Why should she care

Что-то пронзительно-потустороннее охватывает всё её существо, когда эта девочка улыбается. *** Она уходит. Уходит, оставляя позади себя серое гниение и разложение мира, который породил её, к которому она больше не имеет отношения. Она спускается вниз по костяному туннелю, замирая на последней ступени, не сводя глаз с обрыва, знаменующего границу между мирами. Она срывается и падает в пронзительный свет, подхватывающий её, наполняющий её легкие чем-то головокружительно-сильным, рассекающий её насквозь и раскрывающий её крылья. Она взлетает и устремляется прочь. Она больше не вернется. *** Она - бог смерти. Она - пустота, порождение небытия, созданное для того, чтобы увлекать в небытие всё, что есть в мире. Пронзительная, закладывающая уши тоска, по сравнению с которой все кошмары ада глохнут и гаснут. Она сама - ад, в ней множества, бесчисленные множества перекошенных от ужаса и боли лиц, она видит их, знает, что они кричат, но не слышит их криков, чувствует, что они мучаются, но не желает ни остановить это, ни умножить их страдания. Её крылья сложены, её поступь тяжела, она должна возвращаться, раз за разом, век за веком - туда, где единственным её спутником - её и тысячи других таких же хмуро-безразлично-обреченных, как она - будет вечность. Вечность без единого солнечного луча хоть на один удар неподвижного куска плоти в груди, в котором ни один из таких, как она, не нуждается. Но спустя сотни тысяч лет её место в этом мертвом мире из пыли, грязи, костей и мертвенно-бледного света, ничуть не более величественного, чем жалкие создания, управляющие смертью, на которые он падает - это место больше ей не принадлежит. И она ему - тоже. Теплый яркий свет пронзил и объял её задолго до того, как она спустилась в мир людей под лучи того солнца, что бликами играет в волосах Амане Мисы. *** Стоять за её спиной пронзительно-невыносимо, но это всегда было единственным её желанием, и Рэм проклинает себя за то, что посмела позволить себе его исполнить. Смотреть на неё всегда так хотелось и всегда было слишком больно - а сейчас, когда право на владение тетрадью смерти перешло ей, и вовсе настолько нестерпимо, что Рэм кричала бы громче всех мучеников ада, если бы умела хоть единым звуком выразить свое отчаяние. Рэм проклинает себя за то, что не может ослепнуть, не может лишиться своих глаз бога смерти, заключив сделку с людьми - она видит. Видит, как коротка жизнь Мисы, знает, что во всем виноват Кира и эта тетрадь, эта сила, которой Миса так дорожит из-за него, которую захотела приумножить ради него. Рэм ненавидит Киру за то, что он сократил жизнь Мисе. Рэм не может ненавидеть Киру, потому что Миса боготворит его. Рэм ненавидит себя за то, что решила отдать Мисе свою силу. Рэм ненавидит себя, но то, как Миса прижимает к груди её тетрадь, закрывая глаза и улыбаясь, заставляет её впервые за всю её бесконечно долгую жизнь чувствовать внутри робко-слабое биение чего-то живого. И за то, как будоражит и пленяет её это чувство, за то, как болезненно-сильно она им дорожит, Рэм тоже себя ненавидит. *** Миса не боится её. Миса не боится того, что бог смерти следует за ней по пятам, не сводя с неё глаз. Как и раньше, как и до их встречи, как и тогда, когда Рэм всего лишь наблюдала за ней, не замечая времени, из своего мира, она живет беззаботной и легкой жизнью, и это очаровывает даже сильнее, чем её невозможно-яркие глаза - цвета, которого Рэм никогда не знала и не встречала даже в мире людей. Она улыбается, бодро шагая по застроенной магазинами улице, весело стучит огромными каблуками своих черных туфель по мостовой. Она смешно - а Рэм и не знала, что умеет смеяться - надувает щеки, довольная роскошной порцией клубничного мороженого, которое смущенная присутствием известной фотомодели девочка-официантка подносит ей в её любимом кафе. Она предлагает Рэм кусочек клубники, радостно жмурясь и нисколько не смущаясь того, что на неё косятся с подозрением и беспокойством окружающие её люди, не понимающие, к кому она обращается. Она смеется, когда её узнают люди, она говорит с ними, и её голос звенит так, что это даже не с чем сравнить - в мире богов смерти у его обитателей совсем другие голоса. Она устало стонет, падая на кровать после очередного выматывающего дня непрерывных фотосъемок. Она сворачивается клубочком во сне и зарывается щекой в подушку - наутро останется след, и она долго будет возмущаться, глядя в зеркало, потому что Миса-Миса всегда должна быть идеальной. Она расчешет и заплетет свои волосы, а потом подмигнет ей, видя её отражение в зеркале рядом с собственным. И от этого что-то неминуемо и немыслимо сжимается в груди, двойной вспышкой отпечатывая этот миг на сетчатке её тяжелых век и в её сердце, что почти не билось в мире, родном для неё, но в этом, рядом с этой девочкой - бьется непрестанно. *** Рэм никогда не слышала о том, что боги смерти могут любить друг друга. Всё, что делало бы эту девочку похожей на них - браслеты с маленькими металлическими шипами, черные платья, углем подведенные веки, мрачные статуэтки и уродливые куклы, которыми переполнена её комната - всё это совсем не трогает её, всё это не имеет той пронзительной силы, что есть в клубничном мороженом, следе от подушки на щеке и живом заливистом смехе. Всё, что любит Рэм в этой девочке, принадлежит к миру людей. Всё, что любит Рэм, несовместимо с её природой - существа, которому предписано лишь отнимать у людей жизнь. Всё, что испытывает Рэм, отрывает её от мира богов смерти. Всё, что она чувствует, сплетается и соединяется в единственно возможный для неё исход - то, воплощением чего является она сама. Смерть. Рэм знает, что обречена. *** Она знает, что умрет. Знает, что чувства к Мисе никогда не должны были зародиться в её атрофированном, как у каждого из таких, как она, существ, бесчувственном сердце. Знает, что эти чувства никогда не умрут раньше неё, а потому однажды просто не оставят ей выбора. Бог смерти, влюбленный в человека, способный на то, чтобы не забирать жизнь, а дарить её - это противоестественно. Она и редкие подобные ей не должны существовать. И пусть она продлит жизнь Мисе своей смертью, пусть вместе с собой она заберет Эл или Ягами Лайта - Киру, божество и ужасную угрозу для Мисы - она всё равно исчезнет из этого мира. Она неизбежно снова обратится в то, чем была - грязь, пыль и кости. Она смотрит на солнце, которое грело её так долго, в лучах которого нежится по утрам Миса, когда квадрат света от открытого окна переползает на её кровать, и знает, что это солнце человеческого мира ни за что не будет согревать её вечно, и каждый новый его восход - напоминание о том, что ждет её в скором - нет сомнений - будущем. И каждый раз это солнце гаснет, и мир окрашивается в привычно-фатальные черно-белые тона, и она смотрит на свои руки, опускает их и видит это снова: блеклые серые искры, которыми осыпается стремительно обращающееся в прах тело Джелоса. Это пророческое воспоминание является ей снова и снова, и она снова и снова видит, как бессильна перед своим неизбежным концом. Она вновь подносит руки к своему лицу и сжимает их в кулаки. Это не важно. Уже очень давно Миса - единственное, что важно. "Мне всё равно" - что-то пронзительно-потустороннее, сжимающее грудную клетку, заставляет её повторять это снова и снова.