* * *
— Вы не имеете никакого права насильно удерживать меня здесь! — Вейлон, уже распаленный обсуждением вопроса его увольнения, а точнее отказа в оном, поддался вперед и с яростью ударил кулаками о толстую крышку рабочего стола начальника биометрической безопасности. Джереми лишь рефлекторно моргнул, но лицо его оставалось все таким же непроницательно равнодушным. Он хорошо знал таких людей, как 1466, — вспыльчивые, своенравные, строптивые и готовые защищать свою правду с пеной у рта. Одно лишь «но»: они очень быстро перегорают, главное — дождаться нужного момента. — Мистер Парк, вы, как и всякий сотрудник «Маунт-Мэссив», подписывали несколько документов. Конкретно говоря, вами был подписан договор о неразглашении, одним из пунктов которого является невозможность увольнения по собственному желанию. К тому же вы слишком ценный сотрудник, грешно было бы увольнять вас, — на лице Джереми лишь на секунду отразилась хищническая, не лишенная насмешливого оттенка улыбка. Безмолвствующего Парка нервно передернуло в плечах. На самом деле Джереми отчасти лукавил, потому что сотрудников психиатрической лечебницы никогда не увольняли, ни разу, серьезно. Сотрудников либо выносили с территории лечебницы вперед ногами, либо переводили на вечное проживание в палату, а потом использовали как расходный материал, либо же, что бывало крайне редко, включали в число испытуемых проекта «Волрайдер». Наивный программист Вейлон Парк еще не настолько надоел Джереми, чтобы тот применил к нему один из трех данных вариантов. — Мне надоело быть твоей… шлюхой, — вновь разговорившись и загоревшись в запале ненависти, Парк выплюнул эти слова, как комья могильной грязи. Подобная наглость, фамильярность и прямолинейность немало удивили Блэра, но это чувство лишь на секунду отразилось в его глазах и кануло в никуда. Стоит, вероятно, сказать, что его с мистером Парком связывали далеко не такие отношения, как банальное «начальник-подчиненный», нет, все было куда сложнее. Парк для Блэра был, грубо выражаясь, «игрушкой» — немощным ничтожеством, о которое можно вытереть ноги. Трусом, на чувствах которого можно играть, как на струнах. Которым можно с легкостью манипулировать, надавливая на десяток болевых точек. Парк был слабым человеком, за счет которого Джереми Блэр самоутверждался и не стеснялся признавать данного факта. Мистер Блэр — это человек, который любит власть так же, как любит вермут и дорогие, элитные вещи, так же, как любит себя самого. Поэтапное уничтожение чужого человеческого достоинства для него как игра, интересная и увлекательная. Но его отношения с мистером Парком не ограничивались одним лишь пресным унижением, потому что вечерами… вечерами, мистер Парк действительно становился шлюхой, потому что Парк боялся за свою семью, боялся за сохранность голов его жены и двух сыновей, и ради того, чтобы они жили, он с безмолвным отвращением и легкостью прогибался под Джереми, делая все то, что тот от него требовал. Только до сегодняшнего дня он молчал, но, судя по всему, Блэру удалось довести его до той черты, когда все слова, надежно хранимые разумом и невысказанные вслух, все же вырываются из глотки, пускай и непроизвольно. Вейлон говорил долго, применял широкий спектр унизительных и бранных слов, которые только мог сгенерировать его слабый мозг, бурно жестикулировал и переходил на громкие тона, будто ругаясь с самим собой. И с каждым новым словом, с каждым новым жестом, с каждой новой высокой нотой в голосе этот «театр одного актера» все меньше и меньше нравился Блэру, который даже не мог припомнить, когда еще ему закатывали, подобные этой, громкие сцены. Последней каплей в и без того неглубокой чаше терпения Джереми стал выплеснутый ему в лицо стакан воды. — Вы будете меня слушать, — в сердцах рявкнул Парк в лицо начальника службы безопасности, перегнувшись через стол. В следующий момент подавшийся вперед Блэр резко вытянул вперед руку, которой крепко ухватил подчиненного за волосы на затылке, и одним движением приложил его лицом о стол. Парк, выбитый из колеи и вскрикнувший от боли, подался назад и с грохотом упал на пол, зажимая рукой кровоточащий, разбитый нос. Джереми раздраженно фыркнул, сделал глубокий вдох, успокаивая нервы, и, заняв прежнее место, неспешно, с долей манерности в движениях, карманным платком оттер лицо от излишек воды, а после перевел взгляд на подчиненного. Раздраженные, полные неприкрытой злобы глаза на спокойном лице начальника службы биометрической безопасности смотрелись дико и пугающе. Парк, не поднимаясь на ноги, отполз назад, спиной прижимаясь к подлокотнику гостевого, обитого черненой кожей кресла. Кажется, только сейчас до него начало доходить понимание того, что он только что сделал. Шутка в том, что Парк, как и всякий подчиненный Джереми, не знал, чего именно ожидать от своего начальника. Зато все они были хорошо знакомы с тем фактом, что Блэр — это однозначный деспот, просто, временами, когда у него хорошее настроение, а в крови гуляет слишком много алкоголя, он смягчается и может простить те огрехи, за которые в обыкновенном состоянии сделал как минимум жесткий выговор. Но то, что только что сделал Парк, — это фактически новый рекорд в игре «как довести Джереми Блэра до белого каления». И знаете, Вейлона пугала далеко не злость в глазах Джереми, его пугала его холодность и сосредоточенность, его пугала давящая, звенящая на все тона тишина, повисшая в помещении. А потом Джереми Блэр улыбнулся, мягко и смазано, почти что искренне. И тут Вейлона Парка охватила нервная, паническая дрожь, которую невозможно ни контролировать, ни скрыть. — Мне кажется, мистер Парк, что вы устали. Думаю, вам надо отдохнуть от всей этой суетности и бытия, — медленно говорит Блэр, занося руку над кнопкой голосовой связи. Вейлон Парк, наблюдая за его пальцами, которыми он будто перебирает повисшие в воздухе невидимые струны, тихо, на грани слышимости скулит и шепчет. Вейлон Парк не знает, что произойдет, если Блэр нажмет на кнопку, но он знает, что ничего хорошего из этого не выйдет. Его голос, его плавные хищные жесты, его улыбка, какую можно увидеть на лице санитаров, которые вкалывают «техасский коктейль» очередному смертнику. Вейлон просит испуганным шепотом, но без мольбы, просит без слез, сохраняя видимость гордости. Вейлон Парк не надеется на прощение, он просто делает то, чего от него ожидают. Все это — цикл, а цикл — это постоянство. Джереми Блэр любит постоянство. — Мне кажется, вам надо взять перерыв и хорошенько обдумать каждое свое слово и каждый свой широкий жест. И знаете, мистер Парк, я знаю очаровательное место, которое идеально подойдет для этих целей, — палец Джереми утапливает кнопку коммуникационной связи. В голове Парка шумит кровь, и он не слышит слов, которые произносит Джереми, он может лишь видеть, что его губы шевелятся, выговаривая эти слова. Блэр почти с удовольствием наблюдает за тем, как Парк испуганно оборачивается на щелчок входной двери, он не скрывает улыбки, когда темные глаза программиста с непониманием смотрят сначала на него, а после и вновь на двух вошедших в помещение охранников. Охранников, которые гнусно улыбаются, поигрывая резиновыми дубинками. Вейлон Парк дрожит, когда видит за спинами охранников доктора, которого, расступившись, они пропускают вперед себя. Когда его насильно пеленают в смирительную рубашку, он почти не сопротивляется, у него нет на это сил, его запал перегорел еще тогда, когда он рвал глотку, изрыгивая свои истины и правды. — Одиночный карцер, Вейлон, это не так уж и плохо, — говорит Джереми и с молчаливым удовольствием ловит на себе его панический взгляд загнанного в ловушку животного. Он прикрывает глаза и складывает руки на столе, наблюдая за тем, как два амбала выталкивают Парка из помещения, а после, получив инструкции от врача, уводят его в неизвестном направлении. Доктор остается наедине с Джереми и, получив от него все нужные указания, удаляется восвояси. Следующие три дня будут для мистера Парка сущим адом на земле, и его ад будет темным и леденящим, как Нифльхейм, его ад будет местом, где три дня растянутся в вечность, местом, которое надежно вобьет в его голову мысль о том, что его правда в «Маунт-Мэссив» не стоит ни гроша.* * *
Он пришел на третий день, пришел, чтобы посмотреть на то, что сталось с его подчиненным, чтобы заглянуть в его глаза и лишний раз убедиться в том, какими безвольными и слабыми бывают люди, какие они «хрупкие» — как физически, так и морально. Джереми Блэр мог лишь догадываться о том, что временами он напоминает окружающим маленького и злого ребенка, которому доставляет удовольствие отрывать головы своим игрушкам и смотреть, что из этого получится. Поправив сползающую с плеч ткань белого халата, небрежно накинутого поверх дорогого костюма, он, заложив руки за спину, идет вслед за суетливым лаборантом, которому было поручено проводить его к месту содержания Вейлона. Маленького, слабого и, вероятно, уже сломанного Вейлона. Хотя нет, не «сломанного» — воспитанного. Блэр улыбается. Пройдя сквозь несколько шлюзовых камер, они приближаются к закрытой зоне, на пороге которой их уже встречает тот самый доктор, под чью опеку Джереми и отдавал Парка. Мужчина безмолвно кивает головой в знак приветствия, протянуть руку для рукопожатия он так и не решается, а после жестом просит следовать за ним, лаборант в это время уже куда-то пропадает из поля зрения, отправившись, скорее всего, по каким-то своим делам и обязанностям. Унылые, обтянутые полиэтиленовой пленкой коридоры нагоняют тоску и давят своей монохромностью. Дробь шагов в этом, кажется, бесконечном месте слышна так же отчетливо, как и задушенные, яростные крики обитающих тут сумасшедших, которые со слепой яростью атакуют мягкие стены своих казематов, все еще надеясь найти выход, которого для них не существует. Джереми Блэр игнорирует животное рычание всех этих болезных душ, ему нет до них никакого дела. Зона одиночных карцеров выглядит до неприличного тоскливой. Приглушенный свет и абсолютная, звенящая тишина заставляют начальника безопасности поежиться и передернуть плечами. В подобном месте любому человеку стало бы не по себе. Доктор, чинно вышагивающий впереди, привыкший к подобной замогильной, свойственной, наверное, лишь для моргов тишине, не подает никаких признаков беспокойства. Блэр почему-то вспоминает старую шутку про то, что патологоанатомы зачастую очень веселые люди с отменным чувством юмора. Когда путь начинает казаться бесконечным, врач все же останавливается напротив одной из многочисленных дверей и жестом указывает Блэру на закрытое металлическими рольставнями смотровое окно. Рольставни с тихими щелчками и лязгом поднимаются, постепенно открывая вид на вымытое до блеска, бронированное стекло, за толстой гладью которого где-то там внутри помещения разгорается свет. В слабом холодном свечении электрических ламп можно рассмотреть жалкий человеческий силуэт, который подслеповато щурится и пытается спрятать лицо. Вейлон Парк, раздавленный и абсолютно не осознающий, где он и что он. Вейлон Парк, привязанный широкими кожаными ремнями к грубо сколоченному, обтянутому дерматином креслу. Вейлон Парк, обвитый силиконовыми, змеящимися и опутывающими его жилистое тело трубками, по которым ежечасно что-то течет и капает. Джереми закладывает руки за спину и смотрит сквозь стекло своим льдистым, змеиным взглядом, и сейчас более всего он похож на придирчивого критика в музее современного искусства, потому что Вейлон чересчур похож на безумную инсталляцию. Джереми смотрит на него долго, окидывает взглядом это изломанное, высушенное тело, следит за бегущей по одной из трубок каплей раствора, которая, достигнув катетера, втекает и смешивается с кровью Парка, издалека заглядывает в продернутые бездумной поволокой глаза. Веки Парка дрожат, под темными трепещущими ресницами виден белок глаза, наверняка покрытый алой сеткой лопнувших капилляров, невидной с такого расстояния. — Что вы с ним делаете? — наиграно равнодушно интересуется Блэр с видом зрителя в анатомическом театре и коротко смотрит на стоящего рядом врача, который наблюдает за всем происходящим без всякого любопытства, уже привыкший к этому зрелищу за несколько дней. — Ничего особенного, стандартная практика, которую мы применяем к буйным или несговорчивым пациентам. Все сделано так, как вы просили: «довести до срыва, но не убить». Полагаю, вы имеете в виду трубки на теле объекта. Это приспособления для парентерального питания. Вы не поверите, сэр, сколь действенным инструментом усмирения может быть голодание. Чтобы довести человека до исступления достаточно устроить ему информационное и физическое голодание. Физическая сторона вопроса заключается в данных трубках — тело объекта работает в автономном режиме, поддерживаемое урезанной дозой дипептидов глутамина, глюкозы, аминокислотных растворов, жировых эмульсий и витаминных препаратов, которые в растворимом виде поступают непосредственно в его кровь, так, что умереть от обезвоживания или недостатка углеводов он не может. Обычно данная практика применяется к пациентам, неспособным самостоятельно усваивать пищу, к данному же объекту она применена из соображений лишения его одного из человеческих благ — пищи. Три вещи доставляют истинную радость человеку: пища, знания и секс. Знания — это уже разряд информационного голодания. Знаете, почему многие заключенные в древности сходили с ума в своих темных сырых казематах? — врач умолкает и смотрит на стоящего рядом начальника службы безопасности поверх очков. Джереми молчит и отрицательно мотает головой. Этот отчасти непонятный ему треп, наполненный медицинскими терминами и возвышенными рассуждениями, тем не менее не раздражает его, а заинтересовывает. Врач понимающе покачивает головой и вновь поворачивается в сторону завозившегося на стуле Вейлона. Тот, судя по всему, услышал лязг боковой металлической двери, через которую вошел рослый санитар, которому было поручено подготовить объект к обратной «транспортировке». — Они сходили с ума от незнания. И дело не только в том, что они не знали о событиях, происходящих на воле, они не знали ничего, темнота надежно скрывала от них их обиталище, а факельный свет, который они видели тогда, когда мимо их камеры проходил тюремщик, слепил их. В итоге многие предпочитали забиться в угол. Когда-то я слышал рассказ о том, что один человек, запертый в темной камере, смог сохранить рассудок посредством того, что неспешно на ощупь исследовал место своего заключения и постоянно о чем-то думал, следя за тем, чтобы его мысли не путались и не сбивались. Так что данный стул, — врач кивнул на уродливое, наверняка отвратительно неудобное кресло, от которого санитар отстегивал Парка, — не только мера предосторожности, ограничивающая передвижение объекта и пресекающая попытки нападения, но и средство воздействия на сознание, как бы смехотворно это ни звучало. Кстати, думаю, вам будет интересно знать, что данный молодой человек, прибывая в фазе быстрого сна, постоянно что-то отрицал и в самых разных формах умолял о прощении. Не знаете, с чем это связано? — поинтересовался доктор, пронаблюдав за тем, как Вейлона едва ли не выносят из карцера, а после повернулся в сторону Джереми, на губах которого царила улыбка, которую можно было бы назвать умиротворенной, если бы в ней не было столько льда и хищности. Не получив ответа на свой вопрос, медик не решился озвучивать его вновь и оставил все как есть. Санитар появился спустя несколько секунд, толкая перед собой инвалидную коляску, на которой было надежно зафиксировано недвижимое тело Парка. Джереми наклонился ниже и, ухватив подчиненного за подбородок, развернул его лицо к свету, рассматривая бледность кожи, проступившие витые полоски голубых вен и очертившиеся скулы. Вейлон Парк выглядел настолько нездорово, что Джереми впервые испытал по отношению к нему что-то, едва уловимо похожее на жалость. Оттеснив санитара, который тут же ушел по своим делам, начальник безопасности покосился на услужливого врача. — Он не сдохнет без этой вашей искусственной подкормки? — буднично поинтересовался Джереми. Врач отрицательно покачал головой. — Ему нужна твердая пища, желательно мясо, но немного. Сейчас, после трех дней неактивности ЖКТ, его желудок сжат, расслаблен и, так сказать, немного подзабыл о том, как надо переваривать пищу. Большое количество еды не убьет его, но вызовет рвотный рефлекс, так что порции надо увеличивать постепенно, — получив данный исчерпывающий ответ, Джереми кивнул головой и, распрощавшись с одним из десятка изобретательных медиков «Маунт-Мэссив», отправился восвояси.* * *
За все время дороги до административного корпуса Парк так и не пришел в себя. Его тело, оцепеневшее и лишенное движения, на диване напротив, и сейчас, больше чем на человека, он похож на куклу или пресловутую мумию. Блэр сидит за своим рабочим столом, сцепив руки в замок, и змеиным, немигающим взглядом льдистых глаз наблюдает за зверьком, которого решил проучить и приручить, пускай и не самым честным образом. Ему почти жалко этого дерзкого, фамильярного идиота, который решился укусить кормящую его руку. Зверька, который решился сделать то, о чем многие боялись и подумать. Парадоксальная разница лишь в том, что в отличие от него, предыдущие зарвавшиеся зверьки теперь уже спят вечным сном, пущенные в утиль. Джереми склоняет голову к плечу, рассматривая лишенное краски лицо и острые скулы, смотрит на темные, судорожно и быстро шевелящиеся под веками глаза, на губы, шепчущие одну и туже тихую, молящую мантру. Облик Парка, жалкий, безвольный и беззащитный, раздражает и вызывает отвращение, но в то же время по непонятным причинам притягивает. Прикрыв глаза и задумавшись над собственными желаниями и посылами, начальник безопасности резко вскидывает голову тогда, когда слышит грохот и тихое, почти плаксивое ворчание. На диване Вейлона уже нет, и Джереми приходится привстать с места, чтобы в полумраке, окутавшем кабинет, различить его угловатый силуэт лежащим на полу. Вейлон несколько раз приподнимается на ослабевших руках и всякий раз падает, но попыток не прекращает, и в какой-то момент ему все же удается принять сидячее положение. Осмотревшись по сторонам осоловевшим, расфокусированым взглядом, Парк явно не может понять: где он, кто он и зачем он тут. Тогда, когда взгляд темных глаз падает на выжидательно замершего, начальника безопасности, Вейлон весь подбирается и вжимается в стоящий позади него диван, замирая так, словно надеется остаться незамеченным. Одно шоковое состояние сменяется другим, и Блэр про себя отмечает, как гармонично выглядит паника в глазах Парка. — Иди сюда, — тихо, не нарушая общей сложившейся атмосферы, говорит Блэр и, не видя никакой реакции, вновь повторяет свои слова, добавив в них стали и звона. Вейлон дергается, будто от удара, и, чуть приподняв подбородок, сглатывает, не сводя глаз с очерченного солнечным, рыжеватым свечением силуэта Джереми. Начальник безопасности морщится и скрипит зубами, с неохотой списывая несговорчивость Парка на шоковое состояние и затуманенность его разума. Ситуация меняется в тот момент, когда Блэр демонстративно придвигает к краю своего стола тарелку с куском мяса. Парк напрягается и смотрит на еду, склонив голову к плечу, более всего сейчас походящий на домашнего пса. Блэр приманивает его без слов, движением руки, и теперь, недолго думая, гонимый диким голодом, Вейлон пытается подняться на ноги, но задеревеневшие за несколько дней мышцы не слушаются его, и каждый раз он с протяжным шипением падает на колени, сбивая их. Вейлон Парк с жадными глазами оголодавшего животного, имеющий одну только первостепенную цель — насыщение, поднимается на четвереньки и, пошатываясь, чертовски медленно ползет вперед. Блэр наблюдает за ним с интересом, без всякой язвительности и насмешки, удивляясь тому, каким целеустремленным может выглядеть человек, стоящий на коленях. Пока Парк пытается преодолеть пространство кабинета, Джереми поднимается со своего места и пересаживается в гостевое кресло, предварительно развернув его. Скинув с плеч пиджак, расстегнув и закатав рукава, он неспешно разделывает прожаренное мясо на мелкие, сочащиеся жирным соком куски. Вейлон подползает без всякой боязни, но все же опасливо. Аккуратно, будто боясь обжечься, он касается ладонями колен Блэра и тянется выше, заглядывая ему в глаза. Смиренное человеческое животное, очищенное от самодурства и дерзости, с вырванными клыками и обрезанными когтями. Взяв обрезок мяса, он подносит его к губам Парка и морщится, когда чувствует хватку зубов на своих пальцах. Звук крепкой пощечины в звенящей тишине звучит оглушающе громко, Парк падает на пол, закрывает голову руками и вновь принимается сбивчиво шептать что-то с плаксивыми и истеричными нотами в голосе. Джереми тихо шипит и, приподнявшись, опускается на одно колено, касаясь рукой плеча подчиненного, отчего тот подбирается еще сильнее и мелко дрожит. Прикосновения Блэра, непривычно легкие и мягкие, постепенно успокаивают охватившую Парка горячку. Он медленно опускает руки и с опаской косится на терпеливо выжидающего Джереми. Не видя никакой новой угрозы с его стороны, он постепенно подается вперед и, цепляясь пальцами за начальника, поднимается на колени. Блэр занимает свое место и Вейлон вновь подползает к нему, устраиваясь меж его колен. Он мягко прихватывает зубами новый кусок мяса и, не сводя взгляда с руки Блэра, быстро пережевывает пищу. Парк не преследует цели наслаждения вкусом, больше его занимает вопрос насыщения, и именно поэтому его не задевает тот факт, что его кормят, как животное, с рук. Мелкие куски он проглатывает, не пережевывая, и тянется за новыми, с ненасытной жадностью в темных глазах, облизывая острым языком бледные губы, очаровательный в своем унизительном положении. Когда же тарелка пустеет, он тихо ворчит и, вытянувшись, крепко обхватывает пальцами запястье Джереми. Если бы на месте Парка был кто-то другой, то он тут же получил бы грубый втык, но, зная о смиренности сидящего перед ним человека, Блэр не препятствует его действиям и опускает руку ниже, для удобства его «ручного зверька». Вейлон вытягивает шею, прикрывает глаза и скользит языком по испачканным в масле и жире пальцам, втягивает их в свой рот, собирая соль и масло на губы, которые, на мгновение оторвавшись, облизывает. Джереми наблюдает за его действиями сверху вниз, и с подобного ракурса это выглядит просто отвратительно прекрасно, настолько, что у него приятно тяжелеет в паху. Тупая, голодная боль Парка уже наверняка не мучает, но его голодность делает его сговорчивым. Джереми медленно выдыхает, когда Парк на мгновение приоткрывает глаза, смотря на него. Когда Вейлон все же отстраняется, Блэр решительно поднимается со своего места и, помня о его проблемах с перемещением в пространстве, подает Вейлону руку, за которую тот моментально цепляется и поднимается на ноги. Когда Блэр, закинув его руку себе на плечо и приобняв его за талию, поворачивается в сторону двери, ведущей в смежную с рабочим кабинетом спальню, Вейлон на мгновение не без боязни замирает на месте и напрягается всем телом. Его разум просто наверняка посылает сигналы в духе: «беги отсюда, парень», но память о трех днях ледяного, голодного ада не позволяет ему допустить очередную ошибку. Джереми не торопит его, наблюдает за его действиями со стороны, и смутные, смешанные эмоции в его глазах лишний раз говорят о том, что в карцере он все же не лишился разума, без которого стал бы обычным, бесполезным куском мяса. А в какой-то момент мистер Парк все же наступает на горло собственной гордости, собственных принципов и безмолвно шагает вперед, сделав свой выбор. Поддерживая его, неуверенно шагающего на подгибающихся, все еще плохо разработанных ногах, Джереми открывает дверь в спальню, усаживает Парка на кровать и прикрывает дверь. Звук щелчка дверного замка заставляет Вейлона мелко вздрогнуть в плечах. Неспешно расстегивая пуговицы рубашки, Блэр искоса наблюдает за озирающимся по сторонам Парком. Раньше он не бывал в этой комнате, даже более того: в этой комнате не бывал никто, кроме, собственно, самого хозяина кабинета. Почему так? Почему Блэр решился показать кому-то свое личное пространство? Кто знает, быть может, из желания поощрить подчиненного, впервые решившегося на этот отвратительный для него шаг самостоятельно. Во всяком случае, судя по чрезмерно заинтересованному взгляду, Вейлону тут хотя бы нравится. Небольшая по размерам спальня, явно не дотягивающая до звания шедевра дизайнерской мысли, скудно, но со вкусом обставленная предметами первой необходимости вроде шкафа, журнального столика, само собой, кровати и еще пары-тройки вещей. Помещение, помимо прочего, обитое панелями из дубового дерева, выполнено в синих и зеленых, темных тонах, которые, если верить психологии цвета, успокаивают, расслабляют и символизируют огромный спектр противоречивых качеств. Тут, в густом сумраке, разбавляемом лишь слабым светом едва горящего торшера, непривычно тепло и уютно, и Джереми не может не обратить внимания на непривычную для Парка расслабленную позу, на почти кошачью леность в каждом его движении. Скинув с ног ботинки и носки, Вейлон, кое-как подтягиваясь и цепляясь пальцами за край кровати, забирается выше, расположившись на подушках, вытягивается и выгибается в спине дугой, растягивая и разминая одеревеневшие после трех дней бездействия мышцы. В нем нет ни стеснения, ни боязни, ни чего бы то ни было, что было обычно, и у Джереми создается впечатление, что сейчас Вейлон почему-то чувствует себя вольготно. Лишь один факт выдает потаенную, хорошо скрытую боязливость Парка — он ни разу не посмотрел на Блэра, ни разу не посмотрел в ту сторону, где он стоял, видимо, боясь показать свои глаза, слишком выразительные для взрослого мужчины. Джереми тихо хмыкает и затем, повесив рубашку на вешалку, подходит ближе и садится на край кровати. Все происходящее странно для него, и он очень старается не выдавать некоторой, зародившейся в его сознании растерянности. Раньше все происходило куда проще – он просто брал то, что хотел. Раньше он заламывал Парку руки, стягивал их ремнем и с отрешенным равнодушием толкал грудью на широкий стол. Раньше он зажимал Парка в угол и, удерживая его за шею, полностью контролируя ток кислорода, делал то, что ему хотелось сделать. Раньше, но не сейчас. То, что происходит сейчас, слишком отлично от того, что было раньше. Вейлон замирает на своем месте и поднимает глаза, пристально наблюдая за Джереми, за каждым его движением. Он нервно дергается в сторону, когда чувствует прикосновение широкой ладони к внутренней стороне бедра, оглаживающей вверх и плавно вниз. Вейлон жмурится и рефлекторно пытается закрыться руками, когда нутром чувствует нависшего над ним мужчину, он старается не обращать внимания на липкий, изучающий взгляд. Вейлон вновь дергается, теперь уже от неожиданности, когда пальцы Блэра мягко касаются его щеки и невесомо пробегаются по коже, щекоча шею и плечо. Все это настолько непривычно, что Вейлону кажется, что все происходящее — это очередной сон, и на самом деле он все еще сидит в одиночке, обвитый силиконовыми лозами трубок-капельниц, от одной только этой мысли его вновь бросает в нервную дрожь. Он сильнее закрывается руками и отрицательно мотает головой, а после его щеку прижигает горячей, жгучей болью. Тонкий звон от пощечины все еще звенит в ушах, правая сторона лица будто объята огнем. Парк резко открывает глаза и осоловело смотрит по сторонам. — Это реальность, — голос у Джереми твердый и уверенный. Он ухватывает Вейлона за подбородок и, рывком повернув его голову прямо, склоняется ниже, впиваясь в нижнюю губу поцелуем-укусом. Парк едва слышно скулит, глотая звуки, и царапает пальцами обнаженные плечи. Мазнув языком по укушенной губе, Джереми впивается в приоткрытые губы подчиненного, подсовывает ладонь ему под голову и путается пальцами в мягких волосах на затылке, едва сжимая их. Парк выгибается всем телом, скользит пальцами по широкой спине и крепко обнимает за шею, забываясь, и в своей забывчивости пытаясь быть ближе. Глупый, усмиренный, наивный и дьявольски, до пугающего искренний Вейлон Парк, который, разорвав поцелуй и облизнув заалевшие, чуть припухшие губы, помогает стянуть с себя футболку. Вейлону приходится прикусить себя за губу в тот момент, когда рука начальника безопасности собственнически, по-хозяйски касается его груди и скользит вниз, обрисовывая линии впалого живота. Блэр сползает ниже, грудью касается груди Парка, весом своего тела вжимая его в мягкий матрас, и прикусывает тонкую, чувствительную кожу на шее. Вейлон пропускает темные, уложенные волосы сквозь пальцы, треплет и сжимает, а пальцами другой руки мягко скребет по спине. Ощущения на грани боли, от которых бросает в жар и перехватывает дыхание. Блэр обжигает дыханием бледную кожу и вылизывает ключичную ямку, время от времени прихватывая за изгиб тонкой, сильно выступающей кости, отчего Вейлон болезненно шипит и дергается, пытаясь уйти от боли. Он боится сделать что-то не так и может лишь с осуждением и мольбой смотреть вниз, в льдисто-голубые, потемневшие от похоти глаза. Тяжесть в паху становится почти болезненной и, разомкнув зубы, Джереми подается выше, вновь находя губы Вейлона, проводит языком по его нижней губе и чуть отдаляется, вынуждая тянуться за очередным поцелуем. Чувствуя пальцы Блэра на своем паху, Парк пытается скрестить ноги и оттолкнуть его руку, но оказывается лишенным движения. Джереми отрывается от его рта и, перехватив оба его запястья, крепко сжимает их, после чего коленом разводит бедра Вейлона в стороны и продолжает свои ласки. — Нравится, когда с тобой считаются? Когда относятся более бережно, да? — не без беззлобной насмешливости в голосе шепчет он на ухо Парку, после обводя кончиком языка изгибы хрящей, и чуть прихватывает зубами за мягкую мочку. Джереми пропускает руку под резинку штанов и нижнего белья, обхватывая рукой напряженный член. Обведя подушечкой большого пальца нежную головку, размазав по ней выделившуюся смазку, Джереми плавно, до отвратительного медленно проводит рукой вниз и вверх, отчего Вейлон выгибается в спине и, оторвавшись от его губ, стонет в приоткрытый рот Блэра, заставляя его чуть улыбнуться уголком губ. Выпустив запястья Парка из хватки пальцев, Джереми вновь склоняется к опухшим губам и возобновляет поцелуй в это же время, неспешно водя рукой вдоль члена Вейлона, который без всякого, обычно привычного для него стеснения гортанно стонет ему в рот и выгибается, толкаясь бедрами в кулак Блэра. Когда Джереми разжимает руку, Парк недовольно стонет, но тут же осекается. Он без намеков и напоминаний со стороны, стягивает с себя остатки одежды, а после, скинув одежду на пол, проводит руками по груди и животу нависшего над ним Джереми, который слепо ищет что-то в прикроватной тумбочке, тихо, на грани слышимости ругаясь. Найдя то, что искал, он возвращается в исходное положение и вновь целует Вейлона. Парк вздрагивает и тихо стонет, чувствуя, как в него медленно проникает пара покрытых смазкой пальцев, тянущее, почти забытое чувство наполненности выбивает из легких воздух, Вейлон шумно дышит ртом, бездумно цепляясь за простыни. Для удобства Джереми спускается ниже и ритмично, неспешно двигает рукой, преодолевая сопротивление мышц, время от времени оставляя на коже Вейлона поверхностные, легкие поцелуи. Когда же Парк более или менее расслабляется и уже самостоятельно толкается вперед, насаживаясь, Джереми увеличивает ритм толчков. Вейлон прикусывает себя за большой палец, чтобы хоть как-то заглушить рвущиеся из глотки хрипы и стоны. Когда боль в паху становится практически невыносимой, Джереми нависает над Вейлоном, который для удобства приподнимает бедра, упираясь в матрас головой и верхней частью спины. Блэр почти срывается на низкое, гортанное рычание, когда чувствует тесноту и жар чужого тела, сомкнувшегося вокруг его члена. Он двигается все так же медленно, прислушиваясь к собственным ощущениям и вслушиваясь в осипшее, смешанное с постаныванием дыхание Парка, который, закрыв глаза, все так же покусывает фалангу большого пальца. Блэр точно знает лишь то, что сейчас ему не столько больно, сколько неприятно. Вейлон шумно выдыхает, когда Джереми входит в него на всю длину и замирает, объятый ритмично сокращающимися мышцами чужого тела. Ухватив Парка за запястья, он тянет его на себя, поднимая с кровати и фактически усаживая на свои бедра, меняя угол проникновения. Вейлон кладет руки ему на плечи и, не наблюдая продолжения процесса, сам приподнимается и медленно опускается на член Блэра, трется собственным членом о его живот. Смесь противоречивых чувств, боли и удовольствия, все как обычно. Вейлон прижимается виском к виску Джереми и шумно дышит ему на ухо. Блэр сдавливает в ладонях ягодицы Вейлона и задает ему темп движений, постепенно ускоряя его. Спина Вейлона покрывается испариной, под кожей очерчивается рельеф напряженных мышц, по выемке изогнутого позвоночника медленно стекают капли пота. Парк сильнее сдавливает в пальцах плечи Блэра и отклоняется назад, закрывает глаза и поджимает губы, двигаясь в заданном ритме и глубоко дыша. Джереми наблюдает за ним из-под полуприкрытых век, отмечая про себя сосредоточенность и напряженность лица. В какой-то момент, Блэр плотно обхватывает Вейлона за талию, прижимает к себе и опускает его как можно ниже, в это же время подаваясь бедрами наверх, проникая как можно более глубоко. Вейлон с низким грудным стоном впивается зубами в его плечо, но на фоне охватившего его удовольствия, Джереми практически не обращает внимания на острую, точеную боль. Взрыкнув, Джереми проходится ладонями по покрытой испариной спине подчиненного и, расцепив его руки, укладывает обратно на кровать. Парк, охваченный вожделенной горячкой, тянется к нему и, когда Блэр склоняется ниже, хватает за заднюю часть шеи и, подавшись выше, впивается в тонкие губы сумбурным поцелуем. Он зацеловывает его щеки и подбородок, вылизывает солоноватую кожу на шее. Джереми прикрывает глаза, принимая эти сбивчивые ласки, а после отстраняется, поворачивает Вейлона на бок и укладывается за ним. Подсунув одну руку под голову Парка, так, что теперь тот оказывается лежащим на сгибе локтя, Джереми почти успокаивающе поглаживает его по бедру, слегка царапая ногтями кожу, а после проникает внутрь него одним плавным, быстрым движением, из-за чего Вейлон забывает, как дышать, и протяжно стонет, цепляясь пальцами за простыни. Пройдясь ладонью по впалому животу подчиненного, Блэр обхватывает пальцами напряженный, истекающий смазкой член Вейлона, прижимается лбом к его взмокшему затылку и с судорожной улыбкой на губах вслушивается в его лишенные всякого стыда стоны. Парк приподнимает ногу выше для удобства проникновения и шумно, с хрипом дышит, одной рукой сдавливает ткань, а другой, которую заводит за голову, гладит Джереми по затылку. Привыкнув к быстрому темпу, Вейлон начинает двигаться с ним в одном ритме, подмахивая бедрами, из-за чего помещение наполняется влажным звуком шлепков. В то время как Парк стонет, Джереми тихо, на одной ноте рычит, до боли сдавливая в руках его бедра и натягивая на себя грубыми рывками. А после мир выцветает до черного и белого. Никаких радужных кругов перед глазами, никаких фейерверков, просто удовольствие, острое и постепенно ослабевающее, растекающееся по нервам. Удовольствие, от которого непроизвольно сокращаются мышцы живота и спины, из-за чего Джереми охватывает мелкая дрожь. Он всем телом вжимается в Парка, прижимает его к себе и прикусывает плотную кожу на плече, шумно дышит, время от времени взрыкивая и облизывая пересохшие губы. А после Вейлон начинает елозить, напоминая о собственной неудовлетворенности. Медленно выйдя из него, Джереми ухватывает пальцами тонкую шею и чуть сдавливает, слегка придушивая. Парк, сначала напрягшийся, расслабляется, когда чувствует плотное кольцо пальцев на своем члене. Цепляясь одной рукой за удерживающую его руку Блэра, а другой гладя его растрепанные волосы, он шумно дышит, время от времени постанывая, и толкается бедрами в руку Джереми в нужном ему ритме. Он пытается что-то сказать, но не может, и в итоге его сбивчивое, неразличимое шептание срывается на протяжный, громкий стон. Когда Блэр выпускает его шею из хватки пальцев, Вейлон громко дышит и переворачивается на другой бок, лицом к Джереми, который прижимает его к своей груди и, оттерев руку от спермы, расслабленно гладит по затылку и спине. Ритм его дыхания выравнивается и становится размеренным, тело расслабляется, и лишь пальцы все так же нервно подрагивают на плече Джереми. Маленький, укрощенный зверек Вейлон Парк вновь погружается в свои мрачные сновидения, и Джереми кожей чувствует его безмолвный шепот, произносящий слова извинений. Джереми Блэр не знает лишь того, что в своих снах мистер Парк видит самого себя — гордого, самовольного и упертого, человека, который всегда самостоятельно справлялся со своими проблемами, человека, который не сдавался, не отчаивался и никогда не шел у кого бы то ни было на поводу. Сломленный и смиренный Вейлон Парк, засыпая в руках своего укротителя, просит прощения у самого себя, зная, что он уже никогда не станет таким, как раньше.