Романтика

- Но мы вчера беседовали с синьором Суперби и… - Синьор Суперби не является официальным представителем Вонголы. - Но… Гокудера жестом показывает охранникам уводить очередного зарвавшегося посетителя, устало потирая виски. В последнее время ничто не бесит его больше, чем разговоры о варийском капитане. Но все окружающие, словно сговорившись, болтают только о нем. Скуало то, Скуало это. Переговоры со Скуало. Миссия со Скуало. И император мечей, и выдающийся стратег, и незаменимый заместитель. От себя Гокудера еще мог бы добавить, что Скуало дисциплинированный, ответственный и пунктуальный. Как такие качества могут вызвать столько раздражения? Окей. Поехали. Каждое гребаное утро дисциплинированно, не нарушая правила, он вскакивает с постели и первым делом даже не одевается, а расчесывает свои волосы, стряхивая их то в одну сторону, то в другую. Ёбаные замашки рок-звезды! И ему совершенно плевать, есть с ним в комнате кто-то еще, пялится ли он на его задницу, обтянутую тонкой тканью трусов. Каждую гребаную осень он, ответственно не желая нарушать обманчивую хрупкость мира между Вонголой и Варией, поздравляет Гокудеру с днем рождения издевательски большим и пошлым букетом алых роз и двумя билетами в оперу. Хаято рвет билеты, а букет швыряет в угол, в голове хохочет мысль о том, что горничная обязательно поднимет цветы и поставит в вазу. И они еще как минимум неделю простоят, раздражая своим видом и запахом. На каждую гребаную встречу Скуало приходит вовремя, не за 10 минут и не с опозданием, он очень пунктуален. По Скуало можно сверять часы. По Гокудере этого лучше не делать. У него время течет по-другому. Утро вступает с фортепиано, медленно и чуть слышно, как плавные ноктюрны Шопена. Днем стучит быстрый бит вперемешку с пронзительными гитарными аккордами. Вечер вливается в его жизнь игривым мелодичным джазом. Из-за музыки телу не объяснишь, что подъем в шестнадцать часов утра – это не повод двигаться под Шопена до вечера. Поэтому он опаздывает. А Суперби все время так мерзко ухмыляется на его скупые извинения, как будто собирается отпустить оскорбительную шутку насчет подозрительно трепетного отношения Гокудеры к своей внешности. Но не делает этого. И это бесит еще больше! «Давай без глупостей. Я все делаю, а ты мне просто не мешаешь!» - после этого он разваливается в кресле и с нескрываемым удовольствием наблюдает, как Гокудера, от возмущения сбиваясь с одного языка на другой, объясняет куда он может засунуть свою «чертову варийскую самоуверенность». Так проходят почти все переговоры. Когда Суперби идет по коридору особняка вражеской семьи перед Гокудерой, это не лучшее время, чтобы пялиться на его задницу. Когда он идет, развеваются волосы, и это определенно неподходящий момент, чтобы протянуть слегка руку, чтобы длинные пряди заструились по пальцам, чтобы Скуало наградил его таким равнодушным взглядом, чтобы воздух застрял между горлом и легкими. Воздух. Воздух – это ты. А еще он красивый. И, как оказалось, это не сугубо личное мнение Гокудеры. После чертовой миссии со сломанной рукой в варийском особняке он провожал ревнивым взглядом Луссурию, который, кудахча о неземной красоте их капитана, поврежденной небольшой царапиной на скуле, залечил сначала ее. Гокудеру больше всего разозлило то, что он был полностью солидарен с ним насчет красоты, конечно, царапины мерзавца не портили. Ничуть. Скуало в этот момент, вальяжно развалившись на диване, в расстегнутой наполовину рубашке, разговаривал по телефону с боссом, и на их метания обращал внимания меньше, чем на шум волн у моря. Море. Море – это тоже ты. Скуало с легкостью вскрывает любые замки в штабе Варии, даже если это щеколда в ванной. Даже если Гокудера в это время там дрочит, вспоминая быстрый равнодушный взгляд, режущий по глазам, как яркая вспышка света в ночи. Свет. И свет – это ты. В глазах Скуало кипит океан, когда он открывает душевую кабину. Он коротко усмехается, выбивая все мысли из головы. Можно же было сразу послать его к черту… да, ладно! ну, что ему скажешь, когда он засовывает язык тебе в рот? Любой бы растерялся. Вода его не просто любит, она жадно облизывает его тело, тело бога, своими струями. Таких, как Суперби, стоило бы запретить. Таких больше нет. Обычно Гокудера кончает, представляя, какой великолепный садист получился бы из Скуало с его бешеными глазами и улыбками. Сегодня он кончает от того, что Скуало искусал ему губы, несколько раз звонко ударил ремнем по голой мокрой коже, потом повернул к зеркалу, приказав дрочить и смотреть на себя, и трахнул пальцами. И ушел. Гокудера ненавидит его за бегство больше всего. Гокудера потом еще долго пытается смыть с себя прощальный сухой поцелуй в висок. И не может этого сделать. Потому что этот мерзавец своим отравленным дыханием расплавил что-то в его голове, и она теперь всегда плохо работает, когда он рядом. Когда Скуало появляется на пороге его квартиры с букетом роз, ремнем и наручниками, Гокудера вспоминает о своем дне рождения. Еще он вспоминает о том, что розы – это же романтично, блядь. И почти также пафосно, как смазливая морда этой красивой сволочи.