка есть твои люб... Он не договорил, потому что Дженсен со зверским выражением лица вдавил кнопку в браслет, и реальность исказилась. Глава 4 Если бы Миша захотел описать то, что его окружало, то ему пришлось бы постараться, чтобы найти нужные слова. Хотя первыми на ум все равно приходили «серо», «грязно», «мерзко». В этом гостиничном номере не было ничего, что характеризовалось бы такими эпитетами, за исключением того, что цвета в воспоминании поблекли, и все воспринималось мутно. Как шум на фотографии или кинопленке, от которого не получается избавиться, потому что пятнышки, мелкие-мелкие, появились уже от времени. Серые стены были украшены дорогими картинами, но, приглядевшись, Миша распознал бездарные подделки. Попытавшись пройти по коридору дальше, вглубь номера, он был неприятно удивлен, обнаружив, что изображенные на картинах люди, оказывается, могут двигаться и корчить ему противные рожи. По стенам стекали обои, и все периодически шло рябью, как будто кто-то стучал по телевизору, пытаясь настроить каналы и вместо этого ломая электронику. Только на этот раз в этом телевизоре был Миша, и удары ощущал на себе. В полу, рядом с тумбочкой, зияла черная дыра – не собравшийся до конца образ воспоминания. По опыту Миша знал, что, если туда провалиться, то ничего страшного особо не случится, но последствия будут неприятными. Причем, последствия в реальности – на его глазах долгое время и очень медленно сходил с ума старый специалист Жемчужины, Джим Бивер. Наткнулся, рухнул и... Откачивали. Откачать-откачали, а собрать обратно не смогли, и периодически Джим погружался сам в себя и начинал нести какую-то околесицу о призраках и демонах. Стены номера содрогнулись, эхо пронеслось по комнатам и исчезло, осев отзвуками на пыльных, заваленных бутылками поверхностях. Миша прошел еще немного и замер, услышав голоса: – Ты талантлив, мальчик. – Я... спасибо, сэр, спасибо! Я буду играть? Правда? – Конечно, правда, – масляный голос скрипел, отражаясь от стен, и Миша передернул плечами, скидывая с себя неприятное ощущение липкости. Мужчина тем временем рассмеялся и выдохнул, а парнишка спросил: – Сэр... мистер... – О, нет, зови меня Джереми, – раздался слащавый смех, и Миша поежился, чувствуя, как от этих звуков по коже обежали мурашки. – Для тебя я просто Джереми. – А когда я получу роль? – Да хоть завтра, – щедро пообещал Джереми. – Правда? Я даже поверить не могу! Вы такой... такой... – Какой я? – Добрый, мистер... – Просто Джереми, мальчик. Для тебя. Я ведь уже говорил. Миша осторожно выглянул из-за приоткрытой двери и застыл, округлив глаза. Перед ним предстала большая комната с разломанной мебелью, на стенах вместо висевших когда-то картин – черные дыры, такие же, как и в коридоре. Вычурный диван с изорванной спинкой и выдранными с мясом подлокотниками; перевернутое и, кажется, раздавленное кресло, осколки старинного сервиза на разбитом стекле журнального столика. И все – блеклое, сухое, серое. По стенам – белесые полосы, то и дело пропадала резкость, как будто у Миши то садилось зрение сразу на несколько единиц, то подскакивало до сильной дальнозоркости, отчего ему казалось, что предметы интерьера буквально напрыгивают на него. В голове зашумело, послышался пронзительный писк, и Миша согнулся в три погибели, прижимая ладони к ушам и кривя от боли лицо. – Только тебе придется кое-что сделать, – вкрадчиво произнес Джереми, и стены комнаты содрогнулись. На полу, совсем рядом с Мишей, образовалось еще несколько черных дыр, и он покрепче схватился за ручку двери, надеясь, что, в случае чего, удержится. Хотя на это рассчитывать не приходилось. Клиент спрятал сценарий. Клиент скрыл все воспоминания об этом моменте, и Мише стоило немалых трудов наконец сюда добраться. С помощью Дженсена, они сделали это вместе, и он чувствовал, что ответ на его вопросы кроется именно в этой истории, в разрушенном гостиничном номере, мерзком толстом мужчине и молоденьком пареньке, который смотрел на – кого? Режиссера? Продюсера? – широко раскрытыми глазами и ловил каждое слово. – Я сделаю, я!.. Я очень хочу играть, я играл в школе, мне давали главные роли... – Я слышал это на пробах, дорогой. Теперь я хочу немного другого, – Джереми потянулся к парнишке своей жирной ручищей, потрепал того по щеке и провел пальцами по скуле вниз, к челюсти, смял губы и вдруг наклонился, запечатав между собой и спинкой дивана. Парень забился под ним, а Джереми противно постанывал и шевелил руками, видимо, поглаживая юное тело. – Тебе понравится, вот увидишь, ты получишь главную роль, я тебя в Голливуд проведу, ты только поработай сладким ротиком, сделай мне хорошо, а потом хорошо будет тебе... Миша закрыл рот рукой и распахнул глаза, подавляя желание звездануть этому ублюдку по затылку ножкой от кресла. Сейчас он ничего не мог сделать. Непосредственно изломанные воспоминания не подвергались коррекции, нельзя было вмешаться. Раньше он пробовал – за свою практику он немало повидал, были и изнасилования, а однажды его попросили изменить жизнь мафиози, который за свои восемьдесят лет собственноручно вспорол животы десяткам людей. Но даже тогда он не чувствовал такого омерзения, такого ужаса, как сейчас. Стены комнаты просто ходили ходуном, с потолка падала лепнина, где-то далеко гремел гром, в провалах окон сверкали молнии – все это пугало до усрачки. Образы то становились цветными до безумия – ядовито-зеленые шторы, красные обои, лиловый паркет, – то бледнели так, что нельзя было ничего различить. Он реально рисковал не выбраться отсюда. Парнишка бился под жирным телом – Миша видел его тонкие руки, пальцы, впившиеся в огромные плечи, слышал тонкие возгласы, всхлипы, когда Джереми перешел на шею. Судя по причмокиваниям, он облизывал ее, судя по вскрикам паренька – еще и покусывал, и при всем при этом толкался бедрами в диван, отчего его огромный зад ходил туда-сюда, провоцируя на сильнейший пинок. – Подожди, подожди, мы только начали, – пытаясь отдышаться, Джереми отстранился. Его лицо раскраснелось, выступила испарина. Прилизанные волосы, совсем не закрывавшие лысину, казалось, стали еще более сальными. – Не надо, мистер... – Меня зовут Джереми! – рявкнул мужчина, схватил его за шею и притянул к своей встопорщившейся ширинке. Расстегнул молнию и вытащил наружу маленький напряженный член, ткнулся им в губы парнишки, отчего тот просто взвыл, замотал головой, вцепился пальцами в руку, пытаясь высвободиться... Мишу подхватило, словно крюком под живот, земля ушла из-под ног, его завертело, и через секунду он очутился где-то, на полу, уткнувшись носом в чужие ботинки.* * *
– Какого хрена ты тут делаешь? – раздался голос сверху, и Миша с трудом перевернулся на спину, часто-часто дыша и жмурясь на Дженсена. Тот взирал на него возмущенно и обеспокоенно, если не сказать испуганно, и Миша отчетливо видел в его глазах еще и облегчение.– Эй, вроде как… время еще не вышло. Пол под Мишей вибрировал, где-то вдалеке раздавались раскаты грома, и вдруг что-то грохнуло с такой силой, что по потолку комнаты прошла трещина. Глава 5 – Блядь, – сказал Коллинз у него под ногами, на секунду зажмурившись и тут же снова распахнув глаза. Дженсен протянул ему руку, и, схватившись за нее, Коллинз вскочил на ноги. Его на миг качнуло в сторону, но он устоял, хотя Дженсен и придержал его за плечо. – Что за херня происходит? – закричал тот, перекрикивая шум. Коллинз замотал головой. Внезапно его глаза расширились, и он снова схватил Дженсена одной рукой за лицо, а второй – за футболку, теперь кажущуюся размытым бордовым пятном. – Смотри на меня! – громко приказал он. – Не отключайся! Дженсен, Дженс, только не отключайся! Сконцентрируйся на мне! Охваченный ужасом, Дженсен оттолкнул Коллинза от себя. На того было больно смотреть. Он все еще сжимал правый кулак, словно хватался за его футболку, но Дженсен со страхом заметил, что Коллинз подрагивает. И не в смысле, что его трясет, а в том смысле, что он…рябит. По телу Коллинза словно пробегали волны, он становился все бледнее и прозрачнее. – Что ты несешь?! – выкрикнул Дженсен. – Дело не во мне! Это тот чокнутый готов откинуть копыта, и именно в тот момент, когда мы у него в голове пытаемся навести порядок! Что ты увидел? Ты что-нибудь увидел?! – Дженсен, этот мир вокруг нас рушишь ты, – голос Коллинза становился тише и тревожнее. – Черт, это твое сознание, Дженсен! Я его разбудил и когда-нибудь за это извинюсь, если выживу, поэтому, черт возьми, сконцентрируйся на мне и ПЕРЕСТАНЬ УМИРАТЬ! – Я не умру, если мы сейчас же выберемся в реальность! – огрызнулся Дженсен. Он не понимал, что за чушь несет Коллинз?! Какое еще его сознание?! Пол под ногами со страшным треском раскололся вслед за потолком, и он едва успел отпрыгнуть. Недолго думая, он ринулся бежать, и разъеденная реальность обнажала под собой черные дыры, пустоты разума. Уже не было дома, лестниц, комнаты с подростковым барахлом, привычной планировки, они словно все выстроились в сумасшедший ходящий ходуном коридор. – Это ты там, в реальности, – не унимался Коллинз, мелькая рядом, и в те, уже редкие секунды, когда его изображение не пропадало и не дергалось, Дженсен видел искаженное отчаянием лицо. – Ты думаешь, почему я так злился на себя, когда позволил тебе увидеть себя в той машине?! Да ты еще тогда мог нас обоих убить, если бы узнал! Он – это ты, и я все это время спасал тебя, и, Дженсен, умоляю, не… Дженсен внезапно затормозил, как громом пораженный, не обращая внимания на черную дыру, опасливо расползающуюся у его правой ступни. «Так ты мне все это время врал». Снова раздался оглушительный треск, и Коллинза – жалкие мерцающие обрывки его фигуры – отсекла от него широкая черная пропасть. «Я просил тебя довериться мне столько раз, а ты соглашался и все равно продолжал врать». Все мысли внутри Дженсена словно стерла огромная ладонь, оставив только одну, пульсирующую во всем теле. Предательство. Бежать. «Иногда нужно убивать гусениц, потому что бабочка внутри них уже мертва». – Дженсен, стой!.. Помнится, он подглядел, как Коллинз выходил в реальность. Что ж, теперь попробуем сами. Дженсен торжествующе нажал на кнопку, активируя браслет. – Дженс, включи мозги, придурок! Перед глазами замелькали яркие радужные всполохи, и мир ослепил его белым светом.* * *
Он бежал. Он петлял по временным линиям, отслоившимся от основной жизни реальностям и вариациям несбывшихся воспоминаний. Его не достанут здесь и не догонят, никогда, пока он бежит и петляет, причем весьма умело. Он хороший напарник, верно, Коллинз? Всегда слушает то, что ему говорят, и никогда не обманывает своих друзей. Ослепительный белый свет уже давно смешался с черными дырами. Темнота тянула к нему свои тощие руки из астрала, обволакивала и заставляла оглядываться на себя, но ему еще не пора туда, наверное, еще не пора… Время от времени в его голове назойливо жужжали посторонние звуки – это Коллинз пытался пробиться и поговорить, – но Дженсен упрямо их блокировал и мчался дальше что есть сил. Иногда он пережидал в разных местах и временах: в обшарпанном техасском магазинчике в девяносто седьмом, на детской площадке в восемьдесят третьем, посреди людного кафе в две тысячи четвертом – везде, и отчего-то все эти места ему были знакомы, словно он ходил по тем улицам, сидел за теми столами, дышал воздухом того времени и просто жил. Ему было необходимо найти место, где можно спрятаться от ищущего его голоса, потому что бежать по временным линиям слишком долго было нельзя, это несло хаос и наверняка стоило Коллинзу больше труда, чтобы удержать эту реальность в целости, но Дженсену на него стало плевать, гораздо важнее было то, что он сам сходил с ума от постоянной смены декораций. Он падал, как Алиса в кроличью нору, и все пытался отыскать выход в реальность, в настоящий, «живой» мир, но вместо огромных зеленых стрелок, указывающих путь, его сопровождали рябившие стены, расползавшиеся, растекающиеся в тонкой ткани пространства прорехи и разламывающиеся воспоминания. Коллинз все-таки настиг его на станции метро поздним вечером в две тысячи двадцатом. Он смог пробиться к нему, и Дженсен понял это, когда вместо приветливого женского голоса, говорящего «осторожно, двери закрываются», из динамиков раздался усталый низкий голос, пробирающий до мурашек по спине: – Дженс, зайди в вагон, будь добр. Он, однако, остановился как вкопанный. Краем глаза заметил, что станция пуста: редкие прохожие заторопились домой, и эскалатор унес их вверх, разрешая проживать каждому свою маленькую, но важную жизнь. Коллинзовы проделки? Возможно, с тех пор как он стал гребаным Богом, управляющим всем астралом. – Я не собираюсь больше выслушивать твои лживые оправдания, – наконец хрипло ответил он, глядя в распахнутые двери и освещенный вагон. – Дженсен, ну что ты не как человек? Зайди в поезд, поговорим нормально, по душам. Я тебе все расскажу. – Ты обманывал меня. И больше здесь не о чем говорить. – Да мне приходилось тебя обманывать, как же ты этого не понимаешь?! – Может, потому что ты никогда и не утруждал себя объяснениями, что, черт побери, происходит? На несколько долгих тягостных секунд в динамиках воцарилась тишина, изредка прерываемая хрипом и помехами. Дженсен уже подумывал нажать пару кнопок на браслете и снова удариться в бега, как Коллинз снова заговорил. – Пока ты упрямишься и задерживаешь поезд, одна из твоих версий – ты когда-то в прошлом – сейчас нервничает и боится после дня рыбалки опоздать к жене. Знаешь, он ведь почему-то так себе и не сознался, что уже через месяц перепродал свои «Ролекс», чтобы купить ей кольцо, о котором она так давно мечтала… Тактичная жена не спрашивала и молчала, а он сделал вид, что ничего и не было. Посмотри на табло, Дженсен. Дженсен против воли вскинул взгляд. Красные цифры ярко светили в полумраке метро. 0:29. – Через минуту этот состав должен подъезжать к той остановке. Благодаря тебе он приедет на пять минут позже. И не говори, что мы не в силах влиять на свою жизнь. Все взаимосвязано. Ну так что, ты заходишь? Я обещаю быть с тобой предельно откровенным, Дженсен. Как видишь, мне нечего терять. Дженсен продолжал стоять. Наконец он оторвал ногу от гладкого пола и неуклюже пошел вперед. Перед глазами возникли синие с желтыми полосами двери электропоезда. В ушах стучало, а сердце билось, запертое в своей клетке, рвалось сквозь ребра, норовя выскочить и остановить это безумие. Почему-то едва уловимо пахло персиками, и это его и пробудило. Он собрался с силами и шагнул в вагон.* * *
Коллинз сидел в самом дальнем конце. При виде Дженсена он встал и широко улыбнулся, но улыбка тут же погасла – должно быть, от мрачного вида на его лице. – Садись, – вздохнул Коллинз, опустившись обратно на сиденье и похлопав рядом. – Ты обещал все рассказать, – напомнил Дженсен. Он глянул на Коллинза, но все-таки сел. Двери с шипением закрылись, и вагон тронулся. Покачиваясь, они поехали к следующей остановке. – Обещал, да… – Тот со вздохом почесал в затылке. – Только сложно все это. Точнее, простые слова найдутся, но ты в них не поверишь. – А ты попробуй, – предложил Дженсен. Тихий перестук колес неожиданно успокаивал, настраивал на мирный разговор, и теперь при виде Коллинза не хотелось врезать ему по челюсти за все то, что он натворил и сказал. Хотя, может, он еще подумает об этом позже. – Ты не можешь просто выйти в реальность. Тебе бы сама машина, Жемчужина, не позволила, – попробовал начать объяснение Коллинз. – В реальном мире ты лежишь на кровати у себя дома. Вот примерно как в той больничной палате, только не в ней, а в своей комнате. Ты должен помнить ее, Дженс, она зеленая и красивая, в ней столько фотографий… – Значит, я правда умираю? – наконец он произнес вслух те слова, которые так страшился. Коллинз медленно и осторожно кивнул. Глядя на него, Дженсен внезапно подумал, что ошибался. Неплохой тот все-таки человек, помочь ему хочет, да и нос у него совсем не такой уж и широкий, а вполне нормальный, человеческий. И сам он такой… настоящий, живой человек. Дженсену совсем не хотелось думать о смерти. – Меня твоя сестра позвала, Маккензи. Точнее, она заказала нашу услугу в «Лунной мечте», – рассматривая грязный пол со следами обуви, тихо начал Коллинз. – Деньгами оплатила, которые откладывала себе на колледж, но не бойся, я проследил за ней, она удачно получила стипендию и теперь учится в хорошем месте. – Он отвел взгляд, улыбаясь самому себе. – У нас с тобой много было времени, я с тобой долго вожусь… Знаешь, а я в тот день вообще на работу идти не хотел, думал, дай притворюсь, возьму больничный, съезжу к брату, к маме в Иллинойс… Дженсен слушал его негромкую речь и размышлял. Он был на самом деле благодарен Коллинзу за все эти незначительные детали, которые тот привносил в свой плавный рассказ, словно разбрасывал их повсюду, как всегда это делал с смешными желтыми жирафами, трусами Спайдермена, вишневым пудингом и, пожалуй, с теми сигаретами, за которые ему влетело в его же воспоминаниях. Теперь Дженсен понял, почему Коллинз все это делал: они успокаивали Дженсена. Интересно, сколько попыток ему потребовалось, чтобы это узнать? – Долго – это сколько? Коллинз встрепенулся, словно не ожидал, что Дженсен его перебьет, и смущенно ответил: – Два года. Два года почти не вылезаю из чертовой «ракушки» и одиннадцать раз пытаюсь разблокировать твои воспоминания. Это двенадцатый. И только сейчас что-то удалось. Знаешь, на седьмой раз я поклялся, что не брошу тебя, чего бы мне это ни стоило. – Он снова повесил голову, сцепил пальцы в замок и невидящим взглядом уставился в пол электрички. – Думал, ну уж либо я состряпаю этот чертов рай для тебя, либо ты… успеешь умереть. Тихий перестук убаюкивал, пел свою колыбельную, и никогда еще Дженсен не чувствовал себя настолько в безопасности, как сейчас. Здесь, рядом с Коллинзом… с Мишей. – Безнадежный я, наверное, случай, – хмыкнул он. Миша энергично кивнул. – Не то слово! Ты и при жизни-то, наверное, ни с кем не делился своими мыслями. Ой, прости. Я не имел в виду, что ты… то есть, ну ты еще… – Ничего. Продолжай, если не сложно. – Ам-м… хорошо… Ну так вот, я раз в неделю только умудрялся проломить очередную стену и попасть в новое воспоминание. Каждые полгода я изменял старые воспоминания, создавал новые вероятности твоей жизни, рай, если хочешь, но тебе чего-то не хватало. Надо было копать глубже, искать нужное мемо, которое помогло бы изменить все, но без него все натворенное мною добро не работало: ты проживал спокойно все ту же жизнь, работал физиотерапевтом, влюблялся в рыжеволосую фигуристку Даниэль, получившую вывих на тренировке, и в конечном итоге умирал после автокатастрофы, не доехав до детского садика, в своей комнате в двухэтажном домике… Знаешь, я тысячу раз в ней был. Я запомнил каждую фотографию, каждый листок на той дурацкой финиковой пальме в горшке… А тебе все равно чего-то не хватало. Какого-то катализатора, чтобы изменить свои воспоминания. И я решил копать глубже, в самое детство. Проблема в том, что оно всегда слишком далеко. Я так и не смог пробиться через тот барьер и найти последнее связующее в твоих воспоминаниях, я перерыл все комнаты, все места, совершенно отчаялся – и стал брать тебя с собой. Это было подло – украсть тебя из своей же жизни, но ты иногда слушал меня и был не против. Мы продвигались! Ты начал ощущать, вспоминать, и в один прекрасный день ты сказал, что, кажется, понял, в чем мемо и как нам решить нашу проблему… но тут я на радостях выкрутил слишком большое напряжение, и ты все забыл к чертям собачьим при очередной перегрузке. Миша спрятал лицо в ладонях. Дженсен смотрел на него. Он не знал, что сказать, не знал, что ощущать. Мир вокруг словно притих, и даже свист ветра будто бы стал глуше, едва посвистывая в узеньких оконных щелях. Словно его разум (похоже, все-таки действительно его?) замер в ожидании ответа. И Дженсен ответил. – Может, стоит попробовать еще раз? – мягко предложил он. – Ты умираешь, Дженсен. Я сделал тебе еще больнее, пробудив воспоминание, которое ты упрямо блокировал всю жизнь, так сильно, что едва не стер его из твоей головы, и теперь тебе еще хуже, время на исходе, и не осталось ничего, чем бы я мог тебе помочь… – глухо произнес Миша, неожиданно сорвавшись на отчаянный всхлип. – Но… – Дженсен замолчал, собираясь с мыслями. – Как видишь, я себя немного контролирую, – он кивнул на стабильно покачивающиеся стенки вагона. – А ты сказал, что тебе нужен я, чтобы войти в то воспоминание и найти ключевое мемо. Я готов. Что бы я там ни спрятал, я… готов. Миша отнял ладони от лица и ошарашенно посмотрел прямо на Дженсена. Как тогда, в ресторане, но теперь Дженсен знал, что за этим взглядом стоит нечто большее, чем просто удивление. – А знаешь, – сказал наконец он, поднимаясь со скамьи. – Может, и выгорит. Я двенадцать раз искал, почему я должен сдаваться сейчас? – Действительно, терять тебе нечего, – со смехом сказал Дженсен. – Терять то мне нечего, – повторил Миша и неожиданно продолжил: – Кроме тебя. Зачем-то он похлопал себя по карманам. Вздохнул и посмотрел на Дженсена. – Давай тогда… Я выхожу на этой остановке. Ты едешь еще две и встречаешь меня в больничной палате, там, где мы встретились в самом начале. Это фокусы Жемчужины, отправная точка, не спрашивай, как ты туда попадешь и почему именно поезд. Вот. И еще: ни с кем не говорить, временным линиям не мешать. И… – он тепло улыбнулся и протянул Дженсену руку. – Удачи. Что бы ни случилось, успеем или нет… Я рад был знать тебя и твои воспоминания. Звучит до усрачки жутко, но я надеюсь, ты меня понял. – Понял, – Дженсен улыбнулся в ответ и пожал предложенную руку. – Я тоже рад, что ты однажды пересилил свою идиотскую лень и пошел на работу, где и решил вдоволь покопаться в моих мозгах. Миша звонко рассмеялся. В это время состав подошел к станции, и двери с шипением распахнулись. Не оглядываясь, Миша пошел к выходу. – Миша? Он обернулся. – Я не сержусь на то, что ты заставил меня вспомнить, – сказал Дженсен, разворачиваясь. – Не знаю, что именно, но не вини себя за это, если я умру, то умру, по крайней мере, честным с самим собой. А может, я не успею даже проснуться и осознать, что я что-то вспомнил. В любом случае… спасибо. Кивок и шаг за желтую полосу. «Осторожно, двери закрываются. Следующая остановка…» Где-то зашипело, и шум постепенно начал нарастать. Дженсен сел в дальнем конце вагона. Закрыл глаза и подумал, что время от станции до станции тянется неимоверно долго. «Осторожно, двери…» Он приоткрыл веки и увидел самого себя у дверей – жмущегося к поручню, успокаивающего бьющееся сердце, – и успокоился вместе с ним. «Что ж, Миша, у нас с тобой есть еще один шанс. Давай не упустим его». Тихий перестук колес убаюкивал, тянул свою ненавязчивую колыбельную… Эпилог«хочется уметь правильно монтировать жизнь, без пауз, глупых перебивок и неудачных дублей хочется каждую минуту знать, что тебе хватит сил на всю ту огромную важную жизнь, которую ты себе надумал»
Первым, что он увидел, открыв глаза, был светло-зеленый потолок. Настолько светлый, что Дженсен тут же зажмурился, прогоняя расплывающиеся под веками радужные пятна, словно умудрился посмотреть на солнце. Он не стоял – лежал, ослепленный, и прислушивался к ощущениям в своем теле. Тех было крайне мало – только слабо ноющая боль, и Дженсен даже не мог определить, где именно – казалось, больно было везде, и неприятное чувство под задницей, спиной и обеими руками, словно он отлежал себе все на свете. Тело также не поддавалось попыткам сдвинуться, а пошевелить пальцами удалось только после усиленной концентрации. Дженсен повернул голову и снова разлепил отекшие веки. Перед лицом, чуть не упираясь в нос, раскинулись узкие листья какого-то растения. Финиковая пальма, мимоходом подумал он и зачем-то улыбнулся (вернее, его хватило только на то, чтобы приподнять уголки губ). На потолке не оказалось солнца, как он втайне надеялся, там была всего лишь пара висящих и порой издающих тихий треск ламп. Этот треск напомнил ему о том, как иногда перестукиваются между собой летящие по рельсам поезда. Тудум-тудум, треск-треск. Внезапно Дженсена словно огрели по голове. Поезд, перестук, финиковая пальма… Коллинз-Миша. Он уезжал от него до следующей остановки, нет, через одну или еще дальше – и ему очень важно было проснуться и что-то найти, только что? Из другого конца комнаты, который он смог увидеть, только с трудом приподняв голову, вдруг донесся напоминающий, встревоженное мычание звук. Дженсен заметил сидящего на стуле человека со странной черной головой. Прищурившись, он разглядел, что это головной убор – что-то вытянутое и продолговатое, вроде шлема, от которого тянулись провода к стоящему рядом на полу прибору метр высотой с мониторами и мигающими лампочками. На самой машине криво, но гордо была налеплена наклейка «Жемчужина, Лунная мечта». Последние кусочки пазла встали на места. – Миша, – шепотом позвал Дженсен. Сидящий человек дернулся, но не откликнулся. Он понял, что надо звать громче, но в горле пересохло, а губы не слушались. Дженсен собрал все свои силы, которые только остались в его ноющем теле, и попробовал снова: – Миша! Сидящий (по крайней мере, Дженсен надеялся, что это тот, о ком он подумал, не мог не быть) снова дернулся, на этот раз уже сильнее, вскинул руки и судорожно зацарапал по поверхности шлема. Наконец, отыскав нужную кнопку, он стащил «ракушку» с себя, откинул в сторону и обхватил руками голову, застонав. – Миша? – Дженсену неожиданно пришла на ум шальная мысль. – Миша, прием. Попугаи сами себя не накормят. – Какие к черту попугаи?! – страдальчески выпалил Миша, сражаясь с невыносимой, по-видимому, головной болью. Его рука нашарила среди кучи вещей на столе рядом бутылку воды; он поспешно открутил крышку и приник к горлышку. – Красные, Миша, – с удовольствием сказал Дженсен, не выдерживая и откидывая голову обратно на подушку. Теперь он улыбался потолку. – Или зеленые, волнистые. А может, вообще синие. – Дженсен?! – потрясенно спросили его из той части комнаты. Похоже, Миша все-таки разлепил глаза. – Как ты… К нему вихрем подлетели и пошатнули кровать. Дженсен наконец снова посмотрел в лицо Мише. К его удивлению, здесь тот оказался старше, лет на десять, тогда как он помнил его юным, младше себя, с разглаженным лицом без маленьких морщинок у глаз, нелепым носом и широкой улыбкой. Сам себя Дженсен, впрочем, тоже ощущал постаревшим. Миша истолковал его молчание и взгляд по-своему и отступил на шаг от кровати. Но когда Дженсен снова заговорил, ему пришлось вернуться, чтобы расслышать тихий шепот. – Где я? Миша оглянулся. Потом посмотрел на него и улыбнулся той теплой улыбкой, которую он отчего-то запомнил, только еще счастливее. – Ты в себе. Не в воспоминании, не в коридоре или отправной точке, нигде, ты просто у себя и… господь всех жирафов, ты очнулся! Никто не ставил на то, что ты сможешь выйти из комы. Ты погляди на эти датчики, значения ухудшались, и все боялись, что ты… а ты… Я тебя ждал, там. С Жемчужиной. Ты ведь сказал, что готов зайти дальше и найти то, что было ключом ко всему, и я нас обоих перезагрузил, отправил тебя на первую станцию, я ждал, смирился с тем, что ничего не выйдет и я тебя потеряю, а ты… – А я, похоже, пропустил нужную остановку и вышел на следующей. – Дженсен слабо улыбнулся. – Вот здорово, правда? Вместо ответа Миша бережно сжал его покоившуюся у бока руку. – Я вызову врачей, лежи смирно, – вдруг сказал он, тряхнув головой, отпустил его и вернулся к прибору у дальней стены. Дженсен слышал, как тот щелкал застежками и засовывал технику в сумки и рюкзаки, похожие на те, что он когда-то видел у себя в голове – джинсовые и тряпичные. – Мои услуги больше не нужны, я отдам часть суммы Маккензи, остальное, увы, не вернуть, ты поправляйся, приходи в себя и… живи. – Он вдруг остановился, и пару секунд Дженсен вслушивался в его тяжелое дыхание. – Знаешь, ты и так неплохо справился со своей жизнью. Ты был прав, никто не должен вмешиваться в чужие воспоминания так запросто. И… – он замялся. – Думаю, если ты действительно этого хочешь, попробуй стать актером сейчас. Это будет ничуть не хуже, если бы эти воспоминания внушил тебе я. Только гораздо веселее. Дженсен услышал, как поворачивается дверная ручка, и обеспокоенно поднял голову: – Миша? – Да? – стоящий у двери напарник… да нет, какой он напарник, он все сделал сам; так, всего лишь спаситель – оглянулся. – Ты все-таки мог не пойти в тот день на работу, – через пару секунд взглядов сказал Дженсен, хотя сказать он хотел совсем не то. – Как видишь, тебе ее все равно не удалось сделать. Мог бы неплохо отдохнуть два года. – Он виновато улыбнулся. – Ни за что, – резко ответил Миша, поправляя одну из кучи висящих на плече сумок. – Почему? – Дженсен удивился такой быстроте и категоричности ответа. Миша лишь улыбнулся. – Оказалось, мне есть, что терять, – простодушно сказал он. С этими словами он вышел из комнаты, и уже проваливаясь в полудрему здорового сна, Дженсен услышал, как тот зовет Маккензи и говорит ей что-то про врачей. Он подумал: «Надо будет найти его после, как смогу подниматься с кровати». Подумал: «Надо будет отыскать эту компанию с дурацким названием, «Лунную мечту», и спросить: «Не знаете ли вы Мишу Коллинза? Он, должно быть, несколько месяцев не появлялся на работе, но он хороший человек, не наказывайте его строго, он все это время помогал мне. Наверное, нечасто к вам приходят живые клиенты и благодарят за работу. Мы с ним здорово запутались в моей жизни, но это не так уж и удивительно, удивительнее то, что, в конце концов, все это оказалось не так уж и важно и у меня еще есть шанс прожить интересную жизнь. Только я о ней подумаю чуть позже, уж очень ноет тело и клонит в сон. Знаете, в такой сон, в котором есть поезда с разрисованными боками, они увозят людей далеко-далеко, в чудесные города и страны, к прекрасной жизни, но только если люди, конечно, хорошо постараются. А может, если им кто-то шепнет в динамики низким мягким голосом и очень сильно попросит. Тогда колеса весело переглянутся и начнут перестукиваться между собой, восторгаясь этой отличной идеей. А одинокий пассажир в этом поезде прислонится к поручню и уснет, убаюканный их колыбельной». Тук-тук, стук-стук.